Становление и система первично-правовой регуляции

§ 8

 

Во взаимодействии с процессом становления института заложничества происходило и формирование опиравшегося на него механизма мирного разрешения межродовых конфликтов. Его детальная реконструкция вряд ли достижима, хотя и не исключено, что дальнейший прогресс социального познания позволит говорить об этом механизме более конкретно, чем это возможно сегодня. Современная антропология права демонстрирует значительное разнообразие весьма причудливых с нашей точки зрения форм разрешения межгрупповых конфликтов в сохранившихся архаических обществах. Однако при всем историческом многообразии, все эти формы должны включать в себя ряд логически необходимых моментов, которые мы и рассмотрим.

Социальная жизнь дуально-родовой системы опиралась на равновесие между родами. Его сохранение представляло собой базовое условие самого существования общности. Каждый род считал своего контрагента другим, но равным. Отдать дочь или сестру в жены представителю другого рода означало признать его человеком (в отличие от нелюдей за пределами общности), признать равным себе.

Никаких способов устойчивого подчинения одной группы другой группой еще не было выработано, и всякая попытка сместить равновесие в пользу одного из родов была бы губительной для общности. Поэтому если в результате действий лица (лиц) из одного рода наносился ущерб другому, и тем самым равновесие нарушалось, это означало ситуацию социального конфликта. Разрешением конфликта было восстановление равновесия.

Логически необходимыми моментами, без которых восстановление равновесия невозможно, выступали: установление факта нанесения ущерба, установление виновных, что невозможно без реконструкции ситуации конфликта, а также принятие решения о том, как именно равновесие должно быть восстановлено. Процедура, в рамках которой устанавливается факт нанесения ущерба (или событие преступления), виновный, размер и форма компенсации и т.п., на современном языке называется судебной процедурой. Таким образом, возникновение первичной формы человеческого общества – дуально-родовой общности – было возможным только через формирование судебной процедуры разрешения конфликта.

Поскольку принятие судебного решения имело смысл только при его обязательном исполнении, то в отсутствие каких-либо межродовых и внутриродовых принуждающих инстанций это могло обеспечиваться только личным участием в судебной процедуре лидеров обоих родов. Что касается того, в какой форме – словесно-описательной, демонстрационной, смешанной, с использованием свидетелей или без, с клятвами или без и т.п. – происходила реконструкция ситуации конфликта, то, как мы уже отмечали, это могло быть по-разному. Однако судебная процедура могла выполнить свою функцию лишь при обеспечении конституирующего суд условия, согласно которому, по словам виднейшего итальянского юриста Бруно Леони, «стороны равны в том смысле, что они располагают полной свободой в представлении аргументов и доказательств[128]». Каков бы ни был характер аргументов (а он мог быть чрезвычайно странным с нашей современной точки зрения), принципиально важно именно то, что каждая сторона имела возможность аргументации. Именно и только при этих условиях аргументы силы могли быть заменены силой аргументов. П. Рикёр, один из наиболее глубоких современных специалистов в области философии права, верно отмечает: «Функция судебного процесса состоит в том, чтобы заменить насилие дискурсом»[129]. Если стороне не дается возможность высказать ее аргументацию, то у нее остается только одна возможность отстаивать свои позиции – с оружием в руках.

По мере накопления опыта подобного рода разбирательств вырабатывались первые нормы материального права. Однако судебную процедуру конституируют не они. Голландскому юристу начала XVII века Гуго Гроцию приписывается понимание естественного права как предопределенного вечными законами разума. Гроций фактически вел речь о материальном праве, о существовании столь фундаментальных материально-правовых аксиом, что даже Бог ничего не в состоянии сделать с ними, «подобно тому как Бог не может сделать, чтобы дважды два не равнялось четырем»[130]. Сегодня мы знаем, что таких аксиом нет. Однако процедуру суда конституируют не апелляции сторон к тем или иным якобы незыблемым материально-правовым основаниям. Более того, ее конституирует даже не характер аргументационной логики, который тоже не есть нечто раз и навсегда данное. Сама логика человеческого ума формируется, как пишет один из крупнейших социальных мыслителей XX века нобелевский лауреат Ф. Хайек, «в постоянном взаимодействии с институтами, определяющими структуру общества. Ум в такой же мере представляет собой продукт социального окружения, в котором он созревает, в какой он воздействует на это окружение и изменяет общественные институты»[131]. Судебная процедура есть процедура разрешения конфликта посредством равноправного аргументационного противостояния сторон.

