Социальные и культурные изменения в России

Следует отметить, что социология безопасности исследует проблемы обеспечения безопасности жизнедеятельности личности в обществе. Существует индивидуальный уровень обеспечения безопасности, включающий в себя, прежде всего, физическую безопасность членов общества, бережное отношение к человеческой жизни, как основной социальной ценности. Это предполагает сдерживание криминогенных тенденций, четкую и основанную на безукоризненном следовании законности работу правоохранительных органов, соблюдение требований техники безопасности на производстве и в быту, устранение неуставных отношений
в вооруженных силах и т. д. Индивидуальная экономическая и финансовая безопасность подразумевает правовой и оберегаемый государством характер частного бизнеса и индивидуальной трудовой деятельности, неприкосновенность частных банковских вкладов, соблюдение коммерческой тайны.

Таким образом, социологию безопасности следует рассматривать как молодую, находящуюся в процессе становления отрасль социологии, сама предметная область которой еще окончательно не установилась, не обрела законченных четких границ. Однако ее выделение в специальную социологическую дисциплину обусловлено запросами времени, в которое мы живем. Особую актуальность социологическое исследование проблем приобретает в современном российском обществе, которое только начинает неуверенно выходить из длительного системного кризиса. Если современное общество Запада германский социолог У. Бек назвал обществом «риска», то российское социальное пространство буквально пронизано риском. В настоящее время мы живем в обществе, в котором ничего не гарантировано, характер повседневных взаимодействий часто с полным основанием определяется словом «беспредел», где человеческая жизнь немного стоит, бизнес и государство находятся в напряженных отнош
ениях. На территории России осуществляется захоронение отходов экологически вредных производств, цена на труд не окупает расходов по воспроизводству рабочей силы, подавляющее большинство населения живет за чертой бедности, неуставные отношения в армии достигли чудовищных масштабов, катастрофически сокращается средняя продолжительность жизни и падает рождаемость.

Задача социологии безопасности в этих условиях заключается, по нашему мнению, в фиксации общественного внимания на конкретных угрозах и проблемах, в сборе и анализе данных, позволяющих судить о состоянии тех или иных аспектов глобальной, национальной и индивидуальной безопасности, в разработке теоретической и методологической базы для создания стратегии безопасного существования общества и нейтрализации имеющихся рисков и угроз.

Теории посттоталитарного синдрома исходят из того, что российское общество длительное время развивалось как тоталитарное, т. е. унифицированное общество, где любые нежелательные для властных субъектов социальные отклонения безжалостно пресекаются, а люди, групповые взаимодействия и общественные процессы находятся под неусыпным, постоянным контролем. Поэтому и в дальнейшем люди ведут себя несвободно, как затравленные «совки», а элита по-старому продолжает распоряжаться, контролировать и жестоко регулировать развитие общества.

Согласно взглядам исследователя Зигмунда Бжезинского, связанным
с анализом постсоветского развития, посттоталитарный синдром проявляется в следующем:

1) преувеличение роли особых интересов и игнорирование общего
интереса (своеобразная гиперкомпенсация, поскольку прежде было наоборот: «Раньше думай о Родине, а потом о себе»);

2) идеологическое безверие (сменяющее коммунистическую «религиозность», поскольку идеология советского строя была фактически превращена в веру);

3) протесты масс против любого насилия и игнорирование «нажима сверху» (как следствие многолетнего массового террора);

4) демилитаризация общества (в противовес глубочайшей милитаризации экономики, политики и патриотического сознания советской эпохи);

5) информационный плюрализм, многоголосица в сфере информационного обмена (разрушение безусловной монополии средств массовой информации в обществе).

