Противоположность метафизического и диалектического понимании движения.

При характеристике метафизического метода нужно иметь в виду, что метафизика не просто отрицает движение и развитие. Лишь наиболее грубые разновидности метафизики прямо отрицают всякое движение. Как замечает Ленин в своей статье «Карл Маркс», после тех великих открытий, которыми был ознаменован XIX век и которые навязывали принцип развития самым закоренелым метафизикам, отрицать движение и развитие стало особенно трудно. Поэтому как в прошлом, так и особенно в настоящее время метафизики сплошь и рядом прибегают к словесному признанию движения и развития, выхолащивая его конкретное содержание.

Движение признавалось и тогда, когда господствовал метафизический метод. В сочинениях философов XVII и XVIII веков движение принимается как нечто само собой разумеющееся.

Однако само понимание движения чрезвычайно обеднялось, не поднималось выше механических представлений о движении как перемещении тела в пространстве. Движение сводилось лишь к его механической форме, законы которой распространялись на все явления мира.

Такой взгляд на движение, разумеется, не был случайностью. Из всех наук в то время самое широкое развитие получила механика. Потребности практики: мореплавания, промышленности, производства оружия для ведения войн, строительства и т. д. — выдвинули на первый план задачу выяснения законов механического движения. Механика имела огромное значение для прогресса наук и практической жизни.

Кроме того, как указывал Энгельс, изучение природы движения «должно было исходить от низших, простейших форм его и должно было научиться понимать их прежде, чем могло дать что-нибудь для объяснения высших и более сложных форм его»[108].

Такой простейшей формой движения и является механическое движение. Именно с него и началось изучение природы движения. Но из этого обстоятельства вытекала очень существенная ограниченность в понимании движения. Всякое движение сводилось к перемещению тела, к изменению его местоположения, ибо механика имеет дело лишь с этой формой движения.

Философы XVII и XVIII столетий, обобщая науку своего времени, следующим образом формулировали сущность движения.

Французский философ XVII века Декарт писал, что движение — это «перемещение одной части материи или одного тела из соседства тех тел, которые его непосредственно касались и рассматривались как бы покоящимися, в соседство других тел»[109].

Английский философ-материалист XVII века Гоббс утверждал, что «движение есть непрерывная перемена места, т. е. оставление одного места и достижение другого места»[110].

Французский философ-материалист XVIII века Гольбах определял движение таким образом:

«Движение — это усилие, с помощью которого какое-нибудь тело изменяет или стремится изменить своё местоположение, т. е. вступить последовательно в соответствие с различными частями пространства или же изменить своё расстояние по отношению к другим телам»[111].

Это типичные для XVII и XVIII столетий высказывания о движении. Как видим, движение понимается только как механическое движение, как перемещение тел в пространстве.

Но перемещение тел в пространстве — это движение готовых и неизменных тел. При перемене места телом в нём не возникает внутренних изменений: тело остаётся тем же. Таким образом, движение рассматривается как движение готовых, раз навсегда данных, не способных изменяться тел.

Солнечная система, например, с точки зрения этих представлений находится в движении, но сама она, раз возникнув, остаётся неизменной. Так, Ньютон полагал, что движение планет вокруг солнца происходит по собственным законам природы, но возможность появления такого гармонического движения объяснял вмешательством мудрого творца — бога. «Изящнейшее соединение Солнца, планет и комет, — писал он, — не могло произойти иначе, как по намерению и по власти могущественного и премудрого существа».

Солнечная система, как и природа в целом, не рассматривалась как результат развития, и всякое движение ограничивалось законом, согласно которому равное порождает равное. Считалось, что природа способна лишь воспроизводить себя, но изменяться, порождать новое она не может.

Вот как Энгельс характеризует эту метафизическую точку зрения:

«Согласно этому взгляду, природа, каким бы путём она сама ни возникла, раз она уже имеется налицо, оставалась всегда неизменной, пока она существует. Планеты и спутники их, однажды приведённые в движение таинственным «первым толчком», продолжали кружиться по предначертанным им эллипсам во веки веков или, во всяком случае, до скончания всех вещей. Звезды покоились навеки неподвижно на своих местах, удерживая друг друга в этом положении посредством «всеобщего тяготения». Земля оставалась от века или со дня своего сотворения (в зависимости от точки зрения) неизменно одинаковой. Теперешние «пять частей света» существовали всегда, имели всегда те же самые горы, долины и реки, тот же климат, ту же флору и фауну, если не говорить о том, что изменено или перемещено рукой человека. Виды растений и животных были установлены раз навсегда при своём возникновении, равное порождало всегда равное... В природе отрицали всякое изменение, всякое развитие»[112].

Не только природа, но и жизнь человеческого общества рассматривалась также статично, вне развития и изменения.

