Святая Ирина и восстановление иконопочитания

 

Иконопочитание в IV за V веках вошло во всеобщее употребление в Христианской

Церкви. По церковному учению почитание икон должно состоять в почитании лиц,

изображенных на них. Такого рода почитание должно выражаться благоговением,

поклонением и молитвой лицу, изображенному на иконе. Но в VII в. к такому

церковному учению стали примешиваться неправославные взгляды на иконопочитание,

особенно в простом народе. Простой народ, вследствие недостаточности

религиозного образования, по большей части придавал внешности и обрядности в

религии главное значение. Смотря на иконы и молясь перед ними, люди

необразованные забывали возноситься умом и сердцем от видимого к невидимому и

даже мало-помалу усвоили убеждение, что лица, изображенные на иконах, неотделимы

от икон. Отсюда легко развилось поклонение собственно иконам, а не лицам

изображаемым, - развилось суеверие, граничащее с идолопоклонством. Естественно,

что явилось стремление уничтожить такое суеверие. Но, к несчастью Церкви, задачу

уничтожить суеверие приняла на себя гражданская власть, отстранившая духовную.

Вместе с суеверным почитанием икон, гражданская власть, под влиянием еще

политических соображений, стала уничтожать иконопочитание вообще и произвела,

таким образом, ересь иконоборческую.

Первым гонителем иконопочитания был император Лев III Исаврянин (717-741 гг.).

Это был государь храбрый, с успехом защищавший империю от нападения

аравитян-магометан. Обратив внимание на церковные дела и, между прочим, на

суеверия в иконопочитании, он решился уничтожить последние полицейскими мерами,

и до того увлекся своей ролью церковного деятеля, что вместе с суевериями

захотел уничтожить и истинное иконопочитание. Он не отделял суеверного почитания

икон от истинного; всякого рода почитания икон казалось ему суеверным. Как

грубому воину, Льву Исаврянину недоступны были возвышенные чувства и стремления;

он не понимал или не хотел понять, что от изображения того или иного лица на

иконе можно возвышаться умом и сердцем к самому лицу. По своей грубости он

полагал, что если поклоняются иконам, то поклоняются именно иконам. К тому же

Лев составил несчастный план обратить в христианство, как магометан, так и

иудеев, уничтожением иконопочитания, которым соблазнялись и над которым смеялись

те и другие. Предположенное уничтожение икон Лев Исаврянин начал довольно

осмотрительно. Сначала он издал эдикт (726 г.) только против поклонения иконам,

для чего приказал поставить их в церквах повыше, чтобы народ не лобызал их.

Против такого распоряжения восстал патриарх Константинопольский Герман. За ним

на защиту иконопочитания выступил знаменитый Иоанн Дамаскин, впоследствии монах

обители святого Саввы в Палестине. Он написал горячее послание против

иконоборчества и отправил его в Константинополь. Между прочим, отвечая на

возражения врагов иконопочитания, он доказывал, что если в ветхозаветной Церкви

запрещено было делать изображение Бога, то такое запрещение не приложимо к

Церкви Новозаветной, когда Сам Бог принял естество человеческое и жил на земле,

как человек.

Выступил на защиту иконопочитания и папа Григорий II. Он писал императору

письмо, в котором высказывал, что христиане почитают не иконы, а изображаемые на

них лица, что иконопочитание вошло во всеобщее употребление, что даже дети,

обучающиеся в школах, если придти и к ним и говорить против иконопочитания,

забросают за это своими учебными досками и что, наконец, если император будет

настаивать на уничтожении иконнопочитания, Рим отойдет из-под его власти. Народ

возмущён также был распоряжением императора и открыто выражал свое недовольство.

Так, когда приказано было снять особенно почитаемую икону Христа Споручника,

стоявшую над воротами императорского дворца, масса православных, окружавшая

лестницу, по которой взбирался солдат для исполнения приказания, столкнула

лестницу и умертвила солдата. Икона все-таки была снята.

А на Цикадских островах произошло даже настоящее восстание. Лев, впрочем, сумел

усмирить мятежников и еще с большим рвением принялся за уничтожение

иконопочитания. В 730 г. был издан эдикт, которым повелевалось вынести из храмов

все иконы. Патриарх Герман отказался выполнить такое распоряжение и был низложен

(733 г.), а на его место поставлен Анастасий, подчинившийся приказанию

императора. Иконы были вынесены из храмов; епископы, противившиеся этому,

низложены. Из епископов нашлись, впрочем, и такие, которые добровольно помогали

императору в уничтожении иконопочитания, Таков, например, Константин Фригийский,

удаливший из своих церквей иконы еще после первого эдикта.