Как ни важна в системе регуляции человеческих отношений процедура судебного разрешения конфликта, она является элементом (может быть – важнейшим, центральным, это обсуждаемо, но лишь элементом) внутри системы, без которой эта процедура существовать не может, как не может существовать сердце без организма.

В современности новые суды как инстанции, открывающие перспективу рассмотрения потенциальных конфликтов между субъектами, ранее не имевшими такой возможности вообще или в каких-то аспектах их отношений (например, международные или третейские) возникают на основе договоров между этими субъектами. Выражаясь метафорически можно, конечно, сказать, что между половинками дуально-родовой общности существовал договор о суде, который гарантировался залоговым договором с людьми в качестве предметов залога. Однако лучше с этой неудачной метафорой расстаться, поскольку ко времени начала исторически первичного формирования судебной процедуры, а тем более системы взаимного заложничества, люди не обладали способностью заключения договоров[132]. Эта способность не предшествовала становлению судебной процедуры, а развилась вместе с ней как один из аспектов общей способности к рациональной регуляции поведения.

Судебная процедура может существовать только в неразрывной связи с правилом или нормой[133], устанавливающей эту процедуру. Правила могут, в свою очередь, быть установлены властью или договором, или же складываться в ходе исторического процесса, как это и было с правилом суда. При этом, в отличие, например, от поведенческих паттернов типа табу, правило суда носило рациональный характер; его реальные основания и последствия несоблюдения адекватно понимались древними людьми.

В то же время, первичная судебная процедура несла в себе и договорное начало. Дело в том, что, как уже было сказано, один род не мог заставить другой выполнить решение, принятое в рамках судебной процедуры. Следовательно, принятое решение всегда включало в себя не только, например, санкцию, но и межродовой договор об исполнении этой санкции.

Итак, мы видим, что в отношениях между родами в рамках дуально-родовой общности складывается совершенно новый механизм регуляции поведения людей. Он включает в себя комплекс взаимосвязанных моментов: договор, нормативность, суд и принуждение (заложничество).Именно наличие такого комплекса, то обстоятельство, что эти моменты генетически и функционально предполагают друг друга, и позволяет говорить не о конгломерате разных регуляторов, а о едином механизме.

Классик юридического позитивизма конца XX века Г. Харт попытался указать на те свойства, которые с точки зрения «любого образованного человека» являются общими для различных правовых систем[134]. Мы упростим задачу для «любого образованного человека» и сформулируем вопрос иначе: «Назовите регулирующий социальную жизнь механизм, элементами которого являются договор, нормативность, суд и принуждение?» Едва ли можно усомниться, что ответ будет: «Право». Везде, где есть эти четыре компонента, наличие юридической регуляции несомненно. Везде, где существует право, эти компоненты присутствуют. Более того, развитие юридической регуляции не добавило к ним почти ничего типологически нового, хотя, разумеется, расширялся круг и появлялись новые типы субъектов юридических отношений, менялось содержание норм, возникали специализированные структуры, берущие на себя выполнение имманентных юридической регуляции функций: парламент, суд, полиция и т.п. Однако все системообразующие, в совокупности конституирующие право элементы сформировались в неразрывной связи друг с другом как атрибутивная сторона социальности в ее исторически первой форме – дуально-родовой общности. Ubi societas, ibi jus est.

