Критика Петра Андреевича Вяземского.

В 1817 году он написал предисловие к изданию сочинений Озерова. В суждениях уже виден Вяземский-романтик. Он и у Озерова усмотрел «цвет романтизма» Вяземский ценил у Озерова психологизм характеров, особенно женских, отказ от классицистской манеры называть героев значащими именами. Но он без должных оснований называл Озерова «преобразователем русской трагедии» и ставил его заслуги наравне с заслугами Карамзина, как «образователя прозаического языка». В. был критиком широкого диапазона, более проницательным там, где не отказывался от острых политических оценок. В духе складывавшейся декабристской романтической критики была статья В. о Державине (1816). Восторженная оценка умершего в том году Державина содержала в себе два важных аспекта: Державин воспринимался как поэт гражданского пафоса и как поэт глубоко оригинальный, безыскусственный, национально-русский. Ломоносов - более оратор, Державин - «всегда и везде поэт»; если можно у него найти оды «пиндарические», «горациянские» и «анакреонтические», «то многие по всей справедливости должны назваться державинскими».
В. впервые в русской критике употребил термин народность - сначала в письме к А. И. Тургеневу от 22 ноября 1819 года, а затем специально с теоретическим истолкованием его в предисловии к пушкинскому «Бахчисарайскому фонтану» в 1824 году. Предисловие написано в виде разговора между издателем и классиком. Под маской издателя скрывался сам В. Издатель выражает сожаление о том, что «мы еще не имеем русского покроя в литературе; может быть, и не будет, потому что его нет...». Тогда классик задает вопрос: «Что такое народность в словесности? Этой фигуры нет ни в пиитике Аристотеля, ни в пиитике Горация».
Издатель отвечает так: «Нет ее у Горация в пиитике, но есть она в его творениях. Она не в правилах, но в чувствах. Отпечаток народности, местности - вот что составляет, может быть, главное, существеннейшее достоинство древних и утверждает их право на внимание потомства ». Изд. История не должна быть легковерна; поэзия - напротив. Она часто дорожит тем, что первая отвергает с презрением, и наш поэт очень хорошо сделал, присвоив поэзии бахчисарайское предание и обогатив его правдоподобными вымыслами

В обратил внимание на необходимость разграничения понятий народность и национальность Но В. ограничился чисто филологическим указанием на двоякий смысл слова народность.

Нельзя ставить полный знак равенства между В. и декабристами. С одной стороны, он уступал им в понимании революционного долга. С другой, уже в 20-х годах В. начинал по-своему опережать то, что мы обычно называем «декабристским романтизмом». Он выступил со статьями о «южных» поэмах Пушкина. Пушкину понравилось его предисловие к «Кавказскому пленнику» (1822). По его просьбе Вяземский написал предисловие и к «Бахчисарайскому фонтану» (1824). Появилась статья о «Цыганах» (1827). Вяземский явился теоретиком особого, пушкинского «байронизма».Декабристы восторженно воспринимали «вольные» стихи Пушкина. Но поэма «Руслан и Людмила» им казалась легкомысленной. Южные поэмы они специально не обсуждали: герои этих поэм не отличались гражданскими доблестями. В. восхищался поэтическим мастерством Пушкина, тонкостями его образной системы, высмеивал какого-то «классика», который, прочитав у Пушкина стих «Струистый исчезает круг», так и не понял, что сделалось с Черкешенкой. Вяземского восхищало победное шествие Пушкина от поэмы к поэме: «В исполнений везде виден Пушкин, и Пушкин, идущий вперед». Можно сказать, что до Белинского не было другого такого же страстного истолкователя Пушкина, каким был Вяземский.
Но Вяземский был «слишком» романтиком. Ему не хватало стороннего взгляда на предмет.
В. смог в 1836 году сочувственно и обстоятельно откликнуться на «Ревизора» Гоголя. В своей статье Вяземский констатировал «полный успех» «Ревизора», говорил, что редко кому из писателей случалось так «задеть публику за живое, касаясь предметов, близких к ней», так что даже в фарсовых моментах «Ревизора» «нет ни малейшего насилия правдоподобию». Мало было у нас подобных комедий: "Бригадир", "Недоросль", "Ябеда", "Горе от ума" -- вот, кажется, верхушки сего тесного отделения литературы нашей. "Ревизор" занял место вслед за ними и стал выше некоторых из них. Некоторые называют фарсом, но нигде нет вымышленной карикатуры, переодеваний и проч. Говорят, что язык низок, что нет правдоподобия, нет надлежащей определенности.. Но критики забывают, что простонародный язык свойственен выведенным лицам. Автор выступает стенографом. Говорит, что в комедии умен автор. Эта высокая оценка Гоголя - знаменательный случай в критической практике В. Сатира его влекла, она была созвучна настроению его собственного ума. В. в 30-х годах работал над монографией о Фонвизине (опубликована в 1848 г.); Фонвизин - прямой предшественник Гоголя. Но это еще не означало, что В. принимал Гоголя в целом. Он отрицал обобщающий социально-обличительный смысл «Ревизора», обошел молчанием «Мертвые души», затем выступал против «гоголевской школы» в литературе, против Белинского.
В. напечатал в 1847 году в статью по поводу «Выбранных мест из переписки с друзьями». Он приветствовал реакционное направление книги Гоголя, просил его «умерить и умирить в себе» не только человека, но и писателя, создать произведения большой художественной силы в духе нового (реакционного) курса.

