Внутренние противоречия в предметах и явлениях. Борьба противоположностей — источник, движущая сила развития.

В своей работе «О диалектическом и историческом материализме» товарищ Сталин даёт следующее классическое определение сущности диалектического учения о противоречиях:

«В противоположность метафизике диалектика исходит из того, что предметам природы, явлениям природы свойственны внутренние противоречия, ибо все они имеют свою отрицательную и положительную сторону, своё прошлое и будущее, своё отживающее и развивающееся, что борьба этих противоположностей, борьба между старым и новым, между отмирающим и нарождающимся, между отживающим и развивающимся, составляет внутреннее содержание процесса развития, внутреннее содержание превращения количественных изменений в качественные.

Поэтому диалектический метод считает, что процесс развития от низшего к высшему протекает не в порядке гармонического развёртывания явлений, а в порядке раскрытия противоречий, свойственных предметам, явлениям, в порядке «борьбы» противоположных тенденций, действующих на основе этих противоречий»[237].

Как видно из этой характеристики, марксистская диалектика в отличие от метафизики требует рассматривать предметы и явления как содержащие в себе внутренние противоречия.

Каждая вещь, каждое явление, каждый процесс, учит марксистская диалектика, есть единство противоположностей: «вещь (явление etc.), — пишет Ленин, — как сумма и единство противоположностей»[238].

Это положение диалектики имеет универсальное значение: нет такого явления ни в природе, ни в общественной жизни, которое бы не подходило под это определение диалектики. В своём фрагменте «К вопросу о диалектике» Ленин подтверждает это на примерах из основных областей науки. Он пишет:

«В математике + и -. Дифференциал и интеграл.

» механике действие и противодействие.

» физике положительное и отрицательное электричество.

» химии соединение и диссоциация атомов.

» общественной науке классовая борьба»[239].

Следовательно, рассматривать предметы, игнорируя их внутренние противоречия, значит производить насилие над их объективной природой. Все предметы и явления суть единство противоположностей, они внутренне противоречивы и содержат в себе такие стороны, тенденции, которые выступают по отношению друг к другу как противоположности. Отсюда - и вывод, который делает Ленин: «Условие познания всех процессов мира в их «самодвижении», в их спонтанейном развитии, в их живой жизни, есть познание их, как единства противоположностей»[240].

Ещё в древнегреческой философии метафизики отрицали движение на том основании, что оно имеет противоречивый характер. Зенон в своих знаменитых апориях пытался опровергнуть понятие движения, ссылаясь на его противоречивость. Не может быть одно и то же, говорил он, и тем и другим, т. е. содержать в себе противоречие. И, пытаясь подтвердить выводы своего учителя Парменида о неподвижном и неизменном бытии, Зенон прибегал к поискам противоречий в самом понятии «движения». Сам не сознавая этого, он находил действительные, реальные противоречия, но из верных фактов делал неверные выводы, утверждая, что так как движение есть явное противоречие, то оно не существует.

Какие же противоречия находил Зенон в движении? Рассмотрим некоторые из его доказательств.

Чтобы пройти какой-нибудь путь и достигнуть цели, говорил Зенон, нужно сначала пройти половину этого пути, но в свою очередь, чтобы пройти эту половину, нужно опять-таки пройти половину этой половины и т. д. Таким образом, цель никогда не может быть достигнута, стало быть движение невозможно.

По этой причине быстроногий Ахиллес никогда не сможет догнать медленно движущейся черепахи, ибо когда Ахиллес достигнет точки, до которой ранее доползла черепаха, последняя пройдёт уже какое-то новое расстояние, и так до бесконечности. Граница, до которой должен дойти догоняющий, это — мираж; она вечно ускользает, и перешагнуть её он не может.

Летящая стрела, указывал далее Зенон, на самом деле не движется, а покоится то в одной точке пространства, то в другой. Стрела, находящаяся в данный момент в данном месте, покоится, а не движется, ибо она находится только в данном месте. Она не может одновременно быть и в данном и в другом месте. А из суммы покоев не может получиться движения.

