Заметки по поводу комедии «горе от ума»(1824-1825)

Первое начертание этой сценической поэмы, как оно родилось во мне, было гораздо великолепнее и высшего значения, чем теперь в суетном наряде, в который я принужден был облечь его. Ребяческое удовольствие слышать стихи мои в театре, желание им успеха заставили меня портить мое создание, сколько можно было. Такова судьба всякому, кто пишет для сцены: Расин и Шекспир подвергались той же участи. вполне выраженные мысли или чувства тем более действуют на душу читателя, что в ней, скрываются те струны, которых автор едва коснулся, нередко одним намеком,— но его поняли, все уже внятно, и ясно, и сильно. Для того с обеих сторон требуется: с одной — дар, искусство; с другой — восприимчивость, внимание. Но как же требовать его от толпы народа, более занятого собственною личностью, нежели автором и его произведением? Притом сколько привычек и условий, нимало не связанных с эстетическою частью творения, — однако надобно с ними сообразоваться. Суетное желание рукоплескать, не всегда кстати, декламатору, а не стихотворцу; удары смычка после каждых трех-четырех сот стихов; необходимость побегать по коридорам, душу отвести в поучительных разговорах о дожде и снеге,— и все движутся, входят и выходят, и встают и садятся. Все таковы, и я сам таков, и вот что называется публикой! Есть род познания— искусство угождать ей, то есть делать глупости.

 

 

