Психологические аспекты терроризма в виртуальном подходе

 

Хотя холодная война закончилась, ее место заняла другая, виртуальная война с «международным терроризмом». В этой части исследования рассматриваются: различные виды террора и терроризма; и различные мотивации, приводящая человека к тому, чтобы прибегнув к террористическим средствам стать террористом заказчиком, так и террористом исполнителем.

Почему человек становится террористом? Люди, вступающие в ряды террористов. – это выходцы из разных социальных слоев и жизненных сфер. Что движет человеком, который становится членом террористической организации? Реализации каких личных интересов он этим добивается? Или точнее каковы законы существования реальности сознания в собях исполнителя террора? Для реконструкции реальности исполнителей террористических актов, «изнутри» воспользуемся средствами психологии. В данном случае они применимы и эффективны, так как имеют дело с современниками, которых можно наблюдать и даже экспериментировать.

Существует определенный набор личностных черт, которыми должны обладать террористы, в особенности исполнители террористических актов. Есть основания полагать, что эти черты во многом сходны с теми, которые отличают приверженцев религиозных культов. Серьезные изменения личности, связанные с принадлежностью человека к какому либо культу и принятием его нормативной системы, сходны с террористическими. Сходные изменения немецкие ученые (Байер Кетль и др.) находят у солдат и квалифицируют как, «скачок». Резкие изменения, «скачок», происходят и при вступлении в террористическую организацию, поскольку человек отказывается от принадлежности к определенной социальной группе, порывает с обществом и принужден вести подпольное существование. В виртуальной психологии подобный феномен определяется как «интерактивность, которая возникает при попадании человека в новую виртуальность. Момент перехода не рефлексируется, человек либо «здесь» либо уже «там». При попадании человека «туда» мир резко меняется, в зависимости от того куда он попал. Соответственно картина мира и логика его поступков определяется внутренними законами существования текущее виртуальной реальности. Если она – террористическа,я то и человек поступает как террорист. Если же эта реальность террористической организации девиртуализуется в соби его нового члена, то возможностей выйти из нее у этого человека уже не много.

Психологи считают, что в террористических организациях обычно велик процент агрессивных параноиков. Их члены склонны к экстернализации, к возложению ответственности за неудачи на обстоятельства и поиску внешних факторов для объяснения собственной неадекватности. Это полностью согласуется с выводами монографии Эрика Хоффера «Правоверный», в которой показано, что для большинства религиозных культов характерен образ общего врага, которого можно обвинить во всех внутренних проблемах религиозной организации. Таким врагом может быть Сатана, правительство, другие конфессии. Человек испытывает потребность причислять одних людей к своим союзникам, других к врагам, и эта потребность – результат усилий по защите чувства само идентичности. Не удивительно, что исламские террористы поддерживают боевой дух бойцов, указывая на угрозу со стороны «Порождения Сатаны» – Соединенных Штатов. В этой связи Джон Мак развивает понятие «эгоизма преследователя жертвы». Это понятие обозначает отсутствие сострадания преследователя к своей жертве, даже если ее страдания намного превышают тот уровень страданий, какой испытывает сам преследователь или связанные с ним люди. В эгоизме преследователя, возможно, кроется объяснение того, почему ужасные акты террористов могут совершаться столь хладнокровно, предумышленно и расчетливо. При всем различии террористических группировок всех их объединяет слепая преданность членов организации ее задачам и идеалам. Можно подумать, что эти цели и идеалы мотивируют людей к вступлению в организацию. Но это оказывается совсем не обязательно. Цели и идеалы служат рациональному объяснению принадлежности к террористам. Настоящая причина – сильная потребность во включенности, принадлежности группе и усилении чувства само идентичности. Обычно членами террористических организаций становятся выходцы из неполных семей, люди, которые по тем или иным причинам испытывали трудности в рамках существующих общественных структур, потеряли или вообще не имели работу. Чувство отчуждения, возникающее в подобных ситуациях, заставляет человека присоединиться к группе, которая кажется ему столь же антисоциальной, как и он сам. Общей чертой террористов является, таким образом, сильная потребность во включенности в группу подобных людей, связанная с проблемами само идентичности. Понятно, что террористом не становятся сразу. Прежде чем стать террористом, человек проходит через апатию и другие формы социальной дезадаптации. Попытка смоделировать процесс становления террориста осуществлена Э. Шоу. Признавая ограничения и недостатки своей модели, автор тем не менее четко обозначает 4 фактора, которые приводят человека к терроризму. Такими факторами являются: 1) Ранняя социализация; 2) Нарцистические нарушения; 3) Конфликтные ситуации, особенно конфронтация с полицией; 4) Личные связи с членами террористических организаций;