Следует подчеркнуть, что без правового механизма взаимоотношения родов дуально-родовая общность не могла сформироваться; она бы распадалась, не успев сложиться. Таким образом, право – не просто сторона социогенеза, а решающий фактор становления общества. Более того, как мы увидим далее, именно юридические законы и конституируют саму социальность.

Человек юридический

§ 9

 

Системообразующие характеристики юридической регуляции – договор, нормативность, суд и принуждение – задают тот комплекс качеств, который конституирует и юридического субъекта. Некто может в полной мере выступать в качестве юридического субъекта, только если он обладает комплексом необходимых и достаточных качеств, позволяющих ему адекватно действовать в рамках очерченного выше механизма регуляции.

Следующий тезис является совершенно банальным, но одновременно может показаться более чем странным (хотя выше об этом уже шла речь в связи с рассмотрением концепции правогенеза Четвернина). Он заключается в том, что в юридической регуляции нет ничего специфически человеческого, если под человеком понимать физического индивида. Именно отсутствие необходимой связи между юридической регуляцией и физической конституцией человека делает возможным существование таких субъектов правовых отношений как разнообразные юридические – в смысле не физические – лица.

Юридическая регуляция возникает в системе не межиндивидуальных, а социальных отношений, сообразно логике формирования и функционирования социальной общности. Однако род реализует свою правосубъектность через действия индивидов, прежде всего – этот род возглавляющих.

Индивид, действующий в системе юридических отношений, это человек, который обрел тот комплекс качеств, который конституирует юридического субъекта. Homo juridicus (человек юридический) – это индивид, на чью физическую конституцию накладывается данный комплекс. При этом происходит радикальная трансформация его психической структуры, результатом чего и становится формирование современного антропологического типа. Те современные взрослые индивиды, чья психика по каким-либо причинам не справляется с обеспечением надежной деятельности этого комплекса, оказываются за пределами психической нормы, и возможности их юридически значимых действий неизбежно ограничиваются в установленном порядке.

Попытаемся очертить этот комплекс свойств.

Как мы уже упоминали, антропологи сегодня считают, что человек современного физического облика сформировался почти двести тысяч лет назад, и называется этот человек homo sapience[135]. Дуально-родовая организация существенно моложе. Однако был ли на самом деле доправовой homo sapience действительно sapience? Речь, конечно, не об обладании интеллектом, присущим, как известно, и животным, у которых он встраивается в систему инстинктивной детерминации поведения, конкретизируя ее применительно к среде. Речь о механизме «суверенной» рациональной регуляции поведения.

По всей видимости, постприродные индивиды, включая homo sapience, такого механизма не имели. Для обеспечения их способа существования было достаточно эмоциональной регуляции. Сопереживание со своими и вражда к чужим справлялись с детерминацией поведения доправового индивида по отношению к другим людям даже в наиболее сложных случаях – там, где постприродная общность «наступала на горло» «биологической песне», то есть вступала в противоречие с инстинктивной детерминацией поведения, как при переходе к коммуналистическому распределению пищи в группе или, о чем мы подробно говорили выше, при запрете экзогамных связей.

Механизм эмоциональной детерминации поведения неразрывно связан с физиологией человека (и животных), с живой тканью организма и с самой сущностью живого. Эмоциональное возбуждение, относящееся к числу так называемых энергетических состояний, представляет собой высвобождение дополнительной энергии с целью реализации той или иной направленности поведения. Одна из важнейших специфицирующих живое характеристик – способность всякого организма аккумулировать энергию в собственной живой ткани и расходовать ее в процессе жизнедеятельности. При этом уже у простейших формируется способность резервирования энергии, которая при витально критических обстоятельствах высвобождается из внутриклеточных т. н. энергетических депо с целью обеспечения форсмажорных усилий для выхода из опасной ситуации. То, что мы называем словом эмоции, есть внутреннее ощущение этой бурлящей энергии действия[136]. Страх толкает убегать, агрессивное состояние – нападать, и т.п. Именно толкает в прямом, физическом смысле слова. В случае столкновения, конфликта противонаправленных эмоций побеждает та из них, которая сильнее энергетически обеспечена, она подавляет более слабую.