17 билет. П.Я.Чаадаев был основоположником просветительской критики славянофильства. Он подверг его критике еще до того, как оно сформировалось к 1839 г., т.е. в процессе его формирования. Уже в письмах середины 30-х годов и особенно в “Апологии сумасшедшего” (1837) Чаадаев дает резкую критику славянофильства, идеи которого уже в то время, что называется, “носились в воздухе”.
По мнению большинства современников и исследователей истории русской общественной мысли, идеи Чаадаева, в особенности его первого “Философического письма”, явились катализатором формирования славянофильской идеологии (школы славянофилов). Это “Письмо” (как и весь трактат “Философического письма”) имело одним из главных своих предметов ту самую проблему, которая была центральной для славянофилов — проблему развития России в ее отношении к 3ападной Европе.
Чаадаев, как и Киреевский и Хомяков, отвергал материализм и деизм. Чаадаев строил свою философию как критику и преодоление тех недостатков, которые он усматривал в материалистическо-деистическом и революционном мировоззрении декабристского поколения, к которому сам принадлежал. В этом смысле — в смысле определенного критического реагирования на неудачу реализации программ русской дворянской революционности, ее деистическо-материалистической философии и революционной тактики — он, на первый взгляд, работал в том же направлении, что и первые славянофилы. И несмотря на это, казалось бы, принципиальное единство — острые разногласия, бурная, злая полемика, непримиримые расхождения по ряду вопросов. Под пером Чаадаева славянофильство предстает перед нами, так сказать, в своем интимном генезисе и получаемые от него сведения существенно дополняют те, которые об учении Киреевского и Хомякова и о его резонансе в обществе мы смогли извлечь другими путями. Прежде всего Чаадаев отделяет Россию от Востока: “Мы никогда не принадлежали Востоку”П. Я Чаадаев родился в 1794 году, 27 мая, в Москве, в семье отставного полковника Якова Петровича Чаадаева. С 1808 по 1811 Пётр учился в Московском университете. 12 мая 1812 года зачислен подпрапорщиком в лейб-гвардии Семёновский полк. В 1812 (июнь) по 1814 (март) в составе Семёновского, а затем Ахтырского гусарского полка участвует в Отечественной войне и в заграничных походах русской армии. В 1828 - 1830 годах работает над циклом “Философских писем”. В 1856 году 14 апреля Чаадаев скончался.Долгое время Чаадаев находился в состоянии углублённого поиска и создания нового единства собственной личности и мысли. Своеобразные отношения Чаадаева с женщинами весьма важны для понимания его характера и философии. В природной женской пассивности и сердечной предрасположенности к самоотречению Чаадаев видит залог развития необходимой для подлинного творчества способности покоряться “верховной воле”. Предрасположенность женского сердца к самоотречению Пётр Яковлевич ощущает как точку приложения сил, ведущих к последней степени совершенства человеческого. Обдумывая ответное послание и набрасывая первые его строки Чаадаев не мог сдержать наплыва мыслей, которых метаморфозы собственного сознания и душевного неустройства Пановой, различные общественно-исторические ситуации и мировые цели перекликаются и просматриваются друг через друга. Всё это подсказывает ему искомый жанр выражения накопившихся проблем, соответствующий не только духовному своеобразию адресату, но и по характеру его философии, её широкому предназначению. Теперь начальные строки переделываются, привлекается дополнительный материал и личное письмо в процессе работы превращается в знаменитое первое философское письмо. …Без убеждений же и правил в повседневном обиходе незаметно переходит он от личных проблем к социальным, не созревают семена добра и в русском обществе, где нет развития элементарных идей долга, справедливости, права, порядка и никто не имеет “определённой сферы существования”. Идеи, связанные с таинственным смыслом исторического процесса, с ролью России в судьбах всего человечества занимают центральное место в его мыслительной деятельности и составляют главный стержень первого философского письма. Во втором философском письме, говоря о пралелезации материального и духовного миров, о путях и средствах познания природы и человека, о пространстве, времени, движении, он разворачивает философские и научные доказательства своей главной идеи: “В человеческом духе нет никакой иной истины, кроме той, которую своей рукой вложил в него бог, когда извлекал его из бытия”. Значительная часть третьего философского письма посвящена рассмотрению подчинения человеческого жизенепонимания высшему началу, внешней силе, своеобразию обнаруживающей своё проявление и в физическом и в нравственном мире. В четвёртом философском письме, переходя к анализу движения физических тел, Чаадаев заключат, что неумолимая логика заставляет говорить о нём как о следствии находящегося вовне источника. А поскольку движение является всеобщей формой существования любых явлений в мире, то движение умственное и нравственное также имеет внешний побудитель.В пятом философском письме автор как бы подводит итог рассмотрению единства духовного и материального порядка бытия.В шестом и седьмом философских письмах речь идёт о движении и направлении исторического процесса. В восьмом, и последнем, философическом письме, отчасти носящем методологический характер, автор заключает: “Истинна едина: царство божие, небо на земле, все евангельские обетования - всё это не иное что, как прозрение и осуществление соединений всех мыслей человечества в единой мысли; и эта единая мысль есть мысль самого бога, иначе говоря - осуществленный нравственный закон.”Удалившись от московского общества в 1828 по 1830 годах, Чаадаев в основном завершил работу над циклом философских писем, что явилось для него событием огромного значения, дающем сознание личной полноты и твёрдости нового социального качества и способным вывести из тяжёлого кризиса. «Апология сумасшедшего» О мои братья! Я сказал много горьких истин, но без всякой горечи. Кольридж Я никогда не добивался народных рукоплесканий, не искал милостей толпы; я всегда думал, что род человеческий должен следовать только за своими естественными вождями, помазанниками Бога. Уже триста лет Россия стремится слиться с Западной Европой, заимствует оттуда все наиболее серьезные свои идеи, наиболее плодотворные свои познания и свои живейшие наслаждения. Но вот уже век и более, как она не ограничивается и этим. Величайший из наших царей, тот, который, по общепринятому мнению, начал для нас новую эру, которому, как все говорят, мы обязаны нашим величием, нашей славой и всеми благами, какими мы теперь обладаем, полтораста лет назад пред лицом всего мира отрекся от старой России. Своим могучим дуновением он смёл все наши учреждения; он вырыл пропасть между нашим прошлым и нашим настоящим и грудой бросил туда все наши предания.