Террористы – исполнители террористических акций, как правило, не считают себя людьми ни больными, ни неадекватными. Как правило, они находятся в такой специфической реальности, в которой как отсутствует выход с одной стороны, и существует один лишь способ поведения, реакции на окружающую обстановку – террористические действия, которые им как правило представляются вынужденными в условиях войны. Поведение террористов определяются их картиной мира – реальностью терроризма.

Э. Шоу приходит к выводу, что террористами становятся выходцы из групп риска, которые с детства испытывали проблемы с самооценкой. Идентификация с террористической группой обеспечивает таким людям социальную роль, хотя и негативную. Порвать с группой для террориста почти невозможно – это равносильно психологическому самоубийству. Представления террориста могут быть уподоблены представлениям некоторых женщин, поддерживающих неудачный брак из соображения, что это лучше, чем быть незамужней. Для террориста покинуть организацию значит потерять самоидентичность. Террорист часто имеет столь низкую самооценку, что для него отказаться от заново обретенной самоидентификации практически невозможно. Эти вовсе не авторитарные люди становятся, таким образом, членами жестко авторитарных групп. Включаясь в такую группу, они обретают защиту от страха перед авторитаризмом. При этом любое нападение на группу воспринимается ими как нападение на себя лично. Реальности сознания в этом случае находятся в полной синомии с реальностями группы, соответственно различия человеком не видятся и не рефликсируются. Соответственно любая акция извне значительно увеличивает групповую сплоченность. Об этом необходимо помнить, оценивая деятельность террористических организаций. По мере того как террорист проникается идеологией своей организации, он усваивает абсолютистскую риторику. Мир для него распадается на своих и врагов, черное и белое, правильное и неправильное – никаких оттенков, неясности, сомнений. Подобная логика побуждает террористов к нанесению ударов по обществу и врагу, кто бы им ни считался. Врага определяют лидеры организации. Они намечают мишени, а также методы нападения, которые следует использовать. Экспорт терроризма по всему миру продолжается.

Наиболее важным вопросом для объективного понимания содержания реальности личности террориста является вопрос о том, ради чего и почему террорист занимается террором – вопрос о его внутренней мотивации. Обобщенный ответ на этот вопрос носит образный характер.

По мнению В. Пирожкова, «в какие бы одежды ни рядились террористы, какие бы цели ни преследовали, за всем этим стоит стремление испытать власть над людьми. Не случайно говорят: власть – всегда всласть» (587, с.40.).

Г. Ньюман выделил три основных мотива террористической деятельности. Во-первых, мотив культурологический – по логике террористов, общество надо время от времени будоражить, лучше всего с помощью крови. Во-вторых, мотив рациональный – террор, объясняясь ими как инструмент политической деятельности. В-третьих, мотив идеологический – террор выступает как орудие регуляции социальных процессов. Однако Ньюман подчеркивал, что теория и практика терроризма резко расходятся между собой. Теоретически терроризм «равняет», а в социальной практике противопоставляет людей и группы друг другу, ставя между ними стену страха. На уровне личности терроризм как орудие поиска идентичности превращается в орудие ее ломки.

В самом общем виде мотивы участия в терроре делятся на два блока: корыстные и бескорыстные. С корыстными мотивами, в общем, все достаточно понятно: террор – действительно, определенная работа; как и всякая работа, она стоит денег и может являться способом добычи средств для существования или для продолжения террористической деятельности (хотя в последнем случае она приобретает смешанный характер).