Общественная наука XVII–XVIII веков была столь же метафизической, как и наука о природе. Человеческое общество рассматривалось как часть природы, подчинённая её общим законам. Господствовало представление о существовании неизменной природы человека, и та или иная общественная форма расценивалась с точки зрения того, соответствует она «вечным» и «естественным» потребностям людей или не соответствует. Правда, при ближайшем рассмотрении оказывалось, что «вечная» и «непреходящая» природа человека у всех идеологов, рассуждавших о ней, наполнена конкретным классовым содержанием. И если идеологи буржуазии считали частную собственность неотъемлемой частью человеческой природы, то социалисты-утописты, напротив, отрицали частную собственность на том основании, что она противоречит человеческой природе. Однако и те, и другие делали «природу человека» исходным пунктом своих рассуждений.

Мораль непосредственно выводилась из природы человека; она понималась натуралистично, как функция физического устройства человеческого организма. Понятия «зла» и «добра», «нравственного» и «антиморального» поступка считались вечными понятиями, всегда имеющими одно и то же содержание. Понятно, что социологи, исходившие из метафизических принципов вечности и неизменности человеческой природы, не могли понять законов исторического развития.

Распространение в XIX веке новых принципов в науке, рассматривающих природу в её развитии и изменении, нанесло метафизике серьёзный удар. Но метафизика с её неподвижными категориями и понятиями не исчезла, она лишь приспособилась к новым веяниям времени. Подделываясь под эти новые веяния, метафизики стали на словах признавать «развитие», а на деле проповедовать самые отсталые метафизические взгляды.

Это можно продемонстрировать на примере реакционного направления в биологии — вейсманизма-морганизма.

Август Вейсман в книге «Лекции по эволюционной теории» с первых же строк на словах признаёт «развитие»: «Для нас теперь несомненно, — пишет он, — что современный живой мир развился, а не возник внезапно». Но вслед за этим признанием «развития» в книге Вейсмана излагается теория от начала до конца метафизическая, трактующая развитие как движение на какой-то неизменной, раз навсегда данной основе. Вейсман считает, что животное или растение состоят из двух видов клеток — телесных и зародышевых. Первые — смертны, вторые — бессмертны. Зародышевая плазма какого-нибудь вида, говорит Вейсман, никогда не создаётся вновь, она передаётся из поколения в поколение, не претерпевая никаких изменений.

Таким образом, с точки зрения этой теории, изменить существующее, творить новые органические формы невозможно, ибо наследственность постоянна и неизменна. Тем самым даже словесное признание развития сводится на нет, ибо наследственность по этой «теории», возникнув однажды каким-то чудесным путём, остаётся всегда неизменной. Иначе говоря, по-прежнему протаскивается религиозная идея творения.

То же утверждает Морган. Он немало болтает о развитии и изменении. Но весь смысл его «развития» заключён в следующих строках:

«Теория наследственности Менделя постулирует, что ген является постоянным».

Буржуазный физик-идеалист Э. Шредингер в своей написанной в 1944 г. книге «Что такое жизнь с точки зрения физики?» также подчёркивает неизменность, постоянство, как наиболее характерную черту организмов растений и животных:

«Простой факт, что мы говорим о наследственных особенностях, указывает, что мы признаём это постоянство почти абсолютным».

Такова истинная цена «признания развития» современными метафизиками. Развитие нередко «признаётся», о нём говорят, но оно понимается как развитие без изменения. без исчезновения старого и возникновения нового.

Не только данные науки, принёсшие неоспоримую победу принципу развития, заставляют метафизиков рядиться в одежды сторонников «развития». Эта маскировка вызывается реакционными целями борьбы против всепобеждающего революционного учения марксизма-ленинизма, против неукротимо прогрессирующего революционного движения угнетённых масс. В этой борьбе объединились прямые идеологи буржуазии, реакционные буржуазные учёные и предатели рабочего класса из числа различных лжесоциалистов.

Следует отметить, что реформизму и оппортунизму вообще принадлежит особая «честь» разработки и распространения метафизических взглядов на развитие.

Реформизм и оппортунизм в рабочем движении был прямой попыткой приспособить революционное учение пролетариата о развитии общества, о законах этого развития к интересам буржуазии, выхолостить из него его душу, превратить грозное оружие борьбы пролетариата против буржуазии в мирное средство «постепенного», «эволюционного» развития.

Товарищ Сталин вскрыл социальные корни этого факта. Указав на то, что между Марксом и Энгельсом, с одной стороны, и Лениным — с другой, лежит «целая полоса безраздельного господства оппортунизма II Интернационала», товарищ Сталин характеризует этот исторический период как время относительно мирного развития капитализма.

«Это был период сравнительно мирного развития капитализма, период, так сказать, довоенный, когда катастрофические противоречия империализма не успели ещё вскрыться с полной очевидностью, когда экономические стачки рабочих и профсоюзы развивались более или менее «нормально», когда избирательная борьба и парламентские фракции давали «головокружительные» успехи, когда легальные формы борьбы превозносились до небес и легальностью думали «убить» капитализм, — словом, когда партии II Интернационала обрастали жиром и не хотели думать серьёзно о революции, о диктатуре пролетариата, о революционном воспитании масс»[113].

Отсюда характерные черты политики реформистов и оппортунистов — филистерство, узколобие, политиканство, ренегатство, социал-шовинизм, социал-пацифизм. Эти черты были возведены в ранг целого мировоззрения, целой «философии развития» без изменения, «развития» на основе существующего капиталистического строя.