Таким образом, заключал Зенон, движение есть явление явно противоречивое. Значит, его нет и не может быть.

Все аргументы Зенона падают вместе с признанием диалектического характера движения как объективного противоречия, как единства противоположностей — конечного и бесконечного, прерывного и непрерывного. На деле движущееся тело в одно и то же время находится в разных точках пространства, т. е. движение есть явное противоречие.

В свете этого признания простым софизмом выглядит положение о том, что, прежде чем достигнуть какой-нибудь цели, тело должно пройти половину расстояния и так далее до бесконечности. На самом деле, движущемуся телу нет нужды сначала дойти до этой точки, а потом до другой и т. д. Оно может сразу находиться и в этой и уже в другой точке, т. е. преодолеть мнимые границы, воздвигаемые на его пути Зеноном.

Поэтому и Ахиллесу не стоит труда догнать и обогнать черепаху, если учесть, что их разделяет не бесконечное пространство, а конечное, ибо пространство, как и время, есть единство противоположностей; оно и бесконечно и конечно, непрерывно и прерывно. В действительности Ахиллесу нужно в конечное время пройти не бесконечное, а конечное пространство, и это он может проделать без того, чтобы попасть в заколдованный круг, создаваемый для него стараниями Зенона.

Столь же неосновательно и доказательство с помощью летящей стрелы.

Если бы пространство и время были только прерывны, т. е. состояли из отделённых друг от друга точек, тогда действительно следовало бы согласиться с Зеноном, что стрела не может двигаться, ибо она находится в одно время в одной точке, в другое время в другой, следовательно, покоится. На деле же пространство и время не только прерывны, но и непрерывны, все точки соединяются в непрерывную линию, что даёт возможность стреле одновременно находиться и в данной точке и в другой, т. е. двигаться.

Итак, в объективной действительности нет взятой самой по себе непрерывности или прерывности пространства и времени, а есть лишь противоположности, которые немыслимы и не существуют друг без друга: непрерывность предполагает свою противоположность — прерывность, и наоборот. Они — единство противоположностей.

В «Философских тетрадях» Ленина мы находим глубокое диалектико-материалистическое определение движения как единства противоречий.

«Движение, — пишет Ленин, — есть сущность времени и пространства. Два основных понятия выражают эту сущность: (бесконечная) непрерывность (Kontinuität) и «пунктуальность» (= отрицание непрерывности, прерывность). Движение есть единство непрерывности (времени и пространства) и прерывности (времени и пространства). Движение есть противоречие, есть единство противоречий»[241].

Ленин в своих заметках в «Философских тетрадях» подвергает критике махиста Чернова, который выступил против положения Энгельса о противоречивом характере движения.

В «Анти-Дюринге» Энгельс писал:

«Движение само есть противоречие; уже простое механическое перемещение может осуществиться лишь в силу того, что тело в один и тот же момент времени находится в данном месте и одновременно — в другом, что оно находится в одном и том же месте и не находится в нем. Постоянное возникновение и одновременное разрешение этого противоречия — и есть именно движение»[242].

Махист Чернов попытался «опровергнуть» Энгельса старым метафизическим аргументом, который выдвинул ещё Зенон. Он утверждал, что Энгельс неправ, так как-де на самом деле движущееся тело находится в данный момент в данном месте, в другой момент — в другом месте и т. д. Ленин разоблачает махиста, доказывая, что своим возражением он не устраняет диалектической противоречивости движения, а лишь прикрывает, замазывает её. Утверждение, что движение есть нахождение тела то в одном месте, то в другом, говорит Ленин, «описывает результат движения, а не само движение...»[243].

Насколько неуменье встать на диалектическую точку зрения в понимании движения как единства противоположностей запутывает проблему движения и используется в целях защиты идеализма, показывает новейшая буржуазная философия. Французский философ-идеалист Анри Бергсон выдвинул идею так называемой «чистой длительности». Смысл этой идеи состоит в отрицании объективной непрерывности пространства и времени. Непрерывность как «чистая длительность» объявляется свойством сознания, что ведёт к откровенно идеалистическому выводу, будто вне сознания нет реального движения, а есть только положение движущегося тела то в данной точке, то в другой.

