Психологические эффекты насилия и жестокости по отношению к детям в семье

 

Насилие в семье признается серьезной проблемой нашего общества, но до 1980‑х годов в научной литературе не было данных о том, какой именно эффект оказывает семейное насилие на детей. Детей, подвергшихся насилию со стороны взрослых домочадцев, обычно называли «немыми», «забытыми» и «безвольными» жертвами домашнего насилия. Сначала таких детей рассматривали просто как «свидетелей» или «очевидцев», но недавние исследования обнаружили, что такие дети являются не только прямыми жертвами насилия, но и страдают от его последствий.

Дети переживают домашнее насилие в разнообразных ситуациях. Чаще всего они видят или слышат его проявления, но только этим их вовлечение в домашнее насилие не ограничивается. В случае прямого участия они могут попытаться вмешаться в происходящее или позвонить в службу спасения 911 (Edleson, 1999). В других случаях детей берут в заложники, чтобы заставить мать вернуться, могут использовать в качестве живого щита либо заставляют детей участвовать в насилии или принуждают их шпионить за матерью, выясняя, чем она занимается (Ganley and Schecter, 1996).

Переживания последствий насилия могут быть также травматичны для детей (Edleson, 1999). Например, ребенок может видеть физические повреждения на теле матери, возможно нуждающейся в медицинской помощи, замечать ее эмоциональное состояние (страх, депрессию, стресс). Мать могут разлучить с ребенком, поместив ее в приют для избиваемых женщин, чтобы предотвратить дальнейшее насилие. Последствия насилия могут включать в себя отлучение отца от семьи после вмешательства полиции. В некоторых случаях ребенка помещают в детский приют, что также действует на него угнетающе.

Количество детей, ежегодно подвергающихся домашнему насилию в США, точно неизвестно. Страус (Straus, 1991, р. 98) подсчитал, что «по крайней мере каждый третий американец становился свидетелем насилия между родителями, а большинству приходилось видеть его неоднократно». Этот подсчет основывается на общенациональном исследовании Страуса и Геллеса (Straus and Gelles, 1990), в котором обнаружилось, что 30 % родителей, признавшихся, что в их доме бывали случаи насилия, сообщили, что их дети стали свидетелями как минимум одного такого инцидента в течение их брака.

Исследования также обнаружили, что от 13 до 27 % взрослых в детстве были свидетелями физического насилия между родителями (Forrstrom‑Cohen and Rosenbaum, 1985). Данные полицейской статистики пяти крупных американских городов свидетельствуют, что дети оказывались непосредственно вовлеченными в инциденты домашнего насилия в 27 % случаев (Fantuzzo et al., 1997). Фантуццо и его коллеги обнаружили также, что чаще вовлекаются в домашнее насилие младшие дети в семье. В другом исследовании (Silvern et al., 1995) выяснилось, что проявление домашнего насилия может быть даже более распространенным среди некоторых групп населения. Как показал Силверн, 118 (41,1 %) из 287 опрошенных студенток колледжей и 85 (32,2 %) из 263 студентов колледжей были свидетелями случаев насилия одного из своих родителей по отношению к другому.

Объяснение того, как насилие воздействует на ребенка, должно включать ряд уже существующих факторов риска. Возраст ребенка, характер насилия и степень его жестокости, социально‑экономическое положение семьи, особенности участия родителей в насилии – все это должно приниматься в расчет.

Больше всего внимания исследователи уделяли поведенческим и эмоциональным функциям ребенка. Прежде всего в этих работах сообщается о том, что у ребенка, вовлеченного в домашнее насилие, больше по сравнению с другими детьми поведенческих и эмоциональных проблем. Например, исследования, применяющие тесты детского поведения (Child Behavior Checklist) (Achenback and Edelbrock, 1983), и соответствующие измерительные шкалы, обнаружили, что дети, ставшие свидетелями домашнего насилия, становятся более агрессивными и антисоциальными, боязливыми и подавленными (Fantuzzo et ah, 1991; Hughes, 1988; Hughes, Parkinson and Vargo, 1989), такие лети по сравнению с другими детьми проявляют меньше социальной компетенции и межличностных навыков общения (Adamson and Thompson, 1998; Hughes, 1988; Fantuzzo et ah, 1991). Более агрессивное и антисоциальное поведение часто определяют как «экстернальное» (externalized внешнее, направленное вовне), а боязливое и подавленное как «интернальное» (internalized внутреннее, направленное внутрь) (Carlson, 1991; Edleson, 1999; Stagg, Wills and Howell, 1989).