 

 

Н.И. Надеждин (1804-1856) - ученый и критик, сын священника, воспитанник Московской духовной академии. Был преподавателем в рязанской духовной семинарии, потом домашним наставником в Москве.
Издатель журнала «Телескоп».
Критическая деятельность началась в журнале «Современник». Статья «Литературные опасения за будущий год» (28 г.).
Писал под псевдонимами: экс- студент Никодим Надоумка. Выступал с критикой романтизма. Любит цитировать греческие, латинские изречения. Выступил с резким отрицанием всей тогдашней литературы, находя, что в прославленных поэмах того времени нет и тени художественного единства, нет идеи, нет лиц, ясно понятых самим автором, нет выдержанных характеров, нет и действия: все бессвязно, вяло, бледно и натянуто, несмотря на кажущийся блеск и жар. Выступая против господствовавшего тогда в нашей литературе романтизма, Н. доказывал, что и классицизм, и романтизм имели крупное историческое значение, представляя две стороны развития человеческого духа и являясь в то же время отражением двух различных миров - античного и средневекового; новейший же французский романтизм так же мало похож на романтизм средних веков, как псевдоклассическая литература на греческую, и является жалкою подделкою под истинный романтизм, возрождение которого в наше время столь же нелепо, как и восстановление классицизма. Являясь последователем Шеллинга, Н. в числе тезисов своей диссертации выставил известное положение: "где жизнь, там и поэзия"; он утверждал, что творческая сила есть не что иное, как "Жизнь, воспроизводящая саму себя"; говорил об идее, как о душе художественного произведения, о художественности, как о сообразности формы с идеею; рассматривал литературу, как одно из частных проявлений общей народной жизни; требовал, чтобы она сознала свое назначение - быть не праздною игрою личной фантазии поэта, а выразительницей народного самосознания. Бедность нашей поэзии Н. приписывал недостатку серьезной и сильной общественной жизни. На вопрос о том, дает ли русская старина поэтический материал для обновления народного духа в литературе, Н. отвечает отрицательно.Выступал с критикой Пушкина, Байрона.Посвятил статью «Борису Годунову».
Понятия «псевдоклассицизм», «псевдоромантизм». «Псевдоромантизм» применяется в отношении современной русской литературы. Литература средний веков была романтическая, поэтому литература должна соединить средневековье и античность. Первым ввёл филологический взгляд на искусство.
Писал о значении жанров романа и повести.