«В пространстве, — говорит Бергсон, — находятся только части пространства, и в каком бы месте пространства мы бы ни рассматривали движущееся тело, мы всегда будем иметь только положение». Иначе говоря, для Бергсона пространство есть нечто лишь прерывное, поэтому движения в нём нет и не может быть. Движущееся в пространстве тело якобы покоится в одной или другой точке.

То же говорит Бергсон и о времени. В пространственном движении якобы нет непрерывности времени, а есть лишь одновременность, т. е. механическая сумма «теперь». В данное время тело находится здесь, в другое время — там и т. д. Но длительности как непрерывности нет.

Лишь сознание, — причём не разум, а некая мистическая интуиция, — соединяет все эти отдельные моменты в единое непрерывное движение.

Иначе говоря, движение в реальности превращается в чистейшую фикцию, отрицается. Только в сознании есть движение, изменение. Вне же сознания «существует» взаимная «внеположность без последовательности».

Как видим, метафизический подход к реальным пространству и времени, как к абсолютно прерывным явлениям, сознательно используется реакционерами в философии для отрицания движения вне человеческого «я» и перенесения его в область субъективного сознания. Бергсон так и заявляет, что «чистая длительность» не нуждается ни в какой «подпорке» в виде объективного движения и изменения. С этим связано и его отрицание разумного, рационального познания, которое, имея дело с вещами в пространстве, подчиняется им и способно поэтому видеть якобы только положения, статическую рядоположность, а не переход, изменение. Последнее якобы может быть схвачено лишь интуицией.

Учение материалистической диалектики о движении как единстве и борьбе противоположностей, дающее единственно верное понимание сущности движения, является основой подхода ко всем явлениям природы и общества. Понятно поэтому, почему Ленин называл это учение ядром диалектики.

Множество фактов из области наук о природе неопровержимо свидетельствует о том, что прогресс естествознания выражается, помимо всего прочего, в более глубоком раскрытии противоречивой природы явлений. Если атом раньше рассматривался как абсолютное тождество, без внутренних противоречий, то ныне он рассматривается как единство противоположностей — положительного и отрицательного зарядов электричества, протонов и электронов. В самом ядре атома действуют противоположные силы — силы отталкивания и силы притяжения.

Неодолимое проникновение в естествознание диалектики с её принципам внутренней противоречивости явлений природы прекрасно иллюстрируется на примере таких крупных вопросов физики, как учение о природе света и вещества.

С XVII века до недавнего времени по вопросу о природе света боролись между собой две теории: корпускулярная и волновая. Эти теории базировались на прямо противоположных принципах. Корпускулярная теория света, которую выдвинул Ньютон, утверждала, что свет состоит «из маленьких частиц, выбрасываемых по всем направлениям светящимся телом». Правда, Ньютон не отрицал некоторых достоинств и волновой теории света, но всё же единственно верной он считал корпускулярную теорию.

С точки зрения своей теории Ньютон сумел удовлетворительно объяснить ряд явлений, например, прямолинейное распространение света, рефракцию, или преломление света, и т. д. Опираясь на свою гипотезу о свете, он впервые объяснил природу цветов радуги.

В противоположность теории Ньютона в тот же период была выдвинута волновая гипотеза. Представителем этой гипотезы был голландский учёный Гюйгенс. По теории Гюйгенса, свет — это не перемещение частиц, корпускул. а волнообразное движение некоего гипотетического вещества — эфира. Волновая теория света со своих позиций также объяснила ряд явлений. Волновую теорию света развивали Ломоносов, Эйлер.

В середине XIX столетия были обнаружены явления дифракции и интерференции, которые можно было понять лишь с точки зрения волновой теории света. Встречаясь с достаточно малым препятствием, луч света огибает подобно волне его края или, проходя сквозь узкие отверстия. даёт картину чередующихся тёмных и светлых областей в виде колец, полос или пятен, разлагается на составные цвета (дифракция). Аналогичная картина наблюдается при встрече двух пучков света (интерференция).