Было также показано, что домашнее насилие оказывает чрезвычайно негативное воздействие на эмоциональное здоровье ребенка и на общую адаптацию. И мальчики и девочки из семей, где практикуется супружеское насилие, становятся более депрессивными и агрессивными (McClosky, Figueredo and Koss, 1995; WoIf, Jaffc and Zak, 1985), а самооценка у них по сравнению с другими детьми занижена. Кроме того, такие дети часто обнаруживают страх, депрессию, травматические симптомы и проблемы с темпераментом (Hughes, 1988; Maker, Keminelmeier and Peterson, 1998).

Домашнее насилие воздействует также на среднесрочные и долгосрочные когнитивные функции детей, влияет на психологические установки относительно насилия и решения конфликтных ситуаций в собственной жизни. Многие исследователи делают вывод, что домашнее насилие создает у детей психологические установки, оправдывающие их собственное насилие при решении различных проблем, и приводит к фрустрации. Например, Спаккарелли, Коэтсворт и Боуден (Spaccarelli, Coatsworth and Bowden, 1995) подтвердили это, показав, что из 213 опрошенных подростков‑мальчиков, осужденных за насилие, мальчики, бывшие свидетелями домашнего насилия, были более склонны описывать свою точку зрения, говоря, что «агрессивные действия укрепляют репутацию или имидж» (р. 173). Карлсон (Carlson, 1991) сообщает также, что из 101 опрошенного подростка мальчики, наблюдавшие домашнее насилие, значительно чаще оправдывали агрессию, чем девочки‑свидетели домашнего насилия.

Итак, эмпирические данные показывают, что вовлечение детей в домашнее насилие – серьезная и часто встречающаяся проблема. Такое насилие воздействует на детей косвенно, через родительские отношения, и напрямую, влияя на их поведенческую, эмоциональную, когнитивную, психологическую и социальную адаптацию.

 

Убийство детей, младенцев и малолетних (инфантицид, неонатицид и филицид)

 

В этом разделе мы рассмотрим убийство детей, когда человек преднамеренно убивает ребенка или младенца и смерть наступает не в результате несчастного случая, явившегося следствием плохого обращения или небрежности. Подсчитано, что ежегодно родители или другие дети преднамеренно убивают от 1200 до 1500 детей (Emery and Fauniann‑Billings, 1998). Убийство детей явление нередкое, оно все больше и больше распространяется по всему земному шару и особенно характерно для мест проживания беднейших слоев, расовых меньшинств и для крупных городов (Baron, 1993). Большая часть убийств детей совершается родителями ребенка.

Хотя термин инфантицид (infanticid) буквально означает убийство несовершеннолетнего, он стал синонимом убийства ребенка родителем. Несколько лет назад Резник (Resnick, 1970) рекомендовал разделить убийство детей на две категории: неонатицид (neonaticide) – убийство новорожденного в первые двадцать четыре часа после рождения, и филицид (filicide) – убийство ребенка, прожившего более суток. Новорожденные, младенцы и дети в возрасте от года до четырех лет более уязвимы для убийства, чем дети в возрасте от пяти до девяти лет (Reiss and Roth, 1993). Количество убийств детей в возрасте до пяти лет возрастало с 1976 по 1995 год и убывало с 1996 года. Из всех детей в возрасте до пяти лет, погибших насильственной смертью с 1976 по 1999 год, 31 % детей убиты отцом, 30 % – матерью, 23 % – знакомыми мужчинами, 13 % – другими родственниками и 3 % – незнакомыми людьми (Управление судебной статистики, 2001) (Bureau of Justice Statistics, 2001) Из детей, убитых кем‑то, кроме родителей, 82 % убиты мужчинами. Большинство убитых детей – мальчики.

Традиционно женщины, убившие своих детей, рассматривались судебной системой и психиатрами как страдающие от тяжелых эмоциональных проблем. Судебная система признавала их душевнобольными, а психиатры называли психотиками. Согласно Ане Вилжински (Ania Wilczynski, 1991, 1997), если женщина не сумасшедшая, она, в таком случае, морально порочна, бессердечна или не способна любить. В Англии и Уэльсе такие женщины до сих пор признаются либо сумасшедшими, либо безнравственными. Общество ждет от матери прежде всего проявлений любви к своим детям, заботы о них, самоотверженности и способности их защитить (Wilczynski, 1991). Любое отклонение от этого стереотипа приводит к заключению о том, что женщина либо психически больна и нуждается в проявлении к ней сочувствия, либо, напротив, глубоко безнравственна и жестока и потому заслуживает сурового наказания.

