Институт заложничества как историческое основание права

 

§ 7

 

В сохранившихся сегодня дуальных общностях (разумеется, гораздо более сложных, чем дуально-родовые) отношения между половинами выражаются «как в тесном сотрудничестве, так и в скрытой вражде»[101]. Ясно, что в первичных дуально-родовых общностях межродовые отношения пронизывала напряженность[102]. И хотя наиболее глубокий тип конфликтов был заблокирован инцестуальным табу, постоянное межродовое общение не могло не порождать искр. Учитывая, что ранее всякое посягательство на сородича влекло жесткий отпор, дуально-родовая общность могла обрести устойчивость только при формировании высоконадежного институционального механизма разрешения конфликтов. Прежние – внутриродовые – конфликты были межиндивидуальными, с которыми, как установили этологи, научились справляться уже человекообразные обезьяны на основе достаточно сложных примирительных процедур, включая посредничество[103]. Здесь же сами конфликты обретали социальную, институциональную природу, и соответствующим должен был быть и механизм их разрешения.

Э. Тайлор считал таким механизмом «миротворчество женщин, которые принадлежали к одному роду как сестры, а к другому как жены»[104]. Однако он мог быть эффективен лишь в случае мелких конфликтов, не связанных со значительным ущербом для рода. Во-первых, статус «мирительниц» был недостаточен для разрешения межродового конфликта; безусловно, в принятии решения должны были участвовать лидеры родов. Во-вторых, причинение значительного вреда одним родом другому не могло оставаться для первого без последствий.

Механизм разрешения конфликтов, занявший место кровавых столкновений, должен был начинаться с действия некоторого чрезвычайно мощного фактора, который блокировал военный ответ на нанесенный ущерб. Следы этого фактора остались в современных системах правоотношений.

Г. Радбрух, один из видных теоретиков права XX века, утверждает, что договор сам не несет в себе обязывающей силы и действителен лишь в силу закона, охраняемого государством. «Не договор обязывает, а закон обязывает по договору[105]». Эта спорная позиция несомненно ложна по отношению к залоговому договору. Его кардинальная особенность состоит в том, что он позволяет в случае необходимости использовать принуждение к исполнению без всякого государства. Залоговый договор представляет собой негосударственную институционализацию принуждения. Инстанцией, которая может угрожать санкцией и ее реально исполнить, то есть принуждающей инстанцией, выступает та сторона договора, которой передан залог в качестве гарантии исполнения некоторого обязательства. Существование в системе современных правоотношений залогового договора, имеющего совершенно иную в сравнении с ними внутреннюю логику, можно объяснить только через понимание того, что это реликт древних, догосударственных договорных отношений. Современный залоговый договор – трансформировавшийся реликт древнейшего залога – сохранил догосударственную форму принуждения, ставшую внегосударственной, хотя и санкционированной государством.

Крупнейшие исследователи права считали первым в истории предметом залога людей[106]. «Заложничество как гарантия исполнения – очень древний институт, столь же универсальный как война и месть»[107], - отмечает глава Гарвардской школы права Р. Паунд. Можно предположить, что в близком будущем нас ждет бум исследований феномена заложничества, которое представляло собой в истории нечто несопоставимо большее, чем особый вид договоров, а, по высказываемому историками и этнографами мнению, «было в первую очередь социально-политическим институтом»[108]. Кроме отмеченной Паундом универсальности распространения, оно было едва ли не универсально по функциям.

Сегодня заложничество ассоциируется, прежде всего, с террористами или бандитами, которые захватывают заложников и, удерживая их, предъявляют те или иные требования власти. В истории гораздо более значительную роль играл противоположный вид заложничества – когда власть брала заложников с тем, чтобы надежно удерживать в повиновении покоренные народы, территории и т.п. К этой теме мы еще вернемся в связи с проблемой формирования государства. Однако феномену «вертикального» заложничества (снизу вверх или сверху вниз) исторически и логически предшествовал масштабный институт заложничества «горизонтального».

«Горизонтальное» заложничество складывается в истории, когда между сторонами отсутствуют властные отношения, и силы сторон приблизительно равны[109]. В таком случае оно носит взаимный характер, и имеет место не захват, а добровольный обмен заложниками. «Этот тип заложничества действует скорее как мост, связывающий суверенные страны, а не как свидетельство шантажа»[110].