Так как эти явления не могли быть объяснены с точка зрения корпускулярной теории, то XIX век принёс победу волновой теории света.

Однако современные физические открытия привели к выводу о том, что и та, и другая теории дают одностороннюю трактовку вопроса о природе света. Если явления дифракции и интерференции с несомненностью свидетельствуют о волновой природе света, то такие факты, как фотоэлектрический эффект, эффект Комптона, химические действия света и некоторые другие, можно объяснить, лишь принимая во внимание корпускулярную природу света.

Так, например, фотоэлектрический эффект, основные законы которого установлены выдающимся русским учёным А. Г. Столетовым, можно понять лишь при том условии, если учесть, что свет излучается прерывно, в виде строго определённых порций, или квантов, энергии. Сущность фотоэффекта заключается в том, что падающий на металлическую поверхность свет с определённой длиной волны вырывает из атомов металла электроны, которым передаёт часть своей энергии. При этом скорость вырванного фотоэлектрона нисколько не зависит от интенсивности света. Если бы мы здесь имели дело с волновыми свойствами света, то увеличение интенсивности световой энергии должно было бы иметь своим следствием увеличение скорости фотоэлектронов. На деле этого нет, следовательно, фотоэффект можно объяснить лишь тем, что свет есть поток фотонов, каждый из которых при известных условиях передаёт свою энергию вырываемым электронам. Скорость и энергия таких электронов определяются энергией поглощённого фотона.

Таким образом, в фотоэффекте ясно обнаруживается, что свет состоит из световых квантов, т. е. имеет корпускулярную природу. Так наука раскрыла противоречивую сущность света, выражающуюся в том, что одни световые явления могут быть объяснены, если принять во внимание волновую природу света, другие — если принять во внимание его корпускулярную природу. Свет оказался внутренне противоречивым явлением. Это и частицы, и волны.

Оценивая философский смысл этого факта, известный французский физик П. Ланжевен говорил:

«Начиная с конца XVII в. боролись две теории, чтобы установить свойства света: теория эмиссии и теория волн. В середине XIX в. считали, что спор решён в пользу волновой теории. Новая механика, вытекающая из теории относительности, нарушила этот вывод и позволила квантовой теории поставить вопрос диалектически»[244].

Наука в наше время привела к такой же диалектической постановке и вопроса о природе вещества — электронов, протонов и других частиц.

В 1924 г. была выдвинута гипотеза (де Бройля) о том, что не только свет, но и вещество имеет двойственную, противоречивую природу — волновую и корпускулярную. Вскоре эта гипотеза была подтверждена на опыте. Оказалось, что движение электронов и других частиц также даёт явления интерференции и дифракции, что, следовательно, всякая частица вещества обладает волновыми свойствами.

Таким образом, и здесь мы видим пример торжества диалектического понимания природы. Полностью оправдываются слова Ленина о том, что современная физика «рожает диалектический материализм»[245]. В этой связи интересно привести высказывания самих естествоиспытателей.

Академик С. Вавилов, обобщая новые достижения физики, нарисовал яркую картину неудержимого проникновения диалектики в науку о материи:

«Жёсткая антитеза старой физики: прерывное и непрерывное, атомы и эфир, корпускулы и волны вдруг предстали пред физиками в неоспоримом единстве. Энергия и импульс световых волн сконцентрировались в дискретных световых атомах-фотонах, в то время как движение атомов и электронов определилось законами волн, со всеми их сложностями, дифракцией и интерференцией. Всякая волна, световая, звуковая, упругая, получила своё отображение в частице, и обратно.

Вековечное противоположение вещества и света рухнуло с не меньшей несомненностью. Свет в известных условиях оказался превращающимся в вещество, раскрывая свою диалектическую, противоречивую сущность в вещественной паре отрицательного электрона и положительного позитрона.

Интерпретация явлений в атомном ядре и около него потребовала диалектического партнёра к таким, казалось бы, твердыням унитаризма, как ньютонова масса и майерова энергия...

