Роль государства в русской истории

Соединяя население в прочные союзы, заставляя его служить общественным

интересам, государство, полагал Чичерин, тем самым формировало и сам «народ». Только в

государстве «неопределенная народность, которая выражается преимущественно в языке,

собирается в единое тело, получает единое отечество, становится народом». При этом и

народ, и государство имеют каждый свое назначение, свою «надлежащую

самостоятельность». Народ «живет и действует, рождая из себя разнообразные стремления,

потребности, интересы». Он составляет основу государства. Оно же, в свою очередь,

«устанавливает в обществе... согласие, побуждает народ к тому, что необходимо для блага

совокупного целого». Государство есть «глава и распорядитель». Оно оценивает заслуги,

оказанные личностью обществу, возвышает внутреннее достоинство человека. В нем человек

становится деятельным общественным фактором и может достигнуть полного развития

своих интересов. Личность имеет возможность проявить себя. Государственная власть

соединяет общие воли и частные устремления, в нем достигаются условия для развития

разумной свободы, нравственной личности.

Все это и определило в концепции Чичерина особую роль государства в русской

жизни. Образование его — есть «поворотная точка в русской истории. Отсюда она

неудержимым потоком, в стройном развитии является до нашего времени». На вершине его

— сильная самодержавная власть, гарантия государственного единства. Оно направляет

общественные силы, ведет «народ за руку и народ слепо повиновался своему путеводителю».

Нет такого народа, считал Чичерин, у которого «правительство было бы сильнее, чем у нас».

Этапы развития государства

В развитии государства он выделял два эта. Первый — централизация всей

общественной жизни, сосредоточение всей власти в руках государя. Народный элемент

более и более отходит на задний план. Правительственная деятельность в наше время, писал

Чичерин, достигает «нетерпимой крайности», «управление пустило свои ветви по всем

областям, а централизация увенчала все здание и сделала его покорным орудием единой

воли... Правительство сделалось всеобъемлющим, господствующим всюду, а народ все более

бледнел и исчезал перед ним». Следствием этого стало всеобщее «растление

государственного организма»: развитие чинопочитания, бюрократии, удаление способных

людей, «умножение письменности, которая стала на место настоящего дела»,

распространение официальной лжи, взяточничества. Россия достигла критического момента

в исторической жизни. Наступает время перелома, возникла необходимость освободить из-

под государственной опеки все общественные элементы и прежде всего, освободить и

допустить к самостоятельной деятельности «народный элемент». Это положит начало

второму этапу — либерализации, вплоть до достижения «всеобщего единения» всех

общественных и государственных сил. «Нам нужна свобода!» — писал Чичерин, выражая

свою политическую позицию.

Таким образом, в построении исторической концепции Чичерин исходил из

понимания исторического процесса как единого, как истории всемирной, в основании

которой лежат единые цели и общие законы. Отсюда следовало признание им

принципиального единства русской и западноевропейской истории. «Россия страна

155

европейская, — утверждал он, — которая не вырабатывает невиданных миру начал, а

развивается, как и другие, под влиянием сил, владычествующих в новом человечестве». В

соответствии с основными социологическими законами она прошла путь от родового строя,

к свободе личности в гражданском обществе и к государству.

Он так же признавал, что «если у каждого европейского народа при общих жизненных

условиях есть свои особенности, то тем более имеет их Россия». Один народ может

развивать преимущественно одну форму быта, другой — другую. Один может иметь более

богатое содержание, другой бедное. Один прошел несколько ступеней, другой остановился

на одной и не был в силах достигнуть высшего развития.

Выявляя законы развития, Чичерин полагал одним из них постепенность

происходящих в истории процессов, в частности складывание государства. Прослеживая

постепенный характер образования государственности, он исходил из того, что каждая новая

ступень является следствием предыдущего развития. С появлением гражданского общества

кровные связи не исчезают полностью, а входят в него как один из составляющих элементов.

Государство, в свою очередь, не уничтожает все элементы гражданского общества. Люди

остаются со своими частными интересами, со своими нравами и отношениями

родственными, имущественными, договорными, наследственными.

