Происхождение и сущность государства

О понятии государства

§ 16

Известно, что одним из самых глубоких проявлений развития науки является эволюция ее языка. Некогда общепринятые, центральные категории оттесняются на периферию, а затем вообще уходят из исследовательского обращения. Нельзя исключить, что в некоторой перспективе нечто похожее ждет и понятие государства. Во всяком случае, такое мнение высказывает крупнейший авторитет в юридической антропологии Н. Рулан: «…понятие государства… слишком расплывчато…. Современная политическая антропология достаточно часто доказывает, что вместо различия «государственных» и «безгосударственных» обществ гораздо оправданнее изучать широкий спектр – от сегментарных обществ, чья регуляция основана на более или менее устойчивом равновесии между составляющими его группами, до современных обществ, обладающих специализированным и централизованным управленческим аппаратом»[196].

Продолжим давнюю мысль английского философа XVII века Ф. Бэкона о том, что слова, образованные на основе обобщения по несущественным признакам, уводят от истины. Можно назвать летящим и брошенный окурок, и парящего орла, но очевидно, что понятие «летящие» не может быть научной категорией. Если фундаментально различные предметы обозначаются одним словом, то окажется ложным едва ли не любое суждение, в котором этому слову, выступающему субъектом, мы припишем существенно значимый предикат. Между тем, в современных текстах термином «государство» обозначают и, например, полпотовскую машину смерти[197], и подконтрольные населению наемные агентства по обеспечению безопасности общества, скажем, в некоторых европейских странах.

Тем не менее, перспектива расставания социальной науки с понятием государства представляется удаленной. Сегодня оно укоренено и в научной, и в политической литературе, через него маркированы многие важные проблемы социального познания. Соответственно, обсуждая эти проблемы, избежать категории государства нельзя. Следует лишь принять наиболее корректное употребление на основе выявления наиболее существенных общих свойств тех систем, за которыми закрепилось это наименование.

В советской доктрине, сохраняющей серьезное влияние и в современной российской социальной науке, понимание государства опиралось на ключевые формулы Маркса, Энгельса и Ленина. Приведем некоторые из них:

Государство есть «организованная сила одного класса для удержания в подчинении других классов»[198].

«Государство есть не что иное, как машина для подавления одного класса другим»[199]

«Государство есть машина для угнетения одного класса другим, машина, чтобы держать в повиновении одному классу прочие подчиненные классы»[200].

Пониманию государства, опирающемуся на приведенные и подобные многочисленные высказывания этих авторов и выраженному в десятках если не сотнях сходных определений, противостоят, по крайней мере, три позиции: а) иногда само государство и есть привилегированный слой (тогда такие определения тавтологичны); б) государство обеспечивает баланс интересов различных социальных слоев; в) государство выражает, прежде всего, интересы всего общества. Таким образом, здесь имеется предмет теоретической дискуссии, итог которой не может предвосхищаться определением.

В постсоветский период, постепенно вытесняя марксистское, наиболее распространенным в российском обществознании становится понимание государства, предложенное, может быть, крупнейшим социальным мыслителем конца XIX – начала XX века Максом Вебером: «Государство есть то человеческое сообщество, которое внутри определенной области… претендует (с успехом) на монополию легитимного физического насилия»[201].

Мы полагаем, однако, что признак легитимности должен быть исключен из определения, поскольку нет иной, кроме государства, категории для обозначения, например, сталинского маховика репрессий в период коллективизации или для уже упомянутой полпотовской машины смерти, легитимность которых, мягко говоря, сомнительна. Легитимность означает признание. Вряд ли уничтожавшиеся Сталиным или Пол Потом миллионы людей признавали право на свое уничтожение за соответствующими государствами. Критикуя определение Вебера, Энтони де Ясаи — один из самых оригинальных политических философов современной Европы – отмечает: «Уязвимым аспектом этого знаменитого определения является порочный круг, содержащийся в используемой в нем идее легитимности. Для легитимности применения физического насилия государством нет фундаментальных и логически предшествующих ей причин кроме той, что оно уже захватило монополию на него и тем самым превратилось в государство в собственном смысле слова»[202]. Государство может обретать легитимность, а может и утрачивать ее, не переставая при этом быть государством. Кроме того, надо иметь в виду, что легитимность может существенно варьировать по степени, тогда как существование или не существование государства – при всем том, что есть пограничные состояния – есть нечто, гораздо более определенное, дискретное.

