Глава 6 психологические компоненты птср

«Люди, люди, почему вы меня забыли?..

Люди хорошо ли вам без меня?..

Люди я хочу быть с вами...

Люди, покажите мне дорогу к себе...»

В.Пикуль «Баязет»

В современой литертуре ПТСР подается в виде набора симптомов клинических проявлений. Это основа или скелет синдрома. Другими необходимыми составляющими ПТСР являются различные нарушения в психологии человека, кото­рые можно рассматривать как проявление различных форм психологических защит, необходимых для адаптации. Эти психологические процессы и наполняют клинику ПТСР спе­цифическим содержанием. А люди с ПТСР наполняют свою жизнь новым смыслом.

В первую очередь изменяются, так называемые, базовые иллюзии: иллюзия личного бессмертия, справедливого уст­ройства мира и простоты устройства окружающего мира.

Иллюзия личной безопасности возникает в раннем дет­стве. В 4-6 летнем возрасте, у ребенка впервые возникает страх смерти, но чаще всего не личной смерти, а родителей. Самые простые объяснения удовлетворяют и успокаивают ребенка. Следующий этап мыслей о личной смерти обычно

возниякает во время кризиса второй половины жизни, когда человек начинает стареть и его собственная смерть уже не за горами. Условно данную иллюзию можно озвучить таким выражением: «В жизни есть смерть, но лично мне это не гро­зит». В результате психотравматического события человек неожиданно понимает, что в любой момент может перестать существовать (стать ничем). Окружающий мир из безопасно­го места превращается в постоянную смертельную ловушку.

Изначальная причина ПТСР имеет некоторое значение для формирования постоянного чувства опасности: техноген­ная катастрофа заставляет опасаться и не доверять домам, транспорту и т.д.; травма нанесенная людьми, заставляет опасаться людей.

Другая иллюзия — справедливость окружающего мира.

Во-первых, с детства впитанные суггестии взрослых: «Будь хорошим и тебе будет хорошо»

Во-вторых, «Выполняй несложные правила безопасности и с тобой ничего не случится».

В-третьих, «Мир справедлив».

При крушении данной иллюзии, чаще всего нарушается мотивация: «Зачем что-то делать (быть хорошим), если все станет прахом, и не важно хороший ты, или плохой».

Третья базовая иллюзия — простота устройства мира, все понятно: где друзья, а где враги, где опасность, а где защита (существуют полутона). Все события наполнены привычным и определенным смыслом. Психотравма разрушает привыч­ную картину мира и взаимоотношений, а человек не может не наполнять смыслом окружающее. И в принципе пустяшные вроде бы события или вещи, для человека с ПТСР начинают иметь совершенно другой смысл, не понятный окружающим.

Большинство авторов, пишущих о ПТСР, отмечают оста­новку в развитии человека и последующую регрессию психо­логических защит и поведения. Столько подростковых и Даже детских реакций наблюдается у взрослых людей после перенесенной психической травмы.

В период после психической травмы, человек пытается различными способами восстановить контроль над окружаю­щим миром. Способы можно условно разделить на стеничес-кие, астенические и комбинированные.

Стенические, можно условно разделить на гетероагрес-сивные, аутоагрессивные и комбинированные.

А. Стенические гетероагрессивные:

• Месть.

• Чрезмерная защита себя или опека своих близких.

• Усиленный контроль окружающего мира.

• Выбор работы или службы в силовых структурах. Б. Стенические аутоагрессивные:

• Вина выжившего.

• Самообвинения.

В. Астенические:

• Усвоенная беспомощность.

С.. Комбинированные варианты:

• «горе».

