Немецкий философ Вальтер Шубарт о русских

Немецкий профессор Вальтер Шубарт утверждал: «Западноевропейский человек рассматривает жизнь, как рабыню, которой он наступил ногой на шею… Он не смотрит с преданностью на небо, а, полный властолюбия, злыми враждебными глазами глядит вниз, на землю. Русский человек одержим не волей к власти, а чувством примирения и любви. Он исполнен не гневом и ненавистью, а глубочайшим доверием к сущности мира. Он видит в человеке не врага, а брата».

Англичанин хочет видеть мир — как фабрику, француз — как салон, немец — как казарму, русский, — как церковь. Англичанин хочет добычи, француз – славы, немец – власти, русский – жертвы.

Англичанин хочет наживаться от ближнего, француз – импонировать ближнему, немец – командовать ближним, а русский ничего от него не хочет. Он не желает превращать ближнего в свое средство. Это братство русского сердца и русской идеи. И это есть Евангелие будущего. Русский всечеловек есть носитель нового солидаризма. Прометеевский человек уже обречен смерти. Наступает эпоха Иоанновского человека – человека любви и свободы. Таково будущее русского народа.

Запад движим неверием, страхом и себялюбием; русская душа движима верою, покоем и братством. Именно поэтому будущее принадлежит России…

У европейца — человек человеку волк, всяк за себя, всяк сам себе бог; поэтому все против всех и все против Бога; и героичность его есть очень часто эксцесс себялюбия и гордости — личной или национальной. Это корыстный и хищный героизм. Европеец доволен, когда ему завидуют, и терпеть не может, чтобы его жалели, — это унижение. Поэтому он скрытен, притворяется, чопорен, чванлив и театрально надут — и когда русский это видит, то у него щемит на сердце.

Русский подходит к своему ближнему непосредственно и тепло. Он сорадуется и сострадает. Он всегда склонен к расположению и доверию. Быстро сближается. Он естествен, и в этом его шарм. Он прост, интимен, склонен к откровенности, стремится быть полезным.

Новый человек Европы не заметил, как он прошел через иудаизацию христианства и утратил и Бога и Христа. В России иное понимание Евангелия.

Русские были христианами до своего обращения в христианство. Поэтому христианство распространилось в России не мечом, как у Карла Великого, а само, легко и быстро — избранием.

Русское сердце было открыто не Ветхому, а именно Новому Завету. Так оно и осталось; в русской душе есть данные, делающие русского человека самым верным сыном Христа.

Вот откуда русская национальная идея: спасение человечества придет из России. Это самая глубокая и самая широкая национальная идея из всех, имеющихся у других народов.

Основная социальная идея русского народа такова: общество как церковь, как духовная общность, как свободное многообразие в любовном единстве, как мистическое Тело Христа…

И ещё замечательно, что русское безбожие — иное, чем на Западе: оно не холодное сомнение, не безразличие, а огненный вызов Богу, трепещущее кощунство, восстание, жалоба на Бога, может быть, тоска по утерянном Боге. Самое безбожие носит у русских характер религиозного неистовства.

И самое понимание Евангелия в России иное, чем на Западе: западное христианство болеет властолюбием — оно насильственно обращает в христианство, это воинственное, милитаризованное учение о Боге, дающем победу; это искажение Евангелия Ветхим Заветом и естественный переход от Ветхого Завета к безбожию…

Можно сказать, что европеец — человек дела, а русский — человек души и сердца. И Европа есть страна деловитости, а Россия есть родина души.

Душевный человек вчувствуется в ближнего и воспринимает его интуитивно и чутко; ему не важно происхождение, образование, партийность, профессия, титул и орден.

И замечательно, когда неевропеец впервые приезжает в Россию, он бывает приятно изумлен и обрадован; а когда русский впервые приезжает в Европу — то он чувствует себя отрезвленным и разочарованным.

Кто узнает русского лично — тот полюбит его. Пока европейца знаешь по его заслугам — до тех пор он тебе импонирует.

Русский человек, может быть, и плохой делец, но братский человек. Он мастер давать и помогать — и дает с тактом и нежностью. Он гостеприимнее всех народов Земли. Он чувствует глубоко, умиляется и плачет. Русские люди и называют друг друга не по титулам и званиям — а просто по имени и отчеству.

Просты и скромны — русские ученые. Сердечны и отзывчивы русские писатели. У русского человека — человек человеку не волк, а Бог (Преп. Серафим говорил — «человек человеку радость»).

