Когда я говорю о настройке на произве­дение, я имею в виду необходимость

Стр.100

одушевлялся), — действительно у меня мысль бы­ла, когда вы у меня сюжет для картины спрашивали, дать вам сюжет: нарисовать лицо приговоренного за минуту до удара гильотины, когда еще он на эшафоте стоит, пред тем как ложиться на эту доску.

— Как лицо? Одно лицо? — спросила Аделаида: — странный будет сюжет, и какая же тут картина?

- Не знаю, почему же? — с жаром настаивал князь: — я в Базеле недавно одну такую картину видел. Мне очень хочется вам рассказать Я когда-нибудь расскажу... очень меня поразила.

- О базельской картине вы непременно расскажете после, — сказала Аделаида, — теперь растолкуйте мне картину из этой казни. Можете передать так, как вы это себе представляете? Как же это лицо нарисовать? Так, одно лицо? Какое же это лицо?

- Это ровно за минуту до смерти, — полною готовностью начал князь, увлека­юсь воспоминанием и, по-видимому, тот­час же забыв о всем остальном, — тот саам момент, когда он поднялся на лесенку и только что ступил на эшафот. Тут он взглянул в мою сторону; я поглядел на его лицо и все понял... Впрочем, ведь как это рассказать! Мне ужасно бы ужасно бы хотелось, чтобы вы или кто-нибудь это нарисовал! Лучше бы,

Стр. 101

если бы вы! Я тогда же подумал, что картина будет полезная. Знаете, тут нужно всё пред­ставить, что было заранее, всё, всё. Он жил в тюрьме и ждал казни, по крайней мере еще чрез неделю; он как-то рассчитывал на обыкновенную формалистику, что бумага еще должна куда-то пойти и только чрез не­делю выйдет. А тут вдруг по какому-то слу­чаю дело было сокращено. В пять часов ут­ра он спал. Это было в конце октября; в пять часов еще холодно и темно. Вошел тюрем­ный пристав тихонько, со стражей, и осто­рожно тронул его за плечо; тот приподнялся, облокотился, — видит свет: "что такое?" -"В десятом часу смертная казнь". Он со сна не поверил, начал было спорить, что бума­га выйдет чрез неделю, но когда совсем оч­нулся, перестал спорить и замолчал, — так рассказывали, — потом сказал: "Все-таки тяжело так вдруг"... и опять замолк, и уже ничего не хотел говорить. Тут часа три-че­тыре проходят на известные вещи: на свя­щенника, на завтрак, к которому ему вино, кофей и говядину дают (ну, не насмешка ли это? Ведь, подумаешь, как это жестоко, а с другой стороны, ей богу, эти невинные лю­ди от чистого сердца делают и уверены, что это человеколюбие), потом туалет (вы зна­ете, что такое туалет преступника?), нако­нец везут по городу до эшафота... Я думаю, что вот тут тоже кажется, что еще

Стр.102

бесконечно жить остается, пока везут. Мне кажется, он наверно думал дорогой: "Еще долго, еще жить три улицы остается; вот эту проеду, потом еще та останется, потом еще та, где булочник направо... еще когда-то доедем до булочника!" Кругом народ, крик, шум, де­сять тысяч лиц, десять тысяч глаз, — все это надо перенести, а главное, мысль: "вот их десять тысяч, а их никого не казнят, а меня-то казнят!" Ну, вот это все предварительно. На эшафот ведет песенка; тут он перед песенкой вдруг за плакал, а это был сильный и му­жественный человек, большой злодей, го­ворят, был. С ним все время неотлучно был священник, и в тележке с ним ехал, и все говорил, — вряд ли тот слышал: и начнет слу­шать, а с третьего слова уж не понимает. Так должно быть. Наконец стал всходить на ле­сенку; тут ноги перевязаны и потому дви­жутся шагами мелкими. Священник, долж­но быть, человек умный, перестал говорить, а все ему крест давал целовать. Внизу ле­сенки он был очень бледен, а как поднялся и стал на эшафот, стал вдруг белый как бу­мага, совершенно как белая писчая бумага. Наверно у него ноги слабели и деревенели, и тошнота была, — как будто что его давит в горле, и от этого точно щекотно, — чувс­твовали вы это когда-нибудь в испуге или в очень страшные минуты, когда и весь рас­судок остается, но никакой уже власти не