Чичерин подчеркивал сложность исторического процесса. Направления более или

менее изменяются, встречаются отклонения в сторону, но «характер движения один», и

основу его составляют личные и общественные интересы. Противоречия, возникающие

между ними, являются побудительной причиной изменений в общественном организме.

В целом, придерживаясь в своих подходах к изучению и осмыслению прошлого идей

гегелевской философии истории, Чичерин вместе с тем отмечал и некоторые уязвимые ее

черты. Эта философия, писал он, достигла высших пределов умозрения, охватывая весь мир

и все явления. Она подвела их под свою точку зрения, нанизывая факты на «нить ложных

выводов», определенных человеческим разумом. Общую схему налагают на факты, насильно

подводя их под логические формулы. Порочность этого пути выявляется при углублении в

действительность, при соприкосновении с реальным миром. Историческая же наука должна

основываться на добросовестном изучении фактов. «Чтобы показать значение и место

известного явления, нужно изучить его вполне путем опыта, анализировать отдельно каждую

сторону его, показать связь явлений». Таким образом, для Чичерина наиважнейшим

принципом исследования является наблюдение и опыт, всестороннее изучение фактов.

«Основательно изучать факты и выводить из них точные заключения — такова была

историческая метода» в определении Чичерина. Постепенный переход от частного к общему,

от явления к законам и началам им присущим, именно это, считал он, придает науке

точность и достоверность. Научное знание — знание разума. Оно ничего не принимает на

веру, все подвергает строгой критике разума. Цель его — выработка непреложных начал

истины. Такое понимание задач исследования и отношение к изучаемому сближает

принципы его познания с позитивистским пониманием содержания науки.

История есть изображение духа, «излагающего свои определения по присущим ему

законам разума». Все разнообразие событий «слагается в живую картину, в которой каждая

особенность становится органическим членом совокупного целого». Наука должна стоять на

твердой почве. Но, признавал Чичерин, постоянные колебания общественной мысли

приводят к тому, что меняются и научные точки зрения.

Итак, основные положения исторической концепции Чичерина включают: признание

государства высшей формой общественного развития и его определяющей роли в русской

истории. Особенностью исторического развития России является образование государства

сверху, его крайняя централизация, решающая роль правительства в организации

общественной жизни, что нашло свое отражение в закрепощении сословий, создании

сельской общины, формировании русского народа. Определив в качестве основного

предмета исторической науки изучение правовых и общественных институтов, он впервые в

отечественной историографии попытался раскрыть содержание «гражданской истории» и

156

представил собственные результаты ее исследования. Как и некоторые его современники и

предшественники, Чичерин обратил внимание на развитие личного начала в русской

истории, соотношение личностного и общественного, их противоречия, которые особенно в

догосударственный период являлись двигателями исторического процесса.

Таким образом, вслед за Кавелиным, Чичерин дал теоретическое обоснование и

представил конкретную разработку ряда проблем, составляющих содержание исторической

концепции государственной школы.

Литература

Искра Л.М. Борис Николаевич Чичерин о политике, государстве, истории. Воронеж, 1995.

Кавелин К.Д. Наш умственный строй: Статьи по философии русской истории и культуре. М.,

1989.

Петров Ф.А. К.Д. Кавелин в Московском университете. М., 1997.

Цамутали А.Н. Борьба течений в русской историографии во второй половине XIX века. Л.,

1977.

Цамутали А.Н. Вся русская история есть по преимуществу государственная: Константин

Дмитриевич Кавелин, Борис Николаевич Чичерин // Историки России XVIII — начала

XX века. М., 1996.

