Контрольный эксперимент: опыт экспериментальной тюрьмы

 

Филип Зимбардо и его коллеги из Стэнфордского университета – Крейг Хейни, Курт Бэнкс и Дэвид Джафф – захотели определить причины дегуманизации, которая в столь больших масштабах наблюдается в тюрьмах. Что будет в том случае, если удалось бы убедить обычных граждан выступить в роли заключенных и тюремных надзирателей в экспериментальной тюрьме, которая бы во всем походила на настоящую тюрьму? Если бы экспериментальная тюрьма не дала картины ненависти и отчуждения настоящей тюрьмы, это бы позволяло говорить, что главными составляющими нетерпимой атмосферы, свойственной настоящим тюрьмам, являются индивидуальные особенности тюремных надзирателей или заключенных, или тех и других одновременно. С другой стороны, если бы в экспериментальной тюрьме наблюдалось поведение, очень сходное с тем, которое характерно для настоящей тюрьмы, это дало бы основания считать, что определяющим фактором в создании атмосферы нетерпимости и вражды является тюремное окружение.

Эксперимент начался 14 августа 1971 года в Пало‑Альто в штате Калифорния. Тишину спокойного воскресного утра нарушил вой сирен полицейских машин, когда полиция провела «облаву» на участвовавших в эксперименте студентов, забирая их прямо из дома. Всем «подозреваемым» предъявили обвинение в уголовном преступлении, сообщили об их конституционных правах, поставили их лицом к машине с заведенными за голову руками, обыскали, надели на них наручники и с соблюдением обычных мер отвезли в полицейский участок. Вся операция была проведена столь реалистично благодаря содействию, оказанному полицейским управлением Пало‑Альто, что встревоженная мать одного из студентов восемнадцати лет, арестованного за вооруженное ограбление, воскликнула: «Я чувствовала, что мой сын в чем‑то замешан».

В полицейском участке с каждого «подозреваемого» сняли отпечатки пальцев и заполнили на него полицейское досье. Затем его поместили в камеру временного содержания. Спустя некоторое время в тот же день всех «подозреваемых» с завязанными глазами доставили в Стэнфордскую окружную тюрьму, где их раздели догола, обыскали, подвергли дезинсекции и выдали им тюремную одежду, постельное белье и необходимые принадлежности. Одежда состояла из длинной холщовой рубашки свободного покроя с идентификационным номером на груди и на спине, никакого нижнего белья, легкая цепь с замком на щиколотке, резиновые сандалии и шапочка, сделанная из нейлонового чулка.

Главный тюремный надзиратель собрал всех заключенных вместе и сообщил им о 16‑ти основных правилах поведения «заключенного», начав с того, что «заключенные должны обращаться к надзирателям «господин начальник», а закончил тем, что «несоблюдение какого‑либо из указанных правил наказуемо».

«Надзирателям» было еще раньше сказано, что их задача состоит в том, чтобы «поддерживать в разумных пределах порядок внутри тюрьмы, необходимый для ее нормального функционирования». Им дали минимальные инструкции относительно того, как они должны вести себя, за исключением запрета на применение физического насилия. От «заключенных» их легко было отличить по их униформе, состоявшей из рубашки и брюк цвета хаки, свистка, полицейской дубинки и зеркальных солнцезащитных очков.

«Надзиратели» и «заключенные» были отобраны из числа 75 человек, откликнувшихся на объявление в газете, которое предлагало добровольцам мужского пола принять участие в психологическом исследовании «тюремной жизни» за 15 долларов в день в течение двухнедельного периода. 10 «заключенных» и 11 «надзирателей», принявших участие в эксперименте, были в числе тех откликнувшихся на объявление людей, которых оценили как наиболее уравновешенных (физически и психически), как наиболее зрелых и наименее склонных к антисоциальному поведению. Большинство из них были студентами из небогатых семей.