• самообвинение по поводу несостоявшейся мести и т.д. Месть — один из древнейших и архаических социальных

институтов человека. Это желание восстановить справедли­вость путем физического или морального наказания человека или людей, явившихся причиной трагедии, лично или опосре­дованно, через правоохранительные органы. У некоторых народов до сих пор существует обычай вендетты. «Месть это сладкое блюдо, есть которое нужно холодным» гласит италь­янская пословица. Часто ветераны войн, объясняют свое же­лание вернуться в условия боевых действий именно чувством мести. Этим же чувством объяснялись былые погромы на рынках в День десантника, когда толпа подвыпивших вете­ранов крушила прилавки у лиц, скажем так «южных» нацио­нальностей. Месть — это и своеобразное завершение геш-тальта. Государственные правоохранительные органы исто­рически взяли на себя функцию мести и со временем монопо­лизировали ее (хоть юристы и говорят, что это не так). По­этому, медленные, неуклюжие действия этих органов создают дополнительные страдания для жертв преступлений и их се­мей. Не говоря уж, о случаях откровенного бездействия с их стороны, или попустительства преступникам. Месть — это гетероагрессивная реакция. Одновременно расширенный спо­соб суицида. Не зря старая пословица гласит: «Выходя на до­рогу мести, не забудь приготовить два гроба, один из кото­рых — для себя».

Но месть может быть направлена жертвой на самое себя. Ненависть к собственному телу, которое подвело в травмати­ческой ситуации и явилось источником боли и унижения. И «голова» мстит телу сознательно и бессознательно. В изме­ненных состояниях сознания истерического или интоксика­ционного генеза, могут наноситься острым предметом насеч­ки на тело, чаще на предплечья или запястья. Другой вариант — повышенная травматичность человека. Просто так тяже­лые травмы на «ровном месте» не возникают.

Чрезмерная защита себя — это различные способы вос­становления чувства безопасности. В первую очередь реакция недоверия, описанная выше. Сознательное сужение собствен­ной активности (сидеть дома и никуда не ходить); укрепление дома дверями, замками и т.д.; вооружение (может сочетаться с идеей мести); занятия воинскими искусствами. Здесь все дело в степени выраженности. 16-летняя девочка, жертва группового изнасилования, стала выходить из дома, скрывая в складках одежды 6-8 различных лезвий, как «ниндзя». Че­ловек, переживший разбойное нападение в собственном доме, заводит волкодава или огнестрельное оружие. Мальчик изби­тый и униженный сверстниками идет заниматься в секцию бокса, карате или рукопашного боя. Ношение оружия, желез­ные двери, собака или занятия восточными единоборствами создают иллюзию личной безопасности. Но именно эта ил­люзия восстановленивает базовое чувство безопасности. Пос­ле восстановления этого чувства, чаще всего вышеперечис­ленные способы предаются забвению или сохраняются в ми­нимальном виде.

Опека близких. Чаще всего это проекция собственной тревоги страха на близких. Сочетается с навязчивыми мысля­ми и различными действиями контролирующего и запрещаю­щего характера. Развивается процесс созависимости со всеми вытекающими последствиями. Мать троих детей, потерявшая одного в результате дорожно-транспортного происшествия, остальных не отпускала от себя, буквально, ни на шаг. Реаги­руя панически на любые самостоятельные действия собствен­ных детей, сформировав в итоге у них стойкие тревожно-деп­рессивные расстройства.

«Каждый человек нуждается в чувстве контроля над соб­ственной жизнью» (М.Япко). Для человека, пережившего не­что ужасное, мысль о том, что миром правит его величество случай, может стать серьезной проблемой. «Человек не про­сто смертен, он внезапно смертен» (М.Булгаков). И некото­рые люди, пережившие психическую травму, начинают «су­дорожно придерживаться убеждений, дающих чувство при­сутствия во всем смысла и помогающих удержать иллюзию контролирования действительности» (М.Япко).

В принципе стремление к контролю нельзя назвать пато­логическим, ведь оно необходимо для выживания. Проблемы возникают в случаях, когда желаемая степень контроля ста­новится неэффективной или деструктивной. Возможны два проблемных варианта — чрезмерная потребность в контроле над миром и, наоборот, ослабление контроля, т.н. усвоенная беспомощность.

Потребность в усиленном контроле окружающего мира может приводить к двойному стрессу: человеку, перенесшего психическую травму, жизненно важно контролировать все вокруг происходящее, но он в действительности этого сде­лать не может, и в результате не справляется и с тем, что на самом деле происходит. При отсутствии выбора человек при­ходит к выводу, что он недостаточно усердно это делал, и не­обходимо еще больше усилить контроль. Такая двойная связ­ка постепенно буквально загоняет человека в запредельный стресс, что может являться причиной множества проблем, в том числе и развития психосоматических заболеваний, чаще со стороны сердечно-сосудистой системы и желудочно-ки­шечного тракта.