Русский человек — не одержим западным честолюбием и властолюбием: в глубине души он хочет угодить Богу, устоять пред Его лицом, а не пред человеками.

Эта русская братскость есть выражение веры и Царства Божия. Русский человек уверен — что любящий Бога будет любить и людей; и обратно. А любить — значит, уважать.

Русский человек — настолько укоренен в вечности, что способен наслаждаться настоящим мгновением. Для европейца характерно страхование жизни в страховых обществах; для русского — пренебрежение к скопидомству. Верным инстинктом русский чует, что капиталист — раб своего капитала и что жадность есть страх и безбожие. Отсюда же у русского — не историческое, а религиозно-метафизическое созерцание истории. В истории он стремится не ухватить все и все запомнить — а постигнуть религиозный смысл событий.

Русский человек творит свою историю религиозным ожиданием, сверхчеловеческою способностью страдать и терпеть. Поэтому русская культура есть метафизическая культура, а западная — техническая культура; и будущее принадлежит России.

Русский человек добр не из чувства долга, а потому, что это ему присуще, что он иначе не может. Это нравственность не рассудка, а сердца.

Воображение у русского человека — богато, дерзновенно и глубоко. Европеец — техник. Русский — романтик. Отсюда у него два особых дара: способность к чужим языкам и дар к сцене и театру. Русские актеры не играют, а живут на сцене. Перед русским театром — всякий европейский искусственен, натянут и дилетантичен.

Европейца тянет к специализации. Русского — к целостному созерцанию. Европеец — расчленяющий аналитик. Русский — всепримеряющий синтетик. Он стремится не побольше знать, а постигнуть связь вещей, уловить сущность. Русский способен как никто — слить поэзию, науку и религию; и в этом — будущее за ним, а он сам — человек будущего.

В России иное понимание Евангелия. У русского народа целый ряд христианских добродетелей является устойчивыми национальными добродетелями — христианство как бы врождено славянской душе. Русские были христианами до своего обращения в христианство. Поэтому христианство распространилось в России не мечом, как у Карла Великого, а само, легко и быстро — избранием.

Русское сердце было открыто не Ветхому, а именно Новому Завету. Так оно и осталось; в русской душе есть данные, делающие русского человека самым верным сыном Христа. Вот откуда русская национальная идея: спасение человечества придет из России.

Это самая глубокая и самая широкая национальная идея из всех, имеющихся у других народов.

Из книги: «Европа и душа Востока»

Александр Шутов Преувеличенная религиозность русского народа, он иначе: "На Бога надейся, да сам не плошай".

 

Палитра русской цивилизации Российский социум как цветовая криптограмма Александр Неклесса

Об авторе: Александр Иванович Неклесса – заведующий лабораторией «Север – Юг» Института Африки РАН; председатель Комиссии по социокультурным проблемам глобализации, член бюро научного совета «История мировой культуры» при Президиуме РАН.

Тэги: русская цивилизация, российский социум, кризис идентичности, русь, россия, самодержавие, крепостничество, народы

В саду обитает больше

Растений, нежели посажено

Садовником.

Испанская пословица

Привычка осматриваться вокруг, вглядываясь с особым вниманием в европейское зеркало, привилась в России давно, что, впрочем, естественно: ведь христианская цивилизация на русские земли пришла из Европы (византийской и западной), но органичной частью Европы этот край не стал. Кризис идентичности – стимул и путеводная звезда национальной рефлексии. Где искать энигматичную тень отцовства, взыскание утрат и обретение надежд? Притворно-географические извилины и развилки психеи значили для русской идеи больше, нежели внятные контуры социальной мысли: консерватизм, национализм, либерализм. Славянофилы, западники, евразийцы свои размышления и споры вели именно в данном ключе. Интеллектуальная рефлексия дополнялась прямыми художественными интервенциями и откровениями... В русской душе странным образом уживались два противоположных чувства: смирение блудного сына, его тоска по дому и горделивость законного наследника-владельца.

Что такое Россия? Негативная диалектика Европы? Или ее псевдоморфозы следует сравнивать с азиатскими царствами? Оригинал русской идентичности так просто дешифровать не получается, однако для раскрытия сути и сущности есть реперные точки. Гуманитарная археология – своего рода апокатастасис – обращение к собственному оригиналу, главное, соблюсти пропорции, не переходя грань. Потерянный ищет в лицах, невидимый – в зеркалах, здесь же памятными вешками служит палитра исторических флагов Российской империи, цивилизационную криптограмму раскрасят пять цветов: белый, синий, красный, желтый и черный.

