Царские хроники и исторические описания

 

Очевидно, светской литературой XIV и XV сто­летий являются истории царей Загве, из династии хотя и не ведущей свое происхождение от Соломо­на и не являющейся семитской, но все же весьма почитаемой эфиопами. Последний из этих царей отрекся от власти или был смещен около 1270 года, но хроники их правлений представляют собой со­чинения или же редакции XV столетия. По большей своей части они агиографичны, перенасыще­ны чудесами, легко переходящими с одного жиз­неописания в другое, хотя знаменитый Лалибэла, основатель выдолбленных в скале церквей, захва­тывает львиную долю.

Начиная с XIV столетия и далее было сохране­но множество правдоподобных царских хроник — основных источников всей последующей эфиопской истории. Их литературная и историческая ценность весьма различна. Многие из них записывают только сухую и сжатую цепь событий с постоянными повто­рениями имеющихся в наличии литературных форм и чрезмерным использованием цитат из Священного Писания. Другие, однако, особенно «Хроника войн Амдэ-Цыйона Первого», заслуживают похвалу иссле­дователей как живые и яркие документы.

Один исторический трактат, или скорее истори­ческий роман, переведенный с арабского в первой четверти XIV столетия, имел экстраординарное зна­чение для всех последующих веков эфиопской ис­тории. Это был Кебра Нагаст, или Слава царей, в котором мы находим рассказ о визите царицы Савской к Соломону, рождении Менелика, их сына, и его последующем визите в Иерусалим, завершив­шемся похищением Ковчега завета и возвращением вместе с ним в Аксум. Это не было первым появ­лением в Эфиопии легенды о царице Савской, она должна быть известной абиссинцам на протяжении столетий, но в этом виде история обрела своего рода литературный авторитет и получила детальное исто­рическое описание. С этого времени и впредь уже не было необходимости в подчеркивании семитского происхождения каждого правителя Эфиопии. История, изложенная в Кебра Нагаст, стала нацио­нальной сагой всей страны, в которую каждый из
ее граждан безоговорочно верит.

 

ПОЭЗИЯ И ПЕСНИ

 

В области стиха, как светского, так и религиозно­го, исследователи нашли свидетельство более мощ­ных и оригинальных форм эстетического выражения. Например, некоторые гимны XIV столетия представ­ляют темы Страстей Господних и истории христиан­ских мучеников, часто в форме куплета или диало­га, все еще свободной от стереотипных условностей, связавших более позднюю абиссинскую поэзию. Осо­бенный интерес представляют некоторые стихи, по­священные резне христиан Наджрана, происшедшей в 523 году, — событию большой исторической важ­ности, повлекшему за собой захват Йемена абиссин­цами. Восемь столетий спустя этот трагический, но славный эпизод все еще вдохновлял воображение христианского поэта.

Более популярным и, пожалуй, более спонтан­ным литературным жанром, рождение которого так­же можно отнести к XIV столетию, являлась воен­ная песня, или шилалло, несомненно исполнявшая­ся солдатами во время сражения в честь их боевого начальника в героические времена абиссинской ис­тории. Очевидно, что подобные песни сочинялись не профессиональными literati, а поэтами из на­рода или же менестрелями, которые тогда, так же как и сейчас, сопровождали свою песню звучанием однострунной скрипки, или масенко. Языком этой песни является не геэз, остававшийся обязательным для всей классической литературы, а народный раз­говорный язык, такой, как амхарский. Военная пес­ня была популярной на протяжении столетий и на самом деле сохранилась до наших времен в форме песни молодых воинов, исполняемой во время маскаля или других праздников. Среди ранних песен, дошедших до нас, достойным внимания является замечательный панегирик, адресованный царю Иса­аку (1414—1429), справедливо отмеченный Черулли (его итальянский перевод приведен в Storia della letteratura etiopica) как драгоценный камень эфиоп­ской поэзии.

Позднее, в XV столетии, во время правления Искиндера, или Александра (1478—1494), впервые по­явилась другая поэтическая форма — кене, по край­ней мере в записанном виде. Многие из этих стихов имеют религиозный характер, но, в отличие от обык­новенных гимнов, кене — сложная форма стиха, на­меренно скрытая, с жесткой метрической структурой и детально проработанным эпиграмматическим со­ставом. Левин (в работе Воск и золото) пишет: «Более всего эфиопская поэзия восхищает достижением мак­симума смысла при минимальном количестве слов... Чем более изобретательно компактна и загадочна конструкция стиха, тем больше удовольствия получа­ют поэт и его аудитория».

 

Кене может варьировать в длине от двух до один­надцати строк, существует в нескольких признавае­мых разновидностях. Наиболее интересный из них, однако сложный для интерпретации, так называе­мый вариант «Воск и золото», или саменна варк. Это определение взято у традиционного метода литья, которым пользуются абиссинские золотых дел мас­тера. Так же как драгоценный металл заменяет воск в этой технологии литья, так и поэзия «Воск и зо­лото» представляет два параллельных смысла или, скорее, один, заключающийся во втором. Одно зна­чение внешнее и очевидное — «воск»; другое, бо­лее важное, внутреннее и скрытое — «золото». Этот «двойной» образ достигается извлечением макси­мума из двусмысленности языка, использованием игры слов и завуалированных аллюзий. Сама при­рода этих стихов делает невозможным их перевод. Даже в самой Эфиопии только посвященные могут по достоинству оценить кене, а иногда и никто, кро­ме самого автора, не в силах до конца насладиться написанным.