Недоверчивость к окружающим, стремление все сделать самому, трудоголизм — все это проявления потребности в усиленном контроле.

Усвоенная беспомощность — убеждение, что любые уси­лия по контролю окружающего мира бесполезны. Такой че­ловек, оказываясь в ситуации, в которой можно предпринять какие-либо действия для избежания негативных последствий, опускает руки и не делает ничего. Развитие механизма подоб­ного поведения иллюстрируют эксперименты М.Селигмана (1973). Смысл экспериментов сводился к следующему: добро­вольцы подвергались воздействию негативных импульсов, от 84

которых любая защита была бесполезна. Через некоторое время, у участников эксперимента появлялась возможность избежать негативного воздействия, но они продолжали без­действовать, основываясь на ранее возникшем убеждении, что любые усилия бесполезны. У некоторой части жертв на­силия, особенно многократно повторяющегося, может фор­мироваться усвоенная беспомощность. Возникает убеждение, раз не получилось ничего сделать с травматическим событи-_ем — значит, ничего нельзя сделать и с другими событиями в жизни. Происходит генерализация или обобщение одного или нескольких событий на все другие. Теряется способность реально осмысливать свои собственные действия в контексте окружающего мира. Такие люди уверены, что они не осуще­ствляют контроля и не имеют власти над собственной жиз­нью, и соответственно их любые усилия для удовлетворения потребностей будут бесполезными.

Вторая характерная черта усвоенной беспомощности — состояние пассивности и невовлеченности. Такие люди не имеют личных обязательств перед чем-либо или перед кем-либо. Равнодушие к карьере, семье и т.д.

Третья характерная черта беспомощности — затруднение в планировании собственных дел не только на неделю вперед, но и даже на день. Нерегулярный прием пищи, нарушения ритма сна, заинтересованность в сексе и прочих естественных удовольствия жизни может также нарушаться.

Четвертая черта усвоенной беспомощности — социальная изоляция. Общий результат беспомощности — это депрессия, которая длится годами.

Но не всякое поведение, которое кажется беспомощным, в действительности является усвоенной беспомощностью (Фле-нери, Харвей 1991). Некоторые демонстрируют бессилие только в контексте продолжающихся травматических собы­тий. Как более слабая собака подставляет свое открытое гор­ло более сильной собаке. Или принимать насилие на себя как способ защитить других людей, так женщина принимает по­бои мужа на себя, чтобы таким образом спасти своих детей; девочка терпит инцестное насилие, чтобы уберечь более младшего ребенка.

Вина. Наиболее тяжелый сиптомокомплекс — так называ­емая «вина выжившего», который с течением времени может усугубляться и приводить к суицидальным попыткам. Симп­том вины — это целый «коктейль» переживаний, в основе ко­торого может лежать конфликт субличностей. С одной сторо­ны, подавляемое своеобразное «удовлетворение» оставшегося в живых (инстинкт самосохранения любого живого суще­ства), а с другой стороны комплекс убеждений, характеризу­ющих долг, дружбу и т.д. Этот конфликт выражается в деп­рессивной окраске последующей жизни. Как можно чему-то радоваться, если твой товарищ погиб вместо тебя? Еще од­ной причиной этого симптома может быть убеждение, что «Я уже умер», то есть ассоциация себя с погибшими.

Пример, офицер РА, проходил службу рядовым в Афгани­стане. Служил в спецназе и участвовал в различных рейдах, засадах. Однажды должен был идти в рейд, но в этот день у него был день рождения и вместо него пошел его друг. Участ­ники рейда попали в засаду и его друг погиб. Мысль о том, что сам он жив, а друг нет, хотя должно быть наоборот, пре­следовала его последующие 16 лет, усиливаясь в праздники и в любые субъективно приятные моменты.

Комплекс вины, типичная синестезия с обязательным на­личием визуального и кинестетического компонентов, к ним чаще добавляется еще и аудиально-дигитальная модальность. Еще «вину выжившего» можно назвать убеждением — виру­сом, которое через некоторое время замыкается само на себя и при каждой «прокрутке» усиливает негативное кинестети­ческое чувство. Поэтому так сложно работать с такими людь­ми. На уровне логики: «Это так, потому что это так».