Слово «диалектика» под подавляющим впечатлением перечисленных явлений, законов, понятий срывается теперь с языка у физиков, даже незнакомых или чуждых и даже враждебных диалектическому материализму»[246].

В этом же духе высказывается и П. Ланжевен: «Следует признать, — говорит он, — что я хорошо понял историю физики только с того момента, когда познакомился с основными идеями диалектического материализма»[247].

Если в некоторых науках о природе только сейчас, на наших глазах, происходит процесс перехода на позиции материалистической диалектики, то в области исследования общественных отношений марксистская наука давно принесла победу диалектике. Марксизм давно доказал, что всякое классовое общество представляет собой внутренне противоречивый организм. Рабовладельческое общество основано на противоположности класса рабовладельцев и класса рабов, феодальное — на противоположности класса феодалов и крестьянства, капиталистическое — на противоположности буржуазии и пролетариата. Социалистическое общество знает свои особые противоречия, в корне отличные от противоречий антагонистического общества.

Таким образом, науки о природе, так же, как и марксистская наука об обществе, показывают справедливость положения диалектики о том, что всякая вещь, всякое явление есть единство противоположностей.

Но противоположные стороны, присущие предметам и явлениям природы и общества, не просто сосуществуют рядом, а находятся между собой в состоянии борьбы.

Ленин вслед за словами о том, что предметы являются единством противоположностей, пишет:

«борьба respective развёртывание этих противоположностей, противоречивость стремлений etc.»[248].

Товарищ Сталин говорит, что «борьба между старым и новым, между отмирающим и нарождающимся, между отживающим и развивающимся, составляет внутреннее содержание процесса развития...»[249].

В явлениях и процессах одна противоположность выражает старое, прошлое, отмирающее, отживающее, другая — новое, будущее, нарождающееся, развивающееся. Одна противоположность — начало консервативное, другая — начало революционное, одна стремится сохранить существующее, другая — разрушить или изменить его.

Понятно поэтому, что противоположности находятся в состоянии борьбы. И именно борьба противоположностей есть глубочайший источник развития. «Развитие, — говорит Ленин, — есть «борьба» противоположностей»[250].

Следующие примеры покажут всё значение борьбы противоположностей как источника, стимула, мотива развития.

В «Диалектике природы» Энгельс пишет о процессе развития органического мира: «...теория развития показывает, как, начиная с простой клетки, каждый шаг вперёд до наисложнейшего растения, с одной стороны, и до человека — с другой, совершается через постоянную борьбу наследственности и приспособления»[251].

Наследственность и изменчивость и есть те две противоположности, борьба которых служит причиной, источником развития, изменения органических форм, движения от низших форм к высшим. Одна из этих противоположностей — наследственность, есть начало консервативное, стремящееся удержать существующее; другая противоположность — приспособление органических форм к окружающим условиям, изменчивость, есть начало революционное, выступающее против уже сложившегося, «борющееся» со старой наследственностью, изменяющее её прививающее ей новые признаки. Без такой борьбы не могло бы быть изменения, развития органических форм. Из этой борьбы возникают новые свойства, признаки растений или животных, которые, передаваясь по наследству, закрепляются.

В природе этот процесс борьбы противоположностей совершается стихийно. Но человек, сознательно управляющий жизнью растений или животных, создаёт искусственные условия, которые приводят к тем же результатам.

Работы наших советских учёных (Мичурин, Лысенко и др.) дают огромный и интереснейший материал для понимания этого закона развития в применении к живой природе.

Управляя законом развития органических форм путём «борьбы противоположностей», мичуринцы сознательно вызывают и направляют эту борьбу в выгодную для нужд сельского хозяйства сторону. Так, например, задавшись целью превратить яровую пшеницу в озимую, они ставят её в необычные условия существования (пониженная температура). Старая наследственность, концентрировавшая в себе в ряде предшествующих поколений иные внешние условия — повышенную температуру при посеве и произрастании, — вступает в конфликт, борьбу с новыми условиями. Новое поколение получится с «расшатанной» противоречивой наследственностью, которая делает организм податливым к влиянию внешних условий. Борьба между наследственностью и изменчивостью под решающим воздействием определённых внешних условий будет через несколько поколений иметь своим результатом исчезновение старого и возникновение нового, превращение яровой пшеницы в озимую.