Страна на краю мира (белый)

«Сотни лет мы шли навстречу вьюгам с юга вдаль, на северо-восток» – в строчках Максимилиана Волошина зафиксированы два существенных тезиса. Во-первых, Россия опознана как страна пути, а во-вторых, отмечена экстремальность ее маршрута. Русь, затем Россия была соорганизована посредством пути, путепроводов речных и сухопутных.

Наиболее известна дорога «из варяг в греки», основание киевской державности, но это не единственная русская страна. Был еще и Великий Новгород – крупнейшее по территории государство, торговая республика, Господин Великий Новгород, со стороны Балтийского моря примыкавший к Ганзейскому союзу – разветвленной морской трассе. А по Ледовитому морю – к Гиперборейскому океану, каботажным путем и по суше, образуя «соболиный тракт». Территория уходила за Уральский хребет вплоть до златокипящей Мангазеи и еще дальше – за Енисей. Северный морской и речной путепровод делился на морские ходы поморов – Грумаланский, Мангазейский, Новоземельский, Енисейский. Были и «особливый янтарный путь», и «заволоцкий торговый путь», и транзитное «поволочье», объединявшее реки, поймы, озера, разного рода переправы в сложные торгово-инженерные системы. Посредством поволочья через озерно-речную систему протянулась торговая нить к Поволжью, образуя по Волге, с выходом к Хвалынскому (Каспийскому) морю, Великий серебряный путь к «персам», который влиял не только на российскую историю.

В подвижном евразийском пространстве возникали и исчезали ветви и радиации Великого шелкового пути, значительно позднее, уже в ином формате воссозданного в виде Великого сибирского пути – Транссибирской магистрали и Закаспийской железной дороги, достигавшей Ферганской долины. Сопряжение пространства торговых операций с военно-трофейной экономикой степи определило слияние в российской широте русской и кочевнической стихий.

Россия – белый, снежный стан, страна, северо-восточный вектор которой, достигнутые рубежи обрываются в слабозаселенных землях на Крайнем севере, где нет иных империй и государств, кроме царства Зимы. Заселяют же край ватаги купцов и странников – первопроходцы, которые не столько сражаются со странами и народами, изощряя военное и дипломатическое искусство, развивая социальные навыки и коммуникации, сколько пребывают в перманентном конфликте, немой борьбе с видимыми и невидимыми стихиями, шаг за шагом формируя тело империи – предельного царства северной Ромеи.

Климат, география, судьба – бесчувственные враги, основные оппоненты, с которыми ведется непрерывная тяжба. Это удел людей, уходивших из-под ярма, избиравших полуночные дороги, тяготы экзистенции в то время, когда другие шли вслед за теплом и солнцем на юг и запад. Особенность выбора континентального безбрежья, перманентное противостояние скорее с природой и роком, нежели с социумом, определили психологический тип и социальный модус. Зима смиряла жар беглой героики, по-своему приучая к лишениям и терпению.

Попробуем реконструировать качества этой динамичной популяции – российской закваски, ее архетип, в основе которого люди-одиночки, трансграничные отряды, рассеянные на огромной территории, сопротивляющиеся обстоятельствам непреодолимой природной силы, где холод, голод, безлюдье пестовали характер. События на западных и южных рубежах страны описаны достаточно подробно, маршрут же «решительного меньшинства» на северо-восток известен скорее в образах, нежели фактах, усвоен метафорически как не слишком внятная легендарная история мест, где жизнь требует максимальных усилий, ставя в ситуации отчаянного выбора. Где каждый день как последний, и развивается пренебрежение, даже презрение, к обыденности, размеренности. Нет особой разницы между действием и отдыхом, жизнь «вечный бой, покой нам только снится» – эта энергия пронизывает жизнь и культуру.

Европейские государства окружены другими странами, зажаты высокой плотностью населения, социальные коммуникации интенсивны как внутри, так и вовне страны. Политические конфигурации складываются в договорном и династическом континууме как баланс сил и интересов, где устойчиво перераспределяются владения и полномочия, действует частное и публичное право, а военные действия ведутся в соответствии с законами и правилами. Войны же на российской территории, не разделенной морями на метрополию и колонизируемые земли, это либо борьба с природой, либо гибридные и беспощадные. Некая аналогия прослеживается, но лишь отчасти, с историей Америки – продвижение в глубь континента, строительство острогов (фортов), поселений, частно-государственные, казацко-армейские битвы с туземцами: сибирью, чукчами, черкесами, другими. И война с внешними силами, но уж если на своей территории, то с участием третьей стороны – народной дубины.