С корыстными мотивами все относительно просто и достаточно понятно. Человека обучают некоторым навыкам, дают аванс и обещают заплатить определенные деньги после того, как он выполнит полученное задание. Желая заработать деньги, он идет и выполняет это задание: взрывает здание, угоняет самолет, убивает политического лидера или производит взрыв в местах массового скопления населения. При такой мотивации, обычно отличающей так называемых профессиональных террористов («профессиональный» – не значит «опытный»; это, прежде всего, означает получение денег за производимую работу), они, в сущности, мало чем отличаются просто от профессиональных киллеров – обыкновенных наемных убийц.

Однако, как правило, сами террористы не соглашаются с этим. Впрочем, с этим редко соглашаются и самые обычные убийцы – даже они создают для себя и окружающих различные конструкции, придумывают разнообразные мотивировки для оправдания своих действий. Так, например, наиболее распространенная из них – идеология волка, считавшего себя «санитаром леса». Или, в научно оформленном виде, давно введенное Р. Мертоном представление о преступнике как «социальном критике общества», то есть органично присущей любому обществу его же собственной части, вскрывающей его недостатки и пользующейся ими.

Необходимо различать «платный» терроризм в чистом, сугубо корыстном виде, и терроризм, направленный на овладение деньгами. Реальности террора в этих двух группах, как правило, не совпадают. В первом случае эта просто сфера преступно профессиональной деятельности близкой к криминалу, то во втором – идеологический, о котором мы говорили выше. Особенно это касается тех случаев, когда деньги идут на то, что сами террористы считают идеологически оправданным, «святым делом» – например, на развитие своих организаций. Исторический опыт показывает: даже такие известные во всем мире террористы, специализировавшиеся на так называемых «эксах» (крупных денежных сумм), как Камо (Тер-Петросян) или Б. Савинков, попадая в руки правоохранительных органов, никогда не судились в качестве уголовных преступников. Значит, даже противники признавали отличие террористов от обычных уголовных преступлений.

Для всех террористов, причем особенно для тех, кто занимается этой «работой» из корыстных мотивов, важным является вопрос о том, как он сам объясняет свои действия не кому-то, а прежде всего самому себе. Убийство человека для подавляющего большинства людей всегда остается нравственным преступлением, которое требуется объяснить другим людям. Как известно, потребность в понимании – одна из глубинных потребностей человека, делающая его социальным существом. Однако мотивировки, даже искренние, носят все-таки во многом привносимый, внешний характер по отношению к террористу. Мотивы есть содержание реальности терроризма. Анализ реальных субъективных мотивов, которыми, по их собственным словам, руководствовались люди, хотя бы однажды участвовавшие в террористическом акте, позволяет выделить следующие основные группы таких мотивов. Хотя, разумеется, такое выделение носит достаточно условный характер (в реальной жизни люди, в том числе и террористы, руководствуются сложными мотивационными комплексами, включающими несколько мотивов и хотя бы по минимуму одну мотивировку), расположим их по частоте встречаемости в самоотчетах террористов.

Во-первых, это меркантильные мотивы. Террор, как и любая сфера человеческой деятельности, представляет собой на определенном уровне оплачиваемый труд. Соответственно, для определенного числа людей занятие террором – просто способ заработать. И таких людей в современном мире немало.

Во-вторых, идеологические мотивы. Это более устойчивые мотивы, основанные на совпадении собственных ценностей человека, его идейных позиций с идеологическими ценностями группы, организации, политической партии или любой иной идейно-политической силы. Такой мотив возникает как результат вступления человека в некоторую общность или же, возникнув, сам ведет человека в ту общность, которая соответствует имеющейся у него мотивации. В таких случаях террор становится для него не просто средством реализации некоторой идеи, а еще и своего рода «заданием», «поручением», «миссией» со стороны данной общности. Множество существующих идеологических мотивов подразделяется на мотивы идейно-политические, чисто политические, религиозные, социальные, и т. д.

В-третьих, мотивы преобразования, активного изменения мира. Это очень сильные мотивы, связанные с пониманием несовершенства и несправедливости существующего мира и настойчивым стремлением улучшить, преобразовать его. Как правило, мотивы такого рода в той или иной степени присущи, прежде всего, людям, профессионально занимающимся террором. Для них террор и есть и инструмент, и цель преобразования мира.