Стр. 103

имеет? Мне кажется, если, например, не­минуемая гибель, дом на вас валится, то тут вдруг ужасно захочется сесть и закрыть гла­за и ждать — будь что будет!.. Вот тут-то, ког­да начиналась эта слабость, священник пос­корей, скорым таким жестом и молча, ему крест к самым губам вдруг подставлял, ма­ленький такой крест, серебряный, четырех­конечный, — часто подставлял, поминутно. И как только крест касался губ, он глаза от­крывал, и опять на несколько секунд как бы оживлялся, и ноги шли. Крест он с жадностью целовал, спешил целовать, точно спе­шил не забыть захватить что-то про запас, на всякий случай, но вряд ли в эту минуту что-нибудь религиозное сознавал. И так было до самой доски... Странно, что редко в эти самые последние секунды в обморок па­дают! Напротив, голова ужасно живет и ра­ботает, должно быть, сильно, сильно, силь­но, как машина в ходу; я воображаю, так и стучат разные мысли, все неконченые и, может быть, и смешные, посторонние та­кие мысли: "вот этот глядит — у него боро­давка на лбу, вот у палача одна нижняя пу­говица заржавела...", а между тем, все зна­ешь и все помнишь; одна такая точка есть, которой никак нельзя забыть, и в обморок упасть нельзя, и все около нее, около этой точки ходит и вертится. И подумать, что это так до самой последней четверти секунды,

Стр. 104

когда уже голова на плахе лежит, и ждет, и... знает, и вдруг услышит над собой, как железо склизнуло! Это непременно услышишь! Я бы, если бы лежал, я бы нарочно слушал и услышал! Тут, может быть, только одна де­сятая доля мгновения, но непременно ус­лышишь! И представьте же, до сих пор еще спорят, что, может быть, голова когда и от­летит, то еще с секунду, может быть, знает, что она отлетела, — каково понятие! А что если пять секунд!.. Нарисуйте эшафот так, чтобы видна была ясно и близко одна толь­ко последняя ступень; преступник ступил на нее: голова, лицо бледное как бумага, свя­щенник протягивает крест, тот с жадностию протягивает свои синие губы и глядит, и — все знает. Крест и голова, вот картина, лицо священника, палача, его двух служителей и несколько голов и глаз снизу, — все это мож­но нарисовать как бы на третьем плане, в ту­мане, для аксессуара... Вот какая картина. Князь замолк и поглядел на всех.

Тренинговое задание №8

Сходите куда-нибудь в компанию: на вече­ринку, в кафе или еще куда-нибудь, где мож­но понаблюдать за людьми. Выберите пару человек и на основе их внешнего вида,

Стр. 105

манеры держаться, жестикуляции, интонаций голоса, придумайте для них «роман жизни». Определите сверхзадачу и сквозное действие для каждого из них в данный отрезок време­ни. Наблюдения запишите.

Стр. 106

Глава пятая

ВЫБОР ПЬЕСЫ

И ПЕРВАЯ ЧИТКА.

ОТКРЫТИЕ ПЬЕСЫ.

ВПЕЧАТЛЕНИЕ

И ВИДЕНИЕ. ТРЕНИНГ

ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Перед тем, как взяться за постановку спектакля, нужно выбрать материал для постановки — пьесу или литера

Стр.107

собой разумеется, что и говорить об этом не стоит. Между тем выбор пьесы — очень серь­езная проблема, решать которую режиссеру приходится каждый раз, когда он задумыва­ется над новой постановкой.