 

Пушкин как критик

Не будучи критиком-профессионалом, Пушкин, как великий художник, высказали много ценнейших суждений о реалистическом творчестве и путях русской литературы. Долго и настойчиво Пушкин обсуждал состояние русской критики, высмеивал царившую в ней безотчетность суждений. Каченовский — «туп и неучен», Греч и А. Бестужев — «остры и забавны», Кюхельбекер — узок и резок, Вяземский — замысловат, но небрежен в общих понятиях, Плетнев — беззуб и пишет «добренькие» критики. Пушкин спорил со своими друзьями-критиками. Он защищал Жуковского от чрезмерных нападок Кюхельбекера и Рылеева. Оспаривал преувеличенные похвалы Вяземского Озерову, Дмитриеву. А. Бестужева упрекал в том, что он в обзоре русской литературы забыл упомянуть Радищева. Пушкин-критик ссылался иногда на авторитеты мировой эстетической мысли, на де Сталь. В высказываниях о драме с контрастным сопоставлением Шекспира и Расина есть заметный след влияния Ф. Шлегеля.
Но школа мысли у Пушкина была все же другая. У Пушкина сильны традиции русского и французского просвещения. Системообразующим центром критики Пушкина было его собственное реалистическое творчество, связи с традициями русской и мировой литературы. Критика, по Пушкину, должна выявлять законы по которым развивается литература. Всегда требовал от художников слова локоничности, точности и краткости. Для статей характерна ирония, смысл не высказывается прямо.

В статьях и набросках «О французской словесности» (1820), «Причины, замедлившие ход нашей словесности» (1824), «О народности в литературе» (1826), «О русской литературе, с очерком французской» (1834) Пушкин вслед за декабристами обсуждал вопрос о национальной самобытности русской литературы, но положение об «образе мыслей и чувствований» вело уже к смещению всей проблемы от источников народности к ее конкретно-историческим формам, а упоминание об образе правления обогащало представление о причинах, определяющих народный характер («О народности в литературе», 1826). Народность мыслится Пушкиным еще как нечто замкнутое в себе: «Народность в писателе есть достоинство, которое вполне может быть оценено одними соотечественниками — для других оно или не существует, или даже может показаться пороком...» (там же). В таком именно плане трактована Пушкиным народность Лафонтена и Крылова в статье «О предисловии г-на Лемонте к переводу басен Крылова» (1825). Лафонтен и Крылов — представители духа обоих народов. Пушкин не задается вопросом, нет ли разницы между Крыловым и Лафонтеном как людьми XIX и XVII веков, совершила ли какой-либо прогресс сама басня за это время; оставались в тени вопросы: какие факторы формируют народность сегодня, в каком отношении понятие русской народности находится с петровскими преобразованиями, каково соотношение народного и национального, национального и общечеловеческого.
Глубже высказывался Пушкин о реализме и художественной типизации. Себя Пушкин называл «истинным романтиком», явно опираясь на свой реализм (набросок предисловия к «Борису Годунову», 1827), и «поэтом действительности». Пушкин искал подлинные законы «вольного», «широкого», «свободного» изображения нравов и обстоятельств. Правдоподобие Пушкин понимал прежде всего в буквальном смысле слова. Он указывал на ошибки против истории в «Думах» Рылеева, в стихах и прозе Батюшкова. Но в общем Пушкин придавал более глубокий смысл понятию правдоподобия в искусстве: «Истина страстей, правдоподобие чувствований в предполагаемых обстоятельствах...» («Драматическое искусство родилось на площади», 1830).

Пушкин указывал также, что искусство есть условное изображение жизни. Романтикам условность была нужна для оправдания своих фантазий, классицистам — для «украшения» действительности. Пушкин-реалист толковал об условности как о неизбежной специфической особенности воспроизведения правды действительности в художественных формах. Он высмеивал наивное понимание правдоподобия в искусстве. Из всех родов сочинений самыми неправдоподобными оказываются драматические. Все правила драматургии проистекают из жестких законов сцены. В драме за три часа показывается «судьба человеческая, судьба народная» (набросок «Драматическое искусство родилось на площади», 1830).
Личные судьбы героев раскрываются на фоне народной жизни и с ней в связи, а народная жизнь складывается из индивидуальных человеческих судеб и входит в судьбу общечеловеческую. Пушкин верно почувствовал, что «дух века требует важных перемен и на сцене драматической». Драма родилась на площади, для народного увеселения («Заметки о «Борисе Годунове», 1830). Русской драме «приличнее не придворные обычаи» не Расина и Корнеля, а Шекспир. Первым опытом шекспировского сочетания судеб народа и личности в творчестве Пушкина был «Борис Годунов».