Но иконы можно было удалить из храма только в пределах Византийской империи. В

Сирии, которая находилась под властью аравитян, и в Риме, который почти совсем

не признавал над собой власти византийского императора, Лев не мог заставить

выполнить свой эдикт. Восточные церкви, находившиеся под властью аравитян,

прекратили общение с Греческою Церковью, а Иоанн Дамаскин написал свои

знаменитые послания против иконоборцев. Также и папа Григорий III (731-741 гг.),

стоявший, подобно своему предшественнику, на стороне иконопочитателей, восстал

против императорского эдикта. В 732 г. он созвал в Риме собор, на котором предал

проклятию иконоборцев. Лев захотел наказать папу и отправил было в Италию флот,

но так как последний был разбит бурей, то ограничился только тем, что отнял у

папы Иллирийский округ, присоединив его к патриархату Константинопольскому. В

741 г. Лев Исаврянин умер, достигнув только того, что иконы были выведены из

церковного употребления; вывести же из домашнего употребления он не мог, при

всей своей жестокости.

По смерти Льва иконопочитание на некоторое время было восстановлено. Зять Льва,

Артабазд, при помощи иконопочитателей занял императорский престол помимо сына и

наследника Льва Константина V Копронима (743-775).1 Иконы опять появились в

храмах и опять началось открытое иконопочнтание. Но в 743 г. Константин Копроним

сверг с престола Артабазда и, подобно своему отцу, начал преследовать

иконопочнтание, только с еще большей настойчивостью и жестокостью. Копроним

хотел торжественно, с соблюдением законности уничтожить иконопочитание, как

ересь, и для этого в 754 г. составил в Константинополе собор, который назвал

Вселенским. На соборе было 338 епископов, но не было ни одного патриарха. Здесь

положено было, что иконопочитание есть идолопоклонство, что единственный образ

Христа Спасителя - это евхаристия и т.п. В доказательство собор приводил места

из Священного Писания, толкуя их односторонне и неправильно, а также из древних

отцов - или подложные, или искаженные, или с неправильным толкованием. В

заключение собор предал анафеме всех защитников иконопочитания и

иконопочитателей, особенно Иоанна Дамаскина, и постановил, что кто после этого

будет сохранять иконы и почитать их, тот, если духовное лицо - подвергается

извержению из сана, если мирянин или монах - отлучается от общения церковного и

подвергается наказанию по императорским законам. Все епископы согласились на

соборные определения, одни по убеждению, другие - и большая часть - по страху

пред императором.

На соборе же, на место умершего пред тем иконоборческого патриарха Анастасия

поставлен был патриархом константинопольским епископ Константин из Фригии,

заявивший себя особенной враждой к иконопочитанию. Определения собора были

приводимы в исполнение с необыкновенной жестокостью. Преследования простирались

даже на домашнее иконопочитание. Только в тайных, недоступных полиции местах

православные могли сохранить иконы.

Не останавливаясь на иконопочитании, Копроним пошел еще дальше; он хотел

уничтожить почитание святых и их мощей, монашескую жизнь, считая все это

суеверием. Поэтому, по его приказанию, мощи святых сжигались или бросались в

море; монастыри были обращены в казармы или конюшни; монахи изгонялись, а

некоторые из них, открыто порицавшие действия императора и защищавшие

иконопочитание, были преданы мучительной смерти. Воля императора была исполняема

везде, кроме Рима.

В то время, как Константин Копроним осуждал на своем "вселенском" соборе

иконопочитание, папа приводил в исполнение план относительно отделения Рима от

Византийской империи.

Равеннским экзархатом, принадлежавшим Греческой империи, завладели лангобарды

(752 г.). Папа Стефан III пригласил на помощь франкского короля Пипина

Короткого, который прогнал лангобардов, а отнятые у них земли подарил

апостольскому престолу, т.е. папе (755 г.). Греческое владычество в Италии после

этого закончилось. Стефан, сделавшись независим, не стесняясь, мог отвергнуть

все постановления иконоборческого собора 754 г.