Георгий Александрович Товстоногов уде­лял особое внимание выбору пьесы. Он счи­тал этот вопрос чуть ли не основным. Пье­са должна четко соответствовать театру, его формату, его творческим принципам. Не­льзя забывать и об актерской труппе: смогут ли актеры проникнуться этой пьесой, рас­крыть мир автора? Близка ли эта пьеса са­мому режиссеру? А главное — актуальна ли она для зрителя данного театра, поймет ли он ее, примет ли? На все эти вопросы режиссер должен ответить утвердительно. Но таких пьес очень немного; вот почему при том, что драматургических произведений сущес­твует бесчисленное количество, в репертуаре любого театра насчитывается не более десятка-двух пьес; и идут они годами, если не десятилетиями.

Актерам, как правило, не приходится заду­мываться над выбором пьесы. Режиссер де­лает выбор за них: им же предлагается играть готовый материал. Но — и об этом говорилось во вступительной главе — каждый актер дол­жен быть отчасти и режиссером. Такой важ­ный вопрос, как выбор пьесы, игнорировать

Стр.108

нельзя. Во-первых, режиссеры нередко прислушиваются к советам актеров (сам Товстоногов только приветствовал, если кто-ли­бо из его актеров приносил ему интересный материал). А во-вторых, многие актеры впоследствии становятся режиссерами; так что навык выбора пьесы может очень пригодится и будущем. Итак — как же найти подходя­щую пьесу?

Товстоногов был убежден, что «пьесы надо искать и читать беспрерывно. Не потому ни театры ставят порой что попало, что у них просто нет времени искать пьесы?...Уметь отличать хорошую пьесу от плохой — дело довольно сложное. Есть только один способ научиться этому — беспрерывно повышать спой идейно-теоретический уровень, неус­танно расширять свой кругозор, воспиты­вать свой художественный вкус — читать, слушать музыку, смотреть картины. Но вос­питание вкуса — дело долгое, а пьесы надо выбирать немедленно. Как же быть? Пола­гаться на рекомендательные списки? Думаю, что прежде всего надо вырвать с корнем ос­корбительную теорию, что «публика — ду­ра», что наши... зрители неспособны понять сложные вещи, что им нужно что-нибудь «позабористей».

Здесь Георгий Александрович касается, по­жалуй, самого болезненного вопроса —

Стр. 109

коммерциализации театра, когда для постановки берется пьеса, рассчитанная на интерес тол­пы. Эта проблема вставала перед театром еще треть века назад; но сегодня слова Товстоного­ва актуальны как никогда. Многие современ­ные режиссеры считают, что театр будет ком­мерчески успешным лишь в том случае, если основным направлением, его будет эпатаж и «развлекаловка». Не секрет, что сегодняшний театр стремительно приближается к массовому кинематографу: успех спектакля измеряется не тем духовным и интеллектуальным воздейс­твием, которое он оказывает на публику, а кас­совыми сборами. Режиссеры почему-то реши­ли, что зритель приходит в театр не для того, чтобы задуматься над важнейшими вопросами бытия, а для того, чтобы поразвлечься.

Недоверие к зрителю — самое распро­страненное и самое опасное заблуждение. Конечно, бывают случаи, когда хорошая пьесу. А не имеет успеха. В неуспехе спектакля всег­да виноваты либо автор пьесы, либо режис­сер и артисты, либо все вместе. К сожале­нию, бывает чаще обратное. Я имею в виду те случаи, когда плохая, пошлая пьеса, порой дурно сыгранная, имеет все же успех. Но и в этом случае виноват только театр, а не дур­ные вкусы зрителей. Значительно хуже, если театр, имея выбор, остановил свое внимание на плохой, фальшивой пьесе, не сумел разо­браться в ней». [3]

Стр.110

Главным критерием при выборе пьесы для Товстоногова была художественная правда и актуальность пьесы. Молодым режиссерам он советовал:

«Не предлагая никаких рецептов, я бы ре­комендовал, прочитав пьесу, попытаться мыс­ленно перенести действие ее в другую страну, в прошлый век. Если такой «перенос» возмо­жен — пьеса несовременна, пьеса ложна. Что современного в таких пьесах? Ничего, кроме современной обстановки, модных костюмов и эпизодической роли представителя завко­ма или пионерки. Все события этих пьес мог­ли происходить в любом веке, в любой стра­не. Дело не меняется, если семейный конф­ликт осложнен тем, что в семье есть дети, или тем, что персонажи время от времени произ­носят слова о долге... человека перед семьей и т. д... Правда жизни — единственный объек­тивный критерий оценки пьесы. И чем лучше, чем глубже, чем вернее режиссер понимает жизнь, тем точнее он определяет меру прав­ды в пьесе». [4]

Вместе с тем Товстоногов предостерегал от бездумного осовременивания классических пьес, считая всевозможные эксперименты с классикой (столь популярные в наши дни) бессмысленными и вредными.