Пример из практики, солдат срочной службы во время первой Чеченской кампании, служил водителем танка. Во время того случая, когда наши стратеги завели танковую ко­лонну в узкие улицы г. Грозного и боевики в упор расстрели­вали наших ребят, сумел вывести подбитый танк в арку и спасти часть экипажа. Но командиру танка выжгло глаза, а другой солдат лишился слуха. И мой клиент, сам получив­ший ранение в том бою, все время повторял: «Это я виноват, что они получили увечья, потому что не смог им помочь. Я цел, а они нет». Хотя если бы не его героические действия,

то погибли бы все и он в том числе. Но этого он понять и

принять не смог.

Другой психологической проблемой может быть вина и за свои собственные действия: убийство мирных жителей, женщин, детей и т.п. Данный вариант чаще всего проявляется с возрастом, когда производится переоценка травматическо­го происшествия. Когда человек понимает, что был лишь орудием в руках других людей, возникают долгосохраняю-щиеся идеи негативной самооценки.

Другой используемый психологический способ восста­новления контроля, это самообвинение. Человек с ПТСР об­виняет самого себя в том, что, если бы он поступил по-друго­му, то травматического эпизода не произошло бы, или по­следствия были бы более приемлемыми. И длительное время визуализирует различные варианты возможного течения про­изошедшего травматичного события с разнообразными «если

бы».

Горе. Любое психотравматическое событие сопровожда­ется какой-либо потерей и сопровождается реакцией горя. «Горюющий человек часто может быть поглощен мыслями об умершем или о своей собственной смерти» (Линдеман 1944). Данные проведенных в Соединенных Штатах Америки исследований более чем 300 овдовевших людей свидетель­ствуют о том, что симптомы реакции горя укладываются в отдельный синдром, заслуживающий статуса диагноза. Изу­чались группы, состоящие исключительно из лиц, перенес­ших тяжелую утрату. Полученные данные наглядно демонст­рируют, что симптомы травматической реакции горя:

а) составляют фактор, который отличается от симптомов
депрессии и тревоги (Bierhals et al, 1996; Prigerson et al, 1995;
1996);

б) имеют клинические признаки, которые отличаются от
признаков, связанных с депрессией (Beery et al, 1997;
McDermott et al, 1997; van Doom et al, 1999);

в) предсказывают многочисленные расстройства психи­
ческого и физического здоровья.

Согласно DSM-IV (Американская психиатрическая ассо­циация, 1994) симптомы депрессии представляют собой един­ственное осложнение реакции утраты, которое стоит лечить.

В этом руководстве отвергаются существенные и бросающие­ся в глаза данные о том, что, помимо симптомов депрессии, симптомы реакции горя могут составить синдром самостоя­тельного психического расстройства. Результаты недавно проведенных нескольких исследований, наглядно демонстри­руют, что симптомы травматического горя формируют фак­тор, отличающийся от симптомов депрессии и тревоги (Prigerson et al, 1995; 1996; Bierhals et al, 1996). Доказано, что симптомы травматической реакции горя имеют клинические признаки, отличающиеся от признаков, имеющих отношение к депрессии (например, иная архитектура электроэнцефалог­раммы сна (McDermott et al, 1997); иное отношение к покой­ному (van Doom et al, 1998), удерживаются в течение опреде­ленного времени у значимого меньшинства (Pasternak et al, 1991; Prigerson et al, 1995; 1997) и предсказывают ряд рас­стройств психического и соматического здоровья (например, склонность к совершению самоубийства, сердечные присту­пы), с учетом поправки на симптомы депрессии (Prigerson et al, 1995; 1996; 1997). Вместе взятые, эти результаты свиде­тельствуют о том, что травматическая реакция горя составля­ет синдром, отличный от других расстройств, т.е. синдром, имеющий право на диагностику и лечение. Раньше это рас­стройство называлось «осложненной реакцией горя», в на­стоящее время по ряду причин предпочитаем название «трав­матическая реакция горя». Horowitz et al (1997) считает, что это расстройство является реактивным состоянием, развива­ющимся в ответ на стресс, и отмечает, что многие его симпто­мы имеют сходство с симптомами посттравматического стрессового расстройства (ПТСР; например, неверие, гнев, шок, избегание, оцепенение, чувство пустоты относительно будущего, отсутствие чувства безопасности, доверия и конт­роля). Данный феномен, представляет особый тип травмы — по-видимому, «психотравму, связанную с разлукой». Соот­ветственно, в нескольких исследованиях описывается, что симптомы травматического дистресса просто указывали на отягощение одномерного фактора симптомами дистресса, вызванного разлукой (Prigerson et al, 1995; 1996). К симпто­мам дистресса, вызванного разлукой, можно отнести следую­щие: поглощенность мыслями об умершем, сильное стремле-