Становление юридической регуляции изначально связано с блокировкой регуляции эмоциональной. Месть, посредством которой постприродная группа отвечала на любой нанесенный ущерб – эмоциональный феномен. Мстящий не озабочен проблемой справедливости[137]. Эмоция мщения возникает как агрессия в отношении посягнувшего на меня или «наших» и развертывается далее по типичной для агрессивных эмоций схеме. Охваченный эмоцией субъект – и индивидуальный, и еще в большей степени групповой – не знает границ и готов зайти в своем мщении настолько далеко, насколько сможет. Ничего не меняя принципиально, еще и усугубляет ситуацию идея мщения, концентрирующая и усиливающая эмоциональное начало, повышающая эффективность его регулятивной функции и позволяющая пролонгировать соответствующую установку на любой срок.

Размышляя в близком проблемном поле, П. Рикёр отмечал: «В точке мести, точке короткого замыкания, справедливость (правосудие) соответствует установлению дистанции между протагонистами»[138]. Используемое Рикёром понятие дистанции, достаточно метафорическое, противостоит у него «лобовому столкновению» или, еще более удачно, «короткому замыканию». Необходимым (конечно, не достаточным) условием справедливости должен быть, выражаясь языком бокса, «брейк», блокирующий спонтанное развертывание эмоций взаимной агрессии. Справедливость беспри страст на. Блокировка страстей позволяет выйти на сцену и стать главным действующим лицом рас суд ку, функция которого как раз и заключается в том, чтобы судить, рассуждать, осуществлять судебный процесс. Последний, как отмечает П. Рикёр, «состоит в том, чтобы установить справедливую дистанцию между проступком, вызвавшим частный и публичный гнев, и наказанием, налагаемым судебным институтом. Если месть осуществляет короткое замыкание между двумя страданиями, страданием, претерпеваемым жертвой, и страданием, налагаемым мстителем, то судебный процесс вставляется между этими страданиями, устанавливая справедливую дистанцию»[139].

Рассмотрим один из самых жестких возможных конфликтов внутри дуально-родовой общности: убийство человека из союзного рода. Разумеется, оно не может не вызвать мощнейшую эмоцию мщения. Однако наличие заложников, представляющих собой, как мы говорили выше, отчужденные от родового субъекта болевые точки, эмоциональным же образом блокирует развертывание поведения, которое должно бы вырасти из эмоции мщения. Здесь ни одна эмоция не побеждает другую. По сути дела, одна и та же эмоция раздваивается в условиях дуально-родовой общности и сталкивается сама с собой: эмоция мести, выросшая из сострадания убитому сородичу, наталкивается на ту же эмоцию сострадания сородичам, оказавшимся в качестве заложников. Вот именно здесь возникает ситуация, принципиально неразрешимая на уровне эмоциональной регуляции. Разрешение конфликта обеспечивается через возникновение рациональной судебной процедуры. Судебная процедура замещает не только войну, но и эмоциональный механизм формирования поведения. Рациональное начало суда противостоит не только силовому, но и эмоциональному. И в этом, скажем, забегая вперед, одно из коренных отличий права от морали.

В основе рационального поиска решения лежит процесс переработки информации. Одна и та же информация может фиксироваться разными носителями. Информационный процесс не имеет сущностной, внутренней связи с живым субстратом, что лежит в основе возможности создания информационной техники. Соответственно, рациональная судебная процедура поиска решения кардинально отличается от эмоциональной детерминации поведения отсутствием внутренней связи с физической организацией человеческого индивида.

Механизм рациональной детерминации поведения, каков бы ни был его субъект – индивидуальный, групповой, институциональный – представляет собой весьма сложный процесс, предполагающий множество различных моментов, из которых мы выделим несколько инвариантных (неизменных, всегда присутствующих) и наиболее существенных в свете рассматриваемой темы.