Константин Копроним умер в 775 г. Ему наследовал его сын Лев Хазар (775-780

гг.), прозванный так из-за того, что его мать, жена Константина, была дочерью

Хазарского кагана. Он воспитан был в духе иконоборческом и, по завещанию отца,

должен был действовать против иконопочитания. Но Лев был человек

слабохарактерный; на него имела большое влияние его жена афинянка Ирина

(780-802), державшаяся втайне иконопочитания. А под её покровительством

изгнанные монахи снова стали появляться в городах и даже в самом

Константинополе, епископские кафедры стали замещаться тайными приверженцами

иконнопочитания и т.д. Только в 780 г. по поводу найденных в спальне Ирины икон,

Лев начал было уже крутыми мерами подавлять пробуждавшееся иконопочитание, но в

том же году умер.

За малолетством его сына, Константина VI Порфирородного, управление государством

взяла в свои руки святая Ирина. Теперь она решительно выступила в пользу

иконопочитания. Монахи беспрепятственно заняли свои монастыри, появлялись на

улицах и пробуждали в народе угасшую любовь к иконам. Мощи мученицы Евфимии,

брошенные в море при Константине Копрониме, были вынуты из воды и им начали

воздавать должное почитание.

Патриарх Константинопольский Павел, бывший в числе врагов иконопочитания, при

таком обороте дела был вынужден в 784 г. оставить кафедру и удалиться в

монастырь. На его место, по желанию Ирины, поставлен был один светский человек,

Тарасий (784-806), приверженец иконопочитания. Тарасий принимал патриарший

престол с тем условием, чтобы восстановлено было общение с церквами Римской и

восточными, прекратившееся во время иконоборческое, и чтобы созван был новый

Вселенский собор для утверждения иконопочитания. Действительно, с согласия

святой Ирины, он написал папе Адриану I о предполагаемом восстановлении

иконопочитания и приглашал к участию во Вселанском Соборе. Восточным патриархам

также отправлены были приглашения.

В 786 г., наконец, был открыт в Константинополе Собор. Папа прислал легатов; от

лица восточных патриархов явились два монаха, как их представители. Собралось на

Собор также много греческих епископов. Но Собор в этом году не состоялся. Между

епископами большинство было против иконопочитания. Они начали составлять тайные

собрания и рассуждать в духе иконноборческом. К тому же императорские

телохранители, состоявшие из старых солдат Константина Копронима, не хотели

допускать восстановления иконопочитания. В одном заседании Собора иконоборческие

епископы подняли шум, а телохранители между тем неистовствовали на дворе

помещения Собора. Тарасий принужден был закрыть собор.

В следующем 787 г., когда святая Ирина заблаговременно уволила от службы

иконоборческие войска, Собор спокойно был открыт в Никее. Это был Второй

Никейский, Седьмой Вселенский Собор. Собралось 367 отцов. Хотя и тут были

иконоборческие епископы, но их было меньше православных. Всех заседаний Собора

было восемь.

Прежде всего, Тарасий, как председатель, предложил свою речь в пользу

иконопочитания, затем прочитана была такая же речь Ирины. Православные епископы

согласились с той и другой. Иконоборческим же епископам Тарасий предложил, что

если они покаются и примут иконопочитание, то будут оставлены в архиерейском

сане. Вследствие такого предложения иконоборческие епископы согласились признать

иконопочитание и подписали отречение от иконоборчества. Далее читали послание

папы Адриана об иконопочитании, приводили доказательства в пользу иконопочитания

из Священного Писания, Священного Предания и писаний отцов Церкви; разобрали

действия иконоборческого собора 754 г. и нашли его еретическим. Наконец, предав

анафеме всех иконоборцев, отцы Седьмого Вселенского Собора составили

вероопределение, в котором между прочим сказано: "Храним ненововводно все,

писанием и без писания установленные для нас церковные предания, из которых одно

касается иконного живописания… определяем: подобно изображению честного и

животворящего креста, полагать во святых Божиих церквах, на священных сосудах и

одеждах, на стенах и досках, в домах и на путях честные и святые иконы,

написанные красками и из дробных камений и из другого способного к тому вещества

устрояемые, как-то иконы, Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа и Непорочныя

Владычицы нашея святыя Богородицы, также и честных ангелов, и всех святых и

преподобных мужей. Ибо когда чрез изображение на иконах лики Спасителя,

Богородицы и др. бывают видимы, то взирающие на них побуждаются к воспоминаниям

и люблению первообразов их, и чествованию их лобызанием и почитательным

поклонением не собственным, по вере нашей, богопоклонением, которое

приличествует единому Божественному естеству, но почитанием, воздаваемым

изображению честного и животворящего креста и святому Евангелию и прочим

святыням". Кроме того, Собор постановил, чтобы все сочинения, написанные

еретиками против иконопочитания, были представляемы Константинопольскому

патриарху, а скрывающим такие сочинения назначил духовным лицам извержение из

сана, мирянам - отлучение от Церкви. Заседания Собора в Никее окончились.