ние и поиск умершего, чрезмерно выраженное чувство одино­чества после утраты. Следовательно, термин «травматичес­кая реакция горя», точно отражает феноменологию расстрой­ства, поскольку в нем содержится два главных компонента синдрома — симптомы «дистресса, вызванного разлукой» и симптомы «травматического дистресса».

Большинство симптомов патологической скорби, описа­ны ведущими специалистами хорошо знакомыми с послед­ствиями тяжелой утраты, начиная от Freud (1917) и заканчи­вая Anderson (1949), Parkes (1986) Middleton et al (1996) и Horowitz et al (1997). Описание симптомов, наблюдаемых та­кими разными исследователями независимо друг от друга, свидетельствует об общем согласии относительно характера симптомов, составляющих патологическую реакцию горя. Несмотря на такое единство взглядов на природу симптомов, которыми проявляется патологическая реакция горя, деталь­но и консенсуально согласованные диагностические крите­рии этого расстройства не были ни сформулированы, ни обо­снованы, ни проверены. Стандартизованные диагностичес­кие критерии травматической реакции горя помогли бы вра­чам правильно выявлять и лечить людей с этим расстрой­ством. С научной точки зрения единые, утвержденные (вали-дизированные) диагностические критерии облегчили бы изу­чение распространенности, факторов риска, исходов, нейро-биологии и методов профилактики травматической реакции горя.

Эксперты решили, что имеется две основных группы сим­птомов, которые определяют травматическую реакцию горя — симптомы дистресса, вызванного разлукой, и симптомы травматического дистресса. Они пришли к общему мнению, что симптомы дистресса, вызванного разлукой, составляют ядро расстройства, связанного с горем. Кроме того, пережи­вания смерти значимого другого, требуют, чтобы «ответная реакция включала навязчивую, мучительную поглощенность умершим человеком (например, острая тоска, сильное стрем­ление к нему, поиск умершего)». Хотя чувство одиночества упоминалось среди предложенных критериев не явно, мы увидели, что оно тесно связано с нарушением социального функционирования и физического здоровья (например,

 

Prigerson et al, 1995). По приведенным причинам добавился пункт «чувство одиночества».

Группа ученых решила объединить симптомы травмиро­вания утратой в один симптомокомплекс, или кластер. Эти симптомы представляют собой специфические для тяжелой утраты проявления, спровоцированные у человека смертью значимого другого. К предложенным симптомам травмати­ческого дистресса, относятся следующие: стремление избегать напоминаний об умершем; чувство бессмысленности и беспо­лезности будущей жизни; чувство оцепенения или отчужден­ности, возникающее в результате утраты; ощущение шока, оглушенности или изумления, вызванное утратой; трудно признать смерть; ощущение, что жизнь стала пустой и невоз­можной без умершего; утрата чувства безопасности, контро­ля и доверия, чувство гнева по отношению к смерти. Точная копия (факсимиле) симптомов болезни (например, появление симптомов или болей, аналогичных тем, которые покойный испытывал перед смертью) считается еще одной особеннос­тью реакции человека, пережившего утрату. К этому специ­фическому пункту относятся как факсимильные симптомы болезни, так и присвоение себе неблагоприятных для здоро­вья форм поведения умершего или других проявлений, свя­занных с ним. Для отождествления себя с умершим к симпто-мокомплексу травматического дистресса прибавляется новый симптом, возникший на основе ощущения, как будто умерла часть себя, так же как и чувство расчленения на части, спро­воцированное утратой.