Что касается монополии на насилие, она действительно присутствует, скажем, в национальных государствах, сформировавшихся в Европе в преддверии Нового времени. Однако совершенно иначе обстояло дело, например, в раннем государстве, описывая которое Классен говорит: «Едва ли правитель когда-либо вмешивался в ссоры или проблемы своих подданных. Возмещение ущерба лежало на потерпевшей стороне. Только когда на кону были интересы правителя, государственная организация реагировала»[203]. Раннее государство – далеко не единственный пример отсутствия монополии насилия. Не состоявший на службе русский барин несомненно, мог в весьма широких пределах использовать в своем поместье силовое принуждение, и центральная власть не имела ничего против. Что касается современности, то общеизвестно существование институтов телохранителей, вооруженных охранные структур частных фирм и т.п. Государство, таким образом, вполне может допускать даже институциональное принуждение со стороны некоторых других социальных субъектов, однако, лишь в безопасных для себя пределах, а в случае необходимости имеет достаточный ресурс для их подчинения.

Исключив признаки легитимности и монополизации насилия, свое определение предложил недавно ушедший из жизни выдающийся американский исторический социолог Ч. Тилли: «Мы определяем государства как организации, осуществляющие принуждение (организации принуждения), отличные от домохозяйств и родственных групп и имеющие несомненное преимущество сравнительно со всеми другими образованиями на определенной территории»[204]. Это определение, однако, сохраняет привязку государства к территории (существенную и для Вебера). Между тем, необходимо отметить, что при определении социального феномена вряд ли логически корректно включать в дефиниенс[205] физические признаки. Абстрактно-логическая нечеткость всегда мстит и, так или иначе, проявляется в содержательных вопросах. В данном случае можно указать, например, на то, что включение признака территориальности в определение заведомо ставит крест на обсуждении проблемы возможности кочевого государства. Даже если территориальность имманентна государству, данный тезис, как и в предыдущем случае, следует убедительно аргументировать, а не постулировать.

Развернутое, но очищенное от налипших на понятие государства необязательных признаков, дает Э. де Ясаи: «Государство — это организация в обществе, которая может налагать санкции без риска столкнуться с отказом подчиниться им и может отменять санкции, наложенные другими. Существуют санкции, которые, в силу своей неуместности или тяжести, рискуют спровоцировать попытки оспорить их или требуют поддержки более сильной организации. Гарантированно не могут быть оспорены только санкции государства ввиду отсутствия более сильной стороны, способной налагать санкции»[206].

Мы не видим каких-либо недостатков в этой формулировке. Однако было бы неправильно обойти определения, формулируемые в рамках теории т.н. раннего государства, в целом общепризнанной в политической антропологии, основоположником которой считается Х. Дж. М. Классен. В работе The early state, где представлены главные моменты этой концепции, раннее государство определяется как «централизованная социополитическая организация для регулирования социальных отношений в сложном стратифицированном обществе, разделенном, по крайней мере, на два основных страта, или образовавшихся социальных класса, – на управителей и управляемых, чьи отношения характеризуются политическим господством первых и данническими обязательствами вторых, легитимизированными общей идеологией, основной принцип которой составляет взаимный обмен услугами[207]». Как видим, в этом определении отсутствует признак силового принуждения, упоминаемый всеми рассмотренными выше авторами, от Маркса до Ясаи, и без которого мы привычно государство не мыслим. Другой известный политантрополог, Э. Саутхолл, идет еще дальше и вводит понятие сегментарного государства, которое даже Классен еще государством не считает[208].

Для того, чтобы аргументировано высказать отношение к предложению исключить из определения государства признак силового принуждения, необходимо иметь в виду следующее. Сегодня понятие государства, в любой его трактовке, не исчерпывает всего объема систем, обладающих институционально организованной централизованной общесоциальной властью. Социальная антропология второй половины прошлого столетия открыла ранее неизвестную науке форму социально-политической организации – вождество (далее мы будем о нем говорить довольно подробно). Сегодня концепция вождества фактически является общепринятой. «Теория вождества, как пишет один из ведущих российских политантропологов Н.Н. Крадин, принадлежит к числу наиболее фундаментальных достижений западной политантропологии»[209].