Изначально все эти стихи были написаны на геэз и предназначались для религиозного использования; положенные на музыку, они пелись в церквях во вре­мя завершения службы. Но позже в связи со все бо­лее возрастающей популярностью они были приспо­соблены для светской жизни — один кене может быть использован для тайной критики царя и передаваем из уст в уста, другой, изложенный фразами Писания, может скрывать в себе любовную записку. В совре­менные времена амхарский язык доказал свою иде­альную приспособленность к этому типу эзотеричес­кой поэзии. Он на самом деле стал чрезвычайно популярным среди амхарцев и остается таким и по сей день: возможно, он окажется наиболее характер­ным проявлением эфиопского литературного гения. До сих пор существуют школы кене при монастырях в Годжаме и других местах.

 

XVI ВЕК И ДАЛЕЕ

 

Основная литература, необходимая для церковных нужд Эфиопии, имелась уже к концу XV столетия. Но страшные потрясения XVI века (см. главу 2) принес­ли с собой совершенно новые реалии, при них увиде­ла свет новая литература. Старая вера в то, что вой­ны с мусульманами и последовавшее вплотную за ними нашествие галла привели к полному окончанию какой бы то ни было культурной активности, оказа­лась совершенно несостоятельной. Эти события конечно же принесли с собой всеобщую разруху и анар­хию, обнищание, голод и преждевременную смерть. Тем не менее в самой этой гуще общенародного и личного несчастья нашлись образованные люди, сде­лавшие новые переводы с арабского и даже с латинс­кого; и богословы тоже не прекращали работ, защи­щающих от нападок их христианскую веру. В это же самое время велись тщательные записи всех беспре­цедентных событий, причем не только самими абис­синцами, чье существование как независимой нации было под угрозой, но и со стороны противника — му­сульманскими летописцами.

Один из самых значительных персонажей в абис­синской истории литературы — некий Салик, араб неизвестного происхождения, поселившийся в Эфи­опии при правлении Лебна-Денгхели — царя, при­нявшего в 1520 году португальское посольство. Са­лик перешел в христианскую веру и стал монахом под именем Ембаком (Хабаккук) и в конце концов возвысился до настоятеля великого монастыря Дэбрэ-Либанос. Это сделало его етчегхе, то есть главой всех монастырей, — положение, которое не занимал ни один иностранец, до него и впоследствии. Ем­баком, ставший знаменитым за свою ученость и ре­лигиозное рвение, поскольку сам являлся мусуль­манином, написал апологетическую работу Анкаса Амин (Врата Веры). В ней он анализирует отрыв­ки из Корана, чтобы продемонстрировать всеобщую притягательность Евангелия по сравнению с огра­ниченным призывом учения Мухаммеда. Также он защищал христианскую концепцию Троицы, вопре­ки утверждению мусульман (используемому тогда в качестве антихристианской пропаганды), что она равносильна политеизму; также он представляет продуманную защиту религиозных картин и изобра­жений, запрещенных исламом. Ембаком также переводил книжки с арабского языка, включая широ­ко распространенную легенду буддийского проис­хождения из Индии Баралан и Евасеф.

Среди других религиозных работ беспокойного XVI столетия можно упомянуть Хайманота Абау (Вера отцов), содержащую отрывки из Афанасия, Кирилла, Амвросия и других отцов церкви: она за­менила старого Керлоса (святого Кирилла) и с тех пор была в большом почете. Определенный исто­рический интерес представляет Метсехафа Кедар (Книга нечистоты), наказывавшая отступников, воз­вращающихся в христианское стадо. А таких было множество, ибо во время войн с мусульманами для абиссинских христиан переход в ислам — часто единственная альтернатива мученичеству. Также появилась в обращении новая агиографическая ра­бота Деяния святого Себастьяна, очевидно переве­денная непосредственно с латинской версии. При­сутствие католиков имело ограниченное воздействие на литературу. Приблизительно в середине этого столетия царь Галавдевос, или Клавдиус, для обра­щения которого в свою веру иезуиты сделали все, что было в их силах, написал свою хорошо изве­стную книгу «Исповедание веры», примечательное изложение эфиопской точки зрения на религию.

Обращая внимание на исторические записи этих тревожных времен, мы обнаруживаем, что абиссин­ская позиция хорошо представлена в серии царских летописей, написанных на эфиопском языке. И ука­занная здесь летопись Галавдевоса (1540—1559), сына Лебна-Денгхели, является чрезвычайно важ­ным источником по изучению истории этого време­ни, рассказывающая о некоторых деталях мусуль­манского вторжения. Интересно, что современная тому периоду арабская хроника — «История завое­ваний Абиссинии», написанная, вероятно, выходцем из Харара, — описывает ту же самую историю, увиденную глазами мусульманских захватчиков, ко­торые все еще были победителями в конфликте. Страдания христианской Эфиопии также записаны в красочных деталях в биографической работе под названием Деяния Текле-Алфа — настоятеля монас­тыря в Годжаме. И здесь снова мы видим параллель­ные описания мусульманских хроник, показываю­щих, насколько трагичной была доля простого населения во время этих долгих войн и по ту и по другую сторону.