«Горе» может сопровождаться характерными, периоди­чески возникающими, приступами физического (спазмы в горле, удушье, учащенное дыхание, снижение мышечного то­нуса и т.д.) и субъективного страдания (душевная боль). Сте­пень проявления может быть весьма мощной, вплоть до шо­ковых реакций. Из собственной практики: женщина, на гла­зах которой погибли муж и двое ее маленьких детей, потеря­ла сознание и у нее развился что-то вроде острого ДВС-синд-рома (нарушение свертываемости крови).

В дальнейшем возможны легкие изменения сознания — появляется чувство нереальности, чувство отгороженности от окружающих. При максимальной выраженности оформляет­ся в картину ажитированной депрессии с напряжением, воз- 90

буждением, бессонницей, чувством собственной малоценнос-

ги.

Процесс преодоления горя проходит определенные четы­ре стадии выхода из «горя», которые являются универсаль­ными для всех людей.

Первая стадия — шок и отрицание, когда человек отказы­вается верить в то, что произошло. «Нет, этого не может быть». «Это не со мной». Может сопровождаться ступором или двигательным беспокойством. Может продолжаться от нескольких часов до 2-х недель, если продолжается более 2-х недель, то необходима специализированная помощь.

Вторая стадия — гнев, неприятие случившегося. Гнев на преступника, правительство, пославшее на бойню, на Бога. Гнев вызывают вынужденные изменения привычной жизни, рухнувшие мечты и т.д. Иногда гнев направлен на члена се­мьи, которого обвиняют в произошедшем несчастье. Напри­мер, в автомобильной катастрофе погиб ребенок, и мать ре­бенка стала обращаться к мужу, находившегося в той ситуа­ции за рулем, следующим образом: «Убийца» или «Детоубий­ца».

Третья стадия — апатия, начинается осознавание утраты. Отсутствие желания что-то делать, с кем-то общаться. Часто может сопровождаться идеями самообвинения, пониженной самооценкой. Присутствует депрессивный компонент. На этой стадии происходит окончательная «переработка» про­изошедшего.

И четвертая стадия — принятие. «Да это произошло, да со мной, да больно и плохо, но надо вновь учиться жить».

Эти стадии проходят все люди, оплакивают ли умершего, или лишились работы, или ребенок вырос и ушел из дома.

Интересно, соотношение этих стадий с принятым у рус­ских людей ритуалом прощания с умершим человеком — 9 дней, 40 дней, полгода, год. Такая традиция опирается на, проверенную веками, идею переживания «горя». Хотя реак­ция «горя» зависит и от этно-культуральных особенностей. Например, у алтайцев вместо слова «умер» используется тер­мин «вернулся». На 7 день после похорон умершего (в рус­ской культуре — 9), его душа возвращается на небо. После этого вспоминать запрещено, так как это мучает душу умер­шего.

Некоторые люди могут «застревать» на какой-либо ста­дии. Если на стадии отрицания, то человек продолжает ожи­дать умершего, говорить о нем как о живом и т.д. Если на стадии гнева, то протестовать, конфликтовать с окружающи­ми, писать жалобы, требовать дополнительного расследова­ния и т.д.

Если на стадии апатии, то имеется картина типичной деп­рессии, с преимущественными явлениями апатичной дисфо­рии. И может сопровождаться соматическими нарушениями, чаще всего со стороны сердечно-сосудистой системы.

Горе может усугубляться некоторыми факторами:

- дополнительной острой психотравмой, связанной с опознанием трупа

- незавершенностью отношений с умершим человеком

- отсутствием объекта, т.е. невозможность по каким-либо причинам похоронить тело

- невозможностью проститься с умирающим в последние минуты его жизни

- созависимостью, и как следствие, неприятие ситуации, навязчивым желанием вернуть потерянного человека.

В случаях развития горя у человека развивается не только переживания по поводу «потери объекта», но и угроза потери самого себя. Утрата несет в себе сообщение: «Если твоя мать (отец, ребенок, друг, супруг) умерла, значит — ты тоже ум­решь. Один ветеран, бывший в заложниках у боевиков, вер­нулся домой, работал, женился. Через 2 года после демобили­зации умер его друг, и комбатант понял, что следующий бу­дет именно он. Как результат у него развилось выраженное депрессивное расстройство с суицидальными попытками.