3.5. С.М. Соловьёв, «История России с древнейших времен»

Сергей Михайлович Соловьев — признанный классик. Его имя хорошо знают не

только историки. Из всего многообразного, многожанрового наследия, оставленного

потомкам, наибольшей известностью пользуется 29-томная «История России с древнейших

времен». Ее написание стало смыслом жизни и творческим подвигом историка. Начиная с

1851 г. и вплоть до конца жизни Соловьев ежегодно публиковал очередной том своего

понимания исторического развития Отечества. Выход в свет первого тома стал научным и

общественным событием, вызвал массу откликов, не всегда благожелательных. Проблемы,

поднятые в спорах вокруг труда Соловьева, оставались предметом изучения и обсуждения на

протяжении десятилетий и тем содействовали разработке основополагающих явлений

отечественной государственности. Хорошо знавший Соловьева В.И. Герье писал: «С.М.

Соловьев вообще не любил борьбы, полемики с ложными тенденциями в науке и

общественной жизни. Полемика нарушала правильное течение его научных занятий, которое

сделалось для него нравственной потребностью». Однако на первые концептуально

неприемлемые отзывы оппонентов Соловьев ответил. В дальнейшем он действительно

отказался от участия в полемике. Его ответом были выходившие в свет очередные тома

«Истории России...».

Соловьев заявил о себе во всеуслышание в середине XIX в. Принципиальное

свидетельство о положении в исторической науке тех лет оставил К.Н. Бестужев-Рюмин:

«...никем не замененный Карамзин утратил, быть может, слишком рано все свое

воспитательное значение». С.М. Соловьев, высоко оценивая значение Карамзина в

историографии, был убежден, что свою роль в науке тот уже сыграл.

В этой связи принципиальным является ответ на вопрос: чем являлся для молодого

историка основной труд предшественника «История государства Российского»? Сам С.М.

Соловьев описал отношение к Карамзину таким образом: «Первый писатель эпохи, творец

нового литературного языка Карамзин посвятил свою деятельность отечественной истории,

и все, что мог сделать сильный талант для внешней живописи событий, все было сделано

Карамзиным; мечта Ломоносова сбылась: русская история нашла своего Ливия. Что касается

до основного взгляда историографа, то Карамзин был представителем екатерининского века,

в который окончательно сложились его воззрения: недовольство эпохою преобразования,

недовольство внешним заимствованием форм западноевропейской гражданственности,

требование внутреннего нравственного совершенствования, перерождения, требование

души, чувства, чувствительности...». Соловьев называл «Историю государства Российского»

157

«величайшей поэмой», воспевающей славянское государство. Он подчеркивал, что у

Карамзина вполне отразилось сознание того, что «из всех славянских народов народ русский

один образовал государство, не только не утратившее своей самостоятельности, как другие,

но громадное, могущественное, с решительным влиянием на исторические судьбы мира».

Однако Соловьев литературной составляющей труда Карамзина предпочел

собственное научное смысловое наполнение русской истории и объяснение смысла событий

и закономерностей в развитии русской государственности. Поэтическому настроению

Карамзина Соловьев противопоставил прозу истории. Если у Карамзина, по мнению

Соловьева, на первом месте была живопись, а на втором источник, то Соловьев поменял их

местами сознательно. Соловьев считал, что литературной истории государства российского

пришло время уступить место истории научной. Таким образом, он сознательно и с полной

ответственностью взял на себя ношу написания новой «Истории России», которая с его

точки зрения отвечала бы требованиям современной науки. И здесь столкнулся с

непониманием. В первую очередь его не удовлетворяло отсутствие широкого философского

взгляда на историю. Соловьев считал, что концепция, объясняющая ход истории лишь

замыслом или капризом отдельной личности, мало что объясняет: «Произвол одного лица,

как бы сильно это лицо ни было, не может переменить течение народной жизни, выбить

народ из своей колеи».

К этому времени философско-исторические воззрения Соловьева качественно

отличались от взглядов Карамзина. Подходя к анализу конкретно-исторического материала с

иных позиций, Соловьев сформулировал антропологический принцип изучения и понимания

истории народа: «Наука указывает нам, что народы живут, развиваются по известным

законам, проходят известные возрасты как отдельные люди, как все живое, все

органическое...». Впитав богатство современных идей, в том числе «Философии истории»

Г.Гегеля, Соловьев пришел к пониманию органической взаимосвязи исторических явлений.

