Выразительность взаимодополняющих форм

 

Общеизвестно, что неуверенные в себе мужчины чувствуют себя уязвимыми в обществе уверенных женщин. Но есть категория уверенных женщин, способных направить свой могучий потенциал на укрепление личности мужчины, находящегося рядом; именно такая оказалась подле князя Ярослава, прозванного молвой не Сильным, не Свирепым, не Доблестным, а Мудрым. История всякий раз, говоря о правителях, намеревается сгладить их слабости путем переноса внимания на сильные стороны личности.

Довольно любопытно, что и жизненной стратегией, и даже внешне Ярослав Мудрый очень напоминает другого знаменитого правителя – Октавиана Августа. Такой же не слишком крепкий с виду, с тонкими чертами лица и с подобной римскому гению цепкостью, склонностью к плетению хитроумных интриг и созданию политических лабиринтов. Ярославу очень подошли бы слова Вила Дюранта, предназначаемые Августу: «Он был одновременно невзрачен и притягателен; едва ли нашелся бы другой такой прагматик – и все же его, как бога, чувствовала вся империя; не особенно храбрый, физически слабый, он, однако, нашел в себе силы победить всех врагов…» Действительно, в который раз Фортуна играет с человечеством, когда позволяет победить имеющим меньшие шансы и благодаря терпению, ловкости ума и виртуозности изобретенных комбинаций оказаться на вершине. По иронии судьбы двум этим правителям отмерено было одинаковое время жизни – семьдесят шесть лет. Во многом их жизни были похожи. Правда, в отличие от Августа, Ярослав испытал горечь военных поражений и позорного бегства с поля брани. Но на поприще большой политики русский князь действовал теми же методами, что и римский правитель. И надо сказать, жена Ярослава Ирина была не только посвящена в планы супруга, но нередко со всей свойственной ей артистичностью играла в них ключевую роль. Ее вклад в создание Киевской Руси кажется не меньшим, чем участие в управлении Римской империей могущественной Августы Ливии Друзиллы. Такое сравнение вовсе не случайно: ведь и период правления Августа, и годы княжения Ярослава историками названы «золотым веком». Но человек, структура его личности, его жизненный уклад и система ценностей неотделимы от времени, в ход которого он активно вмешивается. Коль подруги оказывали такое осязаемое влияние на своих выдающихся мужей, в чем‑то даже формировали их отношение к миру, то характер ярко выраженного реформаторства, присущий этим государственным деятелям, также неразрывно связан с внутренним миром их семей. Собственная семья в их восприятии оставалась базовой категорией мироздания. Поэтому и попытки Августа различными нововведениями защитить эту ячейку общества, и осторожное, достаточно осмысленное отношение Ярослава Мудрого к понятию рода, а также созданию новых, «прибавленных» ценностей для общества вполне можно считать производной от их ключевых понятий и мироощущения.

Несмотря на традиционную гиперболизацию саг, кажется очевидным, что Ирина‑Ингигерд явно не ограничивалась ролью смиренной жены, предназначенной для производства потомства и утоления амурных страстей мужа. Во‑первых, она с самого начала выторговала для себя возможность иметь при себе смелого воителя с высоким статусом – Регнвальда Ульвссона, который прибыл в Новгород с большим военным отрядом норманнов. Во‑вторых, она, особенно первое время, чувствовала незримое присутствие отца и особую историческую роль скандинавов в судьбе Киевской Руси. Чувство военного превосходства скандинавов вкупе со смешанной обидой за неожиданно измененный сценарий жизни предопределил некоторые шероховатости в отношениях молодоженов. Впрочем, красочные детали таковых сообщают скандинавские саги, написанные через столетие после смерти героев, что дало основание современным историкам считать натянутые отношения мужа и жены всего лишь выдумкой летописцев.

Гораздо важнее другое: если обе поверхности и оказались неровными, то притирка произошла довольно быстро, а роль Ирины уже в первых военных кампаниях Ярослава оказалась более чем заметной. Вряд ли отсутствие взаимопонимания между мужем и женой вдохновило бы ее на столь решительные и ответственные шаги. Например, те же саги в сопровождении многочисленных подробностей сообщают о том, как княгиня Ирина намеревалась решить исход ссоры внутри лагеря Ярослава – между князем и главой наемников Эймундом. В итоге Эймунд решил оставить лагерь Ярослава и перейти на сторону воевавшего с ним сводного брата Брячислава. Княгиня не устрашилась организовать встречу‑засаду для Эймунда, приехав лично в сопровождении своего телохранителя Регнвальда Ульвссона. Лишь проворство да случай позволили Эймунду уйти живым. Этот эпизод отражает истинные отношения между Ярославом и Ириной; в то время они уже не только действовали как одна команда, единое целое, но и Ирина, защищая семью, пренебрегла своими сородичами, без всякого сомнения встав на сторону мужа.