Теоретики запаздывающей модернизации исходят из того, что существует линейный прогресс и поступательность стадий развития обществ. Подобные представления о стадиальности были распространены и в советском марксизме: считалось, что первобытное общество сменяется классовым рабовладельческим, ему на смену приходит феодальное, далее буржуазное и, наконец, бесклассовое коммунистическое, а социализм является переходной фазой. Соответственно непосредственная добыча продуктов природы сменяется аграрной экономикой, а та замещается индустриальной. Такой однобокий прогрессизм, с одной стороны, игнорирует значение культурных традиций (например, часть современных экономически и социально развитых обществ не являются ни демократическими, ни гражданскими), а с другой — отражает определенную тенденцию современного социального развития (поскольку экономическая мощь Запада способствует политической, социоструктурной и культурной вестернизации обществ менее состоятельных). Все эти аспекты, а также
выявленные социологами закономерности модернизации должны быть учтены при анализе реальных процессов системной трансформации российского общества.

Во-первых, в запаздывающей модернизации всегда есть опасность попадания общества во внешнюю зависимость. Однако Россия, которая
не раз переживала подобные состояния («онемечивание», «офранцузивание», а теперь «американизацию»), обычно избегала подобных последствий благодаря высокому уровню милитаризации.

Во-вторых, модернизация общества бывает успешной тогда, когда резко растет средний слой (который не эксплуатирует и не эксплуатируется) при высокой социальной мобильности (изменении общественного положения людьми, слоями и группами). В современной России, напротив, происходит процесс существенной поляризации общества, когда, образно выражаясь, вместо фигуры добродушного толстяка с большим животом мы получаем карикатурную «фигуру» общества с крошечной головой, ссохшимся желудком и огромными вялыми ногами. Широкий слой бедных и беднейших и узкая пирамидка богатой элиты разъедают каждый со своей стороны медленно растущий класс обеспеченных. Социальная база реформ — средний класс — не является в России тем необходимым балластом, который придает развитию «переходного» общества определенность, солидарность и устойчивость.

В-третьих, модернизация возможна там, где есть сильный контроль центральной власти и проявляется ее умение локализовать, блокировать, купировать социальные конфликты. Российская внутренняя политика, наоборот, строилась с учетом принципов «здорового самотека» в соответствии с парадигмой нелинейного развития. Поэтому субъекты центральной государственной власти, сталкиваясь с флуктуациями управляемой среды (случайными спонтанными социальными отклонениями), попытались разрешить конфликты с национальными регионами методом раздачи «суверенитетов» (кто сколько осилит) и столь же «эффективно» реагировали на бифуркации (ситуации неопределенности, ветвления возможностей дальнейшего развития, взрыва множественных вариаций), что привело «к нелинейным, петлеобразным связям» вовсе не в уравнениях,
а в реальной действительности отношений между Федеральным центром и регионами, в первую очередь, с Чечней.

В-четвертых, успешная модернизация требует создания широкой социальной опоры, мобилизации социального потенциала, а это напрямую связано с умением объяснить широким слоям населения выгодность модернизации в настоящем и будущем. Мобилизационный эффект может достигаться:

1) апелляцией к рациональным способностям обывателя оценить возможную пользу от такого социального приобретения (протестанско-католический Запад);

2) авторитетным призывом харизматического лидера (исламский Восток);

3) использованием особой традиции национального корпоративизма (буддистский Восток).

В России особый подход к модернизации: политические лидеры общества призывают массы «выбраться из болота прошлого», отказаться
от неэффективных прежних принципов общественной организации, но
не зовут народ в определенном направлении, не раскрывают новые социальные горизонты, не предлагают позитивную программу. А как следует из современных социологических теорий модернизации, это наиболее эффективный инструмент. Однако в результате своеобразного «поиска врага» выявлен наш общий враг — социальное прошлое, хотя именно там, в прошлом мобилизаторы, как учит теория, должны искать позитивные образцы для заимствования (следовательно, и здесь образуется «дурная петля» государственной идеологии).

В самом начале советской перестройки (1986) американский социолог Т. Парсонс выделил универсалии модернизации, предсказав распад нашей социальной системы. Его вывод был таков: всякая модернизация влечет за собой цепочку системных изменений, но коллапс общественной системы необходим, поскольку модернизация требует принятия самостоятельных управленческих решений, а они — запрещены.

