Могучее обаяние супружеской философии

 

В какой‑то момент Сенека и Паулина сформировали свой уникальный микромир, являющий собой противопоставление римскому обществу с его все более вольными нравами. Это тем более удивительно, что Сенека был не только представителем правящей элиты этого общества, но и символом высшей власти, одним из законодателей самих нравственных устоев. Кажется, тут его философия, как и семейный уклад (семья Сенеки фактически находилась в центре противостояния новой морали), сыграла роль оружия. Он построил свою жизненную стратегию очень дальновидного аналитика, порой, правда, уступающего обстоятельствам: с одной стороны, при его непосредственном участии был взращен дьявол во плоти, с другой – он выступил в глазах современников отрицателем веры во власть.

Одним из интереснейших качеств Сенеки для людей, взирающих на него сквозь гигантский запыленный пласт времени, являлась его поразительная честность и объективность по отношению к себе. Он всегда знал, что должен нещадно бороться с похотливым и алчным животным, сидящим внутри его естества. Он не скрывал, что вступил с ним в непримиримую борьбу и без заискивания с потомками признавался в своих постыдных капитуляциях. При этом нельзя требовать от философа невозможного – он все‑таки был и оставался продуктом своего времени и даже при сильнейшем осознанном желании оторваться от установок общества оказывался не в состоянии это совершить. Двойственная позиция Сенеки проявлялась и в методах его борьбы, которые оказывались похожими на оружие конкурентов. Например, когда он заметил, что Агриппина пытается соблазнить своего сына‑императора, чтобы получить возможность влиять на него, Сенека в качестве противоядия использовал другую женщину, вольноотпущенницу Акте, которая убедила Нерона в опасности для его положения слухов о кровосмесительной связи. Однако античные авторы утверждали: сам Сенека в ключевых установках был непоколебим; ни мутная вода противоречивого времени, ни сама власть никогда не пьянили и не ослепляли его. Когда, к примеру, беспринципная Агриппина попыталась ослабить власть Сенеки, по прямому назначению используя присущее ей женское очарование, он мягко, но с неумолимой твердостью отклонил все сексуальные притязания императрицы.

Период с тридцати двух до сорока трех лет для слегка одичавшего на задворках империи Сенеки стал временем светского становления: он с головой окунулся в опьяняющую действительность столицы, напоминающую кипящий котел злых колдунов. И хотя вначале это была лишь дань сильно постаревшему отцу, новая, насыщенная жизнь все же захватила Сенеку, а поправившееся здоровье открыло дверь в сад чувственных наслаждений. С ликованием он впитывал неведомые ранее ощущения признания, власти, интеллектуального превосходства.

Если верно, что в этот период Сенека впервые женился, то брачными узами он связал себя во время наступления мрачной для этой социальной ячейки эпохи, когда «большая часть коренных римлян вообще избегала супружества, предпочитая проституток и наложниц череде жен». Являясь непокорным сыном того буйного времени, целеустремленный Сенека, как кажется, сумел устоять перед соблазном испытать подобные чувственные наслаждения. Жизненный уклад философа, его отношение к самой семье и родовым традициям говорят в пользу того, что он отказался пройти сквозь огненное, поглотившее многих горнило порока. Своими поступками философ пытался доказать, что человек способен подняться над животным, забывающимся в своей безудержной страсти. Единственное, чего он не мог избежать, так это своей привычки наблюдать взглядом патологоанатома за падением общества в бездну.

