Когнитивная саморегуляция и насилие

 

Тема импульсивного поведения подвела нас к необходимости рассмотреть то, что некоторыми представителями теории социального научения и когнитивных теорий называется механизмами саморегуляции. Психологические исследования показывают, что эти механизмы могут быть чрезвычайно важным фактором в проявлении насильственного поведения. Многочисленные исследования показывают, что применение различных коррекционных подходов, которые улучшают работу системы саморегуляции у агрессивных людей, действительно оказывается наиболее перспективной стратегией сокращения насилия (Serin and Preston, 2001). Согласно теории социального научения (например, Bandura, 1983) и социальной теории познания (Bandura, 1986, 1989), мы способны осуществлять значительный когнитивный контроль над нашим поведением. Когнитивные способности дают нам возможность выйти за пределы настоящего и думать о будущем и прошлом даже при отсутствии непосредственных сигналов окружающей среды. Эта способность абстрактного мышления позволяет нам управлять собственным поведением, думая о возможных последствиях. Однако обстоятельства иногда ослабляют когнитивный контроль и облегчают импульсивные действия. Поэтому при известных условиях наши действия скорее подчинены внешним стимулам, чем механизмам познавательной саморегуляции.

Процесс саморегуляции предполагает развитие и совершенствование познавательных структур и понятий, которые являются продуктом научения. Как уже говорилось, мир, каким мы его знаем, базируется на наших когнитивных структурах, которые представляют собой неспецифические, но упорядоченные репрезентации предшествующего опыта. Некоторые люди обладают большим количеством структур, чем другие, а некоторые отклоняются от того, что большинство людей считает «правильными» структурами мира и человеческой природы. Люди, усвоившие много разнообразных и сложных структур, способны оценивать поведение более тонко, чем люди, обладающие немногочисленными и грубыми структурами. Например, человек с большим арсеналом сложных концепций будет менее склонен считать убийцу просто «больным» или «зверем», но сможет увидеть в нем личность, обладающую множеством различных убеждений и мотивов.

При нормальных обстоятельствах мы воспринимаем, интерпретируем, сравниваем и действуем на основе этих структур, к которым мы обращаемся как к своим личным нормам (стандартам). Если нам не нравится то, что мы делаем, мы можем изменить наше поведение, выровнять его или попытаться прекратить о нем думать. Мы можем также вознаграждать и наказывать себя за то или иное поведение. Самонаказание выражается в чувстве вины или раскаяния от последствий, которые мы считаем не соответствующими нашим стандартам. Однако в большинстве случаев мы предпочитаем наказанию самоподкрепление, поэтому ведем себя так, как предписывают наши когнитивные структуры. Мы предвосхищаем чувство вины, которое испытаем за неправильные действия, и поэтому сдерживаем себя. «Реакция предвосхищения самоосуждения за нарушение личных норм обычно служит средством самосдерживания против предосудительных действий» (Bandura, 1983, р. 30). Поэтому каждый из нас разрабатывает свои персональные стандарты или кодексы поведения, которые поддерживаются самоподкреплением или самонаказанием, равно как и внешними подкреплениями и наказаниями.

Наши стандарты могут строиться на расхожих суждениях, что «в семье не без урода», или «люди в массе своей глупы и жестоки», или «вернейший путь к успеху это побеспокоиться о себе самом». Люди, которые усвоили правило «сначала себе» и убеждены, что жесткая конкуренция и агрессия – лучшие стратегии для достижения успеха, могут обнаружить, что агрессия, даже насильственное поведение является источником самоподкрепления и гордости (Toch, 1977). В экстремальных случаях у людей, ставящих на первое место личные интересы, не оказывается внутренних стандартов, которые удержали бы их от агрессии и насильственного поведения. Их внутренние стандарты человеческих отношений изначально оправдывают жестокие действия.

Стандарты не ограничиваются только личностью, они могут быть характеристиками культур или общества в целом. Отдельные культуры, субкультуры или группы стараются привить своим членам определенные этические и моральные нормы поведения. В этой связи мы могли бы задаться вопросом, до какой степени в американском обществе культивируется ненасильственное поведение.

Соотнося все это специально с агрессией и насилием, мы можем видеть, что личные и групповые стандарты диктуют многое в нашем поведении. Если чья‑либо философия выражается суждением «жизнь – копейка» и если для такого человека действовать, не считаясь ни с чьими интересами, это норма, то насилие может стать образом жизни. Поэтому некоторые люди являются жестокими и агрессивными не обязательно для того, чтобы получить вознаграждение внешнего окружения, а постольку, поскольку агрессивность отражает их внутренние стандарты и усвоенное представление о человеческой природе. Другие люди, возможно большинство, усвоили стандарты и сформировали познавательные структуры, которые не освобождают их от ответственности за негуманное или предосудительное поведение.