Мир искони делился на две части — Восток и Запад. Это не только географическое деление, но также и порядок вещей, обусловленный самой природой разумного существа: это — два принципа, соответствующие двум динамическим силам природы, две идеи, обнимающие весь жизненный строй человеческого рода. Сосредоточиваясь, углубляясь, замыкаясь в самом себе, созидался человеческий ум на Востоке; раскидываясь вовне, излучаясь во все стороны, борясь со всеми препятствиями, развивается он на Западе. Мы живем на востоке Европы — это верно, и тем не менее мы никогда не принадлежали к Востоку. У Востока — своя история, не имеющая ничего общего с нашей. В самом деле, взгляните, что делается в тех странах, которые я, может быть, слишком превознес, но которые тем не менее являются наиболее полными образцами цивилизации во всех ее формах. Там неоднократно наблюдалось: едва появится на свет Божий новая идея, тотчас все узкие эгоизмы, все ребяческие тщеславия, вся упрямая партийность, которые копошатся на поверхности общества, набрасываются на нее, овладевают ею, выворачивают ее наизнанку, искажают ее, и минуту спустя, размельченная всеми этими факторами, она уносится в те отвлеченные сферы, где исчезает всякая бесплодная пыль. У нас же нет этих страстных интересов, этих готовых мнений, этих установившихся предрассудков; мы девственным умом встречаем каждую новую идею. Мы еще очень далеки от сознательного патриотизма старых наций, созревших в умственном труде, просвещенных научным знанием и мышлением; мы любим наше отечество еще на манер тех юных народов, которых еще не тревожила мысль, которые еще отыскивают принадлежащую им идею, еще отыскивают роль, которую они призваны исполнить на мировой сцене; наши умственные силы еще не упражнялись на серьезных вещах; одним словом, до сего дня у нас почти не существовало умственной работы. Мы с изумительной быстротой достигли известного уровня цивилизации, которому справедливо удивляется Европа. Наше могущество держит в трепете мир, наша держава занимает пятую часть земного шара, но всем этим, надо сознаться, мы обязаны только энергичной воле наших государей, которой содействовали физические условия страны, обитаемой нами. Историческим движением, который красною нитью проходит чрез всю навиу историю, который содержит в себе, так сказать, всю ее философию, который проявляется во все эпохи нашей общественной жизни и определяет их характер, который является в одно и то же время и существенным элементом нашего политического величия, и истинной причиной нашего умственного бессилия: это — факт географический.

 

 

Многие знают Лескова, как замечательного писателя, автора «Левшы» и «Очарованного странника». Но не всем известно, что Лесков был непримиримым, яростным публицистом и в литературе он заявил о себе именно как публицист. Эта часть его литературного наследия наименее известна современному читателю, так как многие статьи и очерки писателя никогда не публиковались после первых газетных или журнальных публикаций.

Публицистика Лескова обширна и чрезвычайно многообразна. Лесков свою литературную деятельность начал статьями и корреспонденциями на социально-экономические темы («О рабочем классе», «Об ищущих коммерческих мест в России», «О найме рабочих людей», «Очерки винокуренной промышленности» и др.). Здесь затрагивает темы: взятки, откупная система, проблема пьянства и крестьянский вопрос..В дальнейшем, став выдающимся художником, Лесков никогда не оставлял и пера публициста.

В публицистике, быть может, с наибольшей резкостью и очевидностью отразилась вся сложность и противоречивость идейно-творческих позиций Лескова в разные периоды его литературной деятельности. В 60-е годы это нашло выражение в страстных выступлениях на страницах «Северной пчелы», в резких выпадах по адресу революционно-демократического лагеря в очерках «Русское общество в Париже» (поднимает тему инородцев), в статьях на литературные темы.