Чем старше становился философ, тем яснее он представлял, что, согласившись на чиновничью карьеру, совершил чудовищную сделку, в которой всегда бывает только один проигравший – тот, кто начал игру. «Мудрому никто, кроме него самого, не нужен» – так напишет Сенека гораздо позже в письмах к Луциллию. Но кажется, мудрец лукавил, потому что в тиши своей роскошной обители он все больше опирался на Паулину и немногих друзей. С возрастом его любовная концепция еще больше укрепилась: телесную страсть все сильнее затмевала неразрывная дружба, глубокая привязанность к жене и неизменная духовная любовь, замешанная на доскональном знании друг друга. «Нет сомнения, что страсть влюбленных имеет с дружбой нечто общее, ее можно бы даже назвать безрассудной дружбой… Любовь сама по себе, пренебрегая всем остальным, зажигает души вожделением к красоте, не чуждым надежды на ответную нежность» – эти слова, написанные

Сенекой на склоне жизни, в значительной степени обладают непосредственной интимностью и посвящены его отношениям с женой. Он видел в Паулине, более молодой и не годам мудрой, и поддержку, и страстного, способного к изысканным формулировкам собеседника, и ласковую, «домашнюю», как определили бы в современном мире, женщину. Не домохозяйку, заглядывающую в рот авторитетному мужу, и не похотливую девицу, готовую слиться с могущественным супругом по его первому требованию, а равного игрока во всем, что касалось ежедневного интеллектуально времяпровождения. И Паулина, понимая, чего от нее ожидают, искусно и артистично играла по правилам, но никогда не подыгрывала ни самому философу, ни его окружению. Их отношения даже друзьям казались органично вписывающимися в философию постижения человеческой породы миром переживаний и эмоций, перед которым все плотские страсти Рима, превращавшегося в огромный и грязный лупанарий, бледнели и гасли, как признак несовершенства духа. Он не отказывался от физической любви, но предлагал ее как некое более тонкое, изящное и наполненное смыслом искусство слияния душ и тел, несомненно более глубокое, нежели секс сам по себе. Неслучайно, сообщая о своей философии, Сенека отмечает в сочинениях: «Любители роскоши каждую ночь – как будто она последняя – проводят в мнимых радостях. А та радость, что достается богам и соперникам богов, не прерывается, не иссякает». Он недвусмысленно намекает на то, что ставит себя и свою семью выше тривиального общества современников, относит себя и Паулину к числу очень немногих, допущенных к тайне совершенства отношений и постигших высший смысл любви. В этом, кроме всего прочего, видна и установка невидимого заслона, защиты от посягательств «непосвященных». С годами общение Сенеки с миром стало настолько избирательным, что людей, с которыми он искренне общался, можно было пересчитать по пальцам.

Нельзя не заметить, что наряду с участием в светских беседах, Паулина демонстрировала по отношению к мужу и чисто женскую, материнскую заботу, которой порой так не хватает мужчинам, прослывшим самодостаточными. В своей интимной жизни они легко могли проделать то, что современные психологи называют «отбрасыванием масок», то есть проявлять естественные чувства, не боясь оказаться непонятыми. Сенека, великий и неприступный мудрец, спрятавшийся за великолепным и радующим глаз фасадом, внутри оставался все‑таки незащищенным и обласканным ребенком, ищущим в жене то самое, что в детстве ему доставалось от матери. Хотя в своих произведениях он слишком мало внимания уделяет непосредственно Паулине, порой философа «прорывает», и он без стеснения признает роль жены в поддержании его положительных самоощущений. Она часто выступала в качестве «золотого сечения», соблюдение которого превращает архитектуру в совершенство. В одном из своих писем Сенека с чувством и трогательным ликованием повествует о Паулине: «Я бежал в Номентанское поместье, бежал от города и от начинавшейся у меня лихорадки. Я велел закладывать экипаж, несмотря на увещевания Паулины. Врач сказал, что у меня начинается лихорадка, что это он узнаёт по неправильности моего пульса. Тогда я поспешил уехать, вспомнив, что мой брат Галлион точно так же, захворав в Ахайе лихорадкой, немедленно отплыл оттуда, говоря, что это не его болезнь, но страны. Я сказал это и Паулине, которая заботится о моем здоровье. И я, так как мне известно, что ее благосостояние связано с моим, начинаю заботиться о себе, чтобы заботиться о ней, и хотя мои лета давали бы мне право пренебрегать многим, однако я не пользуюсь этим преимуществом своего возраста, ибо я всегда помню, что в отношении жены я должен быть еще молодым и заботиться о себе. И так как я не могу добиться от нее, чтобы она в своей любви ко мне была благоразумнее, то я сам стал более внимателен к себе. Надо уступать таким побуждениям, и хотя условия таковы, что умереть было бы приятнее, надо стараться жить ради своих близких. Ведь доблестный муж должен жить не пока ему приятно, но до тех пор, пока это нужно. Жалок тот, кто неспособен настолько любить жену или друга, чтобы остаться ради них жить, несмотря на желание смерти… Я полагаю поэтому, что следует заботиться о себе и в старости, если знаешь, что твоя жизнь дорога, приятна и желательна кому‑либо. Эти мелкие и несносные заботы заключают, однако, в себе и приятную сторону: ведь утешительно быть столь дорогим для своей жены, что ради этого быть дороже и себе самому. Таким‑то образом Паулина заставляет меня бояться и заботиться не только о ней, но и о себе самом». В этом рассказе Сенека выставляет себя несколько инфантильным, но, возможно, в любви он и был таким – неприкаянным баловнем судьбы, как экзотическое растение, требующее больше внимания, чем другие обитатели цветника.