Прежде всего, это сам поиск, результатом которого становятся возможные варианты решения проблемы. Этот результат может в зависимости от множества обстоятельств фиксироваться письменно, проговариваться устно, мимолетно мелькать в сознании – его принципиальная логическая структура от этого не меняется, может варьировать лишь количество альтернатив. Например, возможны действия a, или b или c. После этого варианты сопоставляются. Допустим, вариант a явно хуже и потому отбрасывается, а сравнение b и c не дает перевеса в пользу одного из них. Далее должен следовать собственно выбор, причем в данном случае в значительной мере произвольный. Например, буду делать c [140]. Степень обоснованности предпочтения именно данного варианта перед другими может быть разной, но практически всегда переход от возможно делать x к будуделать x содержит элемент, который рационально обосновать невозможно. Таким образом, рациональная детерминация поведения предполагает наличие способности, которая рациональной не является – устанавливающего «быть по сему», акта выбора, то есть перехода от высказывания «возможно (желательно, предпочтительно и т.п.) x» к высказыванию «буду делать x» [141]. Юридический субъект – это субъект выбирающий. Становление юридической регуляции потребовало формирования субъекта, способного к совершению акта выбора.

Следует особо отметить, что x, устанавливаемое через выбор, может быть не только высказыванием о единичном действии, но и нормативным высказыванием, правилом. При этом наиболее существенны в юридическом отношении не те правила, которые отдельный субъект формулирует для себя, а совместно устанавливаемые различными юридическими субъектами. Это могут быть и нормы разрешения конфликтов, о которых шла речь выше, и, например, нормативные договоры, устанавливающие некоторые не ограниченные во времени обязательства сторон друг перед другом.

В случаях, когда x представляет собой нормативное высказывание, особенно ярко видно совершенно особое отношение к слову – как к обязывающему фактору, как к началу, необходимым образом детерминирующему поведение. Это весьма существенный и на самом деле очень непростой момент: только что, пока договор обсуждался, никаких детерминирующих поведение интенций из него не вытекало, но сразу после заключения он стал законом. Ничего не изменилось, кроме провозглашенного как окончательное слова, но это слово собой создало объективную реальность, безоговорочно подчиняющую того, кто это слово произнес.

Особое внимание мы в данном случае акцентируем на том, что контрагенты выступают как свободные субъекты, ни один из которых не имеет возможности принуждения другого к заключению договора. Следовательно, договор представляет собой свободное самоограничение контрагентов перед лицом друг друга. Именно в этом лежит главная причина соблюдения договора: сторона соблюдением договора подтверждает свой статус юридического субъекта, то есть социально ответственного субъекта, с которым можно иметь дело. А если сторона по каким-либо причинам договор нарушает, то при установлении этого нарушения через судебную процедуру она добровольно принимает вытекающие отсюда направленные против нее решения.

Способность выбора (действия или нормы, осуществляемого индивидуально или совместно, не существенно) – не единственная внерациональная способность, предполагаемая механизмом рациональной регуляции. Чтобы обнаружить следующую, продолжим сопоставление с эмоциональной регуляцией.

Эмоция, как мы видели, внутри себя содержит порождающий и поддерживающий поведение компонент – энергетический, и потому между эмоцией и действием нет посредника, эмоциональное действие осуществляется спонтанно, эмоция сама приводит организм в действие. В отличие от эмоции, разум не несет в себе «толкающего» начала. На уровне рационального оперирования информацией может быть принято то или иное решение, но при отсутствии опосредующего звена, обеспечивающего переход решения в действие, решение останется всего лишь высказыванием.