Отношение к Г. Гегелю

В студенческие годы (1838-1842) в сознании С.М. Соловьева шел активный процесс

узнавания, изучения, осмысления философии Гегеля. Он размышлял о ее применимости к

русской истории. Гегель был тогда кумиром московского студенчества. «Кружил все головы,

хотя очень немногие читали самого Гегеля, а пользовались им только из лекций молодых

профессоров; занимавшиеся студенты не иначе выражались как гегелевскими терминами...»,

— вспоминал об этом времени С.М. Соловьев. Молодые лекторы античник Д.Л. Крюков,

экономист А.И. Чивилев, правоведы П.Г. Редкий и Н.И. Крылов, историк и юрист К.Д.

Кавелин, историк-медиевист Т.Н. Грановский прошли стажировку за границей. Они

выделялись среди московских профессоров, особенно так называемой «уваровской партии»

(к ней принадлежали историк М.П. Погодин, словесники С.П. Шевырев и И.И. Давыдов),

тем, что все были горячими поклонниками гегелевской философии и знатоками европейской

историографии. Соловьев слушал лекции представителей обеих сторон, причем сила

воздействия на студенческое сознание отдельных лекторов не была одинаковой. Соловьев

отдавал должное профессору Д.Л. Крюкову, хотя в 1843-1844 гг. имел к нему претензии.

«Крюков, можно сказать, бросился на нас, гимназистов, с огромною массою новых идей, с

совершенно новою для нас наукою, изложил ее блестящим образом и, разумеется, ошеломил

нас,...посеял хорошими семенами...», — вспоминал Соловьев. Лекции Крюкова начинались с

обзора основных трудов по истории философии и анализа научных схем Фихте, Шеллинга,

Гердера, но предпочтение все же отдавалось Гегелю. Лектор демонстрировал плоды

собственного применения историко-философского подхода к истории при изложении

конкретных проблем (образования Римского государства на основе разложения институтов

родового строя или характеристики родоплеменной структуры древнеримского общества).

Он рассказал студентам о влиянии географической среды на эволюцию общественных

отношений. Благодаря историографическим обзорам Крюкова Соловьев, возможно, обратил

внимание на труды Г. Эверса.

158

Как же повлияло изучение Гегеля на творческий рост Соловьева? На этот вопрос

отчасти ответил сам историк: «Из гегелевских сочинений я прочел только «Философию

истории»; она произвела на меня сильное впечатление; на несколько месяцев я сделался

протестантом, но дальше дело не пошло, религиозное чувство коренилось слишком глубоко

в моей душе, и вот явилась во мне мысль — заниматься философиею, чтобы воспользоваться

ее средствами для утверждения религии, христианства, но отвлеченности были не по мне; я

родился историком». Так был сделан профессиональный выбор: не философия, а наука, не

философия истории, а наука истории. Это противопоставление в глазах Соловьева имело

методологический смысл.

Соловьев достаточно быстро перерос состояние увлеченности Гегелем и его детищем

«Философией истории», благодаря исключительной работоспособности и любознательности:

«В изучении историческом я бросался в разные стороны, читал Гиббона, Вико, Сисмонди; не

помню, когда именно попалось мне в руки Эверсово «Древнейшее право русов», эта книга

составляет эпоху в моей умственной жизни, ибо у Карамзина я набирал только факты,

Карамзин ударял только на мои чувства. Эверс ударил на мысль, он заставил думать над

русской историей».

Размышляя о прочитанном, Соловьев пришел к выводу, что западные мыслители

пренебрегли русской историей; более того, русский народ не был у них (прежде всего, у

Гегеля) включен в число «всемирно-исторических» народов. Соловьев прекрасно осознавал

задачу, которая в то время стояла перед национальной русской мыслью — построение

философии русской истории и тем самым «включение» в ее состав философии истории

вообще. И он вносит весомый вклад в ее решение.