Наверняка и сам он платил спутнице жизни той же монетой, выступая перед нею то в роли заботливого отца, то в роли терпеливого учителя и собеседника. Паулина избрала очень внятную, исключительно консервативную роль, в духе старых республиканских традиций. Именно нравственные установки этой очень последовательной и вместе с тем самобытной женщины, подкрепленные ее острым, развитым книгами и философскими беседами умом, придавали облику спутницы Сенеки особую привлекательность. Паулина практически полностью посвящала себя мужу, полагая, что функция настоящей жены состоит прежде всего в способности соответствовать ему в личной жизни, защищать его интересы и заботиться о его душевном состоянии. Она развивала свой разум так же цепко, как он боролся со старостью и дряхлением тела. Диета, неизменные прогулки и купания в холодной воде, садовые работы и даже… метание диска – далеко не философский набор средств, с помощью которых стареющий Сенека старался соответствовать своей супруге. С помощью медитации и психологических установок он, с детства крайне болезненный, заставлял себя жить полнокровной жизнью. «Мой разум силен и чуток; он спорит со мной, проклинающим старость; он твердит, что для него старость – это время расцвета», – утверждал философ. Человек, живущий такой борьбой и вечным стремлением к развитию, не мог потерять привлекательность.

Кажется, что если жизненный девиз Сенеки и отражает его отношение к быту, то не полностью. Создавая зону покоя вокруг себя, философ позаботился о том, чтобы внутри этой четы был уют, а красота радовала глаз. Он стремился создать рай на отдельно взятом небольшом участке земли, хотя хорошо осознавал, что это вряд ли возможно. Тщательно возводимый забор, непроницаемый для чужого глаза, защищал семью Сенеки, создавал сладкую иллюзию запретного пространства для всего остального мира. Но при всей уязвимости эта идея скорлупы или панциря позволяла Сенеке наслаждаться обществом жены и избранных друзей. Принимая богатство от искусительницы – судьбы, Сенека практически не пользовался им. Ведя жизнь аскета, он спал на жестких матрацах, ел более чем умеренно, а пил лишь чистую воду. Его же «выставляемые напоказ пятьсот обеденных столов из кедра и слоновой кости», которые ставили мыслителю в вину злопыхатели, скорее подчеркивали обстановку строгого индивидуального мира размышлений, нежели служили престарелому мудрецу. Роскошной мебелью, возможно, пользовались друзья Сенеки и Паулины, но и они ко времени избиения Нероном аристократии уже слишком глубоко познали жизнь, чтобы не суметь вычленить из нее главное. Когда же подожженный рукой злодея Рим вспыхнул, Сенека после опустошающего пожара добровольно отдал большую часть своего состояния, демонстрируя свою отстраненность от земных благ. После убийства Нероном собственной матери и особенно после смерти не лишенного благородства командира преторианцев Афрания Бурра Сенека очень хорошо осознал, в какой мышеловке он оказался из‑за того, что много лет назад принял предложение Агриппины.