Но беды Эфиопии не прекратились и после отби­тых мусульманских атак. Истощение и раздроблен­ность народа открыли ворота для новых захватчиков, ищущих жизненного пространства и жаждущих заво­еваний. Их превосходящее число было столь же ужас­но, сколь и силы Грана. Этими новыми пришель­цами были племена галла, проникшие на нагорье с юга и оккупировавшие огромные пространства плато и средние вершины. Это новое несчастье опять-таки имело отзвук в области литературы. Достойная вни­мания История галла, написанная во второй полови­не XVI столетия неким Бахреем, священником при дворе Малака-Сагада и писателем, наполнена истин­ным духом исторического исследования.

Представляется невозможным расширить это обозрение до XVII столетия за исключением двух работ особой важности. Фетха Нагаст (Закон ца­рей) — книга юридических предписаний, основан­ная на византийском праве, была переведена с араб­ского и оставалась чрезвычайно влиятельной в Эфи­опии вплоть до настоящего времени. Компендиум церковной песни, деггва, также появился в это вре­мя и часто сопровождается музыкальной записью в виде миниатюрных значков и символов, написан­ных поверх линии. Царские летописи поддерживались на протяжении почти каждого правления в XVII, XVIII и далее столетиях (рис. 36). Хотя и не­которые амхарские разговорные слова и идиомы на­чали просачиваться в них в течение XVIII столетия, все хроники продолжали писаться на эфиопском языке. Амхарский же был утвержден как официаль­ный язык для этих и других целей несчастным им­ператором Теодоросом (1855—1868).

Хотя в этой части я слегка и затронул книги послесредневекового периода или даже современные, но я должен в заключение напомнить, что все они имели форму манускриптов, написанных на перга­менте. Даже при том, что большинство из них, на­ходящихся сейчас в обращении, датированы XVIII, XIX или даже XX столетием, все они имеют древ­нее оформление и в действительности являются вы­дающимися памятниками средневекового мастер­ства, дожившими до наших дней. Работа лучших каллиграфов может быть необыкновенно красивой, и я очень радовался тому, что в своем последнем путешествии в Эфиопию в отдаленных монастырях все еще встречал людей, владеющих этим редким ныне ремеслом.

 

Глава 6

ЖИВОПИСЬ

 

Как и другие школы живописи, абиссинская шко­ла — обобщенный продукт местных и иностранных влияний. Но в случае с Абиссинией иностранный элемент имел очень сильное влияние. В их изобрази­тельном искусстве очень мало африканского. Это ис­кусство вплоть до недавнего времени оставалось чис­то религиозным, и своими корнями оно обязано тем странам раннего христианского мира, которые при­несли в Эфиопию саму христианскую религию.

Из-за географической отдаленности связи этих стран Восточного Средиземноморья и Западной Азии с Абиссинией были незначительными. Таким обра­зом, совсем не удивительно, что образцы, с которых ранние мастера черпали свое вдохновение (в основ­ном, надо полагать, иллюстрированные книги Еван­гелий), были редки. Однако влияние, оказанное эти­ми немногочисленными книгами, как-то все-таки попавшими в страну, было очень большим. Изоляция Абиссинии продолжалась, и даже в XVII столетии мы наблюдаем повторение того же самого явления: одна-единственная религиозная картина, поразившая во­ображение местного населения, могла стать образцом для целого ряда более или менее измененных копий.

Другая черта абиссинского изобразительного ис­кусства, как будет далее показано, — постоянная приверженность традиции, в результате чего это искусст­во стало подлинным образцом архаической музей­ной композиции. Однако существующий художе­ственный консерватизм не мог удержать местных художников от полного отхода от стиля оригинала. Не мог он также и предотвратить пусть и очень мед­ленно происходящие изменения в самой иконогра­фии. В самых ранних работах мы замечаем тенденции к упрощению традиционной художественной компо­зиции и сведению ее к изображению геометрических эскизов, заполненных статичными, безжизненными фронтальными фигурами. Из всех школ христианско­го искусства только направление мозарабик, развив­шееся во время оккупации Испании маврами, имеет поразительно схожие черты (это отметил еще сэр Уол­лес Бадж в 1898 году).

Консерватизм и приверженность традициям, при­сущие эфиопским художникам вплоть до современ­ных времен, не позволяют прервать эту главу на мо­менте, когда западноевропейское влияние стало набирать силу в начале XVII столетия. Более того, остановка на этом месте означала бы вынужденное исключение из этого обзора большинства из сохра­нившихся картин, в которых отражены особенности, характерные для искусства страны. Раздел этой главы будет, таким образом, посвящен более поздним тен­денциям в этой области.