Барьеры рухнули. «Боги» угощают. Последние испытания Последнего героя. Вечер покаяния.

 

На берегу никого, кроме меня. Волны накатывают на камни, словно расстроенная чем‑то девушка бьется о крепкую грудь спокойного мужчины. Сажусь на камень, который, как мне кажется, волны не достанут. Сзади слышны возгласы ребят, обсуждающих последний совет. «А я вижу тебя, Сакин, и мне так смешно стало! — вспоминает Одинцов. — Вы так все изменились, бли‑и‑ин! А где Ваня? Аня, ты Ваню не видела?»

Сижу тихо, чтобы меня не нашли, но неожиданно за спиной появляется фотожурналист Оля Чумаченко. Оля — прекрасная женщина и классный фотограф. Мы очень хорошо общались еще на отборе в Москве. А на острове, где нельзя было разговаривать друг с другом, рисовали ногой слова на песке, пока никто не видел. Мне кажется, она понимает меня сейчас. Оля дважды щелкает камерой. «Все, Вань, я отойду сейчас. Потерпи, пожалуйста. Иногда ненавижу эту работу». Оля уходит.

Наконец решился обдумать расклад голосов. Итак, Снежана, что стало полной неожиданностью, голосовала за меня. Игорь и Саша Целованьский — тоже. Остальные, значит, за Одинцова? И Анька тоже? Да‑а… Инка, Сакин — это понятно. Если они обещали Одинцову поддержку, не нарушат данного слова. К Наташе нет вопросов по другим причинам, но Анька… Не хочу думать сейчас об этом, а тем более спрашивать ее почему.

Дождавшись‑таки, когда море обдало меня сильной волной, иду пить пиво. Стало немного легче, даже не приходится сдерживать слезы.

— Где мое пиво? — нарочито грубо спрашиваю у пробегающего мимо Сакина.

— О! Это мне нравится. Щас, Вань. Все будет! — Серега ускоряется в домик. — Вот, держи, братец!

Пока уродую банку, добывая пиво, Сакин, обняв меня за плечи, говорит:

— Слушай, я думаю, ты все понимаешь. И мне не надо кричать, что ты достаточно крут, чтобы не искать веревки с мылом?

— Да, конечно, — слегка улыбнувшись, отвечаю я. Тремя глотками опустошаю банку. Ладонь сжимает жестянку и забрасывает ее далеко в джунгли. Досада и злость еще не ушли.

Перебраться на цивилизованный остров пока невозможно. Лодки не могут пристать к берегу из‑за шторма. Меня находит Одинцов, который продолжает говорить слова уважения, будто извиняясь за победу. А Анька, оказывается, разбила подбородок. Она поскользнулась на пирсе, когда ее встречал Сакин на острове Коронеро. У нее было сотрясение мозга, и заметно, что ей сейчас невесело. Вот такая ухмылка судьбы на прощание.

Барьеры рухнули. Режиссеры, операторы, спасатели, врачи — все общаются друг с другом и участниками, веселятся оттого, что испытание для всех закончилось, хотя вскоре, думаю, будут жалеть об этом. Все хотят запечатлеться на память, но общее фото без меня никто делать не хочет. Кричали мне всей толпой — человек тридцать, наверное.

Наконец лодочник умудряется причалить, и мы быстро заполняем довольно хлипкое суденышко. Герои, как и раньше, кричат друг другу: «Аккуратнее с пальцами! Осторожней, волна — все держимся!» Каждый заботится не только о себе, но и присматривает за остальными. Очередная волна накрывает лодку, и вот мы уже сидим по колено в воде. Море хулиганит. Волны метров под пять плавно поднимают и опускают нас, как на гигантских качелях. Мы с Игорем вычерпываем воду и вместе с народом всю дорогу, минут тридцать, во всю мощь глоток распеваем: «А я в Россию — домой хочу, я так давно не видел маму». Я вообще‑то не любитель пафоса и сантиментов, но орать вместе со всеми эту песню понравилось.