 

«Полное презрение к земным благам»

 

Сенека, в отличие от недальновидного окружения Нерона, знал, что счастье заканчивается внезапно, как и все в этой жизни. Это знание мира толкало его к уходу из власти, хотя порой создается впечатление, что свою близость к Нерону, особенно после гибели Агриппины, он считал предохранителем от проникновения нежелательных людей внутрь своего мира. Но он не успел уйти вовремя. Он слишком задержался среди людей, считавших себя посланниками богов. Было слишком поздно пытаться безнаказанно начинать реализацию обновленной жизненной концепции, жизни без власти, но с опорой на приобретенные во время властвования блага. Вскормленный его же бесстрастным равнодушием тиран, уже выросший до чудовища с ярко выраженной манией преследования, не собирался отпускать своего бывшего учителя. Уничтожение Сенеки было делом времени, мудрый исследователь человеческой породы хорошо осознавал это. Он отменно подготовился к известию о смертном приговоре. Он сумел психологически смириться с наступающей смертью, распрощаться с жизнью задолго до прихода зловещего посланника Нерона и картинно, с заготовленным и мысленно отрепетированным пламенным сюжетом проиграть сцену своего ухода, превратив ее в часть вечности, в блестящий сюжет для потомков. Тут Сенека был неотразим; он знал, что умирает публично, и ему удалось увековечить себя смертью. Сенека ожидал своего убийцу, словно это он находился в засаде, а не лютый принцепс заготовил в зловещей тиши смертный приговор. Мыслитель вел себя как усталый путник, ожидающий неминуемого прихода ночи; его верная жена, ощущая тревогу за любимого человека, ждала наступления темноты вместе с ним. Уйдя в отставку, Сенека, конечно же, не верил умиротворенной тишине своего дома. Как‑то он написал: «Не верь затишью: в один миг море взволнуется и поглотит только что резвившиеся корабли». Он был таким кораблем, медленно движущимся в свою последнюю гавань. И его счастье состояло еще и в том, что Паулина не тосковала, не позволяла тосковать ему самому и превратила последние годы в короткий, но блестящий период беспробудного счастья. Это счастье было порождением сильного ума, плодом могучей воли и знания мира, которые в тиши их просторных вилл создавали впечатление отдельного мира, существующего параллельно тому, которым владел Нерон.

«Время, прежде расходуемое на управление садами и владениями, отныне должно быть посвящено внутренней жизни» – эти слова из трактата «О краткости жизни» Сенека на рубеже возвращения из ссылки адресовал брату Паулины. По прошествии почти полутора десятилетий эта формула понадобилась ему самому, чтобы суметь перейти на новый уровень бытия. Но нутром он ощущал: уже слишком поздно, слишком глубоко затянула его безжалостная трясина власти. И пусть лукавый Нерон отказал в отставке человеку, который обладал и сильным влиянием при дворе, и редчайшей для живущих способностью отстраниться от мирских забот. Тем не менее окрепший физически и морально за годы отчаянной борьбы за власть и гонки за высоким положением в обществе Сенека продемонстрировал поистине уникальную силу воли – в решительном, хотя и запоздалом отказе от власти. Резко возросшая опасность непредсказуемого принцепса, самодостаточность семьи и настойчивое желание удалиться от кровавой суеты римского Палатина толкали философа под предлогом ухудшения здоровья на отмежевание от власти.

Почему он сделал этот шаг лишь после смерти Афрания Бурра, вместе с которым философ был способен противостоять Нерону, поддерживая баланс сил? Может быть, потому, что, как для всякого мужчины, самой важной жизненной задачей для него оставалось признание главного дела жизни, которым, естественно, была не власть и не накопительство. Ради философии и литературы Сенека пришел во власть, использовал ее в качестве исключительной трибуны, с которой смел и мог вещать миру. Теперь же, признанный и прославленный, взлетевший над Римом, подобно одной из его упоительных легенд, престарелый и несколько утомленный государственными обязанностями властелин умов мог прожить остаток жизни в кругу семьи. Жена и близкие друзья понимали, чем вызвано это решение, они безоговорочно поддерживали его.