Системы централизованной социальной власти можно обоснованно классифицировать по-разному: территориальные и кочевые, родственные и неродственные, унитарные и сегментарные и т.д. Нет сомнения, что, по меньшей мере, одно из важнейших оснований – наличие или отсутствие поддерживающего власть института силового принуждения. Обретение такой поддержки создает принципиально новые отношения между властью, с одной стороны, и населением, идеологией, технологией, правом, с другой.

М. Салинз, сопоставляя вождество и государство, пишет: «Мало, Камакау и другие хранители гавайских преданий привычно говорят о верховных вождях как о «королях». Но вся беда как раз в том, что они не были королями. Они по большому счету не порвали с народом в структурном отношении, так что нанести оскорбление этике родства они могли, только рискуя встретить массовое недовольство. И так как они не имели монополии на использование силы, было весьма вероятно, что общее недовольство обрушится как раз на их головы. В сравнительно-исторической перспективе, огромным недостатком гавайской организации была именно ее примитивность: она не была государством»[210]. Историк Л. С. Васильев, одним из первых познакомивший советскую (еще тогда) аудиторию с концепцией вождества, определял последнее как «промежуточную форму политической структуры, в которой уже есть централизованное управление и наследственная иерархия правителей и знати, существует социальное и имущественное неравенство, но ещё нет формального и тем более легализированного аппарата принуждения и насилия». Как пишет Н. Крадин, тот факт, что «правители вождеств не имели специализированного аппарата принуждения… по мнению многих антропологов, является самым важным отличием вождества от государства. Правитель вождества обладал лишь "консенсуальной властью", т. е. авторитетом. В государстве правительство может осуществлять санкции с помощью легитимизированного насилия»[211].

Различие между системами централизованной власти, не располагающими аппаратом принуждения и системами, использующими такой аппарат, настолько существенно, что не может быть не зафиксировано категориально. Оппозиция "вождество – государство" как раз и фиксирует это различие. Государство начинается с добавления к прежним механизмам обеспечения централизованной власти (а также довольно многочисленным другим, не рассматриваемым здесь) специализированного аппарата силового принуждения. Исходя из этого мы не считаем возможным согласиться с исключением признака силового принуждения из определения государства.

С учетом всего сказанного мы определяем государство как институт, осуществляющий общесоциальную власть за счет силового превосходства над другими социальными субъектами. Соответственно, проблема государствогенеза – проблема первичного исторического становления такого института.

 

Путь к государству

2.2.1. Трансформация проблемы государствогенеза в
связи с открытием вождества

§ 17

 

Видный советский историк-марксист М.Н. Покровский, критикуя «буржуазно-дворянскую историографию» в докладе на конференции марксистско-ленинских учреждений 22 марта 1928 г: заявил: «История, писавшаяся этими господами, ничего иного, кроме политики, опрокинутой в прошлое, не представляет»[212]. Понятно, что именно созданная большевиками «история» является блестящей иллюстрацией этой формулы. Однако размышления о далеком прошлом даже искренних исследователей подвержены серьезному риску трансляции в былые времена собственного политического мировоззрения, особенно если эти размышления вполне умозрительны или опираются на ограниченный фактический материал.

Сказанное в полной мере относится и к проблеме государствогенеза. Так, из идеологии патернализма возникла ничем не подкрепленная патриархальная трактовка государствогенеза, согласно которой государство выросло из института семьи, а понимание сущности современного государства как договора граждан породило представления о его договорном происхождении. Примерно так же обстоит дело и с марксистскими представлениями о государстве. Поскольку Маркс и Энгельс видели в критикуемом ими буржуазном государстве, прежде всего, орудие угнетения пролетариев капиталистами, то согласно марксизму государство возникает вследствие имущественного классового расслоения с тем, чтобы защищать частную собственность экономически господствующего класса, подавляя эксплуатируемую массу. Энгельс в работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства» активно использует работу Моргана «Древнее общество», заложившую основы социальной и культурной антропологии. Однако с позиций науки сегодняшнего дня признано, что сам Морган односторонне интерпретировал полученные им факты, а Энгельс еще значительно усилил односторонность этой интерпретации под углом зрения собственной идеологической позиции. К сожалению, в российском обществознании, особенно в учебной литературе, марксистская концепция до сих пор часто излагается как истина. Как ни печально, многие авторы продолжают воспроизводить конструкцию 150-летней давности (безусловно, достойную для своего времени), не давая себе труда ознакомиться с современными исследованиями в этой области.