«Надзиратели» и «заключенные» должны были жить в стенах Стэнфордской окружной тюрьмы, которая находилась в подвальном помещении здания психологического факультета Стэнфордского университета. Условия в экспериментальной тюрьме были сознательно сделаны как можно более суровыми. В ней было три небольшие камеры (9 на 6 футов), по три заключенных в каждой. Как и в настоящей тюрьме, окна были забраны решетками, а помимо «надзирателей» там были еще «главный надзиратель, директор тюрьмы (Зимбардо), комиссия по досрочному освобождению и комитет по наказаниям». Все участники согласились участвовать в эксперименте, несмотря на то что им было сказано, что те, кто будет играть «заключенных», могут испытать большие неудобства и столкнуться с ущемлением некоторых своих основных прав во время заключения.

События, происходившие в экспериментальной тюрьме, оказались столь неприятными и потенциально столь опасными, что эксперимент пришлось прекратить уже через шесть дней после его начала. Уже через два дня в тюрьме вспыхнуло насилие и разгорелся бунт. «Заключенные» срывали с себя одежду и идентификационные номера, выкрикивали ругательства в адрес «надзирателей» и баррикадировались в своих камерах. «Надзиратели» жестоко подавили бунт с использованием огнетушителей, превратили права «заключенных» в «привилегии», настраивали «заключенных» друг против друга и систематически устраивали демонстрацию своей власти. У одного из «заключенных» уже через день после начала эксперимента проявились столь очевидные симптомы нервного расстройства (бессвязная речь, непроизвольные вскрики и плач), что его пришлось выпустить.

На третий день по тюрьме распространился слух о готовящемся массовом побеге. Это побудило «директора» и «надзирателей» принять разнообразные репрессивные и предупредительные меры. На четвертый день еще два «заключенных» были выпущены на свободу ввиду появления симптомов сильного эмоционального расстройства; третий «заключенный» был освобожден после того, как все его тело покрылось сыпью психосоматического характера. Со временем некоторые из «надзирателей», похоже, стали получать большое удовольствие от демонстрации власти и садистского поведения. Интересно, что применение силы, демонстрация власти и проявление насилия со стороны «надзирателей» с каждым днем постепенно усиливались, несмотря на то что сопротивление «заключенных» ослабевало, а потом почти и вовсе прекратилось. По ходу эксперимента «надзиратели» также стали все больше прибегать к косвенным проявлениям своей власти, например, постукивать дубинкой по руке или по предметам, ходить враскачку или с вызывающим видом. Наоборот, «заключенные» начали сутулиться и прятать глаза.

К прекращению эксперимента, судя по всему, привело замечание, сделанное Кристиной Маслаш, невестой Зимбардо. Она пришла в тюрьму, чтобы помочь в проведении собеседования с «заключенными». Находясь в стенах тюрьмы, она стала свидетелем того, как «заключенных» с завязанными глазами строем вели в туалет. Мисс Маслаш расплакалась и воскликнула: «Это ужасно, как вы поступаете с этими мальчиками!» Естественно, что сердце Зимбардо смягчилось при этих словах, и на следующее утро эксперимент был официально остановлен.

Возможно, самыми яркими отчетами о том, каково было принимать участие в таком эксперименте, были дневниковые записи непосредственных его участников. Перед началом эксперимента один из «надзирателей» написал в своем дневнике, что он пацифист и настолько не склонен к проявлению насилия, что не может представить себя в роли человека, который жестоко обращается с другим живым существом. На третий день он, судя по всему, уже испытывал огромное удовольствие от возможности манипулировать другими людьми. Перед тем как допустить к «заключенным» посетителей, он предупреждал «заключенных», чтобы те не жаловались, если не хотят, чтобы посещение закончилось раньше срока. По его собственным словам, ему чрезвычайно понравилось чувствовать почти полный контроль надо всем, что говорилось и делалось.

На пятый день возникли проблемы, так как новый «заключенный» отказывался есть свою сосиску. Об этом моменте в дневнике «надзирателя» сказано: «Мы бросаем его в карцер и заставляем держать в каждой руке по сосиске… Мы решаем сыграть на солидарности заключенных и сказать новенькому, что все остальные будут лишены посетителей, если он не съест свой обед… Я прохожу мимо двери карцера и ударяю в нее своей дубинкой… Я очень зол на этого заключенного за то беспокойство и те проблемы, которые он причиняет остальным. Я решил силой заставить его есть, но он отказывается есть. Я вылил ему суп на лицо… Я ненавидел себя за то, что я заставляю его есть, но еще больше я ненавидел его за то, что он отказывается есть».