Цель – человек и народ. В центре творчества должна быть судьба человека и народа. Драма никогда не была потребностью народа. Под народностью Пушкин понимал органичность. «предмет из отечественной истории еще не доказательство народности.»

Пушкин всегда стремился к всеохвату жизни без догматизма: «Односторонность — пагуба мысли», «каюсь, что я в литературе скептик (чтобы не сказать хуже) и что все ее секты для меня равны, представляя каждая свою выгодную и невыгодную сторону» (1827). Пушкин отстаивал независимость звания писателя.

К концу жизни Пушкин заметил дарование Белинского и испытывал удовлетворение от его критических статей, начинал искать сближения с ним.

В 1834 году Пушкин работал над статьей «О ничтожестве литературы русской». Статья осталась незаконченной. Сохранившийся ее план отчасти близок к плану статьи Белинского «Литературные мечтания», напечатанной в том же, 1834 году.

 

 

Гоголь – критик

Не будучи критиком-профессионалом, Гоголь, как великий художник, высказали много ценнейших суждений о реалистическом творчестве и путях русской литературы. Гоголь-критик в основном обобщал свою собственную, глубоко новаторскую, творческую практику сатирика-реалиста. Кроме того, некоторые идеи ему были внушены Пушкиным, а другие он имел возможность почерпнуть из бурной журнальной полемики 30—40-х годов вокруг его собственных произведений. Пушкин расценивал Гоголя как яркого критика и поручил ему критический отдел в «Современнике».
Г. выступал редко, его критическое наследие сравнительно невелико, но все статьи его носят законченный вид.
Гоголь выражал свое недовольство состоянием современной критики. В статье «О движении журнальной литературы в 1834—1835 году» он выступил против Булгарина, Греча и Сенковского. Гоголь чутко уловил наступление века журналов, понял, что «эта живая, свежая, говорливая, чуткая литература» ведет к резкому размежеванию на партии. Журнал должен иметь один определенный тон, одно «уполномоченное мнение», «направление, хотя даже одностороннее, к какой-нибудь цели».
Г. живо волновала проблема национальной специфики русской литературы. Этому он посвятил специальную большую статью «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность». В самом заглавии выражается некоторое раздражение автора по поводу все еще бытующей неопределенности в этом вопросе.
Г. внес ряд новых ценных черт в решение этой проблемы. Он первый увидел живое воплощение национальной сущности русской литературы в творчестве и личности Пушкина. «При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте»,— писал он в статье «Несколько слов о Пушкине» (1834). Здесь оспаривал переодизацию, данную Киреевским. Говорит, что П. оригинален с самого начала своего творчества. Отмечает раздолье и разгул творчества П. «Кисть летает», «а в короткую пьесу вмещается добро, простота и правда. Чем обыкновеннее предмет, тем больше необыкновенного можно извлечь из него. В стихах П. нет красноречия. В каждом слове видна простота. Значение поражающих нас сейчас своей безошибочностью слов Гоголя о Пушкине в том, что они произнесены были в пору травли Пушкина. Была и вторая важная сторона в гоголевском решении проблемы народности. В крылатой фразе: «...истинная национальность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа» (там же) — новое то, что Гоголя интересует испытание своего народного духа в атмосфере других национальных стихий, при обработке непривычных впечатлений, чужого сюжета и материала: «Поэт даже может быть и тогда национален, когда описывает совершенно сторонний мир, но глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами всего народа...». Пушкин считал, что народность писателя может быть понята только соотечественниками. Гоголь думал точно так же. Он лишь с другого конца подошел к той же проблеме.