Российский социолог Н. Ф. Наумова в дополнение к этому выдвинула концепт рецидивирующей модернизации — именно в нашем обществе, часто предпринимавшем попытки «догоняющего» социального развития, обновление чревато рецидивами, возвратами к «старине». Это проявляется в политической жизни, когда ностальгические волны сожаления
о прошлой устойчивой жизни и критические настроения по отношению
к неудобной и социально травмирующей современности сливаются вместе и выражаются в стремлении «вернуть старый порядок».

Еще одно замечание к теориям модернизации связано со спецификой технологического потенциала российского общества. Дело в том, что третья мировая волна модернизации, затронувшая страны Восточной Европы и Россию (первая — колонии, вторая — развивающиеся страны), развивалась на фоне технотронного отставания обновляющихся обществ. Однако Россия, крупнейшая и наиболее развитая часть бывшего Советского Союза (мировой сверхдержавы), обладает высокоразвитым индустриальным и технологическим потенциалом, и при всех трудностях его воспроизводства не догоняет целую «очередь» модернизирующихся стран,
а вклинивается в ее середину, претендуя, по крайней мере, на роль государства высокого регионального значения.

Виды социальных процессов

Социальные изменения в обществе являются результатом целенаправленной деятельности людей, которая состоит из отдельных социальных действий и взаимодействий. Совокупность однонаправленных и повторяющихся социальных действий, которые важно выделить из множества других социальных действий, называется социальным процессом.

Американские социологи Р. Парк и Э. Берджес создали классификацию основных социальных процессов, в которую включили кооперацию, конкуренцию, приспособление, конфликт, ассимиляцию, амальгамизацию. К ним обычно присоединяются еще два процесса, которые проявляются только в группах: поддержание границ и систематические связи.

Основу любой кооперации составляют согласованные действия и достижение общих целей. Для этого необходимы такие элементы поведения, как взаимопонимание, согласованность действий, установление правил сотрудничества. Кооперация, прежде всего, связана, с желанием людей сотрудничать, и многие социологи считают это явление основанным на бескорыстии. Однако проведенные исследования и просто опыт показывают, что корыстные цели в большей степени способствуют кооперации людей, чем их симпатии и антипатии. Таким образом, главный смысл кооперации состоит, прежде всего, в обоюдной пользе.

Конкуренция — это борьба между индивидами, группами или общностями за овладение ценностями (деньги, власть, статус, любовь и др.), запасы которых ограничены и неравно распределены между индивидами или группами. Конкуренцию можно определить как попытку достижения вознаграждения путем отстранения или опережения соперников, стремящихся к идентичным целям.

Приспособление — принятие индивидом или группой культурных норм, ценностей и эталонов действий новой среды, когда нормы и ценности, усвоенные в старой среде, не приводят к удовлетворению потребностей или не создают приемлемого поведения. В той или иной степени процессы приспособления (адаптации) протекают непрерывно, поскольку непрерывно меняются условия внешней среды. В зависимости от оценки индивидом изменений внешней среды и их значимости процессы приспособления могут быть кратковременными или длительными. Приспособление представляет собой сложный процесс, в котором можно выделить подчинение, компромисс и терпимость.

Всякое изменение ситуации во внешней среде заставляет индивида либо подчиняться ему, либо вступать в конфликт — открытое противодействие, направленное на отстаивание своих интересов. Подчинение — обязательное условие процесса приспособления, так как любое сопротивление затрудняет вхождение индивида в новую структуру, а конфликт делает приспособление вовсе невозможным.

Компромисс — форма приспособления, которая означает, что индивид или группа соглашаются с изменяющимися условиями и культурой путем частичного или полного принятия новых целей и способов их достижения. Компромисс — это баланс, временное соглашение: как только ситуация изменяется, приходится искать новый компромисс.