Не менее ярким подтверждением диалектической теории развития путём борьбы противоположностей служит великое учение И. П. Павлова о высшей нервной деятельности.

Историческая заслуга Павлова состоит в том, что он раскрыл законы самой сложной и трудной для изучения области развития живой природы — законы высшей нервной деятельности. Павлов нанёс смертельный удар идеалистическим теориям, объясняющим психическую деятельность нематериальными причинами. Учение Павлова неопровержимо доказало, что психическая деятельность является результатом воздействия объективного мира на нервную систему, на органы чувств животных и человека, что вне этого воздействия невозможна никакая психическая деятельность. Тем самым учение Павлова подвело несокрушимый естественно-научный фундамент под марксистско-ленинскую теорию отражения.

Теория условных рефлексов Павлова внесла огромный вклад в учение дарвинизма о развитии органического мира, показала значение факта установления временных связей между организмами и внешней средой для приспособления животных к окружающим их условиям.

Вместе с тем картина нервной деятельности, которую рисует Павлов, исключительно диалектична. Его физиологические исследования дают яркий пример диалектики, возникающей под давлением самих фактов и явлений природы.

Высшую нервную деятельность животных Павлов рассматривает как сложный и беспрерывный процесс развития и изменения. Установив, что организм существует среди окружающей природы только «благодаря определённым реакциям животной системы на падающие на неё извне раздражения», Павлов показывает, что так как внешняя среда чрезвычайно разнообразна и находится в состоянии развития, то и нервной деятельности присуща чрезвычайная подвижность и изменчивость, иначе животные не смогут правильно отражать колебание среды и, следовательно, биологически к ней приспособиться. Деятельность нервной системы — это беспрерывная смена рефлексов, рождение, возбуждение одних, угасание, затухание других. Здесь нет ничего раз навсегда данного, неизменного, всё имеет характер текучести, изменчивости.

Но примечательно в учении Павлова не только то, что оно раскрывает высшую нервную деятельность как явление, в котором всё развивается и изменяется, но и то, что в основе этого развития, по Павлову, лежат внутренние противоречия и борьба этих противоречий есть двигательная сила психической деятельности. Уже само возникновение новых условных рефлексов происходит в борьбе со старыми условными рефлексами, которые в данный момент излишни, мешают верному отражению среды; «...так как условные рефлексы, — пишет Павлов, — имеют своим местом высший отдел нервной системы, где постоянно сталкиваются бесчисленные влияния внешнего мира, то понятно, что между разнообразными условными рефлексами идёт беспрерывная борьба или выбор в каждый данный момент»[252].

Высшая нервная деятельность, как показал Павлов, представляет единство таких противоположных процессов, как раздражение и торможение, как иррадиирование (распространение процесса раздражения или торможения по коре больших полушарий головного мозга) и концентрирование (сосредоточение нервного процесса в каком-либо одном пункте коры). Павлов даже проводил аналогию между раздражением и торможением, с одной стороны, и положительным и отрицательным электричеством — с другой.

«Нервная деятельность вообще состоит из явлений раздражения и торможения, — говорит Павлов. — Это есть как бы две половины одной нервной деятельности. Может быть, не будет особенным проступком, если для пояснения позволю себе сказать, что это что-то вроде положительного и отрицательного электричества»[253].

И, подобно тому как атом состоит из противоположностей — положительного заряда электричества и отрицательного, — подобно этому, и нормальная психическая деятельность представляет сочетание и борьбу таких противоположных процессов, как раздражение и торможение.

В каждый данный момент в коре головного мозга под влиянием разнообразных условий происходит возбуждение одних процессов и торможение других.

«Образование условного рефлекса, — пишет Павлов, — основано на раздражительном процессе, но этим дело не ограничивается. Для получения правильного отношения организма к внешнему миру необходимо не только образование временных связей, но и постоянное и быстрое корригирование этих связей, когда эти временные связи при определённых условиях не оправдываются действительностью, т. е. их отмена. И эта отмена временных связей осуществляется при помощи торможения»[254].