Возьмем для иллюстрации некое политическое движение экстремистского толка. Таких движений сегодня немало в разных частях света. Периодически правительства тех или иных стран заключают с ними соглашения о перемирии. Однако обычно эти соглашения заканчиваются ничем, причем далеко не только в силу злонамеренности лиц, подписывающих соглашения со стороны такого рода движений. Причина часто в том, что внутри этих движений нет надежного механизма принуждения, который бы обеспечил реализацию рационального вербально сформулированного решения. Рациональная регуляция поведения юридическим субъектом требует наличия механизма принуждения. Причем прежде всего речь идет о самопринуждении, о внутреннем механизме, в отсутствие которого субъект дискредитирует себя в качестве юридического.

В этой связи заметим, что предпринимаемая некоторыми авторами попытка поставить под сомнение юридический характер международного права в силу отсутствия надгосударственной принуждающей инстанции несостоятельна, поскольку его субъекты имеют развитые внутренние механизмы принуждения. Они исполняют договоры, подтверждая свой статус юридических субъектов, в отличие от государств-изгоев, в значительной мере находящихся вне международного права. Обратим внимание на то, что масштаб правонарушений в сфере международного права несопоставимо ниже, чем нарушений внутригосударственных законов, несмотря на наличие развитого внутригосударственного механизма принуждения. Как раз наличие репрессивного аппарата позволяет государствам осуществлять внеправовое принуждение, в том числе через внеправовое законодательство, что вносит существенный вклад в рост объема нарушений законов, устанавливаемых государством. Впрочем, вернемся к индивиду.

На уровне современного человеческого индивида принуждающим механизмом выступает воля. Воля есть не что иное как мостик, связывающий разум с действием. Воля выполняет две близкие, но разные функции: во-первых, она блокирует эмоционально детерминируемое поведение в случае рационального запрета, во-вторых, заставляет действовать в отсутствие эмоциональной детерминации или даже вопреки ей. Воля исторически возникает вместе с рациональной процедурой поиска решения. У индивида рациональная регуляция поведения существует только как рационально-волевая, поскольку без воли она невозможна. Воля есть механизм самопринуждения человеческого индивида, который формируется как интериоризация[142] внешнего принуждения, первой институционализацией которого стало межродовое взаимное заложничество.

Становлением способности к выбору и рационально-волевой регуляции вклад права в формирование современного человека не исчерпывается. Адекватное поведение любого субъекта в системе юридической регуляции требует не только способностей к рациональной процедуре принятия решений и к их исполнению, но и ответственности за неисполнение. Ответственность возможна только при условии сохранения так называемой себетождественности субъекта, его тождества самому себе[143]. Один из немногих выживших в советские времена самобытных мыслителей М. Бахтин писал: «Что же гарантирует внутреннюю связь элементов личности? Только единство ответственности…Личность должна стать сплошь ответственной: все ее моменты должны не только укладываться рядом во временном ряду ее жизни, но проникать друг друга в единстве вины и ответственности»[144]. Конечно, можно говорить о себетождественности столба (тот же он, или заменен на новый), дерева или животного. Однако себетождественность юридического субъекта заключается именно в его ответственности за соблюдение или нарушение обязательств, правил и т.п. В применении к человеческому индивиду это означает, что во всяком актуальном состоянии бодрствующего сознания он несет в себе все свое прошлое в его существенных моментах, благодаря чему и может отвечать за принятые ранее обязательства, решения и совершенные действия.

Способность удерживать в актуальном психическом состоянии все свое прошлое в его существенных моментах лежит в основе того специфически человеческого комплекса, который в языке обозначается словом Я, и без которого также нет современного человека. Мы не хотим сказать, что предправовой человек не имел ничего похожего, какое-то «прото-Я», возможно, было. Но современное Я – вовсе не элементарное психическое образование, а сложнейшая конструкция, формирование которой в ходе эволюции произошло только тогда, когда это стало необходимым для построения поведения в усложнившихся условиях. Здесь следует иметь в виду, что психическая деятельность человека чрезвычайно энергоемка. Достаточно сказать, что мозг потребляет около четверти всей расходуемой индивидом энергии. Поддержание комплекса Я, который обычно кажется нам чем-то элементарным, в действительности опирается на сложнейшие психические процессы, которые нуждаются в энергетическом обеспечении. Это значит, что комплекс Я эволюционно не может сформироваться там, где в нем нет необходимости. А необходимость эта возникает с формированием права.