На острове Коронеро, в той части, где живут ранее отчисленные, а теперь и мы, все красиво и ухожено. Красивый пирс с огоньками, спокойное море, уютные домики, бар с телевизором. Мы будто заново родились и теперь познаем азы цивилизованной жизни. Нас с Серегой помещают в апартаменты. Они самые большие и удобные — что‑то вроде класса «люкс». Никто не беспокоится, что мы можем повздорить из‑за выяснения, кто из нас лучше, или еще бог знает чего. Это действительно так: мы с Серегой сейчас дружны, как никогда. Он не победитель, а я не проигравший. Весь вечер нас называют исключительно «последние герои». Это приятно.

После визита к психологу спускаемся в бар. Ребята там уже давно освоились, а для нас роскошное местное меню в новинку, поэтому полагаемся на их вкус. Целованьский, доедая черепаший суп, приговаривает: «Ребята, лобстеры здесь очень вкусные, но я бы посоветовал вам взять креветок. Или лучше гамбургер какой. Из сладкого здесь только ромовая баба. Ни шоколадок тебе, ни конфет. Так что, ну его на фиг». Мы следим за Сашиной ложкой не отрываясь. Понятно, что наш заказ тоже принесут, но пока он мог бы и поделиться.

Худшие опасения оправдываются. Пока повара трудились над нашим заказом, подошло время запланированного посещения близлежащего острова, на котором живет съемочная группа. Последнюю пятерку Тибуронес пригласили в бар Сергей Бодров и Сергей Кушнерев. Кушнерев — продюсер проекта. Он — самый важный человек в съемочной группе, главный «бог». Сакины, сославшись на болезнь Аньки, никуда не поехали. Мы же с Серегой, так и не переодевшись в приличную одежду, не приняв душ, не налюбовавшись на себя в зеркало, отправляемся в гости. Вопрос «что будете пить?» загоняет нас в тупик. Сами не можем понять, чего хочется больше. Просим пива, хотя нам с Серегой, конечно, хочется не пить, а есть. Вскоре в желудках начинаются настоящие судороги от запахов кухни, которые, кажется, повсюду.

Может, это очередное испытание? Ну, уж нет — дудки. Но как вежливо упомянуть о нашем голоде? Беседа не клеится, хотя поговорить есть о чем. Эти люди наблюдали за нами полтора месяца. Они знают нас, возможно, лучше, чем мы себя. Наконец Кушнерев интересуется: «А что из еды вы заказали у себя в баре в первую очередь?» Мы с Одинцовым тихо мычим что‑то невнятное, но, к счастью, рядом Инна.

«А их еще не кормили», — сообщает она. Бодров смотрит на Кушнерева, мы отводим глаза в сторону. Получается, жалуемся, клянчим еду. Могли бы и потерпеть, на острове, случалось, сутками не ели. «Быстро идем в другой бар, — говорит раздосадованный недоразумением Кушнерев. — Там хорошая кухня». Два раза нас просить не надо.

Вскоре приносят тарелки с какими‑то деликатесами. Мы с Серегой набрасываемся на еду, но после двух‑трех ложек горячей, вкусной пищи чувствуем сытость. Нас предупреждали соплеменники: «Главное, не переборщить в первый раз. Желудок может не справиться с объемами, и вы проведете не лучшую ночь». Совладать с собой все же не удается. Нам приносят вторую порцию. Теперь мы держим вилки более уверенно и лишь после очищения едва ли всей стоявшей на столе посуды оказываемся в состоянии вести полноценную беседу. Нам всем есть что вспомнить. Тем для обсуждения столько, что перескакиваем с одной на другую.

К полуночи возвращаемся в кемпинг. Кушать хочется опять, но в баре уже не готовят. Инна закупает горячительные напитки, и мы идем в наши апартаменты. Но и это еще не все. Когда узнал, что Игорь с Сашей припасли для нас курицу, разбудил их, хотя было уже довольно поздно. Курице тоже нашлось место в бездонных желудках.