Восьмое и последнее заседание было в Константинополе, в присутствии Ирины. Здесь

определения Собора прочитаны были торжественно и утверждены императрицею.

Согласно определению Собора, иконопочитание было восстановлено во всех церквах.

 

 

ГЛАВА IV. ЦЕРКОВЬ В IX - XI ВЕКАХ

 

Общая характеристика эпохи

Внутри рассматриваемого периода, охватывающего целых семь столетий церковной

истории, объективно выделяются две значительные эпохи - соборная (325-787 гг.) и

послесоборная (787-1054 гг.). Если в первую эпоху основной вопрос церковной

жизни касался выработки единого вероучения, разрешения догматических споров,

борьбы с непрестанно сотрясающими Церковь ересями, то во вторую эпоху церковная

жизнь, главным образом, была сосредоточена на проблеме взаимотношений, с одной

стороны, с государственной властью, а с другой стороны, была омрачена все более

усиливающимся дистанцированием Рима и Константинополя.

Крупнейшей и наиболее развитой во всех отношениях державой воистину вселенского

масштаба, на рубеже I и II тысячелетий была Византийская империя. Начиная с VII

столетия пониятие "восточная Церковь" стало фактически синонимично понятию

"Константинопольский патриархат". Действительно, с появлением в это время на

мировой арене ислама три остальные восточные патриархата - александрийский,

антиохийский и иерусалимский - пали под оружия мусульман, оставив их

предстоятелям одни лишь патриаршие титулы и лишив их всяческой власти.

С другой стороны, византийская теория симфонии властей возвышала статус

Константинопольского патриарха и в общественном сознании самой Византии.

Воздействие Церкви на византийское государство и общество в духе идей

христианства и его требований, реализующее ее высокое назначение, в эпоху,

наступившую после Вселенских соборов, было довольно результативным, поскольку

само общество того времени было особенно доступно для религиозных идей.

Присутствие религиозного начала в общественном сознании раннесредневековой

ойкумены было не только желательным, но и решительно необходимым. Вся жизь

византийского общества была пронизана религиозными интересами, хотя уже и не в

такой мере, в какой мы могли это наблюдать в эпоху первых христианских

поколений.

Однако, при всей своей внешней религиозности, византийское общество носило в

себе очень много задатков болезненной, патологической жизни, ненормального

развития. Религиозность была чем-то отдельнм от жизни: религиозность сама по

себе, а жизнь саама по себе. Между ними не было того единения, той тесной связи,

которая рождала бы истинно облагороженную, высоко нравственную жизнь.

Удивительно, но наряду с, казалось бы, господстующим в общественном сознании

религиозным началом история Византии того времени поражает обилием, избытком

нравственных недугов, которые составляли самую выдающуюся сторону в положении

общества. Эти патологические явления были, с одной стороны, существенным

препятствием для Церкви в осуществлении ее миссии, а с другой стороны, той

культурно-исторической средой, в которой приходилось жить, дейстовать и

руководить церковному телу.

Действительно, рассматриваемые столетия в истории Византийской империи

характеризуются нетвердостью, расшатанностью государственных основ, атмосферой

своеволия, отсутствием взаимного доверия правительства, армии и народа, какой-то

нездоровой напряженностью всех сторон общественной жизни. Каждый пользовался

минутой счастья и, хотя искал большего, но редко находил.

На рубеже тысячелетий в Византии сконцентрировалось максимальное число массовых

возмущений, бунтов, бесчисленных переворотов и заговоров. В отношении народа к

императорскому трону повторились печальные времена Римской империи: императоры

всходили на него часто для того, чтобы тотчас же оставить его с бесчестием.

Перевороты, приводившие теперь к престолу большую часть императоров, действовали

крайне деморализующим образом, как на правительство, так и на народ.

Неустойчивость правительств часто была следствием либо очередного каприза

народа, либо очередной перегруппировки сил в политических или армейских лагерях.

Ни то, ни другое, разумеется, не добавляло авторитета высшим эшелонам власти,

оказавшимся на "политическом олимпе" порой в силу случайного стечения

обстоятельств.