Перед марксистами встала задача разоблачить этих мнимых сторонников развития и показать коренное отличие диалектической концепции развития от всякого рода метафизических концепций. Решение этой задачи выпало на долю Ленина и Сталина.

Уже основоположникам марксизма пришлось вести борьбу против оппортунистов и реформистов, против мелкобуржуазных философов, выступавших со всякого рода плоскими идеями «развития». Но всё же главная их задача состояла в разрушении веками воздвигавшегося здания метафизического мировоззрения, отрицавшего развитие и изменение в природе и обществе.

В эпоху Ленина и Сталина главная задача заключалась уже не в том, чтобы вести борьбу против метафизики, прямо отрицавшей развитие, — эта метафизика была уже в основном разрушена, уничтожена, — а в том, чтобы разоблачать новейшие маскирующиеся фразами о «развитии» разновидности метафизики.

В ряде работ Ленин отмечает эту особенность новейших метафизических теорий. В своём конспекте гегелевских лекций по истории философии Ленин замечает: «С «принципом развития» в XX веке (да и в конце XIX века) «согласны все». — Да, но это поверхностное, непродуманное, случайное, филистерское «согласие» есть того рода согласие, которым душат и опошляют истину»[114].

Ленин показывает отличие между научной теорией развития и антинаучной «теорией развития», которая «душит и опошляет истину»: научная теория понимает развитие как смену старого новым, как отмирание старого и нарастание нового; антинаучные же теории боятся поднять руку на старое, отмирающее, узаконивая его вечное существование.

В статье «Карл Маркс» Ленин также подчёркивает эту мысль:

«В наше время идея развития, эволюции, — пишет Ленин, — вошла почти всецело в общественное сознание, но иными путями, не через философию Гегеля. Однако эта идея в той формулировке, которую дали Маркс и Энгельс, опираясь на Гегеля, гораздо более всестороння, гораздо богаче содержанием, чем ходячая идея эволюции»[115].

Об этом же Ленин говорит в своём знаменитом фрагменте «К вопросу о диалектике», в котором он даёт развёрнутое определение коренной противоположности двух концепций развития: метафизической и диалектической.

Товарищ Сталин в работе «Анархизм или социализм?» также противопоставляет «диалектически понятое развитие» метафизическим теориям развития. В борьбе против врагов марксизма — меньшевиков, троцкистов, бухаринцев и пр. — И. В. Сталин всесторонне разработал вопрос о том, как надо понимать развитие, движение с единственно научных позиций марксистской диалектики.

Обобщение Лениным и Сталиным новейших достижений естествознания в произведениях «Материализм и эмпириокритицизм», «Анархизм или социализм?», «О диалектическом и историческом материализме» и других даёт неоценимые руководящие идеи для правильного понимания развития в природе.

Эти идеи помогают советским учёным и передовым учёным в других странах преодолевать остатки метафизического взгляда на сложные вопросы современной науки и успешно вести борьбу против реакционных метафизических теорий. В физике — это борьба против метафизического понимания природы мельчайших частиц материи и законов их движения. В астрономии — это борьба против поповских теорий о начале и конце вселенной, о неизбежном прекращении движения во вселенной. В биологии — это борьба против вейсманизма-морганизма, против вирховианства с его метафизическим пониманием клетки я законов её развития и т. д.

Ещё острее идёт эта борьба в области общественных теорий. Здесь, как, впрочем, нередко и в области естествознания, реакционеры от науки в прямой форме отрицают развитие, отстаивают застой и движение вспять. Стремясь защитить гибнущий капиталистический строй от революционного натиска масс, идеологи современного империализма, а также прислужники империализма из лагеря правых социалистов проповедуют самые реакционные, антинародные теории, чтобы запугать массы и дезориентировать их в развернувшейся борьбе за мир, демократию и социализм. Учёные мракобесы по аналогии с пророчествами о неизбежной гибели вселенной распространяют насквозь лживую идею о том, что человечество якобы «исчерпало себя», что люди должны уступить место каким-то другим существам, что развитие общества зашло в непреодолимый тупик. Сочиняются теории о неизбежном движении вспять, о возврате к периоду «дикости» и т. д. и т. п.

Особенно благоприятную почву эти варварские «теории» находят в современной империалистической Америке. Некий «философ» из США Фримэн заявляет:

«Продвижение в физическом и умственном отношении, которое подняло человека от дочеловеческого к человеческому уровню и от примитивного варварства к цивилизации, не является таким, которое должно быть поддержано».

Подобная «философия» является господствующей в США — разница состоит лишь в том, что одни клоуны буржуазной науки выступают с открытым забралом, а другие прикрывают свою дикарскую наготу фиговым листком американской «демократии».

Марксистская диалектика своим учением о развитии развенчивает буржуазных шарлатанов от науки, даёт научное понимание развития, необходимое каждому исследователю природы и общественной жизни, вооружает коммунистические партии всех стран в их борьбе за революционное преобразование мира.

В чём же сущность диалектической теории развития?