В спальне достаю из рюкзака, остававшегося все это время в цивилизации, свой любимый органайзер. В нем заложены листочки с моими стихами. Листаю страницы, и ощущение такое, будто читаю чужие записи. Многие вещи откровенно не нравятся, я бы написал по‑другому. Чтобы не разочароваться окончательно, останавливаюсь на стихотворении, что подарил моей девушке, признаваясь в любви. Вдруг пронзает мысль: в подкладке органайзера должна быть ее небольшая фотография. Так и есть. Да‑а‑а, я не видел это лицо уже полтора месяца!

Надо бы принять душ. Забавно, крутишь ручку крана, и льется горячая вода.

Ощущаешь себя настоящим дикарем. Постель мягкая и сухая. При первом же прикосновении к ней начинаю засыпать. Сон забирает меня из реальности, не спрашивая разрешения.

Утром просыпаюсь ровно в шесть. Именно в это время к острову приплывала моторная лодка, которая невольно будила нас своим шумом. Завтра самолет, поэтому хочу успеть как можно больше. Главное, посмотреть, как здесь обычные люди живут. Энергия бьет ключом, чувствую свежесть в отдохнувшем теле. Все последние недели утро начиналось с того, что я брал мачете и шел рубить кокосы. Теперь я без привычного спутника по прогулкам, но веревочка на поясе должна остаться со мной — это теперь талисман.

В баре уже сидят Сакины. У меня великолепное настроение, будто вчера победил, а не проиграл. Мы долго завтракаем, обсуждаем планы на сегодняшний день. Сакин нашел неподалеку Интернет‑кафе. Одинцов все отлеживается в номере. Сакины, Игорь и я идем в Интернет‑кафе. Оно сегодня не работает — воскресенье, — но для нас открыли. Мы уговорили американскую тетеньку сделать это добровольно. Ей понравилось, что мы с Сакиным хорошо говорим по‑английски, а при упоминании слова Surviver она окончательно нас полюбила. Послали пару сообщений в цивилизацию, заглянули на сайт ОРТ, посвященный нашему проекту, и изрядно посмеялись над собственными портретами.

По дороге говорим преимущественно об Одинцове, переживаем, как бы его не сломал этот сундук с миллионами. Трудно обладать такими деньгами. Можно действительно больше потерять, чем приобрести. Вскоре встречаем Одинцова и, конечно, сразу меняем тему. Одинцов выглядит смущенным. Он отводит Сакина в сторону и что‑то тихо объясняет ему. Сакин удивлен: «Да ты что, Серега?! Ты это перестань, братец! Даже не думай об этом, понял?!» Одинцов кротко извиняется, и они возвращаются. Оказывается, Одинцов заподозрил Сакина в том, что из‑за вчерашнего выигрыша тот изменил к нему отношение. Вот, не дождался его для прогулки. Теперь вместе обсуждаем животрепещущую тему. Выглядит так, будто родители объясняют сделавшему глупость маленькому мальчику, как надо правильно себя вести. Мы от всего сердца желаем Сереге добра и обещаем, что мы, бывшие Акулы, знающие, как достались ему эти деньги, никогда не будем видеть в нем сундук с миллионами. Наши рассуждения — бальзам на душу Одинцова. Он успокаивается, но мы понимаем, что это только начало последнего испытания Последнего героя.

Мы с Инной отправились гулять по острову. Она делает много фотографий, вспоминаем Тибуронес. Но мы сейчас на острове Коронеро, и бедность его жителей ужасает. Дети плохо одеты, везде грязь и запустение. Об экологии и санитарии можно забыть. Похоже, здесь вообще нет ни мусорных контейнеров, ни туалетов в цивилизованном понимании этого слова. И то, и другое заменяет море. Еще больше поражает, что за все время прогулки мы не увидели ни одного человека за работой. Люди сидят на каком‑то подобии лавочек или выглядывают из окон невзрачных домиков, подолгу разглядывают нас. Может, это все из‑за стиля жизни «маньяна»?