Смерть близкого человека приносит горе не только взрослым. Среди американских детей в возрасте до пятнад­цати лет каждому двадцатому пришлось пережить смерть родителя. Исследования, посвященные детскому горю, проведенные на базе бостонской городской больницы в штате Массачусетс, свидетельствуют о том, что дети по-своему выражают свое горе, и взрослые не должны препят­ствовать им в этом. Группа массачусетских специалистов в течение 4 лет наблюдала за 125 детьми, потерявшими одно­го из родителей. Каждый ребенок вместе с оставшимся ро-

дителем был опрошен спустя четыре месяца после понесен­ной утраты, а затем повторно — через год и через два. «В целом большинству детей удается справиться со своим го­рем, — говорит психолог Ф.Силверман, профессор Инсти­тута Здоровья. — Однако примерно у 20% из этих детей в течение первого года после смерти родителя отмечались устойчивые поведенческие и эмоциональные изменения». Исследование показало, каким именно образом близкие могут помочь ребенку в его горе. Например, оставить ему какую-нибудь безделушку, принадлежавшую покойному родителю; это поможет ребенку сохранить эмоциональную связь с усопшим. Кроме того, ребенку, так же как и взрос­лому, необходимо говорить о своей утрате, и взрослым не следует избегать таких разговоров. Но они должны быть тактичными, не принуждая ребенка раскрывать свои чув­ства. Любому ребенку требуется время, чтобы справиться с потерей, однако продолжительность периода адаптации может быть очень разной. Но если спустя полгода после трагедии ребенок все еще отказывается ходить в школу, если у него падает успеваемость, если он плохо спит или замыкается в себе, семье следует прибегнуть к посторонней помощи — проконсультироваться со специалистом в инди­видуальном порядке или найти подходящую психотерапев­тическую группу. У детей может развиться чувство обиды на умершего родителя, своей смертью он предал ребенка, оставив его одного в этом непонятном мире.

Гармоничный брак и солидные сбережения на банковс­ком счету, конечно же, дают человеку много преимуществ, обеспечивая чувство уверенности в завтрашнем дне. Однако, как свидетельствуют предварительные данные первого круп­номасштабного национального исследования в США, изу­чавшего особенности привыкания к факту смерти супруга, в таком положении есть не только приятные моменты. Благо­состояние может стать причиной крайне мучительного при­способления к одинокой жизни.

«Люди, располагающие значительными (психологическими и финансовыми) ресурсами, более подвержены негативным ре­акциям на утрату любимого человека, — говорит В. Глухоски, аспирант факультета психологии Нью-йоркского

университета. — Когда человек привыкает воспринимать этот мир как надежный и предсказуемый, его особенно силь­но потрясает смерть близкого человека».

Глухоски, проведший данное исследование совместно с психологом Камилл Б. Уортман из Стоуни-Брук и социоло­гом Р.Кесслером из университета штата Мичиган в Энн-Ар-боре, представил его результаты на последнем ежегодном со­брании Американского психологического общества.

Результаты их исследований свидетельствуют о том, что у людей, супружеская жизнь которых была наполнена конф­ликтами, смерть супруга вызывает меньший эмоциональный стресс, чем у тех, брак которых был стабильным. Как подчер­кивает Камилл Уортман, данное открытие противоречит тра­диционному предположению, базирующемуся на клиничес­ких наблюдениях, о том, что человек, брак которого был кон­фликтным, испытывает наибольшие проблемы при утрате партнера.

Их исследования также подрывают широко распростра­ненное мнение о том, что люди с высокой самооценкой, уве­ренные в своей выносливости, в своей способности к преодо­лению жизненных трудностей, более защищены от такого тя­желого потрясения, как потеря спутника жизни.

«Таким образом, — заявляет Уортман, — наше открытие бросает вызов многим теориям человеческого горя. Христи­анская мораль и соответствующее ей мировосприятие, несом­ненно, способствуют общей адаптации человека, но очевид­но, нисколько не помогают ему справиться с горем утраты».

ГЛАВА 7

КЛИНИКА ПТСР