Как мы уже отмечали, рассматривая проблему становления экзогамии, эволюционно более поздние конструкции являются в некотором смысле наиболее хрупкими и при форс-мажорных обстоятельствах деструктурируются. Так происходит и с комплексом Я при аффективных и других сумеречных состояниях сознания, что совершенно правильно признается основанием для изменения характера юридической ответственности. Таким образом, и комплекс Я в его завершенном современном виде – также продукт правогенеза.

Наконец, последняя, как нам видится на сегодняшний день, инвариантная характеристика юридического субъекта, связана с диалогичностью права. Договор – один из краеугольных камней права – имеет своим условием взаимное доверие контрагентов, включающее, во-первых, презумпцию способности другой стороны руководить своим поведением по установлению, во-вторых – презумпцию ее намерения соблюдать заключенный договор.

При всей очевидной важности темы доверия в системе договорных отношений, может показаться, что она все же рангом ниже в сравнении с обусловленной становлением права антропологической трансформацией, создавшей современного человека. Однако следует иметь в виду, что речь идет не о современной ситуации, когда человек кому-то доверяет, а кому-то нет, а о способности доверия вообще, которая предполагает, что не всякий, кто не является своим, - враг. Ее возникновение означает радикальную трансформацию самой структуры мировосприятия: переход от простой матрицы «свой-враг», характерной для постприродного мира, к более сложной структуре, включающей в себя новое возможное значение, которое приблизительно может быть передано следующим образом: не свой, но и не враг, а равный, хотя и другой; тот, с кем можно договариваться.

У животных матрица мировосприятия является жесткой. Все роли прописаны генетическим сценарием. Как показал К. Лоренц, хозяин собаки в зависимости от ряда обстоятельств может занять в этом сценарии место либо родительской особи, либо вожака стаи[145]. Изменить матрицу, прописать новую роль в процессе обучения животного нельзя. Выражаясь точным кантовским языком, речь идет об априорных формах мировосприятия или, выражая ровно ту же мысль более известными сегодня терминами – о врожденных пустых базах данных.

Допускала ли психика постприродного доправового человека прижизненное формирование роли нейтрального другого, то есть возможность дополнить врожденные ячейки базы данных «свой» и «чужой=враг» еще и ячейкой нейтрального другого? На этот вопрос сегодня ответить невозможно. Мы пока не можем сказать даже по отношению к современному человеку, является ли у него эта последняя ячейка врожденной или формируется прижизненно. Так или иначе, ячейка эта, видимо, еще более хрупкая, чем комплекс Я, и срывы к примитивной матрице «наши-враги» легко возникают спонтанно при определенных обстоятельствах и столь же легко провоцируются заинтересованными политическими силами. В любом случае, наличие в матрице мировосприятия ячейки нейтрального равного и договороспособного другого – один из важнейших признаков человека современного, в отличие от постприродного, и ее формирование также обусловлено эволюционным становлением права.

В заключение разговора о влиянии становления права на трансформацию структуры индивидуального сознания вернемся еще раз к теме рациональности, но несколько в ином ракурсе. Формирование рационального компонента человеческой психики, обусловленное необходимостью разрешения посредством судебной процедуры таких конфликтов, у которых на уровне эмоциональной детерминации просто нет решения, означает, как уже было выше показано, возникновение разрыва между некоторым психическим процессом, с одной стороны, и действием - с другой. Ранее нас интересовала воля как посредник, при помощи которого этот разрыв преодолевается. Однако воля включается только тогда, когда решение принято. В процессе же поиска рациональный слой сознания работает автономно от внешнего поведения. Именно эта автономизация сознания создает возможность формирования того объемного и уникального внутреннего мира, который не только характеризует развитого современного индивида, но и в значительной мере является пространством творчества и развития надындивидуальной культуры.