В-четвертых, мотив своей власти над людьми. Это один из наиболее древних, самых глубинных мотивов. Чем бы он ни прикрывался, какие бы иные мотивы или, тем более, мотивировки он ни приводил, данный мотив в той или иной степени всегда имеет место. Хотя, разумеется, далеко не всякий террорист признается в наличии такого мотива. Тем не менее, через насилие террорист утверждает себя и свою личность, обретая власть над людьми. Вселяя страх, он усиливает эту власть.

В-пятых, мотив интереса и привлекательности террора как сферы деятельности. Для определенного числа, особенно из числа лиц обеспеченных и достаточно образованных, террор бывает интересен просто как новая, необычная сфера занятий. Их занимают связанный с террором риск, разработка планов, всевозможные детали подготовки к террористическому акту, нюансы его осуществления. Соответственно, такие люди и избирают террор в качестве сферы приложения своих сил.

В-шестых, «товарищеские» мотивы эмоциональной привязанности в разнообразных вариантах – от мотива мести за вред, нанесенный товарищам по борьбе, единоверцам, соплеменникам, родственникам, соратникам по политической деятельности и так далее, до мотивов традиционного участия в терроре потому, что им занимался кто-то из друзей, родственников, соплеменников или единоверцев. Тогда в террор идут, что называется, «за компанию». Руководствующиеся такими мотивами люди занимаются террором, совсем не вдумываясь в то, зачем и почему они это делают.

В-седьмых, мотив самореализации. Это – парадоксальный мотив. С одной стороны, самореализация – удел сильных духом людей, наиболее полное осуществление личности, ее полная самоотдача, растворение человека в террористическом акте, вплоть до самопожертвования. Однако, с другой стороны, такая самореализация – признание ограниченности возможностей и констатация несостоятельности человека, не находящего иных способов воздействия на мир, кроме насилия.

Логика террористов обычно носит странный для не террористов характер. Во-первых, она очень эмоциональна: подчас эмоции в ней занимают большее место, чем логика как таковая. Во-вторых, это искаженная логика с точки зрения чисто формального «внешнего» анализа: из посылок не всегда следуют адекватные выводы. В-третьих, это явно моноидеическая логика: в ней все подчинено террору. Через изучение логики террориста возможно изучить внутренний не явный смысл реальности что в свою очередь позволит реконструировать внутренние законы существования реальности террора и терроризма.

Как правило, логика террориста – это логика верующего человека. Он верит в идею, которой служит, верит в саму идею служения, верит, наконец, в свою высочайшую миссию. И здесь ему не нужны рациональные доказательства и сложные конструкции. Он верит во все это просто потому, что он верит. Он верующий человек, и этим сказано многое. Вера в свое высокое предназначение, особую миссию. С позиции реальности «изнутри» реальности террора иное просто не возможно в принципе, такого не позволяет специфическая внутренняя логика террора.

Об «искаженной» логике террористов свидетельствует еще один интересный факт: они практически не могут работать в режиме диалога. Это подтверждается на бытовом уровне – так, по наблюдениям, террористы способны либо выслушивать того, кого они считают для себя авторитетным, либо, напротив, способны на произнесение длительных собственных монологов. Это свидетельствует об «авторитарности» и вместе с тем «ригидности» мышления. Подобные характеристики подтверждаются и на уровне политического мышления. Так, например, известно, что почти повсеместно почти любые предложения компромиссов, готовность властей пойти на уступки вызывают у террористов «неадекватную», «искаженную» реакцию. В подавляющем большинстве случаев они жестко и категорично отвергаются. Многое выше взято в кавычки, так как в моноонтичной парадигме логик поведения множество, но актуально для человека существует только одна, внутренняя логика одной реальности, в которой он находится. Следовательно, поведение людей находящихся в другой реальности в частности террористов понятно лишь частично ввиду ограничений моноонтичной парадигмы. В результате, многие оценки, применяемые к террористам, в условиях недопонимания не вполне корректны и адекватны. Если попробовать посмотреть на мир глазами террориста, в его логике, многое нормальное и естественное станет чуждым, отторгаемым и не естественным.