Необходимым условием успешной адаптации является терпимость (толерантность) поотношению к новой ситуации, новым образцам культуры и новым ценностям.

Ассимиляция — процесс взаимного культурного проникновения, посредством которого личности или группы приходят к общей культуре, разделяемой всеми участниками процесса. Ассимиляция — всегда двусторонний процесс, в котором каждая группа имеет возможности для проникновения своей культуры в другие группы пропорционально своему размеру, престижу и другим факторам. Ассимиляция может значительно ослаблять
и гасить групповые конфликты, смешивая отдельные группы в одну большую с однородной культурой и устраняя тем самым причины конфликта.

Амальгамизация — кровнородственное смешивание двух или более этнических групп или народов, после которого они становятся одной группой или народом.

Значение процессов ассимиляции и амальгамизации заключается в основном, в стирании границ между группами, уничтожении формального разделения, проявлением общей идентификации членов группы. В то же время пограничные линии между социальным группами являются главным аспектом социальной жизни, и люди уделяют огромное значение
и внимание поддержанию границ, которые могут быть как формальными (границы государства, язык, отличительные знаки, униформа), так и неформальными и весьма трудноуловимыми.

Создание системы связей определяется как процесс, с помощью которого элементы, по крайней мере, двух социальных систем соединяются так, что в определенных случаях выглядит как единая система. Все рассмотренные процессы тесно связаны между собой и почти всегда происходят одновременно, создавая возможности для развития групп или постоянных изменений в обществе.

9.3. Разделение общностей по признаку
принадлежности к ним индивидов

Согласно основной гипотезе исследователей общественного развития, главный элемент, первоисточник динамизации общества — новые общности или группы. Чтобы объяснить, как они возникают, необходимо, во-первых, отыскать внутренние причины возникновения новых действующих субъектов в стабильной, уравновешенной социальной системе, во-вторых, проанализировать, откуда берется «строительный материал» для новых ассоциаций, поскольку в устойчивом обществе большинство людей уже принадлежат к «старым» общностям, привычно встроенным
в социальную структуру.

Первый вопрос —почему возникают общности? — естественно, связан с проблемой «потребностей» и «активности» (т. е. со смежными понятиями: зачем и как они возникают). Общность может зародиться там
и тогда, когда происходит осознание разными людьми единства их интересов. В основе интереса лежит потребность. Это не фантазия, не мечта или надежда на получение чего-то, а настоятельная необходимость, требующая удовлетворения. Потребности людей — единственный внутренний источник их побудительной активности, они лежат в основе наиболее осознанных мотивов — человеческих «интересов» и «ценностей».

Поскольку человек — существо социализированное, то даже его естественные, врожденные побуждения отличаются некоторой «социальной причудливостью»: в еде он ищет эстетику и гармонию, в сексе — личностное принятие и признание уникальности, в одежде — стиль, в жилище — имидж (производящий впечатление социальный образ) и т. п. Будучи существом, в принципе, вдумчивым и сознательным (в обоих смыслах), он желает того, что знает, т. е. уже осуществленного или практически возможного (а об остальном мечтает). Основываясь на этом, К. Маркс выдвинул концепцию порождения потребностей производством, согласно которой с развитием общества создаются новые возможности и порождаются соответствующие потребности, а их носители могут составить «критическую массу», необходимую для объединения в новую общность. Соединение сил позволяет им осуществлять целеустремленную, поступательную деятельность с целью удовлетворения первоначально соединившей их усилия потребностью (и многих других потребностей).

Относительно второго вопроса (из чего же строятся новые общности?) очень долго была распространена социологическая гипотеза о том, что все «нормальные» личности прочно вписаны своими общественными
ролями и групповыми статусами в такие общественные структуры, удовлетворяют свои потребности в сложившихся сообществах и поэтому
не могут, не хотят, не способны к созданию новых, нелегитимных (не признанных обществом) объединений, следовательно, потенциальный «материал» для строительства новых общностей или групп собирается «на дне» общества, в некоем неконструктурированном осадке, состоящем из «деклассированных элементов», маргиналов. Однако десоциализированные личности, люмпены, теряют качества, позволяющие им влиять на другие социальные общности и группы для достижения своих интересов.