Таким образом, сочетание, единство того и другого процессов, «борьба» между ними в интересах правильной реакции на внешние или внутренние раздражения — вот что лежит в основе нервной деятельности.

Павлов, далее, установил, что раздражение и торможение обладают способностью иррадиировать и концентрироваться. Процессы иррадиирования и концентрирования лежат в основе аналитической и синтетической деятельности животных, деятельности, которая позволяет им биологически приспосабливаться к окружающей их среде.

Когда, например, у животного вырабатывается условный рефлекс на какой-нибудь тон, скажем, в 1000 колебаний в секунду, то возбуждение, вызванное этим, иррадиирует, и животное будет реагировать и на соседние тона — в 900 или 1010 колебаний. Но если в дальнейшем эти соседние тона не подкреплять подкармливанием животного, то они со временем перестанут действовать, действительным останется лишь тот тон, на который выработан условный рефлекс. Происходит, иначе говоря, концентрирование возбуждения с помощью процесса торможения. Процесс иррадиирования сталкивается с процессом концентрирования, и борьба между ними завершается определённым «балансом», который позволяет животному правильно ориентироваться в действительности.

Здесь мы опять-таки имеем яркий пример единства и борьбы противоположностей — пример, прекрасно подтверждающий всеобщее, всеобъемлющее значение законов диалектики, в данном случае — закона единства и борьбы противоположностей.

Сам Павлов говорит о единстве и борьбе этих противоположных процессов, выражаемых законом иррадиирования и законом концентрирования.

«Ясно, — заявляет он. — что эти законы по существу противоположны: в первом случае мы имеем дело с разливом раздражения, а в другом — с сосредоточением его в отдельном пункте»[255].

О борьбе между ними он говорит:

«Таким образом приходится представлять себе некоторую борьбу между двумя противоположными процессами, кончающуюся в норме известным равновесием между ними, известным балансом»[256].

«На этом, — говорит он в другом месте. — основывается высшая жизненная ориентировка... Надо быть проникнутым мыслью, что эти два противоположных процесса одинаково важны, одинаково существенны в нервной деятельности»[257].

Приведённые примеры достаточно красноречиво показывают истинность тезиса марксистской диалектики о борьбе противоположностей как двигательной силе развития в природе, в данном случае — в живой природе.

Ещё ярче и обнажённей, чем в природе, происходит борьба между старым и новым, отживающим и нарождающимся в человеческом обществе. Ярче и обнажённей потому что здесь действуют классы, сознающие свою враждебную противоположность (речь идёт об антагонистическом обществе) и сознательно выступающие друг против друга. В дальнейшем вопрос о проявлении закона развития путём борьбы противоположностей в обществе будет рассмотрен специально.

Таким образом, источником, двигательной силой развития является борьба противоположностей — борьба между старым и новым, отживающим и развивающимся. При этом борьбу противоположных сторон и тенденций не следует брать статично, как нечто одноактное. На деле — это целый процесс, процесс исторического «развёртывания» (Ленин) противоположностей, «раскрытия противоречий» (Сталин). Развитие от низшего к высшему нельзя рассматривать как процесс примирения противоречий. Противоречия в действительности не примиряются, а преодолеваются путём борьбы. Поэтому развитие идёт путём «раскрытия противоречий», «развёртывания противоположностей», т. е. углубления, обострения их, что имеет своим закономерным результатом переход от старого к новому, отмирание старого и возникновение нового.

Такое понимание развития противоречий кладёт резкую грань между материалистической диалектикой Маркса и идеалистической диалектикой Гегеля. Ещё в одной из своих ранних работ, выступая против гегелевского стремления примирить, нейтрализовать противоречия, Маркс писал, что «резкость действительных противоположностей считается чем-то вредным или что считают нужным по возможности помешать превращению этих противоположностей в крайности, между тем как это превращение означает не что иное, как, с одной стороны, их самопознание, так, с другой стороны — их воодушевление к решительной взаимной борьбе...»[258].