Понятно, что логика, в той или иной степени. – это всегда отражение мышления. У террористов оно, как правило, внешне противоречиво. С одной стороны, оно бывает излишне конкретным – особенно для террористов, захваченных меркантильной мотивацией. С другой стороны, оно бывает и чересчур абстрактным – прежде всего, у «идейных» террористов. Однако, в обоих этих случаях оно является моноидеическим мышлением. О чем бы террорист ни думал, он все связывает со своей основной деятельностью. Это может происходить совершенно конкретно – террорист думает о любом предмете, насколько он может пригодиться для террористического акта: как орудие нападения или, напротив, предмет обороны. Террорист думает о любом человеке в связи с тем же самым террористическим актом – либо как о своем стороннике, либо как о потенциальной жертве, либо как о своем противнике. Но то же самое может проявляться и совершенно абстрактно: террорист всегда готов рассуждать о тех идеях, ради которых и во имя которых он идет на это.

Но, вместе с тем, разве мы не видим мир с точки зрения логики нашего основного вида деятельности, разве мы не готовы обсуждать наши ценности и идей? Чем мы руководствуемся, когда живем и действуем?

Приведем несколько примеров. Так, в логике террориста внешне парадоксально и вроде бы совершенно алогично связываются действительно противоположные вещи: свобода и насилие. И тогда насильственный террор оказывается лучшим средством достижения свободы: «Боевая организация в своем большинстве стояла на той точке зрения, что единственная гарантия приобретенных свобод заключается в реальной силе. Такой силой могло явиться активное воздействие посредством террора. С этой точки зрения, террор не только не должен был быть прекращен, но, наоборот, пользуясь благоприятным моментом, необходимо было его усилить и предоставить в распоряжение боевой организации возможно больше людей и средств... единственной гарантией завоеванных прав является реальная сила революции, т. е. сила организованных масс и сила террора» (610, с.153.).

Логика террориста кажется либо изощренной, либо до крайности прямолинейной. Но в любом случае, она всегда кажется искаженной. Только что мы привели пример изощренной логики. Приведем и противоположный пример. Б. Савинков так размышлял об одном из своих героев: «Для него нет загадок. Мир, как азбука, прост. На одной стороне рабы, на другой – владыки. Рабы восстают на владык. Хорошо, когда убивает раб. Дурно, когда убивают раба. Будет день, рабы победят. Тогда рай и благовест на земле: все равны, все сыты и все свободны. Отлично» (611, с.153.).

Считается, что логика террористов часто носит предельно неконкретный, символический характер. Очевидно, что взрывы небоскребов Всемирного торгового центра в Нью-Йорке в сентябре 2001 года были взрывами-символами, и взрывами символов мирового господства США. Однако террор как вполне символические действия проявлялся давно. После осени 2001 года многие американские эксперты утверждали, что следующим объектом террористического акта должна стать Статуя Свободы. Это следовало из уже известных фактов.

Исходя из этого, многие полагают, что терроризм не столько аморфное выражение социальных перегрузок, сколько форма негодования, вызываемая крушением надежд и планов людей; он направлен против источников их неудач и служит средством достижения определенных целей. И далеко не последней его задачей является символическое выражение людьми своих намерений. Последнее как раз и говорит об очевидном символизме террористической логики. Понятно, что, убивая царя, российские народовольцы символически как бы «убивали» весь монархический строй. Убивая же видных приближенных царя, эсеровские террористы расправлялись с политической системой. Вполне разумно и логично с точки зрения террористической реальности – логики.

Среди террористов встречаются два крайних варианта. Один, более редкий. – совершенно безэмоциональный. Это люди с абсолютным хладнокровием, абсолютно не подвластные эмоциям или умеющие их полностью контролировать. Таким выглядел, например, Б.Савинков.