С того времени Сенека пребывал в тени своих прежних деяний во власти, лишь изредка оказывая влияние на события только в тех редких случаях, когда дело напрямую касалось семьи: он, к примеру, приложил руку к назначению брата своей жены Помпея Паулина на должность управляющего сбором налогов в казну. Знаменитый философ после удаления от дел практически не жил в столице, предпочитая загородную тишину, беспредельное спокойствие и тихую, размеренную жизнь частного лица. Теперь уже, вкусив власти сполна, душой осознав ее дьявольское начало, он хотел было выйти из игры, подобно Марку Агриппе или Меценату, жившим при дворе Августа и отпущенным им на покой. Но было слишком поздно строить безопасное убежище для себя и своей семьи; слишком многих завистников он нажил, находясь у штурвала империи; слишком многие завидовали его несметным богатствам, пусть даже он не пользовался ими. Да и Нерон мало походил на Августа. Поэтому стареющий Сенека лишь отдыхал в тени, не пытаясь скрыться, спрятаться совсем.

Философ, более всего почитавший два искусства – жить и умирать, – оставил немало рельефных подсказок для тех, кто хотел бы пройти свой путь вдвоем со спутником жизни. «Его философия обретала новое измерение, состоявшее в достижении “счастливой” жизни» – так расшифровывает мыслительные устремления философа Пьер Грималь. И в этом смысле семья как нельзя лучше отражала образ жизни законодателя обновленного философского течения. Сама семья в его миропонимании принадлежала тому феноменальному оазису, который пробуждает желание наслаждаться жизнью и созерцать ее в первозданных формах, лишенных напыщенности и декоративности. Сенека, даже поглощенный властью, не раз упоминал, что жена находится рядом с ним, подчеркивая важность этой близости для него.

Да, он окружил себя и свою семью невиданной роскошью, но старался не замечать шикарных декораций и почти не пользовался своим положением. Он с пафосом писал трактаты «О благодеяниях» и «О счастливой жизни», утверждая, что ни оскорбления, ни упреки не тревожат его сознания. Но конечно, он лукавил, и за бессмертной мудростью прятался сомневающийся, колеблющийся, но отчаянно борющийся со своими слабостями человек. «То, что он был миллионером, замечалось скорее по его обстановке, чем по его привычкам», – указывает Вил Дюрант, добавляя, что «немного найдется в римской литературе книг, пытающихся с такой же прелестью и с такой же светскостью приспособить стоицизм к нуждам миллионера».

Сенека не оставил учеников, не продолжил род. Истинная причина неполной семьи неизвестна, она могла являться и следствием болезни одного из супругов, но могла и отражать более поздние воззрения философа на вопросы жизни и смерти. К примеру, исследователь жизни философа Платон Краснов упоминает, что у Сенеки был сын, «умерший незадолго до его изгнания». Описывая душевное состояние философа, историк сообщает следующую подробность: «Незадолго перед тем потерявший жену, Сенека всего за несколько недель до ссылки лишился и единственного сына, умершего на руках своей бабушки». Чрезмерно увлеченный приобщением к мудрости, он, возможно, не желал больше отвлекать свой разум от заманчивых размышлений о вечности, вписывая в кажущиеся ему пределом умиротворения философские беседы только жену, женщину редкой выдержки и благородного ума. Возможно, их духовное счастье и радость возвышенной близости в последние годы жизни мыслителя объясняют и прощают этот семейный изъян. Стоя по колени в кровавой жиже, впитывая запахи разложения, Сенека, возможно, опасался произвести на свет ребенка, которому придется увидеть глубину человеческого падения. Да и воспитание Нерона могло сыграть свою негативную роль: если он не справился с чужим ребенком, имея огромные полномочия воспитателя, то есть ли гарантия, что его собственный, который с ранних лет столкнется с бесчисленным множеством искушений, не заставит его сожалеть о продлении рода.