Как мы уже отмечали, в ходе эксперимента «надзиратели» становились все более грубыми и агрессивными и игнорировали запрет на использование физического воздействия. Однако Зимбардо и его коллеги сообщали, что в поведении «надзирателей» были различия и, по их мнению, только около одной трети «надзирателей» столь последовательно демонстрировали враждебность и агрессивность, что их поведение можно описать как садистическое.

С другой стороны, «заключенные» становились со временем все более пассивными и впадали в состояние депрессии и апатии. Возможно, причина этого заключалась в том, что они начинали понимать, что они мало могут повлиять на положение дел. Как гласит старая пословица: «Какая польза от того, что ты будешь биться головой об стену?»

Несмотря на свое преждевременное завершение, эксперимент Зимбардо показал, что ситуации насилия и нетерпимости, характерные для атмосферы тюрьмы, могут возникать даже тогда, когда в качестве тюремных надзирателей и заключенных выступают нормальные законопослушные граждане. Наблюдавшаяся в Стэнфордском эксперименте дегуманизация едва ли может быть приписана «преступным склонностям» тех, кто принимал в нем участие. Наиболее естественным объяснением в данном случае является то, что главным образом в поведении участников эксперимента повинна сама обстановка тюрьмы. По собственным словам Зимбардо, его исследование вскрыло «способность социальных институтов заставлять добропорядочных людей совершать дурные поступки».

Но насколько экспериментальная тюрьма похожа на настоящую тюрьму? Свидетельства тех, кто не понаслышке знает о том, что такое настоящая тюрьма, не дают ясной картины. Заключенные, содержащиеся в наиболее строго охраняемом крыле исправительной тюрьмы Род‑Айленда, заявили, что реакция заключенных экспериментальной тюрьмы напомнила им крайне эмоциональную и нервозную реакцию многих заключенных, впервые попавших в тюрьму. Замечание одного бывшего заключенного проливает некоторый свет на пассивность и апатичность заключенных: «Единственный способ поладить с начальниками – это уйти в себя, и физически тоже – в буквальном смысле сделаться как можно меньше. Это еще один способ, каким они отнимают у тебя человеческие права. Они хотят, чтобы ты и дышал незаметно».

 

Что сказали критики

 

Помощник начальника тюрьмы в Сан‑Квентине в своем интервью по телевидению отнесся, как и можно было ожидать, скептически к эксперименту Зимбардо. Когда его спросили, имеет ли эксперимент значимость для тюремной системы, он ответил, что эксперимент несостоятелен, пристрастен и методологически порочен, однако свое суждение он основывал на краткой статье, прочитанной им в газете. Как следствие, Зимбардо было отказано в праве посетить одну из калифорнийских тюрем начальником управления исправительных учреждений. Это решение дает основания предполагать, по крайней мере людям, не склонным к прекраснодушию, что власти испугались, потому что Зимбардо оказался прав.

Наиболее мощной атаке Зимбардо подвергся со стороны бостонских психологов Али Бануазизи и Саймака Мохаведи, которые настаивали, что участники Стэнфордского эксперимента не находились в социальной ситуации, которая по своему значению была бы тождественна пребыванию в настоящей тюрьме; все, что их просили делать, – это играть роль надзирателей и заключенных, а поскольку у них были стереотипные представления о том, как ведут себя надзиратели и заключенные в условиях реальной тюрьмы, они просто‑напросто стали копировать эти стереотипы в своем собственном поведении. Интересно отметить в этой связи, что большинство надзирателей, когда их спрашивали об их агрессивном поведении, заявляли, что они «просто играли роль» сурового надзирателя.