Если славянофилы старались приложить философско-исторические мысли Шеллинга

к построениям и истолкованиям русской истории, то Соловьев поставил вопрос в другой

плоскости. Он счел недостаточным «подключение» русского народа к числу всемирно-

исторических только для выявления значения и специфики русского народа в истории по

сравнению с западноевропейскими народами. Более важной представлялась историку другая

задача, а именно: разъяснение неполноты и незавершенности философско-исторического

взгляда на всемирную историю при условии игнорирования судеб русского и славянских

народов. В этом он видел непременное условие успешного познания назначения истории

русского народа и сравнения его с народами западноевропейскими. Как видим, определенное

видоизменение содержания и структуры прежней философии истории (в данном случае —

системы Гегеля) для Соловьева было неизбежно уже потому, что он вводил в философию

истории новый элемент: русский народ.

В 1841 г. в семинаре С.П. Шевырева Соловьев подготовил работу «Феософический

взгляд на историю России» (опубликованную в 1996 г.). В этой ранней работе были

заложены важнейшие методологические основания исторической концепции ученого. Ряд

высказанных тогда мыслей прозвучит в программных работах зрелого С.М. Соловьева

(«Публичных чтениях о Петре Великом» (1872) и «Наблюдениях над исторической жизнью

народов» (1868-1876)).

Постановка вопроса об особом качестве русского народа и I специфике его

исторической жизни среди других всемирно-исторических народов в «Феософическом

взгляде» дана Соловьевым в рамках его представления о двух «возрастах» народной жизни.

«У всякого народа бывает свой религиозный период — детский»; для него характерны

невысокая степень образованности, бессознательное следование «религиозным внушениям»

и слепое повиновение «духовным водителям». Второй возраст — «возмужалость народа» —

в исторической жизни народа начинается, когда место религии занимает философия (наука).

Рождается «философия истории», или «сознание народа о собственных судьбах». С

переходом от веры к разуму, по Соловьеву, «исчезает и спасительное влияние религии на

человека и народ», сеются семена неверия и разрушения. Отличие (или исключение из

общего правила) русского народа историк видел в том, что первый период его исторической

жизни, соответствующий «детскому» возрасту (с конца IX до начала XVII в.), прошел, как и

159

везде, под знаком глубокого религиозного чувства; но, вступив во второй период «возраст

возмужания», и, выйдя, благодаря реформам Петра на поприще всемирно-исторической

деятельности, русский народ не расстался с религией как основанием духовной сферы жизни

народа. И в этом состоит его коренное отличие.

Таким образом, формула «правило — исключение» не чужда Соловьеву: «В одном

только русском народе религиозное влияние будет продолжаться вечно, но вместе с тем

разумно и сознательно». Это мнение Соловьева близко славянофильскому и показывает, что

он испытывал разносторонние влияния. Много лет спустя, историк, сохранив общую

структурную типологию общественного развития, т.е., не отказавшись от деления истории

народной жизни на два возраста, изменил названия самих категорий, определив их как

«возраст чувства» и «возраст мысли». Соловьев напишет в «Публичных чтениях о Петре

Великом»: «Если народ способен к развитию, способен вступить во второй период или

второй возраст своей жизни, то движение обыкновенно начинается знакомством с чужим;

мысль начинает свободно относиться к своему и чужому, отдавать преимущество в жизни

народов чужих, опередивших в развитии находящихся уже во втором периоде». В состояние

исторического движения русский народ, по Соловьеву, привел Петр Великий.

Во время заграничной поездки 1842-1844 гг. у Соловьева усиливается его критическое

восприятие Гегеля. В это время историк получил возможность глубоко ознакомиться с

достижениями западноевропейской исторической науки. Тогда же он в основном

определился в методологическом отношении. И первоначальное интуитивное чувство

«неприятия» гегелевской философии истории, созрев, превращается у него в осознанную

методологическую позицию, важнейшим признаком которой становится антигегелевская

направленность.