До некоторой степени мы упростили теорию механизмов саморегуляции, чтобы познакомить читателя с некоторыми из ее понятий. Саморегуляция не обязательно срабатывает во всех ситуациях, иначе как бы мы могли объяснить деструктивное и предосудительное поведение, совершаемое явно приличными и нравственными людьми на протяжении многих столетий во имя религиозных принципов и идей справедливости? Что может оправдать (если вообще что‑либо может) преднамеренную, запланированную крупномасштабную агрессию, например бомбардировку или войну? А как насчет терроризма во имя некоего высшего принципа? Как мы объясним насилие толпы, в которой хорошие на вид люди оказываются во власти эмоций или настроений толпы? Почему саморегулирующие механизмы не действуют тогда, когда они так необходимы?

Социальная теория научения объясняет часть из этих явлений, выдвигая гипотезу, что в некоторых обстоятельствах саморегуляторные процессы выключаются из поведения. «С точки зрения теории социального научения, добродетельные люди совершают действия, заслуживающие осуждения, вследствие процессов, отключающих оценочные самореакции на такое поведение…» (Bandura, 1983, р. 31). Возможно, что такое отключение имеет место и при импульсных вспышках агрессии. Как пишут Берковиц (Berkowitz, 1983) и Зилльман (Zillman, 1983), высокие уровни эмоционального возбуждения уводят наше внимание от механизмов внутреннего контроля. Например, в состоянии крайнего раздражения мы часто говорим и делаем вещи, о которых позже сожалеем. Мы чувствуем подавленность, полное раскаяние и чувство вины, и нам жаль, что мы не можем вернуть наши слова и действия. Если бы мы тщательно взвесили и оценили последствия нашего поведения, мы, вероятно, действовали бы по‑другому. Но в пылу эмоций наша система саморегулирования со всеми ее стандартами и ценностями так и осталась незадействованной. Однако по мере взросления мы, как правило, на опыте учимся уделять более пристальное внимание внутренним механизмам контроля и совершаем все меньше импульсных действий. Эта «вызревающая» особенность может частично служить объяснением того факта, что чем старше человек, тем ниже у него показатели импульсивной агрессивности.

Для профилактики агрессивного поведения самыми действенными, скорее всего, оказываются такие техники, которые направлены на снижение возбуждения, обучение навыкам межличностного взаимодействия и коррекцию неэффективных когнитивных схем (Serin and Preston, 2001). Исследования раз за разом демонстрируют, что в сознании агрессивных преступников (как подростков, так и взрослых) преобладает собрание иррациональных убеждений и неблагоприятных ложных атрибуций и, как правило, неконтролируемое озлобление. Наглядным примером иррациональных убеждений является убеждение насильников в том, что женщины хотят быть изнасилованными.

Тем не менее, несмотря на наличие внутренних норм (стандартов), которые должны удерживать нас от насилия или нанесения вреда окружающим, все мы можем иногда причинять кому‑либо вред или даже совершать насильственные действия. Когда это происходит, мы используем целый ряд способов, чтобы убедить себя в «правильности» нашего поведения. Мы можем, например, успокаивать себя, рассуждая, что при известных обстоятельствах некоторым людям необходимо преподать урок. Можно нашлепать провинившегося ребенка, можно наказать испытуемого в эксперименте электрическим током, убийца может быть наказан органами правосудия. Проблематичная логика этих рассуждений становится очевидной, если на них посмотреть с другой стороны. С точки зрения политического террориста, насильственные действия оправданны, если они совершаются во имя чего‑то более важного, например освобождения общества от тирана. Поэтому в идеале следовало бы очень конкретно определять условия, при которых физическую агрессию и насилие можно оправдать (например, во имя сохранения жизни другого человека).

Частично мы можем также нейтрализовать свои внутренние стандарты рассуждениями наподобие «все так делают, многие даже хуже, чем я» или «большинство людей скрывают свои доходы, чтобы не платить подоходный налог; это часть игры». Конечно, такая точка зрения уместна для соучастников корпоративного или должностного преступления. Кроме того, как было показано в главе, посвященной преступности несовершеннолетних, некоторые группы нейтрализуют свое преступное поведение (придают ему ореол романтизма), удаляя из него атрибут «вредности». «Плохое» поведение может и в самом деле поднять авторитет человека в группе.