Бануазизи и Мохаведи проверили некоторые из этих идей, попросив людей заполнить анкету с серией вопросов, которые шли после описания Стэнфордского эксперимента. 81 процент ответивших на вопросы вполне точно определили, что пытался доказать экспериментатор; один из респондентов, например, написал: «Он считает, что в тюрьмах мучают и унижают».

Подавляющее большинство респондентов (90 процентов) предсказало, что надзиратели экспериментальной тюрьмы будут демонстрировать агрессивность, враждебность и нетерпимость. Столь полное согласие позволяет предположить, что люди разделяют схожие стереотипы представления о поведении тюремных надзирателей. Меньшее согласие наблюдалось в отношении вероятного поведения заключенных в эксперименте. Приблизительно 30 процентов полагали, что заключенные будут демонстрировать признаки бунта и неповиновения, другие 30 процентов предсказывали, что они будут выказывать пассивность и послушание, а большинство остальных опрошенных считали, что заключенные будут демонстрировать признаки и того, и другого поведения.

Таким образом, как показывают данные, надзиратели в эксперименте могли просто притворяться, следуя стереотипному представлению об агрессивном, жестоком тюремном надзирателе, и «по‑настоящему» не были теми, кого они играли. Однако не столь понятно, можно ли с такой же легкостью отнести поведение заключенных в эксперименте на счет стереотипного представления. В отношении поведения заключенных нет каких‑то широко распространенных стереотипных представлений.

Несомненно, верно, что поведенческие установки, продемонстрированные теми, кто принял участие в ролевой игре, отражают немало различных вещей, в том числе то, как участнику эксперимента хотелось бы вести себя, что представляется ему социально значимым, и то, что он воспринимает как ожидания экспериментатора. В этом отношении Бануазизи и Мохаведи были правы, когда критиковали Зимбардо за предположение, что результаты его эксперимента можно объяснить достаточно просто. Однако их собственное объяснение результатов эксперимента также не было полностью адекватным. Были ли пассивность, депрессия, беспомощность, нервные расстройства со стороны заключенных всего лишь замечательной игрой, предназначенной для того, чтобы угодить экспериментатору? Даже если можно симулировать сильное эмоциональное расстройство, то психосоматическую сыпь, скорее всего, нет.

Наиболее сильным свидетельством против того, что участники эксперимента Зимбардо просто «играли» культурно обозначенные роли, является то, что крайние формы эти роли приобрели в основном к концу эксперимента. Если Бануазизи и Мохаведи правы, то почему стереотипное поведение не проявилось в своем законченном варианте в самом начале? Кроме того, проявления физического насилия и демонстрация власти имели гораздо больший размах, чем следовало бы ожидать при обычной ролевой игре. В то время как играют по большей части в присутствии аудитории, Зимбардо обнаружил, что надзиратели с большим удовольствием демонстрировали свою власть над заключенными как раз тогда, когда оставались с заключенным один на один или находились вне досягаемости записывающего оборудования.

Пристальное изучение сведений, собранных Зимбардо, дает основание предполагать, что на ранних стадиях эксперимента, несомненно, присутствовал некоторый элемент игры, при этом стереотипные представления помогали участникам определиться в своем поведении. Однако стоит заметить, что и настоящие тюремные надзиратели или охранники тоже, вероятно, «играют» на первых порах. По ходу же эксперимента его участники все больше входили в назначенную им роль, все меньше прилагая сознательных усилий при этом.

Более всего в Стэнфордском эксперименте людей беспокоила моральная сторона дела, а именно можно ли было подвергать участников эксперимента таким испытаниям. Действительно, можно ли оправдать исследование, в котором четырех участников пришлось отпустить на волю ввиду «крайней депрессии, расстройства мыслительной деятельности, приступов плача и ярости»? Разумно ли было экспериментатору стоять в стороне и наблюдать за тем, как надзиратели заставляли заключенных чистить туалеты голыми руками, поливали их из огнетушителей и заставляли их отжиматься от пола, иногда даже вместе с надзирателем, стоящим у них на спине?