Другой, все-таки значительно более часто встречающийся среди террористов тип отличается противоположностью. Для таких террористов характерна очень богатая внутренняя эмоциональная жизнь. При всей внешней сдержанности, подчеркнутой рациональности, строгости, внутри террориста бурная эмоциональная жизнь. И чем сильнее ограничения, которые накладывает на участника террористическая деятельность, тем сильнее скрытые, подавляемые эмоции террориста. Хладнокровие террориста, его «стальные нервы» – результат жестко подавляющего эмоции влияния рациональных компонентов сознания. Такое подавление не может быть постоянным. В литературных описаниях мы постоянно встречаем описания сильнейших эмоций, которые охватывают террориста, например, сразу после успешного осуществления террористического акта. Они могут безумно радоваться, поздравляя друг друга, или, напротив, плакать и страдать. Эмоция – естьвнутренний ресурс любой реальности. Эмоциональность положительная или отрицательная необходима для продвижения реальности террора в собь людей, необходима для борьбы реальностей. Реальность террора в актуально – виртуальном состоянии приобретает для исполнителя либо гратуальный, либо ингратуальный характер. Могут оставаться и в состоянии консуетала. В этом случае террорист – безэмоционален.

Жизнь террориста проходит в постоянных эмоциональных переживаниях. Он живет в эмоциях страха, опасаясь попасть в руки противников. Одновременно он живет в эмоциях гнева и презрения к своим противникам и воодушевления от предвосхищения того вреда, который собирается им нанести. Естественно, что такие противоречивые эмоции часто сталкиваются между собой, приводя к внутренним эмоциональным конфликтам. Такие конфликты и предопределяют то тяжелое состояние хронического эмоционального стресса, в котором находится террорист. Для хронического стресса характерны эмоциональная лабильность, легкость почти мгновенного перехода от одного эмоционального состояния к прямо противоположному.

Часто террорист, вынужденный жестко подавлять свои эмоции в рамках террористической деятельности, бывает эмоционально-распущенным в других, например, бытовых вопросах. Хотя в целом эмоциональная сфера находится под контролем, террорист готов снять этот контроль, как только считает это возможным. Тогда чувства вырываются на волю и проявляются бурно.

Однако, важнейшим, наиболее распространенным эмоциональным состоянием террориста является его постоянная настороженность. Феномен настороженности проявляется в постоянной готовности к отражению угрозы нападения, повышенным уровнем бодрствования и концентрацией внимания на малейших изменениях. Внешне заметная постоянная подозрительность террориста проявляется в непрерывном делении всех окружающих на «своих» и «чужих». Подобное деление абсолютно естественно для человека находящегося в состоянии борьбы реальностей.

Всякий раз, готовясь к террористическому акту, террористы ищут ему нравственное оправдание, считают многие исследователи. Мы полагаем, что в большинстве случаев ему этого не нужно, так как, совершая теракт, он находится в состоянии войны, борется с несправедливостью и поступает нравственно. Иногда доходит до совершенных кажущихся «парадоксов», когда верующие христиане прибегают к совершенно иезуитской логике, считая, что, умерщвляя чье-то тело, они тем самым спасают душу своей жертвы. Но они именно так и полагают. Впрочем, такого рода психологические «парадоксы» живы и поныне: исламские террористы верят, что их акции не только спасают их собственные души (подвиг во имя Аллаха), но и помогают душам своих жертв поскорее отправиться в рай. «Аллах простит тебя, если ты исполнишь свой долг и убьешь неверного; в раю Аллах возьмет на себя все твои проблемы». Так, в частности, именно этим объясняли некоторые исламские теологи сущность взрывов жилых домов в Москве в 1999 и небоскребов в Нью-Йорке, повлекших за собой тысячи жертв. Понятно, что для глубоко религиозного террориста-фанатика все просто. Он поступает нравственно. Абсолютно искренне.

Обратной стороной моральных проблем является выраженная практически у всех террористов потребность в понимании, необходимость «выговориться» перед другими людьми. Подобными симптомами характеризуется потребность разделить и укрепить свою реальность с одной стороны и убедить в своей правоте всех остальных.