Обед прерывается предложением Володи Донина съездить на остров Тибуронес. Ему надо что‑то забрать оттуда. Инка просит меня заодно поискать забытое ею платье. Я рад, что снова увижу наш лагерь, но уже другими глазами. Глазами, которые не будут шарить в поисках съестного и топлива.

Нас встречает холодная безжизненность. Никого. Необитаемый остров. Захожу в лагерь, и что‑то сжимается внутри. Здесь Игорь посадил дерево, мы все вместе построили дом, Целованьский узнал, что скоро станет отцом. Поднимаю кокосовую миску, валяющуюся под столом. Я заберу ее с собой.

Лагерь мертв.

Сегодня решили отпраздновать окончание игры, а заодно поздравить Сакиных. Конечно, каждый из нас сохранит в душе прожитые здесь дни, но их впечатления к тому же будут скреплены узами брака. Ближе к ночи народ разбивается на небольшие группы, почти как на Тибуронес перед советом. За столом остаются Целованьский, Игорь и я. Теперь, когда игра закончена, им хочется расставить точки над i. Но что‑то ломается во мне в этот вечер. Я еще не готов обсуждать с ними, да и с кем бы то ни было, нашу островную жизнь. То же самое можно, вероятно, сказать и о моих собеседниках, хотя они вышли из игры раньше меня. Порезы души у Акул, Черепах и Ящериц еще не зажили.

Но дело не только в этом. Мое мнение о людях, с которыми судьба свела на острове, постепенно менялось, к окончанию испытаний оно сложилось почти о каждом, за исключением Нади. Именно о ней зашла сегодня речь. Главное — это вопросы, остающиеся до сих пор без ответа: манипулировала она все же мной и Анькой или нет. Воспользовалась ли она моей откровенностью в своих целях?

В расстроенных чувствах и сотрясающей меня злости на самого себя (оттого, что ввязался в этот тяжелый разговор) поднимаюсь к Одинцову. Он, похоже, стал очередной жертвой той болезни, которую наши соплеменники перенесли на острове в легкой форме. Это флеботомная лихорадка, вызываемая укусами москитов. Длится она дня три, и мне, очевидно, ее тоже не избежать, но пока чувствую себя хорошо.

Мы садимся с Серегой за плетеный столик, наслаждаемся пивом и покоем и обсуждаем нетеребящие душу вещи. В основном каемся. Режем матку‑правду и смеемся над тем, как многого мы еще, оказывается, не знаем друг о друге. Я рассказываю ему, как Наташа перед своим последним советом предлагала сделку, как Инка разрывалась между ним и мной. Серега вспоминает, как менялось его отношение ко мне… Мы говорим обо всем, сравниваем наши мнения, смеемся над различиями и сходствами. Спать ложимся под утро, а в шесть уже стоим внизу с рюкзаками. Теперь — в аэропорт, где полтора месяца назад приземлился наш маленький самолет. Кажется, это было вчера.

Самолет делает вираж, и мы уже над морем, где так много островов, похожих на наши. И все же через полчаса Акулы замечают остров совета, а затем и Лагартос с Тортугасом. Какие там правила безопасности: все бросились на одну сторону и с мокрыми глазами припали к иллюминаторам. Прощание состоялось.

Последний перелет Амстердам — Москва. Мы сидим втроем: Инна, Одинцов и я. Серега уже выздоровел, но настроение у него паршивое. Подлетаем к Москве. Вцепившись руками в кресло, он отворачивается от нас и долго смотрит в иллюминатор. Инка пытается повернуть его голову, но тщетно. Неужели Одинцов плачет? Так и есть. Мы берем его за руки и сжимаем их как можно крепче. Он поворачивается к нам и тихо говорит: «Спасибо, ребята». Больше мы не вымолвили ни слова до самого конца полета. Только держались друг за друга, сжимая руки изо всех сил.