Профессор Хэррис Савин из Пенсильванского университета, например, охарактеризовал экспериментальную тюрьму как «ад» и сравнил Зимбардо с продавцами подержанных автомобилей и им подобными, «чьи роли искушают их вести себя настолько вопиющим образом, насколько позволяет закон». Заключил он следующим образом: «Профессора, которые в погоне за академическими наградами и профессиональными достижениями обманывают, унижают и третируют своих студентов, подрывают атмосферу взаимного доверия и интеллектуальной честности, без которой – как мы любим говорить посторонним, которые вмешиваются в наши дела, – не смогут процветать ни образование, ни исследовательская наука».

 

Защита Зимбардо

 

В ответ на критику Зимбардо заявил, что психологическое исследование морально оправдано, если приобретения – в виде новых знаний, например, – превосходят убытки. Он настаивал, что понесенные участниками «убытки» ограничились рамками эксперимента и не отразились на их психике. Чтобы удостовериться в этом, участникам эксперимента рассылались анкеты спустя несколько недель после эксперимента, спустя несколько месяцев, а затем с интервалом в несколько лет. Для того чтобы попытаться свести к минимуму негативные последствия эксперимента, были проведены сеансы психологической коррекции, на которых были прояснены моральные конфликты, вызванные ходом эксперимента.

Зимбардо признался, что во время эксперимента участники испытали немало неприятных эпизодов, но указал на то, что все участники эксперимента подписали официальную бумагу, в которой говорится, что они дают «информированное согласие» на участие в эксперименте и знают о том, что в ходе эксперимента они столкнутся с нарушениями их гражданских прав и с ограничением их свободы. Он также заметил, что любой профессиональный психолог, сомневающийся в моральности проведения эксперимента, мог подать жалобу в комитет по этике Американской ассоциации психологов. В действительности в течение двух лет с того момента, как был проведен эксперимент, в комитет поступил только один запрос, и то от самого Зимбардо!

Если говорить о положительных моментах эксперимента, то большинство его участников признались, что они узнали много ценного о себе. Некоторые из участников высказали желание посвятить часть своих летних каникул работе в местных тюрьмах, и большинство стали сторонниками реформирования системы исправительных учреждений. Другим положительным моментом исследования было влияние, которое оно оказало на общество в целом. Например, группа граждан использовала результаты исследования в суде, где они выступали против строительства большой новой тюрьмы в графстве Контра‑Коста в Калифорнии в пользу небольших тюрем, тесно связанных с жизнью населенного пункта, в котором они располагаются.

Моральная позиция, занятая Зимбардо, – это позиция, согласно которой цель оправдывает средства, а исследование оценивается с точки зрения баланса пользы и вреда. Эта позиция согласуется с мнением большинства психологов, она была выражена в следующих словах комитета по этике Американской ассоциации психологов: «Общий этический вопрос всегда заключается в том, имеются ли негативные последствия, затрагивающие достоинство и здоровье участников эксперимента, которые не оправдывает ценность исследования». Но даже в этом случае мы сталкиваемся с трудностями.

Во‑первых, можно, конечно, оправдать исследование на основе вероятной пользы и вреда, но мы не всегда знаем, какие последствия ожидают нас уже после завершения эксперимента. Зимбардо заявляет, что высокая цена его эксперимента с точки зрения проявлений насилия и вражды удивила его. Однако еще раньше под наблюдением Зимбардо в Стэнфордском университете был проведен тот же самый эксперимент, но в меньшем масштабе, с теми же тревожными результатами.

Во‑вторых, оценка потерь и приобретений исследования одного человека может не совпадать с оценкой другого человека. Многие люди не согласились бы с Зимбардо, заявив, что страдания участников эксперимента не могут быть оправданы ценностью приобретенных данных.

Иммануил Кант и другие мыслители утверждали, что цель не оправдывает средства. В независимости от последствий моральный принцип не должен иметь исключений. Однако слепое следование таким принципам может иметь крайне негативные последствия. Если сумасшедший с пистолетом в руке спрашивает вас, где находится ваша мать, так как он хочет застрелить ее, скажете ли вы ему это ради соблюдения принципа всегда говорить только правду? Такая моральная позиция мало кого привлекает.