Ключевые факты, опровергающие марксистскую концепцию государствогенеза, состоят в том, что «сложная иерархическая организация власти возникла задолго до появления частной собственности. Изучая особенности политогенеза у самых различных народов Европы, Азии, Африки и Америки, целый ряд как отечественных, так и зарубежных историков и антропологов в период I960-1970-х годов пришел к мнению, что в ранних государствах частной собственности еще не существовало и только с формированием зрелых форм доиндустриальных обществ появляется институт частной собственности (А.И. Неусыхин, А.Я. Гуревич, Э. Сервис, A.M. Хазанов, X. Классен, П. Скальник, Л.С. Васильев, В.П. Илюшечкин и др.)»[213].

Пожалуй, первой концепцией, не носившей явно идеологического характера и опиравшейся на обширный фактический материал, стала т.н. «гидравлическая гипотеза» Карла Виттфогеля, который объясняет возникновение государства необходимостью строительства гигантских ирригационных сооружений в аграрных районах[214]. Однако и эта гипотеза впоследствии не получила подтверждение. «Археологические данные показывают, что по крайней мере в трех районах, которые Виттфогель приводит в качестве иллюстрации своей «гидравлической гипотезы»: Месопотамии, Китае и Мексике, - разви­тое государство появилось задолго до широкомасштабной ирригации. Таким образом, ирригация не была причиной появления государства и не играла той роли, которую приписывал ей Виттфогель»[215].

В 1960 году один из крупнейших современных антропологов Маршал Салинз написал: «В рамках первобытного уровня наименее продвинутыми являются несегментированные (ни на что кроме семей) акефальные[216] – и, как правило, доземледельческие – бэнды. Более высокоразвитыми являются земледельческие и скотоводческие племена, сегментированные на кланы, линиджи и т.п., также не имеющее сильных вождей. Выше таких эгалитарных племен, основываясь на более высокой продуктивности, находятся вождества с внутренней дифференциацией статусов и развитым институтом вождя (chieftainship). Аналогично, внутри уровня цивилизации мы можем разделить архаическую форму, характеризующуюся этническим разнообразием и недостаточной интегрированностью сельского, крестьянского сектора, от более высоко развитого, более территориально и культурно интегрированного национального государства с его индустриальной технологией»[217]. А двумя годами позже вышла книга еще одного виднейшего современного антрополога Элмана Сервиса «Первобытная социальная организация»[218]. «В своей влиятельной небольшой книге “Первобытная социальная организация” – пишет Р. Карнейро – Сервис открыто предложил эволюционную последовательность социально-политических форм, которая включала локальную группу, племя, вождество и государство [219]. И среди этих четырех форм вождество, безусловно, было самым интригующим»[220]. Именно в этой работе были заложены основы теории вождества, важнейшие идеи которой получили широчайшее признание сначала среди антропологов, практически параллельно – среди археологов, а затем и во всей социальной науке.

Проблеме вождества сегодня посвящено огромное множество работ, в том числе общетеоретического и обзорного характера. Разумеется, часто авторы не только дополняют друг друга, но и дискутируют по существенным позициям. Однако ключевой момент, в свете которого становится понятной несостоятельность самой прежней постановки вопроса о государствогенезе, состоит в следующем. Все прежние учения о происхождении государства пытались непосредственно вывести его из эгалитарного общества, в котором отсутствует институционализированная система централизованной власти, или, по крайней мере, обрисовать некий относительно континуальный переходный процесс от такого общества к государству. Между тем, возникшее задолго (по крайней мере, за несколько тысячелетий) до государства вождество представляет собой политически ранжированное общество, обладающее институционализированной системой централизованной власти [221].

Согласно Сервису, Салинзу, Карнейро и многим другим, государственная организация формируется именно на основе вождеств. Правда, как отмечает Н.Н. Крадин, далеко не все исследователи вполне разделяют взгляды Сервиса. Во-первых, есть и другие перечни стадий социально-политической организации. Во-вторых, «некоторые авторы полагают, что формы политической организации архаических обществ были намного разнообразнее и уверенно можно говорить только о разделении на эгалитарные и иерархические общества. Наконец, немалая часть зарубежных исследователей вообще скептически относится к возможности создания универсальных типологий»[222].