Горизонтальное заложничество практиковали великие империи. Так, от китайского двора в степь посылались даже принцессы, предназначенные в жены вождям кочевнических объединений[111]. В свою очередь, ко двору импе­раторов Поднебесной неоднократно посылались сыновья вождей хуннов[112]. Римляне не только брали, но и отправляли высокопоставленных заложников вестготам и гуннам[113]. Особой модификацией института заложничества выступал институт династических браков, который был «важным регулятором взаимоотношений мира цивилизации и мира степ­ных кочевников» [114]. Описано взаимное заложничество и у догосударственных обществ: у германских племен[115], у аборигенов Аляски тлинкитов[116], у коренного населения Южной Америки[117], у мундугуморов Новой Гвинеи[118] - представителей, видимо, одной из наиболее ранних из существующих сегодня культур, и у многих других.

Существует две группы функций горизонтального заложничества. Одна связана с обеспечением мира. Здесь, в свою очередь, есть две составляющих. Первая – гарантия перемирия во время переговоров, которые должны прекратить состояние войны. Согласно обобщающему замечанию проводившего обширные этнографические исследования тлинкитов уже в конце 19 века американца Дж. Т. Эммонса, обмен заложниками – «обычный метод разрешения проблем между кланами или племенами после войны»[119]. Вторая составляющая – долговременное взаимное заложничество как обеспечение устойчивых мирных отношений (примеры чего приведены выше). Что касается другой группы функций, то для ее обозначения можно воспользоваться обобщенной формулировкой А. Быкова и О. Кузьминой: «Обмен заложниками… происходит обычно между сторонами, давшими друг другу некие взаимные обязательства, как гарантия того, что обязательства эти будут выполнены»[120]. То есть, здесь речь может идти о самых разных конкретных обязательствах. «Без них [заложников – Б.Ш.] не обходился ни один договор, ни одна крупная сделка[121]». Понятно, что логически, функционально и хронологически, причем как применительно к отдельным историям межгрупповых отношений, так и в историческом плане, первичной выступает функция обеспечения мира, поскольку в его отсутствие никакие другие обязательства невозможны: inter arma leges silent[122]. В то же время, тот факт, что заложничество могло гарантировать в принципе любые обязательства, сам по себе чрезвычайно важен. Он показывает, что это был не просто акцессорный[123] договор, как он понимается сегодня. Заложничество представляло собой универсальный формальный институт, обеспечивавший саму возможность установления договоров, материальное содержание которых могло быть любым.

Как верно отмечает один из ведущих российских политологов М.В. Ильин, «обмен заложниками, является архетипической формой… урегулирования межплеменных отношений…»[124]. В догосударственной истории горизонтальное заложничество образовывало мощный социальный институт, связывавший относительно автономные общности в «замиренную среду», внутри которой становились возможны самые разные межгрупповые взаимодействия. Инструментом, обеспечивавшим это «замирение» выступала возможность взаимного принуждения. Впоследствии этот институт был интегрирован в формирующиеся системы государственной власти, одним из механизмов становления которой он и явился. Если историческая вершина заложничества – его участие в формировании государства, которое сначала превратило заложничество в свой механизм, а затем заменило его иными механизмами, вытеснив из магистрального исторического русла в зону социальных патологий, то у основания этого грандиозного института лежало возникновение экзогамии.

Понимание того, что заложничество имманентно[125] человеческой экзогамии, не очень ново. «Поскольку кланы были экзогамными, каждый из них давал заложников некоторым другим. Этими заложниками выступали женщины, покидавшие свой клан при вступлении в брак»[126], - пишет, например, социолог Х. Джонсон, ссылаясь на раннюю работу крупного американского антрополога У. Уорнера, который, видимо, первым указал на эту связь. Что касается генетического аспекта, то в качестве иллюстрации единства происхождения заложничества и экзогамии в процессе становления дуально-родовой организации можно интерпретировать обычай «копара» (долг), сохранившийся в Австралии. С его помощью учитываются «долги», возни­кающие между членами двух половин племени, причем «копара» могут взаимно аннулироваться. При этом право кровной мести может быть удовлетворено указанием на какую-либо не возмещенную «копара». Тогда конфликт улаживается, в знак чего происходит временный обмен женами между членами обеих групп, который означает, что смерть не будет отомщена[127].

Впрочем, приведенный пример – не более чем иллюстрация. Аргументация же состоит в том, что люди (первоначально – женщины), ушедшие в род брачного партнера, в случае серьезного межродового конфликта не могли не оказываться в роли заложников. Они выступали своего рода «болевыми точками» родового субъекта, отчужденными от него и полностью находящимися во власти контрагента. Смерть или страдание заложников есть одновременно страдание всего того единства, от которого они оторваны, и, следовательно, беспрепятственная возможность причинения им смерти или страданий открывает канал принуждающего воздействия на волю противостоящего субъекта. В силу этого взаимное заложничество и стало фактором, причем высочайшей степени надежности, который блокировал возможность превращения конфликтов в войны между родами, соединенными экзогамными связями, и тем самым обеспечивал устойчивость первой социальной общности – дуально-родовой группы.