Многие авторы детально описывают сцену смерти Сенеки и отчаянную попытку самоубийства полностью солидарной с ним Паулины. Не претендуя на повторение мыслей Тацита или других древних мастеров пера, обратим внимание на некоторые детали. Получив от мстительного Нерона приказ покончить с собой, Сенека, согласно описаниям, обратился к друзьям и к жене, говоря им, что ничего иного от изверга ждать не приходилось и уничтожение своего учителя было для него лишь делом времени. Крепко обняв жену, подавленную горем, терявшую и душевные, и телесные силы, философ стал умолять, чтобы она из любви к нему стойко перенесла удар, повествует Тацит. Но на самом деле сейчас не столько жена и друзья нуждались в помощи, сколько Сенеке требовались та выдержка и стойкость, о которых он столько твердил. И только его жена осознавала, что в этот последний и неумолимый час для Сенеки красивая и достойная смерть важнее всего на свете, она перевешивает на чаше весов всю его жизнь, ибо она либо подтвердит на деле все его установки, либо перечеркнет все. Никто лучше Паулины не знал, насколько этому гению философии, так же как и другим смертным, присущи человеческие слабости и сомнения. Сенека сам недвусмысленно признался в этом, заметив Паулине, что «настал час, когда надо показать не на словах, а на деле, какое поучение я извлек из моих философских занятий: не может быть сомнений, что я без малейшей горечи, а наоборот, с радостью встречу смерть». И ради своего мужа и друга эта женщина решилась на крайний шаг, на самую невероятную помощь, которую один человек способен оказать другому, – на смерть рядом с ним.

Был ли престарелый философ способен самостоятельно справиться с ситуацией или женщина интуитивно уловила последний призыв о помощи и ободрении в этот столь трудный для него миг? Одна из самых умных женщин своего времени, она не могла не знать, какой удар столетие тому назад нанесли предсмертные мытарства и недостойная кончина славе блистательного оратора Цицерона. Поэтому она сделала упреждающий шаг, в основе которого была смесь сильных эмоций и беспредельного мужества, поддерживаемого разумом. «Я дал тебе, Паулина, совет, как тебе провести более счастливо твои дни, но ты предпочитаешь доблестную кончину; я не стану оспаривать этой чести. Пусть твердость и мужество перед лицом смерти у нас одинаковы, но у тебя больше величия славы» – эти слова приписывают Сенеке, их он якобы произнес в ответ на решение Паулины. Должен был ли он силой остановить женщину, которую он так страстно любил? И не воспользовался ли тут Сенека силой своей любимой, окрыленной бесстрашием и желанием не видеть падения или даже мимолетной слабости мужа?! Конечно, своим ответом Сенека признал, что его дух все же трепещет пред неминуемым полетом в небытие. Но кроме того, он тотчас осознал, насколько величие и благородство его жены способно приблизить их обоих, но прежде всего его, к вечности. Не лишенный позерства в жизни, он задумал сыграть роль до конца – ив смерти; в этом проявилась и его необыкновенная, почти сверхъестественная сила и одновременно – удивительная слабость. Потому что он очень хорошо понимал, сколь обычным среди тысячи смертей станет его собственный уход, но каким резонансным событием для потомков и каким могучим ударом для Нерона окажется двойное самоубийство – его и Паулины.