Подлинное новаторство Г. выступало в попытках разграничения понятий народного и национального. Эти понятия до сих пор обычно смешивались. Разграничение вытекало из существа его сатирического реализма, социальной чуткости к судьбе «маленького человека».

В статье «О малороссийских песнях» (1834) Г коснулся проблемы самовыражения народа в поэзии. По звукам песен можно «догадываться» о страданиях народа. Но не только в фольклоре усматривал Гоголь выражение народности. При характеристике своей собственной сатиры в «Ревизоре» и «Мертвых душах» чувствуется народная задача. Так, контрастно сопоставлены «мертвые души» господ и «живые души» крестьян. И в Крылове Гоголь видел «народного поэта». В нем есть и общенациональные черты: «...всюду у него Русь и пахнет Русью». Но в его баснях «всем есть уроки, всем степеням в государстве, начиная от главы (...) и до последнего труженика, работающего в низших рядах государственных»; «только в Крылове отразился тот верный такт русского ума (...), который мы потеряли среди нашего светского образования и который сохранился доселе у нашего крестьянина» («В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность», 1846).

Создает оригинальные произведения. «Театральный разъезд после представленной комедии» - касается «Ревизора». Имеет форму диалога. Авторская ремарка-начало и конец. Сам разбирает пьесу. Представляет зрителей, упрекающих в недостатках пьесу. Дает понять, что никто не увидел честного лица, а честное лицо смех, который весь излетает из светлой природы человека.

«Вчем же наконец существо русской поэзии» - показывает понараму развития русской литературы от Ломоносова до Лермонтова, доказывая оригинальность русской поэзии, сближение ее с жизнью, постижение ее простотою величия простых людей. Подражание русской поэзии только внешний признак. Поэзия гармонизует все стихии, в ней все сжато сосредоточено. Поэзия принимает особую шкалу ценностей.

«Выбранные места из переписки с друзьями» - Зинковский «Пророк православной культуры». Прототипом переписки стала «Лествиница Синайской горы» Ивана Лествичника- каждый раздел слово.

В книге задается вопросом о соотношении церкви и культуры. Соотношение мораль и эстетических идеалов. Возникает феномен – эстетический аморализм. Душа движется к эстетическому вдохновению. «Искусство вызывает подлинное отношение к добру».Г. понимает, что соединить добро и красоту может только религия. В религии ищет всех разрешении культуры. Создает культуру на основе простора – свободных отношений к Христу. Цель писателя - пробуждение человека к встречи с Богом.

 

Грибоедов –критик.

Критическое наследие Грибоедова невелико, но достойно внимания.

«О кавалерийских резервах»(1814) Блистательные события прошедшей войны обращали на себя всеобщее внимание и не давали публике времени для наблюдений побочных, но между тем важных причин, кои способствовали к успехам нашего оружия. К оным, конечно, принадлежат резервы, сие мудрое учреждение венценосного нашего героя, который единственно делал, что войско наше, после кровопролитных кампаний 1812 и 1813 годов, восставало из пепла своего, дабы пожать новые, неувядаемые лавры и явить грозное лицо неприятеля. Буду говорить только о формировании кавалерии.Впрочем, нельзя упомнить всех случаев, в коих генерал Кологривов отвращал по возможности ущерб, который могла претерпеть казна. Конечно, должно бы более сказать о ревности его к службе, об известной опытности, о невероятных его стараниях и о чудесной деятельности. Хвала мудрому государю, умеющему избирать и ценить достойных чиновников!