 

 

Эпилог

 

Мне жаль, что далеко не все Черепахи, Ящерицы, Акулы дожили до Костра на берегу, когда нас осталось пятеро. Да, нам повезло, что альянс не завершил свое существование так, как ожидалось. Кто‑то скажет, все спасла свадьба. Но ведь перед тем советом и его фантастической развязкой никто из альянса не воспользовался шансом использовать меня в качестве решающего, третьего голоса, чтобы убрать на пути к сундуку с деньгами другую пару. Они заключили договор друг с другом, и не их вина, что именно я оказался лишним. Да, было трудно и обидно оттого, что в их меню я не один день значился блюдом номер один. Но при всех моих достоинствах и тотемных подвигах я долгое время был для них не более чем удачливым конкурентом, стремящимся лишить их шанса на победу. Правила игры придумали не они, но они изменили правила своей игры со мной. Оценить этот поступок сможет только тот, кто побывал в нашей шкуре.

Как добиться успеха в игре, которая называется жизнь? Надеяться на собственные силы и удачу или искать союзников? Если доверяешь тем, кто оказался рядом, протяни руку. Конечно, промедление может оказаться роковым. Пока раздумываешь и выбираешь, могут опередить конкуренты. Но лучше выбыть из гонки на ранней стадии, чем оказаться преданным в двух шагах от цели, разочароваться в тех, кого считал друзьями. Не можешь быть уверенным в союзниках? Положись на себя и не жалуйся потом на горькую долю. Это твой выбор. А увидев, как ты с достоинством шагаешь один, может, кто‑то захочет присоединиться или, по крайней мере, воздаст должное твоему решению.

Я давно уже дома, в Волгограде, но не забыл ничего из моей второй жизни на острове. Защитный тотем со мной. Надеюсь, он меня и здесь защитит от напастей. Жизнь вошла в колею. Я безумно рад, что друзья и близкие воспринимают меня так же, как и до эпопеи на Бокас‑дель‑Торо. И я, и они знаем: оттого, что человека два раза в неделю показывали по телевизору, он не рождается заново.

Правда, некоторые из них упрекают меня в наивности, проявленной на острове. Но как сказал в «Трех товарищах» один из героев Ремарка, «в трудные времена наивность — самое драгоценное из всего, волшебная мантия, скрывающая от тебя беды…»

И все же есть вещи, которые гнетут и огорчают меня. Рассказывая о тридцати девяти днях на острове, я не могу передать самое главное — атмосферу, суть выживания, а без этого все теряется. Ведь это совсем не важно, какой вкус у червячков и был ли секс на островах. И даже не то, как и почему именно мы попали туда. На нашем месте вполне могли оказаться другие. Важно совсем другое: КАКИМИ мы оттуда ушли и ПОЧЕМУ.

Не один день мучил себя вопросом: почему Аня Модестова, Анька, мой самый близкий друг на острове, назвала Последним героем не меня, а Одинцова? Мы встречались не раз, созваниваемся, но я так и не спросил ее об этом. Потому что понял: у каждого собственное представление о Последнем герое. Вот и все.

 

Через четыре дня после прилета в Москву «скорая» привезла меня с температурой 41,5 в одну из городских инфекционок. Лихорадка догнала меня последним из Тибуронес. Здесь‑то я уж точно оказался последним, а по температуре просто вне конкуренции.

Но сильнее страданий физических оказались муки душевные. За меня решали, какие таблетки пить, какими уколами дырявить многострадальную Акулу, бывшую в детстве Черепахой. Не получив моего согласия, заперли в маленькой комнатке, где только решеток на окнах не хватало. Меня не спрашивали, в состоянии я рубить кокосы на завтрак или нет, а просто сказали, что раньше чем дня через три отсюда не выпустят. Если, конечно, анализы будут хорошими.

Чудовищная несправедливость заключалась в том, что заболел я не на острове, где всевозможные болячки были неотъемлемой и естественной частью выживания, а здесь, в холодной Москве, где врачей больше, чем пациентов.

А еще мне было немного грустно расставаться с болезнью. Ведь это не какой‑то пошлый грипп или ветрянка, а лихорадка флеботомная. Привезена с Карибского моря, а не подхвачена в городском троллейбусе.

Последнее, что связывало меня с Бокас‑дель‑Торо, слишком быстро отступало под натиском современной медицины…