Далее скандинавские летописи живописно повествуют о странном пленении княгини перед главной схваткой с хитрым, как лиса, Брячиславом. В итоге воинственная и артистичная княгиня сумела противопоставить неизбежному кровопролитию спасительные переговоры и привести враждующих братьев ко вполне приемлемому компромиссному миру. Хотя у историков есть серьезные основания сомневаться в этих колоритных сообщениях, насыщенных повторениями о мудрых поступках Ирины, тем не менее нельзя не согласиться с одним: молодая княгиня оказалась отважной спутницей своего мужа и бесстрашно принимала участие в военных кампаниях, явно не довольствуясь ролью «обозной жены». Если даже десятая часть летописных сообщений соответствует действительности, она показала завидную проницательность и поистине феноменальные для женщины того времени дипломатические способности. Несложно предположить, почему Ирина‑Ингигерд оказалась непосредственно вовлеченной в военную кампанию. И она, и сопровождавшие Ярослава иностранные наемники осознавали слабость новгородского князя, недавно потерпевшего сокрушительное поражение. Скандинавские политические игроки были заинтересованы в возвышении Ярослава не меньше его самого, ведь они сделали на него ставку. Но ключевым вопросом стало соответствие личностей правителей тем событиям, которые оказались для них вызовом. Ирина в первых военных кампаниях сыграла роль самого важного близкого человека, способного вселить незыблемую веру в победу, дать князю недостающую ему невозмутимость полководца и предусмотрительность государственного деятеля теперь уже не местного, а регионального масштаба. Кажется, и сам Ярослав по‑иному взглянул на молодую жену, с восхищением отметив те ее качества, которые ранее были скрыты от него. Жестокая и опасная война сблизила мужчину и женщину, создав ореол святости и гипнотизирующей неприступности закаленного огнем союза, семьи, готовящейся к исполнению своей миссии.

Ярославу жизнь с детства казалась наполненной смертельными опасностями, и он боролся за свое место среди живых, опираясь на небывалую даже для князя последовательность и волю. Это выражалось даже в преодолении ужасной боли, возникавшей из‑за хромоты, что с возрастом переросло в настоящее противостояние с болезнью. Ирина оказалась импульсивной и страстной; жизнь в ней долго клокотала горячим гейзером, силы которого хватало на двоих. С детских лет привыкшая обитать на просторе, с юношеских – влиять на выбор мужчин, не испытывая недостатка в предложениях, Ирина сумела навязать Ярославу свое представление о семье и роли в ней женщины. Князь принял предложение, ибо, добровольно отказываясь от абсолютного, чисто мужского (в духе времени) доминирования над женщиной, он обретал искреннюю поддержку и неиссякаемую силу женской заботы. И не исключено, что такой подход помог ему избежать повторения в семье роли своего отца, которая ему опостылела еще в годы становления.

«Был муж тот праведен и тих, хотя в заповедях Божиих…» – писал о Ярославе Мудром летописец Нестор. Конечно, несомненная правота заложена в непринятии такой оценки автором современного крупнейшего исследования жизни князя Алексеем Карповым и прямым указанием на организацию Ярославом «длительной и кровопролитной борьбы». Не раз демонстрировал Ярослав‑полководец и малодушие, оказываясь в роли побежденного. Но правда в том, что Ярослав Мудрый менялся в процессе жизни, и в этих изменениях семейно‑родовой символ, наряду с религиозным, оставался доминирующим на всем пространстве действия. Его жизнь – это путь борца, искренне желавшего изменить себя, искореняя душевные и физические слабости и изменить мир вокруг себя. Именно поэтому, решив главную проблему – выживания и безопасности, – он сумел сосредоточиться на созидательных целях. Роль же в этом процессе преобразования личности славянского лидера его жены видится бесспорной и выдающейся. Ее талант состоял в том, чтобы свои лучшие качества, прежде всего духовную силу и отвагу, направить на помощь другу, чувствовавшему провалы в структуре своей личности и явно нуждавшемуся в поддержке.

В процессе движения семейной ладьи по вечной реке истории Ирина показала пленявшую современников гибкость натуры. Материнство привнесло в жизнь княгини ту стабильность, которая со временем преобразовалась в покоряющую смысловую наполненность жизни и подарила сочность красок бытия. Воинственность молодой княгини сменилась ясным осознанием своей новой роли: выказывая неусыпное внимание к воспитанию потомства, она символизировала укрепление государственности. Тепло семейного очага великого князя распространялось на всю территорию Киевской Руси, словно призывая всеобщую благодать и спокойствие. Ирина, без сомнения, прониклась христианской верой, излучая, подобно пчелиной матке, свет и энергию праведной жизни, которые служили для всех сограждан питательным нектаром. Если мужчина намеревался укрепить государство, произвести реформы, создать материализованные символы духовности в виде новых храмов, школ, вызывающей восхищение библиотеки, то наполнить их пониманием ценности и придать им оттенок неотвратимых перемен способна только женщина – своей благообразной покорностью, смешанной с тайным азартом, виртуозным исполнением роли жрицы, воплощением божественного обаяния. Ее активность была сродни всюду проникающим гипнотическим парам, наполняющим пространство ароматом неземной праведности. Восхищаясь христианскими ценностями как высшими достижениями культуры, Ирина без всякого сомнения отдалась вере, превратившись со временем в ее искреннего апологета. Это придало ее облику очарование, а самому браку – совершенство, которого не хватало в начале их совместного пути. Илларион, прославляя семейство, называет ее «благоверной», подчеркивая ее безукоризненное соблюдение православной веры. Последнее становилось неотъемлемой частью развития глубокой славянской духовности, эмоциональной проникновенности и тонких ощущений, причисляемых к национальным особенностям славян. Проистекая от мудрой Ольги, с пониманием подхваченная проницательной Ириной, а затем развитая одухотворенными женщинами Руси, религиозная глубина, без тени позерства и игры, стала почти необходимой частью возвышенного естества славянских женщин. Неистребимая, не портящаяся под воздействием мимолетной моды или легковесных веяний инородных культур, эта частичка женской природы до сих пор безоговорочно ценится европейскими мужчинами.