Современное прочтение пьесы не обяза­тельно связано с отходом от бытовых подроб­ностей. Всем известны случаи, когда, например,

Стр. 111

действие шекспировских пьес переносилось в наши дни, но спектакли от этого не станови­лись более современными. И, наоборот, ника­кие подробности быта не помешали Немиро­вичу-Данченко вызвать своими «Тремя сестра­ми» сложную систему зрительских ассоциаций и раздумий, полезных для современников. Есть вещи, которых нет необходимости игнориро­вать. Не в этом надо искать способы выявления сложной связи прошлого с настоящим. [5]

Однако Георгий Александрович вовсе не был догматиком. Он не считал, что все ре­жиссеры должны придерживаться одного и того же классического канона. «Я не был бы оптимистом, — писал он, — если бы думал, что у режиссера можно отнять право самосто­ятельного решения любого драматического произведения. Это, собственно, не право, а профессиональная обязанность режиссера». Но «самостоятельное решение» и «отсебяти­на» — вещи кардинально различные.

Читать и выбирать пьесы, по мнению Тов­стоногова, нужно на протяжении всей жиз­ни. Этот вопрос невероятно важен: ведь от него зависит, ни больше ни меньше, жизне­способность театра.

Мы совершенно согласны с мнением Г. А. Товстоногова. И потому предлагаем вам следующее тренинговое упражнение не в конце, а в середине главы.

Стр.112

Тренинговое упражнение №9

Запишитесь в театральную библиотеку и возьмите там несколько небольших пьес: три новые, современных авторов (лучше всего -малоизвестные); и три классические пьесы па наш выбор.

Если в вашем городе нет театральной библиотеки, но у вас есть интернет, то можно по­рекомендовать онлайновую библиотеку театр - студии «У паровоза», где, кроме полного собрания классики, постоянно публикуют­ся пьесы современных авторов (http://www/theatre-studio.ru/library)

Прочитывайте по одной пьесе в день. Не проводя глубокого анализа, коротко запи­шите с основную идею пьесы и свои впечатле­ния. Соблюдайте правила первого прочтения пьесы изложенные в следующем параграфе.

Первая читка пьесы. Опасность видения

Каждая пьеса — замок. И ключи к нему ре­жиссер подбирает самостоятельно. Сколько режиссеров—столько ключей. Найти, подоб­рать, изготовить ключ, которым открывает­ся замок пьесы,— кропотливое, ювелирное и чрезвычайно хитрое дело. Не сломать замок,

Стр.113

не выломать дверь, не проломить крышу, а от­крыть пьесу. Угадать, расшифровать, подслу­шать то самое волшебное слово — «сезам»,

которое само распахивает двери авторской кладовой. [3]

Эти слова Георгия Александровича Товсто­ногова проникнуты благоговением и даже - трепетом перед тайной нового мира, кото­рый скрывается в новой пьесе. Товстоногов считал, что в новую пьесу нужно входить так же, как человек входит в новый великолеп­ный дом — с уважением и осторожностью. Первое прочтение пьесы представлялось ему настолько значимым событием, что он ни­когда не позволял себе знакомиться с новой пьесой в недолжной обстановке и в недолж­ном расположении духа. Он говорил: «Я до­рожу моментом первого ознакомления с про­изведением драматургии. Я знаю, что некото­рые режиссеры могут знакомиться с пьесой в трамвае или в кулуарах Министерства культу­ры. Я этого никогда не делаю. Я боюсь оши­биться. Момент первого впечатления очень важен, и мы его часто теряем».

Товстоногов был убежден, что, прежде чем приступить к первой читке пьесы, нужно на­строиться на нее.