Однако общепринятая точка зрения уголовной судебной системы в Англии (а возможно, и в Северной Америке) заключается в том, что она признает женщин, убивающих своих детей, «сумасшедшими» и «невменяемыми», а мужчин, убивающих своих детей, «преступными» и «вменяемыми» (Wilczynski, 1997). Любопытно, что в 1938 году Англия приняла Закон об инфантициде (Infanticide Act), основывающийся прежде всего на представлении, что мать, убившая своего ребенка, скорее всего психически больна. До сих пор английские суды продолжают, основываясь на статьях Закона об инфантициде, выносить вердикты, исходя из предпосылки, что мать, убивающая своего ребенка, психически больна. Крайне редко выносится приговор об убийстве или непредумышленном убийстве.

 

Количество убитых детей в возрастных группах, 1999 год

 

Вилжински (Wilczynski, 1991) изучила материалы двадцати двух судебных процессов, проводившихся в Англии и Уэльсе в промежутке между 1971 и 1989 годами и разбиравших дела об убийстве матерью своего ребенка (все убитые дети были не старше двенадцати месяцев). В четырнадцати случаях у женщин признавали эмоциональные нарушения. Суд признавал их «…в целом хорошими женщинами и матерями, которых что‑то привело к трагической ошибке» (Wilczynski, 1991, с. 74).

Следуя психиатрической градации, Резник (Resnick, 1969, 1970) заключает, что 2/3 всех женщин, совершивших филицид (убийство ребенка, прожившего более суток), психически больные, по сравнению лишь с 17 % женщин, совершивших неонатицид (убийство ребенка в первые двадцать четыре часа после рождения). Он также обнаружил, что подавляющее большинство женщин из филицидной группы страдают серьезными формами депрессии, в то время как подобные симптомы обнаруживаются лишь у незначительного числа женщин из неонатицидной группы. Более того, каждый третий случай филицида сопровождается попытками суицида, который крайне редко сочетается с неонатицидом.

Недавние исследования выясняют новые детали относительно материнского инфантицида. Проводя общенациональное сравнительное исследование британских и канадских женщин, совершивших филицид, Мак‑Ки и Шеа (McKee and Shea, 1998) показали, что женщины, обвиненные в убийстве своих детей, обычно страдали от диагностируемого психического расстройства и в период убийства были подвержены многочисленным стрессам. Результаты другого исследования свидетельствуют о том, что женщины, страдающие от диагностируемого психического расстройства, более склонны применять для убийства своих детей оружие, по сравнению с матерями‑убийцами, не страдающими от подобных расстройств (Lewis, Baranoski, Bachanan and Benedek, 1998). В этой же работе приводятся данные о том, что огнестрельное оружие используется в 13 %, а ножи в 12 % случаев.

Корами Ричи Манн (Coramae Richey Mann, 1993) исследовала паттерны и характеристики материнского филицида в шести крупнейших городах США (Чикаго, Хьюстон, Атланта, Лос‑Анджелес, Нью‑Йорк и Балтимор) в период между 1979 и 1983 годами. Хотя в работе сообщается о 296 зафиксированных случаях убийства матерями своих детей, Манн ограничивает свое исследование выборкой из 25 матерей‑убийц (убитые дети были дошкольниками в возрасте до пяти лет). Однако делать серьезные выводы здесь нужно очень осторожно, поскольку число рассматриваемых случаев невелико.

Манн обнаружила, что 40 % женщин, убивших своих детей дошкольного возраста, имели записи об аресте. У одной из преступниц было пятнадцать судебных арестов, еще у одной шесть уголовных арестов, 25 % арестовывались за насилие. Более того, у двенадцати из двадцати пяти преступниц были записи о совершении насилия над детьми, сделанные судом или социальной службой, которым приходилось вмешиваться в их семейную жизнь. Большинство жертв было убито в ванне (30 %) или в спальне (26 %), обычно в воскресенье утром. Мануальные способы применялись в 80 % случаев: руками или ногами – 52 %, удушением – 16 %, утоплением – 12 %. Убийства старших детей (4–5 лет) совершались с большей жестокостью.

Хотя чаще всего жертвами оказались афроамериканские девочки в возрасте младше двух лет, Манн предостерегает делать выводы о расовых паттернах, поскольку число рассматриваемых примеров невелико. Автор также подчеркивает, что при изучении расово‑этнических факторов филицида решающей характеристикой является географический фактор. Например, национальные меньшинства чаще концентрируются в больших городах, чем в пригородах и сельской местности. Хотя большинство преступниц первоначально обвинялись в преднамеренном убийстве, этот приговор был вынесен только 19 %. 40 % женщин, убивших своих детей дошкольного возраста, были заключены в тюрьму по приговору о непреднамеренном убийстве. Еще 36 % получили условный срок. Оставшиеся 6 % случаев либо не рассматривались судом, либо преступниц отпускали, либо направляли на специальное лечение, так что местопребывание их неизвестно. Суд редко приходил к заключению о психическом расстройстве преступниц.