Вообще говоря, очень долго представления социальной науки о далеком прошлом были весьма туманными. Как для не умеющего считать человека всё, что больше двух, - много, так до сравнительно недавних пор всё, что предшествовало государственно организованному социальному миру или выходило за его пределы, воспринималось как что-то просто примитивное, первобытное и т.п. Эти обозначения и сейчас в ходу. Между тем, имеющийся сегодня колоссальный массив исследований в культурной и социальной антропологии и в археологии открывает чрезвычайно пеструю, разнообразную картину форм социально-политической организации. Именно это многообразие и порождает упомянутую выше скептическую позицию. Однако скепсис здесь едва ли оправдан. В стремлении систематически представить мир до и негосударственных обществ следует иметь в виду ряд методологических соображений.

Первое. Общество, как мы видели, начиналось с дуально-родовых объединений. Между дуально-родовыми обществами, с одной стороны, и вождествами (тем более, ранними государствами), с другой, есть много различий, носящих качественный характер. Эти различия когда-то появились, что обусловливает возможность и необходимость типологизации, в том числе эволюционной, до(не)государственного социального мира.

Второе. Развитие обществ включало в себя эволюцию различных сторон человеческого бытия, связь между которыми совсем не обязательно носила жесткий характер[223]. Это значит, что качественно различные стадии социальной эволюции можно выделять по разным основаниям – например, по уровню техники, по наличию и степени социального расслоения, по наличию и степени централизации власти и т.п., – и совсем не обязательно эти стадии будут совпадать.

Третье очень важное методологическое положение чрезвычайно ясно и развернуто сформулировал Л.Е. Гринин. Приведем достаточно обширную цитату: «Совершенно очевидно, что не все племена становились вождествами, и не все вождества — государствами, а лишь меньшинство. Однако неявно как бы полагается, что потенциально каждое из этих образований могло стать следующим на эволюционной лестнице, подобно тому, как каждая икринка может стать мальком, хотя фактически из сотен икринок в малек превращается едва одна. На самом деле, ситуация здесь совсем иная. Поскольку речь идет о переходе в качественно иную стадию, о появлении принципиально нового, можно смело утверждать, что лишь меньшинство и в принципе могло стать при реальных условиях более высокой формой. Фактически же подобным образом реализовывалось лишь меньшинство меньшинства политических единиц. Большинство же образований, достигших зрелости в пределах своей стадии, как правило, не в состоянии были перейти на новый прогрессивный этап или потому, что у них не было необходимых потенций, или потому, что существовали некие дефекты в их конструкции, или потому, что система была слишком жесткой, чтобы легко трансформироваться, или требовались такие условия, которые не возникали, или по другим причинам. Однако многие из этих образований отнюдь не застывали на месте, а развивались. Только их развитие было во многом не таким, как в направлении генеральной линии, описанной выше. В результате, пропустив удобный момент (или не дождавшись его), они превращались в своего рода «переростков», уже не походя, допустим, на «нормальные» вождества, но и не становясь государствами в нашем понимании, а лишь представляя определенные их аналоги по некоторым функциям. Здесь можно с поправкой на отличие социального от биологического говорить о законе необратимости эволюции. Поэтому таким «переросткам» уже часто было много труднее стать государством (вождеством и т.д.). Однако исследователи таких обществ сплошь и рядом их характеризуют не как параллельные генеральной линии явления, а как предшествующие государству (вождеству) стадии. Следовательно, и ряд моментов, нехарактерных (или необязательных) в принципе для развития по «генеральной линии» начинают считать, напротив, закономерной стадией на пути к новому качеству. И тем самым параллельные эволюционные процессы объявляются последовательными, а наши представления об исторических закономерностях искажаются». [224]

Продолжим мысль Л.Е. Гринина. Что является более высоким уровнем развития живого, простейшие животные или высшие растения? Несомненно, последние. Однако с простейших животных начинается ветвь, выводящая на принципиально более высокий уровень, для растений недостижимый. В этом смысле возникновение и развитие животного мира есть магистральная ветвь эволюции живого. Аналогично, возможны не обладающие централизованной властью общества, которые по совокупности характеристик стоят выше простейших вождеств. Но именно путь становления и развития кефализации оказался магистральным и привел к формированию наиболее развитых обществ.