Однако, следует подчеркнуть еще раз: серьезные моральные проблемы присущи только лишь идейным террористам, причем с достаточно высоким уровнем образования и интеллектуального развития, способным к сознательной рефлексии своей деятельности. Для всех остальных типов террористов значительно более характерно наличие совершенно иной картины мира и логики поведения, прежде всего – дорефлексивных, сравнительно примитивных «синдромов» вместо каких-либо сложных моральных проблем. Приведем в качестве примера современного терроризма слова женщин, осужденных за взрыв вокзала в Пятигорске по заданию чеченского боевика Салмана Радуева. На судебном процессе над Салманом Радуевым в Махачкале осенью 2001 года эти женщины показали, что целью взрыва для его заказчика (С. Радуева) было «посеять панику, а число жертв его не волновало».

Самих исполнителей террористов можно классифицировать по нескольким синдромам:

«Синдром Зомби» – проявляется в постоянной, причем выглядящей не нарочито, а как совершенно естественное, органичное свойство, сверхбоеготовности, широко разлитой враждебности с тотальным образом врага, постоянной устремленности к наиболее сложно организованным боевым действиям. В жизни это – своего рода «синдром бойца», постоянно нуждающегося в самоутверждении и подтверждении своей состоятельности.

Люди с «синдромом Зомби» постоянно живут «на войне» (иногда еще образно их называют «псами войны»). Даже когда нет боевых действий, они всячески избегают ситуаций мира и покоя, ищут и охотно сами создают обстановку боевого конфликта. Оружие – их любимая игрушка, которой они владеют блестяще. Такие люди быстро и легко формируют для себя образ врага. В преследовании врага они неутомимы, беспощадны и холодно-жестоки. В боевой ситуации они чувствуют себя как рыба в воде, как бы совершенно неуязвимыми. Такое самоощущение небезосновательно: боевых потерь среди таких лиц практически никогда не бывает, редкие же все-таки случающиеся потери обычно связаны либо с форс-мажорными обстоятельствами, либо с грубыми нарушениями ими своих собственных правил нахождения в состоянии постоянной сверхбоеготовности.

Прекрасная физическая и боевая подготовка, достижению и поддержанию которой подчинена вся их жизнь, обычно позволяет таким людям практически неограниченно переносить тяготы военного дискомфорта. Более того: они настолько привыкают к таким тяготам, что считают их естественными. Данный пример демонстрирует, как реальность террористической войны начинает полностью доминировать в соби террориста, девиртуализовавшись консуетализировался, является чем-то не рефликсируемым, комфортным и абсолютно естественным. Человек приспосабливается к этой реальности жизни, и не ищет другой.

Соответственно, такая физическая подготовка часто парадоксально сочетается с их беспомощностью в простых житейских ситуациях. В частности, известны трудности «Зомби» в общении с противоположным полом: иногда в этих отношениях у них явно внезапно может быстро развиться заметная регрессия на уровне поведения 10-12-летнего ребенка. Однако их растерянность вместе с проявлениями сверхдоверчивости и сверхоткрытости по отношению к «своим» может столь же внезапно сменяться внешне также немотивированной и заранее непредсказуемой агрессивной враждебностью. Это часто заставляет окружающих как бы «ощущать» устрашающую ауру их деструктивной «запрограммированности». Известная непредсказуемость их предельно разрушительного поведения, как правило, резко возрастает при алкогольном и наркотическом опьянении. Реальность жизни подобных людей война, к ней они прекрасно адоптированы и чувствуют себя максимально комфортно, но в случае если они попадают в другие условия – мирной жизни, они становятся беспомощными и не адекватными, так как, руководствуясь логикой войны в мирной социальной жизни жить нельзя. Люди с этим синдромом утрачивают в своей индивидуальной соби все реальности иной от военной жизни. В результате они полностью утрачивают способность мирно жить. По этой причине подобные люди не терпят мирной жизни и «бегут» на войну в комфортные для себя условия существования.