Публицистика Лескова теснейшим образом связана с его художественным творчеством. Так, уже в 60-е годы появляется ряд его статей по религиозно-церковным вопросам: о расколе, о старообрядчестве, о духовной литературе («С людьми древлего благочестия», «Искание школ старообрядцами», «Модный враг церкви» и др.). Эти темы будут устойчивы у Лескова и в дальнейшем. Художественное выражение той же проблематики мы найдем в таких произведениях, как «Соборяне», «Запечатленный ангел», «Мелочи архиерейской жизни».

Важной темой публицистических статей, очерков, воспоминаний является историческое прошлое России. Множество заметок, рецензий, просто сообщений на исторические темы Лесков опубликовал на страницах «Исторического вестника». Но, интересуясь историей, Лесков свою публицистику теснейшим образом связывал с современностью. Современная тематика занимала центральное место во всем творчестве Лескова.

Являясь выдающимся художником слова, Лесков был и незаурядным знатоком искусства и литературы. Статьи о деятелях литературы, отклики на злободневные события литературной и театральной жизни, заметки о живописи — таков далеко не полный перечень разнообразных выступлений Лескова — критика.

Для публицистики Лескова характерно:

· Проба идей реальностью.

· Невозмутимость интонации.

· Глубоко спрятанный скепсис.

· Есть характерный герой переселенец.

· Интересовался людьми стыка, людьми на чужбине.

· Поднимает тему инородцев («Русское общество в Париже»), тему русского за границей («Настоящее бедствие столицы»).

· Возникает идеал терпеливого труженика.

· К оппонентам относится очень лояльно.

 

СТАТЬЯ «МОДНЫЙ ВРАГ ЦЕРКВИ».

В этой статье говорит о спиритизме, «который овладел уже целыми миллионами людей в Старом и Новом Свете и что ни день — делает все новые и новые успехи, как за границею, так и у нас в России». Он заметил, что наши богословы еще до сих пор не применяли усилий оспаривать это новое учение. Он показал, что, конечно, появлялись статьи, но они не наносили удар по самому главному в спиритизме, по его философской доктрине, — «против спиритизма как против явления философско-религиозно-нравственно-практического». Также он говорит о том, что люди не равнодушны к делам церкви, они ждут от нее каких-то действий. Люди полагают, «что или духовные врачи наши находят себя неискусными во врачевстве этого модного недуга, или же, что они ждут, чтобы болезнь более выяснилась, и тогда сразу могучим словом своим вырвут ее совсем, со всеми корнями». Лесков показывает, что спиритизм уже захватил умы людей Америки и это ведет к разрушению их веры

Лесков рассматривает журнал Киевской духовной академии. Он говорит, что журнал находит, что все нравственные совершенства спиритов, «стоя под влиянием ненормального начала, не могут быть правильны». «Новая и действительно ужасающая сторона в спиритизме —это уклонение от небесной истины христианства в туманную область самого дикого суеверия, уклонение преимущественно в рядах высокообразованных классов общества по ту и по сю сторону Атлантического океана».

Лесков делит спиритизм на опытный и философский.

Опытный спиритизм - это мания странная и жалкая, но едва ли даже хоть сколько-нибудь опасная для Христовой церкви. Такие кружки лишь требуют, чтоб человек называл себя спиритом и не опасны.

«Философский спиритизм» держит - новое мышление, не стремящееся быть не чем иным, как мышлением. Но, новое мышление не только не благоприятно для церкви, но идет против нее, враждебно ей и имеет своею прямою задачею разрушить «содержимую христианскою церковию», «старую религию».

Также Лесков заметил интереснейшие приемы, которые употребляет спиритизм, доказывая какое-нибудь из своих положений. Здесь обыкновенно смешивается и богословие, и реализм, и правда нравственная, и правда юридическая, и любовь, и милосердие.

Он говорит, что опасные враги церкви при дружественном сопротивлении, при употреблении мудрого слова могут быть легко побеждены. «В слове Христовом, гораздо более достигающего к сердцу человеческому, чем во всех теориях, не исключая той спиритской школы». Такой идеей завершает свою статью Лесков.