О разборе вольного перевода Бюргеровой баллады «Ленора» (1816) Я читал в «Сыне отечества» балладу «Ольга» и на нее критику, на которую сделал свои замечания.
Г-ну рецензенту не понравилась «Ольга»: это еще не беда, но он находит в ней беспрестанные ошибки против грамматики и логики.Г. Жуковский, говорит он, пишет баллады, другие тоже; следовательно, эти другие или подражатели его, или завистники. Г. рецензент читает новое стихотворение; оно не так написано, как бы ему хотелось; за то он бранит автора, как ему хочется. Странный выбор предметов, т. е. чудесное, которым наполнены баллады. ему не по сердцу восклицание ах!, когда оно вырывается от души в стихах:
Слово турк, Далее он изволит забавляться над выражением: слушай, дочь — «подумаешь,— замечает он,— что мать хочет бить дочь». Я так полагаю, и, верно, не один, что мать просто хочет говорить с дочерью. Притом г. рецензенту никак не хочется, чтобы налой, при котором венчаются, назывался налоем венчальным. Но он час от часу прихотливее: в ином месте эпитет слезный ему кажется слишком сухим, в другом тон мертвеца слишком грубым. В этом, однако, и я с ним согласен; поэт не прав; в наш слезливый век и мертвецы должны говорить языком романическим. Потом г. рецензент от нечего делать предлагает несколько вопросов для решенья. Он спрашивает: что такое наскакал на забор? Всякий грамотный и неграмотный русский человек знает, что наскакал на забор значит: примчался во всю прыть к забору. — «С какой двери (продолжает он) спали петли» и пр. Но где же этот ужасный ропот, который навлек на нее гнев всевышнего? Самая богобоязненная девушка скажет то же, когда узнает о смерти своего любезного. Но в «Людмиле» есть слова, которые преимущественно перед другими повторяются. (!Чу! Слышу»)Чтоб не нагнать скуки на себя, ни на читателя, сбрасываю с себя маску привязчивого рецензента и в заключение скажу два слова о критике вообще. Если разбирать творение для того, чтобы определить, хорошо ли оно, посредственно или дурно, надобно прежде всего искать в нем красот. Если их нет — не стоит того, чтобы писать критику; если ж есть, то рассмотреть, какого они рода? много ли их или мало? Соображаясь с этим только, можно определить достоинство творения. Вот чего рецензент «Ольги» не знает или знать не хочет.
Характер моего дяди. Вот характер, который почти исчез в наше время, но двадцать лет тому назад был господствующим, характер моего дяди. Историку предоставляю объяснить, отчего в тогдашнем поколении развита была повсюду какая-то смесь пороков и любезности; извне рыцарство в нравах, а в сердцах отсутствие всякого чувства. Тогда уже многие дуэлировались, но всякий пылал непреодолимою страстью обманывать женщин в любви, мужчин в карты или иначе; по службе начальник уловлял подчиненного в разные подлости обещаниями, которых не мог исполнить, покровительством, не основанным ни на какой истине; но зато как и платили их светлостям мелкие чиновники, верные рабы-спутники до первого затмения! Объяснимся круглее: у всякого была в душе бесчестность и лживость на языке. Кажется, нынче этого нет, а может быть, и есть; но дядя мой принадлежит к той эпохе. Он как лев дрался с турками при Суворове, потом пресмыкался в передних всех случайных людей в Петербурге, в отставке жил сплетнями. Образец его нравоучений: «я, брат!..»

«Частные случаи петербургского наводнения» (1824) Своеобразные воспоминания петербургских наводнениях и их последствиях: На другой день поутру я пошел осматривать следствия стихийного разрушения. Кашин и Поцелуев мосты были сдвинуты с места. Я поворотил вдоль Пряжки. Набережные, железные перилы и гранитные пиластры лежали лоском. Возвращаясь по Мясной, во втором доме от Екатерингофского проспекта заглянул я в нижние окна. Три покойника лежало уже, обвитые простиралами, на трех столах. Я вошел во внутренний двор, — ни души живой. Проникнул в тот покой, где были усопшие, раскрыл лица двоих; пожилая женщина и девочка с открытыми глазами, с оскаленными белыми зубами; ни малейшего признака насильственной смерти. До третьего тела я не мог добраться от ужаснейшей наносной грязи. Теперь прошло несколько времени со дня грозного происшествия. Река возвратилась в предписанные ей пределы; душевные силы не так скоро могут прийти в спокойное равновесие.. В общественных скорбях утешен мыслию, что посредством сих листков друзья мои в отдаленной Грузии узнают о моем сохранении в минувшей опасности, и где ныне нахожусь, и чему был очевидцем.