Другой способ, которым мы можем нейтрализовать наши внутренние стандарты, особенно те, которые направлены против насилия, это убеждение в том, что некоторые лица не заслуживают звания людей, они больше похожи на животных. Этот подход прекрасно работает, если мы допускаем разделение людей на высших и низших по природе. Другими словами, мы можем дегуманизировать (лишить права называться людьми) тех, кто совершает жестокие и отвратительные убийства, в действительности видя в них скорее животных, чем людей. Многие оправдывают высшую меру наказания на том основании, что некоторые преступники не люди. Дегуманизация помогает объяснить многочисленные случаи линчевания афроамериканцев в американской истории и отношение к евреям в нацистской Германии. Во время войны мы дегуманизируем врага, используя уничижительные эпитеты. Однако дегуманизация, как и оправдание «правоты» насилия, также имеет обратную сторону. Так, массовый или серийный убийца или человек, который постоянно ведет себя агрессивно, как мы видели, относится к своим жертвам как к объектам, лишенным человеческих качеств. Преступник не чувствует большого раскаяния за любое причиненное страдание и не озабочен упреждающим самонаказанием. Однако исследования показали, что по мере того как жертвы приобретают в глазах преступника индивидуальность и человеческий облик, вести себя безжалостно по отношению к ним становится все труднее (Bandura, Underwood and Fromson, 1975). Другими словами, если противник знакомится со своей потенциальной жертвой, то вероятность того, что он будет действовать жестоко, существенно снижается. Эго представляется особенно справедливым для преступлений, в которых убийство жертвы не является главной целью.

Наконец, мы также можем выключить наши внутренние стандарты из системы контроля над поведением, когда нам велят делать что‑либо предосудительное именем законной власти. Когда кто‑то, обладающий законной властью, приказывает нам что‑либо делать, мы в некотором смысле освобождены от персональной ответственности за свои поступки, даже если они противоречат нашим личным стандартам. Исследование повиновения Милгрэма – прекрасный тому пример.

В целом формирующаяся у нас система саморегулирования не остается инвариантной и не действует автоматически; она динамична и способна воспринимать опыт и приспосабливаться к обстоятельствам. Кроме того, многие события оцениваются неоднозначно и плохо подходят под наши уже готовые когнитивные шаблоны. В этих условиях мы скорее будем искать подсказку извне. Однако значение системы саморегулирования заключается в ее тенденции вести наше поведение в том направлении, которое мы считаем правильным в конкретных условиях. Чем больше мы доверяем нашим внутренним стандартам, тем менее склонны будем полагаться на внешние источники даже в состоянии стресса или в трудной ситуации. Это означает, что лучшие внутренние стандарты те, которые мы разработали сами, а не те, которые учреждены или отстаиваются внешней группой, поскольку мы входим в нее только ради удобства или приличия.

Интересно, что женщины более склонны считать агрессию сбоем механизмов саморегуляции, чем мужчины (Campbell, Muncer and Coyle, 1992). Женщинам агрессивное поведение «…представляется неспособностью человека твердо придерживаться стандартов поведения, которые они (и другие) установили для себя, и, следовательно, они относятся к нему негативно» (Campbell et al., 1992, р. 98). Мужчины, наоборот, скорее видят в агрессии средство подчинить себе окружающих и доминировать над ними и поэтому расценивают активное поведение как более положительное.

К счастью, у большинства людей сформированы такие внутренние стандарты, которые осуждают беспричинное нанесение вреда другому человеку. Поэтому огромное большинство людей не ведут себя агрессивно, и происходит это все‑таки не только потому, что у них выработались классические условные рефлексы. Причина скорее в том, что они усвоили ту систему ценностей, в соответствии с которой вредить другому человеку неправильно, по крайней мере без основательной на то причины. Конечно, тенденция человека оправдывать свое поведение, аргумент «правого дела» – часто неотделим от самых отвратительных проявлений жестокости в человеческой истории. Мы оправдываем крупномасштабное организованное насилие (войны), утверждая, что нужно защитить себя, свою семью и образ жизни от недостойных называться людьми врагов.

Следующий раздел посвящен поведению толпы и тому, что случается с механизмами саморегуляции обычно спокойных людей, захваченных обезумевшей толпой. По всей видимости, толпа часто отнимает у человека его личность и, следовательно, его обычную веру в свои внутренние нормы поведения. Некоторые крайне жестокие действия совершались не отдельными людьми, а возбужденными группами, особенно большими. Физические нападения, которые происходят в бунтующей толпе или на демонстрациях, спровоцированные расистами линчевания или избиения, групповые изнасилования и публичное забрасывание камнями – все это примеры насилия толпы.