Формирование homo juridicus происходило не только многие десятки тысяч лет назад. Оно происходит постоянно в ходе индивидуального взросления. Один из аспектов этого процесса, о котором мы уже говорили выше, отмечает известный российский психолог Д.А. Леонтьев: «С понятием ответственности сплетается еще одно понятие из юридического контекста – понятие вменяемости. Вменяемость означает договороспособность, тот факт, что человек может за себя отвечать, принимать от своего имени некоторые обязательства, исходя из того, что они будут впоследствии выполнены. Не соответствуют этому критерию дети до определенного возраста…»[146]. Конечно, индивидуальная эволюция человека далеко не вполне воспроизводит историческую – во многом потому, что происходит в уже готовой социокультурной среде. Безусловно, некоторые качества, исторически сложившиеся только на базе юридической регуляции, сегодня могут формироваться до того, как индивид становится полноценным самостоятельным юридическим субъектом: объемный и уникальный внутренний мир, отчасти – способность к выбору. Тем не менее, во всех современных обществах есть граница, пересечение которой обозначает переход в качество человека юридического. В архаичных культурах он осуществляется через процедуру инициации, в развитых этот переход начинается наступлением первых форм юридической ответственности и заканчивается совершеннолетием.

Ребенок начинает психически превосходить самых развитых животных не позднее, чем в 2-3 года[147]. От этого времени и до завершения детства (которое в развитых обществах завершается переходом в подростковый возраст, а в архаических инициацией, после чего индивид считается взрослым) перед нами человек, существенно сходный с тем, каким он и его предки были в доправовой стадии истории. Этология детства может пролить дополнительный свет на эпоху постприродного бытия, на характер организации групп и регуляции поведения. Именно поэтому, приводя выше примеры принудительных неправовых норм, мы и обращались к поведению детей. Только после детства индивид становится (в развитом обществе – сначала лишь в некоторых аспектах) самостоятельным субъектом социальных отношений, тождественным себе, ответственным за себя и свои действия. Неслучайно после инициации человек зачастую получает новое имя, которое и маркирует его как себетождественного, способного рационально руководить собственным поведением ответственного индивида.

Итак, право играет ключевую роль не только в становлении общества. Совокупность свойств, которых требует от субъекта участие в системе юридической регуляции, коренным образом трансформирует психическую конституцию человека. Рационально-волевая регуляция поведения, способность к выбору, формирование комплекса Я, коренное изменение матрицы мировосприятия и дополнение пары «свой-чужой» ролью нейтрального другого, формирование автономного от внешнего поведения уникального внутреннего мира – это комплекс характеристик, знаменующий собой глубокую антропологическую трансформацию, произошедшую в процессе и на основе правогенеза и специфицирующий современного человека. Право, таким образом, оказывается важнейшим фактором антропогенеза, под которым следует понимать формирование современной не только физической, но и психической конституции[148]. Право лежит в основании и социального мира как особого, высшего, типа бытия, и современных людей как того типа индивидов, через которых социальный мир реализует себя. В свете этого понимания фундаментальнейшей роли юридической регуляции в конституировании современного человеческого мира особенно принижающим право выглядит легизм или юридический этатизм, низводящий его до простого инструмента в осуществлении властных функций государства.

Возникнув вместе с появлением социального мира, право претерпело длительную эволюцию. Эта эволюция не была линейной. Развитие других типов социальной регуляции часто и надолго приводило к тому, что роль права была весьма незначительной (впрочем, во многих местах мира это и сейчас так), а иногда почти никакой, например, при деспотических или тоталитарных режимах. В то же время, некоторые из сформировавшихся в едином комплексе элементов системы юридической регуляции вышли за ее пределы и диффундировали в другие регуляторы, сохраняясь и тогда, когда право почти сходило на нет. Н