Нельзя не согласиться, что точки зрения, отличной от Гегеля, Соловьев

придерживался в целом ряде вопросов, прежде всего в отношении роли русского народа во

всемирно-историческом процессе. Для обоснования своей позиции Соловьев провел

сопоставление России и Западной Европы по трем линиям, которые приобрели характер

антитез. Первая антитеза «природа-мать» (для Западной Европы) — «природа-мачеха» (для

России) подчеркивала различия по степени благоприятности природных условий. В свою

очередь, специфика природных условий объясняла различие способов и результатов

этногенеза. В отличие от европейских народов, закрытых «наплыву» новых азиатских

варварских народов и поэтому имевших возможность развития национальности, народы

Восточной Европы такой возможностью не располагали. В этническом отношении «народ

пограничный, особенно живущий на распутий других народов, необходимо должен быть

смесью из разных народов»; «славяне суть племя смешанное, народ, образовавшийся от

наращения, а не нация, образовавшаяся порядком естественного происхождения целого рода

от другого». И наконец, специфика генезиса государственности России вытекала из первых

двух особенностей. На Западе монархические государства были результатом завоевания и

насильственного покорения туземного населения дружинниками германских племен. А

насилие, в соответствии с законом диалектики, порождает свою противоположность —

борьбу за свободу и, как следствие, — революцию. У славян же, по Соловьеву, ни

деспотическая форма правления (в силу смешанного характера населения), ни республика (в

силу обширности территории), ни монархическая власть, основанная на завоевании (такого

завоевания здесь не было), утвердиться не могли. Славяне сами дошли до мысли о

необходимости власти, и данное обстоятельство Соловьев им ставил в заслугу. А сама эта

идея родилась из состояния первоначального безвластия. Собственно русская история, как

считал Соловьев, начинается с началом русской государственности. Он связывал ее с

утверждением Рюрика князем среди северных племен славянских и финских.

Таким образом, отказавшись от гегелевской триады, или трехэлементной структуры

исторического бытия Восток-Античность-Христианство и выдвинув свою,

четырехэлементную Восток-Античность-Западная Европа-Россия, Соловьев тем самым

160

отказался от диалектики в ее гегелевской форме, предложив собственную философско-

историческую конструкцию.

Еще более очевидна разница между Соловьевым и Гегелем при сравнении их позиций

в вопросе о роли народов в движении мировой истории. Для Гегеля отдельные народы —

орудия, средства «мирового духа», а их принципы — «моменты» идеи свободы,

реализующейся в идеальном государстве. Для Соловьева же народы имеют самостоятельное

значение, хотя и разное. Он видел в специфике исторической жизни народов, их религии и

форм государственности продукт реальных географических, этнографических и

исторических условий жизни.

Но всем этим размышлениям Соловьев все-таки обязан Гегелю. Очевидно, что Гегель

оставил глубокий след в методологическом становлении Соловьева и его творчестве.

Отметим лишь некоторые моменты: восприятие диалектических принципов развития, анализ

«восточной мощи природы» как влиятельного исторического фактора; идею переселения и

исторического движения; отношение к азиатским государствам, как стоящим вне связи с

ходом всемирной истории; признание соединяющей роли рек и разъединяющей роли гор;

роли государства как формы полной реализации духа в наличном бытии, выраженной

Соловьевым таким образом, что только через государство или правительство народ

проявляет свое историческое бытие, идею самосознания...

Исключительная ценность государства во взглядах Соловьева — это тоже от Гегеля.

Дух русского народа (а в истории русской исторической науки Соловьев впервые определил

научные параметры этого явления — природа страны, природа племени и ход внешних

событий) проявился в особом отношении к государству. Государство — это ценностно-

значимое явление русской истории вне зависимости от симпатий и антипатий. Соловьев

считал, что ценностные ориентации народа не подлежат нравственному осуждению. Задача

историка их понять, не допуская модернизации.

И в то же время идеи Гегеля Соловьев сознательно использовал против гегелевской

философии истории. Среди таких идей — понятие об арийских (или исторических) народах.