Для людей с «синдромом Зомби» обычно характерно не атлетическое, а, напротив, диспластическое или даже астеническое телосложение, однако многолетний опыт усиленных спортивных тренировок делает их атлетами. На лице у них нередко наблюдается парамимия. В условиях боевого конфликта их поведение обычно характеризуется асексуальностью. В мирное время, в стабильной обстановке они испытывают заметные трудности в поиске сексуальных партнеров – возможно, в связи с их ранимостью и повышенной чувствительностью во внебоевых ситуациях. В межличностном общении их отличает очень узкий круг эмоционально насыщенных привязанностей. В мирных ситуациях у «Зомби» на первый план выходят проявления эмоционального неудобства.

Специалисты считают, что, безусловно, психопатологические «симптомы первого ранга» в краткосрочных эпизодах в форме «вспышек», «зарниц», «инсайта», могут выступать в качестве естественных реакций сознания на чрезвычайные ситуации боевого столкновения. Они помогают эффективно участвовать в сложных боевых действиях, реализуясь в беспрекословном и бесконтрольном подчинении, мгновенном, внутренне не опосредованном выполнении приказов командира, в опережающих, предвосхищающих развитие ситуации действиях в боевой обстановке. Иначе говоря, попадая в виртуал гратуального характера, люди быстрее ориентируются в новой ситуации и более эффективно реализуют свои задачи.

Люди с заметным «синдромом Зомби» – идеальные солдаты, у которых постоянная агрессивная враждебность выступает как механизм адаптации к внешним условиям. Они всегда «на войне», обстановка боевого столкновения – их естественная «среда обитания». В террористических организациях «Зомби» – идеальные боевики-исполнители. В криминальных формированиях это пресловутые «быки». Подобные люди всегда живут на войне, реальность войны не отпускают их, кроме того они сами не желают отпустить эту войну и окунуться в опасный и не уютный мир будничной социальной жизни.

Следующий синдром – «Синдром Рембо». Специалисты по исследованию поведения людей в чрезвычайных ситуациях считают, что «синдром Рэмбо» – это своего рода предельное выражение, результат долгосрочного формирования вполне устойчивой невротической структуры личности, раздираемой непреодолимым конфликтом между стремлением к острым ощущениям и переживаниями тревоги, вины, стыда и отвращения за свое участие в них.

С одной стороны, почти любой террорист либо совершает революцию, либо спасает человечество, либо освобождает свой народ – его «миссия» всегда высока, масштабна и благородна. В другом случае, он бы этого не делал. Эта миссия ставит его в особое положение, выделяет из ряда обычных людей. Иными словами терроризм есть способ самоактуализации. С другой стороны, почти любой террорист больше всего дорожит принадлежностью к своей группе, организации. Люди, с которыми он разделяет свои реальности – его опора. При наличии негативных внешних оценок и неустойчивой самооценки ему необходимо, безусловно, положительное отношение со стороны хотя бы своих товарищей по организации. Это во многом как раз и дает отмеченное выше ощущение «профессиональных обязанностей», которые надо исполнять со спокойной готовностью к самопожертвованию, но без всякого рода явного или даже скрытого мазохизма.

«Миссионерство» – основной психологический стержень «синдрома Рэмбо». Он не может, и не будет убивать «просто так» – он делает это во имя чего-то высокого. Люди с «синдромом Рэмбо» всегда испытывают большие трудности адаптации к спокойной, рутинной деятельности, часто переживают ощущение скуки и своей несостоятельности в обыденной жизни. Они постоянно стремятся к тому, чтобы так или иначе «взвинтить» ситуацию, других людей и самого себя, часто искусственно (хотя обычно и неосознанно) создавая сложности, которые необходимо «героически преодолевать». Тем самым они постоянно стремятся оказаться в супер-экстремальной обстановке, в очаге какой-нибудь чрезвычайной ситуации. Важнейшими и наиболее значимыми для них характеристиками экстремальной ситуации являются «близкое по духу окружение» и «наличие правил игры». Важным для них является и «отвечать добром на зло», не отступать ни перед какой угрозой при выполнении того, что они сами считают «благородной миссией». Поэтому люди с выраженным «синдромом Рэмбо» всегда добровольцы. Они склонны к самоограничению, обычно безотказны и болезненно совестливы. Такова базовая реальность их соби. Такова их картина мира.