Известно, что из 109 императоров, управлявших Византийской империей за всю ее

почти тысячелетнюю историю, только 34 окончили свой жизненный путь естественным

образом; остальных же, в большинстве своем, постигла либо насильственная смерть,

либо тяжелое увечье. Причем, как это чаще всего и бывает в истории,

"генеральными штабами" заговоров становились, как правило, сами императорские

дворцы, где располагались покои нетерпеливых жен, сыновей и других близких

родственников императоров, томившихся в ожидании того счастливого момента, когда

очередная царственная особа освободит вожделенное место.

Заговоры и первороты, с одной стороны, пагубно отражались на нравственном уровне

народа, а с другой стороны, они развивали в правительстве неслыханную

жестокость. Для заговорщиков изобретались самые изысканные казни; причем каждое

новое правительсво, стремясь отбить охоту искать приключения у потенциальной

оппозиции, считало своим долгом превзойти в варварстве своих предшественников.

Наиболее популярными мерами борьбы со своими политическими противниками были

лишение имущества, оскопление (кастрация) для мужчин и заточение в монастырь для

женщин, отрубание конечностей, отрезание носа и ушей, ослепление и прочие виды

членовредительства.

Все это неизбежно создавало атмосферу всеобщей подозрительности и культ

деспотизма, которым и славилась Византия рубежа тысячелетий. Императоры,

испытывая постоянно страх перед завтрашним днем, доходили до того, что

короновали своих наследников во младенческом возрасте, что не мешало им, однако,

относиться с подозрительнотью и к последним и по мере взросления детей,

применять к ним зачастую жесточайшие репрессивные меры.

При дворе непрестанно царила удушающая атмосфера интриг, борьбы

противоборствующих аристократических партий, на корню уничтожающая всякую

попытку утверждения на олимпе власти здоровых элементов. Одаренный, талантливый

политик, не связанный по рукам и ногам узами тесных корпоративных интересов имел

немного шансов самостоятельно пробить себе дорогу к трону и уж тем более на

сколько-нибудь значительный срок укрепиться на престоле. Сложившаяся ситуация

стала причиной того, что в Византийской империи, начиная с Константина Великого

и до самого ее падения более чем где-либо в государствах старого или нового мира

и лучшие государственные мужи и превосходнейшие полководцы зачастую становились

жертвами придворных махинаций, коренившихся в низменной зависти и ненависти.

Неудивительно, что деморализованное, дестабилизированное и перманентно

перевозбужденное бесконечными политическими неурядицами византийское общество

налету подхватывало едва заметное дуновение ветра революционных перемен и всегда

было легким на подъем против правительства, чем-то неугодившего толпе. Объектом

всенародного возмущения нередко являлась и церковная власть в лице

константинополького первосвятителя; причем, интересен тот факт, что главными

разжигателями пожара демонического гнева толпы, как правило, являлись монахи,

недовольные политическим курсом патриарха. Кровожадность их при этом не

останавливали ни угроза возможного наказания по административной линии в случае

подавления бунта, ни святительский сан избранной ими жертвы. Как правило,

возникавшие мятежи сопровождались слепыми жестокими погромами владений

родственников свергнутых правителей, неизбежно переходившими за границы

родственных связей и крушащими на своем пути особняки любых более или менее

зажиточных граждан.

Вряд ли можно предполагать, что в сложившихся условиях абсолютной расшатанности

каких-либо государственных устоев уровень нравственного сознания общества будет

сколько-нибудь высоким. Напротив, эпоха рубежа тысячелетий характеризуется

отсутствием в Византийской империи всяческих нравственных принципов. Чего стоит

только вспомнить о нашумевших "подвигах" императора Михаила III, превратившего

свою резиденцию в очаг распутства и доходившего в компании своих

псевдо-митрополитов до гнуснейшего пародирования евхаристического тайнодействия.

Как и во всякую эпоху смутного времени, характеризующуюся неуверенностью в

грядущем дне и нравственной распущенностью, Византийское общество того времени

было переполнено языческими идеями, суевериями, оракулами, магическими обрядами,

астрологией, прорицателями, волшебниками и проч.

Итак, все вышеизложенное достаточно красноречиво свидетельствует о тех

существенных препятствиях, которые встали в описываемую эпоху перед Церковью при

выполнении ее исконного назначения. Чтобы оставаться достойной своего высокого

призвания, Церкви следовало выдвигать нравственные требования, идущие коренным

образом вразрез с общим настроением народа, а значит, зачастую и

противопоставлять себя общественному мнению той эпохи.