Соловьев подчеркнуто называет русский народ арийским народом и относит его к их числу,

поскольку Гегель в этом ему отказал. Сравнивая славян с германцами, Соловьев пишет о них

как о племенах-братьях одного индоевропейского народа. Он определяет их положение в

Европе в христианские времена, как господствующее, которое они «удержали за собой

навсегда». Соловьев считает неприемлемой постановку вопроса о племенном превосходстве

кого-либо из них. Он видит причину происшедших различий в результате разного

направления движения племен. Если немцы в свое время двинулись с северо-востока на юго-

запад в области Римской империи, где уже был заложен фундамент европейской

цивилизации, то славяне, наоборот, с юго-запада начали свое историческое движение на

северо-восток в девственные леса, т.е. пространство, не затронутое цивилизацией. Поэтому

суждение Гегеля о природно-климатических основаниях исключения стран и народов,

находящихся в холодном или жарком климате, из всемирно-исторического движения для

Соловьева было неприемлемо.

Обращая внимание на истоки различий России и стран Западной Европы, историк

указывал, что целый ряд факторов, в том числе территории, уже освоенные древней

цивилизацией, камень и горы, — содействовали быстрому утверждению на Западе

феодального права, земельной собственности, быстрому оседанию, разнообразию

народностей. Россия же, вследствие отсутствия этих условий, но при наличии

беспредельного пространства, наоборот, была отмечена другими признаками: подвижностью

князей, движимым имуществом, неустойчивостью, разбросанностью средств, небывалым по

величине государством, дружиной, вечным движением. Соловьев писал, что в России брели

с легкостью, везде «Русью пахло». «Мы говорили, — писал он в «Чтении третьем» о Петре

Великом, — что Россия дурно защищена природою, открыта с востока, юга и запада, легко

доступна вражьим нападениям; но отсутствие резких физических границ заменено было для

русского народа духовными границами, религиозным различием на востоке и юге,

161

вероисповедным на западе; в этих-то границах крепко держалась русская народность и

сохранила свою особность и самостоятельность». Весь ход русской истории Соловьев

связывал с началами христианства. Нравственные силы народу с его точки зрения давали

христианство, созидательная роль государства и просвещение. Все названные Соловьевым

признаки «особности» России никак не могли, по его мнению, исключить русский народ из

числа исторических, или как вслед за Гегелем, он говорил «арийских».

Таким образом, в современной отечественной историографии сначала был поставлен

под сомнение, а затем начал пересматриваться тезис о гегельянском характере философско-

исторической концепции С.М. Соловьева, утвердившийся со времен вывода М.Н.

Покровского о «гегелевской школе» в русской историографии. Осмысление творческой и

методологической самостоятельности С.М. Соловьева привело исследователей сначала к

наблюдению о неком «выпадении» Соловьева из рамок государственной школы (например, у

Н.Л. Рубинштейна, А.М. Сахарова, С.С. Дмитриева, В.М. Далина), а затем и к суждению о

том, что историк разработал свою своеобразную методологию исторического познания.

Мнение А.Н. Ерыгина во многом разделяет А.Н. Шаханов.

Единство работам, посвященным С.М. Соловьеву, придает то обстоятельство, что

никто не оспаривает сам факт методологической революции, происходившей в русской

исторической науке в середине 1840-х гг., освоение русскими историками новых

философско-методологических подходов.

Страницы жизни

В жизнеописаниях С.М. Соловьева (среди них: П.В. Безобразова (СПб., 1894. Сер.

«Жизнь замечательных людей» Ф. Павленкова), оказавшее серьезное влияние на

последующие работы этого жанра; И.А. Волковой (М., 1992. Сер. «Летописцы Отечества»),

Н.И. Цимбаева (М., 1990. Сер. «Жизнь замечательных людей»), помимо воспоминаний С.М.

Соловьева в разной степени привлекаются другие источники. Детальное изучение архива

С.М. Соловьева, хранящегося в Российской государственной библиотеке А.Н. Шахановым,

позволило осветить ранее малоизвестные стороны его жизни, прежде всего студенческих

лет, участие в кружке Аполлона Григорьева, и высказать наблюдения об источниковой

основе «Моих записок» великого историка.