Х.Дж.М. Классен, хотя и отмечает, что множеством авторов описаны альтернативные раннегосударственным иначе организованные общества, подчеркивает: «С самого начала государство было более силь­ным, чем все остальные, типом организации»[225]. «В процессе развития многих более или менее сложных типов социокультурной организации, по крайней мере, в некоторых случаях возникло раннее государство. Государство как тип организации оказалось наиболее жизнеспособным, и сегодня по всему миру это доминирующая форма политии»[226].

В человеческом мире, в отличие от биологического, допускающего сосуществование различных ветвей, конкуренция более жестока. Как пишет М. Салинз, «существует тенденция к доминированию более высоких культурных форм над более низкими, к вытеснению первыми вторых»[227]. Аналогично тому, как homo sapiens некогда вытеснил всех надбиологических конкурентов, так и более совершенные формы социальной организации уничтожают менее конкурентоспособные. Процесс этот шел (и продолжается) двумя путями: уничтожением организационно более слабых обществ и трансформацией их организации в конкурентоспособную, кефализированную.

Сегодня, как мы уже отмечали, известны два типа обществ, обладающих выраженной, устойчивой, институционально организованной централизованной властью: вождество и государственно организованное общество. Являются ли они эволюционными ступенями, или же государственно организованные общества появились независимо от вождеств?

Еще раз обратимся к размышлениям Л.Е. Гринина. «Некоторые из этих «переростков»[228] сохраняют шанс вернуться на магистральную линию развития. Однако чтобы они стали «проходными», нужны уже совсем иные (во многом иные) условия, чем раньше. … И тем самым открывается как бы «запасной путь» (их может быть несколько) для отставших обществ. Но, во-первых, это уже совсем иной процесс… А во-вторых, большинство таких «переростков» все же ожидает историческая неудача и они не в состоянии сыграть активную роль в процессе политогенеза»[229].

Ключевой вопрос состоит не в том, могли ли где-либо государства формироваться на основе не вождеств, а иных форм, а в том, происходил ли первичный государствогенез на основе вождеств, или независимо от них. Представляется, что первый вариант выглядит гораздо более убедительным. В его пользу говорят следующее.

Конституирующие вождество и государственное общество способы институционализации власти принципиально различны. В вождестве это идеология (позднее мы вернемся к этому более подробно), в государственном обществе – силовое принуждение. Однако во всех устойчивых, и особенно в ранних, государственных обществах идеологическая основа власти присутствует в снятом виде. Силовое принуждение опирается на идеологию, и если идеологическое основание власти (та самая веберовская легитимность) утрачивается, то рушится и государство.

Конечно, сегодня мы знаем массу примеров, когда государство в течение некоторого значимого времени сравнительно уверенно удерживает власть почти исключительно силой. Но для того, чтобы это стало возможным, институт государства должен был пройти очень долгую эволюцию и обрести огромную силу. Очевидно, что это было невозможно на стадии становления государственности.

Приведенному рассуждению, кажется, можно противопоставить завоевательную концепцию государствогенеза примерно в таком варианте: мощная акефельная полития устойчиво подчиняет более слабых соседей, также акефальных, и становится для них государством. Однако фактически подтвержденных примеров такого рода неизвестно. И это неслучайно. Устойчивое подчинение одним обществом нескольких других возможно лишь при наличии в подчиняющем обществе централизованной власти. Более того, не может быть надежно, устойчиво подчинено общество, не имеющее внутренней системы централизованной власти. Для того, чтобы воля вышестоящего уровня выполнялась подчиненным обществом, она должна быть адресована некоему центру этого общества, способному обеспечить ее выполнение. Впоследствии мы еще вернемся к этим и другим аргументам в пользу провозглашенного тезиса.

Итак, мы приходим к выводу, что первой формой кефализированного общества является вождество, и уже на его базе происходит становление государственно организованного общества. Соответственно, вместо старого вопроса о возникновении государства появляется, как минимум, два новых. Первый: когда, почему и как имел место переход к вождествам. Второй: когда, почему и как имел место переход от вождеств к государствам. Переходим к первому из этих вопросов. Поскольку вождества сформировались на базе акефальных социокультурных систем, то есть систем, не имеющие институциональной общесоциальной власти, то именно к их рассмотрению мы сейчас и должны обратиться.