Когда им обоим вскрыли вены на руках, Сенека велел перерезать себе сосуды и на ногах. После долгого мучительного прощания с Паулиной умирающий мыслитель попросил перенести их в разные комнаты и поместить себя в горячую ванну. Говорят, до последнего вздоха он заставлял записывать свои слова – слова человека, медленно уходящего в царство духов. Не в последнюю очередь благодаря жене Сенека сумел смертью прославить свое имя даже больше, чем всей жизнью. Он так и не узнал, что жестокий принцепс, узнав о желании Паулины умереть вместе с Сенекой, тотчас приказал спасти ее и сумел возвратить к жизни эту неординарную женщину. «Оставшись вопреки своему намерению в живых, она вела жизнь похвальную, вполне достойную ее добродетели, а навсегда сохранившаяся бледность ее лица доказывала, как много жизненных сил она потеряла, истекая кровью», – написал о ней Платон Краснов. Паулина, которая одарила несгибаемого стоика божественным светом своей любви, пережила его лишь на несколько лет, создав своей жизнью и смертью священную элегию любви, достойную легенды.

Задолго до смерти Сенека осознал величие своей философской миссии, хотя только за несколько лет до вынужденного ухода в обитель духов сумел отдаться своему призванию сполна. «Эпикур учит, что мудрец может заниматься общественными делами, если этого требует их важность; Зенон же находит, что мудрец должен ими заниматься, если только не будет к тому особо важных препятствий; но и Зенон, и Хризипп гораздо более оказали услуг человечеству, живя в стороне от дел, чем если бы они занимались военным делом или управлением государством» – так тонко ответил философ на упрек в том, что слишком мало внимания уделяет государственным делам. Это было его девизом, который безоговорочно принимал только один близкий человек – его жена.

Таким был Сенека, о котором Вил Дюрант сказал, что «идеи ему были более интересны, чем люди». И такой была его спутница, не пожелавшая пережить своего знаменитого мужа и увековечившая этим поступком свое имя, имя женщины, способной не только оказать влияние на творческую деятельность своего легендарного мужа, но и пройти свой путь до конца, имя женщины, которую Мишель де Монтень назвал одной из «трех истинно хороших» в истории. Оба же супруга, выказав в своей жизни и смерти такое величие, заслужили пусть не Свет, но вечный Покой.

 

 

Рихард и Козима Вагнер

 

Тот, кто дает радость миру, стоит еще выше над всеми людьми, чем тот, кто завоевал целый свет.

Рихард Вагнер

 

Хотя судьба отвела Рихарду и Козиме Вагнер не так уж много лет совместной жизни в сравнении с другими парами – тринадцать лет в браке и еще около семи лет скрываемой от всех пламенной любви, когда каждый из них состоял в браке с другим человеком, – их вполне можно считать «половинками» друг друга. И хотя у каждого из двоих до встречи была своя жизнь, каждый прошел через стремнины собственной семейной модели, Рихард, этот вечно бушующий водопад страстей, нашел наконец тихие, умиротворяющие плесы в смелой и пылкой душе Козимы. Возник большой чистый поток, отважно пробивающий себе дорогу к новым граням самопознания. Супруги, конечно, не были идеальными, часто презирали мораль, что дано лишь сильным и отважным, знающим себе цену и уверенным в своей цели. Они, бывало, поступали с окружающими людьми совсем не так, как желали и требовали, чтобы поступали с ними самими. Порой они даже приносили боль отдельным людям, не щадя и не жалея чужих чувств, – это было результатом вынужденных отношений с внешним миром, от которого они зависели и которому несли свою правду, свою мораль стойких и непримиримых. Но из своей семьи они сумели создать крепость, неприступный и несокрушимый плацдарм с возвышающимся над ним знаменем одухотворенности, а их любовь позволяла им вести успешную войну со всем остальным миром. Независимо от морали, которую исповедовали эти дерзкие люди, их отношения, безусловно, заслуживают пристального внимания и искреннего уважения: музыкант, влияющий на политику, реформатор оперы как жанра и кажущийся почти всем, кроме своей спутницы жизни, несносным и невероятно высокомерным человеком, и его мудрая женщина, муза, подруга и первая поклонница, бывшая на двадцать четыре года моложе, прожившая почти на полстолетия дольше и посвятившая большую часть жизни на продвижение в мир идей своего избранника.