Сергей Михайлович Соловьев родился 5 (17) мая 1820 г. в Москве в семье

законоучителя (т.е. преподавателя Закона Божьего) и настоятеля Московского

коммерческого училища. Отец был священником, позднее протоиереем из духовного

сословия. Мать была человеком светским, дочерью чиновника, дослужившегося до дворян.

Соловьев сначала получал домашнее образование. Московское духовное уездное училище, в

которое потом определил Соловьева отец, вызвало у мальчика внутреннее неприятие

вследствие грубости царивших там нравов. В 13 лет Соловьев поступил в 3-й класс Первой

московской гимназии. Некоторые из ее учителей одновременно состояли преподавателями в

университете. В 1838 г. Соловьев окончил 7-й класс гимназии.

Судьбоносное значение для историка имела встреча с попечителем московского

учебного округа графом С.Г. Строгановым. Она состоялась еще в гимназии. Соловьев был

тогда представлен попечителю в качестве первого ученика. Строганов был искренне удивлен

живостью мысли и самостоятельностью суждений гимназиста. Рассказывая о последующей

жизни С.М. Соловьева и шире — Московского университета начала 1840-х гг., фактор

Строганова нельзя не учитывать.

Большая заслуга в том, что для Московского университета пришло блистательное

время, превратившее его в центр умственной жизни Москвы и всей России, принадлежала

именно графу С.Г. Строганову. Он собрал на Моховой лучшие научные и педагогические

кадры страны, избавил университет от мелочной опеки, пресек практику сдачи студентов в

солдаты за проступки. Завоевал уважение студентов и преподавателей, сам посещал лекции

и внимательно слушал лекции ученых.

162

На I (историко-филологическое) отделение философского факультета Московского

университета и поступил С.М. Соловьев. С Московским университетом была связана вся его

последующая жизнь, которая не изобиловала внешними событиями. Она была подчинена

научному служению. В Московском университете Соловьев был студентом, профессором,

деканом и ректором. По мнению М.К. Любавского, именно Соловьев поставил на

надлежащую высоту преподавание отечественной истории в Московском университете, дал

направление научной деятельности В.О. Ключевского и многих других.

Жизненных периодов, наполненных динамичной сменой внешних впечатлений, у

Соловьева было не так уж и много. Среди них особую роль сыграло его пребывание за

границей 1842-1844 гг., оказавшее глубокое влияние на становление ученого. В течение двух

лет Соловьев побывал в Париже, Брюсселе, Берлине, Страсбурге, Регенсбурге, Мюнхене,

Дрездене, Гей-дельберге, Аахене, Веймаре, Праге, в некоторых городах он прожил

достаточно долго. Историк посещал университеты Берлина, Гейдельберга, Сорбонну,

Коллеж де Франс, работал в Королевской библиотеке в Париже и в Аахенской библиотеке.

Такую возможность выпускник Московского университета получил, работая в качестве

домашнего учителя в семействе брата С.Г. Строганова А.Г. Строганова.

В 27 лет Соловьев становится доктором исторических наук, политэкономии и

статистики и утверждается сначала в должности экстраординарного, а с июля 1850 г. —

ординарного профессора Московского университета. В неразрывности пути педагога-

учителя и ученого-исследователя — весь Соловьев. Он преподавал помимо Московского

университета на Высших женских курсах В.И. Герье, в Третьем военном (Александровском)

училище, Николаевском сиротском институте. По рекомендации С.Г. Строганова Соловьев в

1859-1863 гг. учил истории цесаревича Николая Александровича, позднее и его младшего

брата, будущего императора Александра III, в последний год жизни читал лекции великому

князю Сергею Александровичу. Занятия с великими князьями в конце 1850-х — начале 1860-

х гг. послужили поводом к написанию «Учебной книги русской истории», предназначенной

для средних учебных заведений. В 1867 г. вышло ее 7-е издание, а в 1915 г. -14-е. В наши

дни «Учебная книга русской истории» была вновь переиздана. Историки отметили

соотнесенность «Учебной книги...» с общим замыслом «Истории России с древнейших

времен». Если в «Истории...» повествование Соловьев успел довести до последней трет