В «Капитале» Маркс писал: «...развитие противоречий известной исторической формы производства есть единственный исторический путь её разложения и образования новой»[259].

Конечно, процесс раскрытия, развёртывания противоречий протекает по-разному в разных исторических условиях, в разных предметах и явлениях. Как будет показано дальше, существуют различные типы противоречий, и поэтому характер и формы разрешения, преодоления неодинаковых по своей природе противоречий также неодинаков. Так, например, совершенно разную природу, а следовательно, и формы преодоления, имеют противоречия в условиях капитализма и в условиях социализма. Однако при всех условиях развитие совершается не посредством примирения, нейтрализации противоречий, а посредством борьбы, хотя борьба эта и имеет разные формы.

В противовес метафизическим теориям замазывания и примирения противоречий революционное существо марксистской диалектики заключается в признании борьбы противоположностей источником развития.

Из того факта, что развитие совершается путём раскрытия, развёртывания противоречий, завершающихся уничтожением старого и возникновением нового, следует важный вывод: всякое единство противоположностей относительно, временно, преходяще; борьба же противоположностей абсолютна. Это и понятно. Если бы единство было абсолютно, тогда предметы и явления оставались бы совершенно неизменными.

Но именно так подходят к развитию метафизики, апологеты отживающего, отмирающего: они абсолютизируют единство и игнорируют главное — борьбу противоположностей. Об одном из таких защитников капитализма — Д. Милле — Маркс писал: «Где экономическое отношение, — следовательно также категории, которые его выражают, — содержит противоположности, представляет противоречие и именно единство противоречий, он подчёркивает момент единства противоположностей и отрицает противоположности»[260].

Понятно поэтому, какое важное значение имеет положение диалектики об абсолютности борьбы и относительности единства противоположностей. Борьба противоположностей — это тот вечный огонь Гераклита, который уничтожает, снимает, отрицает отмирающее и отживающее для того, чтобы дать место новому, развивающемуся и нарождающемуся.

Борьба противоположностей завершается преодолением противоречий, переходом от старого к новому. Ленин и Сталин придают важное значение моменту перехода от старого к новому, особенно вопросу о том, в каких формах должен совершиться этот переход.

В «Философских тетрадях» Ленин пишет: «не только единство противоположностей, но переходы каждого определения, качества, черты, стороны, свойства в каждое другое...»[261].

Необходимость перехода от старого к новому в процессе диалектического развития совершенно ясна. Если всё развивается, изменяется, то естественно, что результатом изменения будет переход одного в другое, старого состояния в новое. Без такого перехода невозможно было бы развитие, возникновение нового. Но трудность рассматриваемого вопроса не в том, чтобы понять неизбежность и необходимость переходов от старого к новому. Значительно труднее применение этого требования диалектики к живой жизни, где переходы каждого «качества, черты, стороны, свойства в каждое другое...» (Ленин) чрезвычайно сложны и многообразны.

В связи с этим марксистская диалектика выдвигает требование: при анализе явлений недостаточно констатировать необходимость перехода; самое важное — это отыскать в соответствии с своеобразием исторических условий конкретные формы, конкретные пути перехода одного в другое. Особенно острым становится это требование в моменты коренной ломки социальных отношений, в моменты революций, крушения старых общественных отношений и рождения новых. В такие моменты сама жизнь требует умения выбрать из многих возможностей и форм перехода единственную, которая приведёт к победе новые прогрессивные силы истории.

Ленин зло издевался над теми лжемарксистами, которые ограничивались общими рассуждениями о «борьбе противоположностей». Великий мастер диалектики требовал не общих рассуждений об этой борьбе, а конкретного анализа форм превращения капитализма в его противоположность; «...люди, — писал Ленин, — привыкли абстрактно противополагать капитализм социализму, а между тем и другим глубокомысленно ставили слово: «скачок»...»[262].

Большевистской партии пришлось практически решать вопрос о конкретных формах перехода к социализму, когда Советская страна, отстояв свою независимость в гражданской войне, приступила к строительству социалистического общества. Ленин указывал, что трудность тогда заключалась в