Среди маргиналов выделяют этномаргиналов, сформированных миграцией в чужую среду или в результате смешанных интернациональных браков; биомаргиналов, чье здоровье перестает быть предметом заботы социума; социомаргиналов, как, например, групп, находящихся в процессе незавершенного социального перемещения; возрастных маргиналов, формирующихся в результате разрыва связей между поколениями; политических маргиналов, их не устраивают легальные возможности и легитимные правила общественно-политической борьбы; экономических маргиналов — традиционно (безработные) и нового типа — (так называемые новые бедные); религиозных маргиналов — стоящих вне конфессий или не решающихся осуществить выбор между ними; наконец, криминальных маргиналов; а возможно, еще и тех, чей статус в социальной структуре еще не определен.

Джордж Хоманс (30-е гг. XX в.) выдвинул идею о том, что люди во взаимодействии друг с другом пытаются достичь блага, и чем значительнее благо, тем больше человек предпринимает усилий.

Автор концепции социального обмена Джордж Герберт Мид, занимавшийся этой проблемой, пришел к выводу, что человеческие объединения зависят от общих представлений людей, которые он рассматривал как «индивидуальные перспективы». В своей теории «акта», которая впоследствии стала основой нового социологического направления — символического интеракционизма, Мид, показал, что люди часто взаимодействуют, общаются, помогают друг другу из таких «эмоционально-рациональных» побуждений, как одинаковое понимание добра и зла, социальных ценностей и т. п.; следовательно, люди, соединяющиеся в общности (группы), реагируют не на угрозы и не на блага, а на смыслы, значения, трактовки символов, пытаясь упредить действия друг друга.

Развивая коллективное поведение с точки зрения предварительных
установок, социальный психолог Гордон Олпорт выдвинул теорию, согласно которой новый социальный субъект формируется посредством конвергенции предрасположенностей, т. е. единства оценок, ценностей, придаваемых значений, стереотипов, которыми обладают члены формирующейся общности. Он теоретически доказал, что в основе зарождения массового движения лежит и сходство эмоций, и рациональные предпочтения людей.

Известный американский социолог Нейл Смелзер в своей книге «Массовое поведение» (1964—1967) структурировал теорию конвергенции Олпорта. Он достаточно однозначно связал свою объяснительную концепцию возникновения новой общности не с эмоциональным основанием, а с рациональным.

Теория рационального ценностно-ориентированного поведения Н. Смелзера позволила не только отразить и интерпретировать этапы формирования общностей, но и воспроизвести (научно смоделировать) логические стадии этого процесса:

1) формирование максимально обобщенных представлений относительно идеалов, целей, задач будущей ассоциации;

2) нагнетание на основе общего видения проблемы определенной напряженности, в первую очередь, за счет преувеличения угроз и выявления «общего врага»;

3) взращивание неявного, предварительного, достаточно туманного верования о принципах действия общности, воспитание предпочтения относительно будущей модели активности (легальной, нелегальной, насильственной, мирной и т. п.);

4) обращение к истории в поисках образцов для заимствования (так поступают в новой России «казаки», «дворяне» и другие «возрожденные» общности);

5) мобилизация для действий: расширение числа сторонников и подготовка их к организации;

6) введение внутреннего социального контроля, т. е. прав и обязанностей, позволяющих требовать, наказывать, поощрять, изгонять, носить символику;

7) вхождение новой массы организации (встраивание, влияние, принятие общественным мнением, узаконивание) в существующие общественные структуры.

Последний этап знаменует врастание новой общности в систему сложившихся общественных связей — образование партии, другой юридически фиксированной организации, институционализации, продвижение «своих» во властные элиты и т. д.