Как сообщить собеседнику о своих мыслях, потребностях и чувствах

Для того чтобы помочь нам осознать, что наши чув­ства — это дети наших потребностей, после выражения чувств мы продолжаем: «Потому что я...», раскрывая потребности, которые являются основой наших чувств. Так, мы можем говорить: «Я обескуражен, когда ты го­воришь это, потому что я хотел, чтобы ты понял меня по-другому»; или: «Я чувствую себя обессиленным, по­тому что я хотел бы больше преуспеть в своей карьере к этому времени».

Таким образом мы принимаем ответственность за наши чувства на себя, а не виним в них других людей. Почувствуйте разницу: «Ты разочаровал меня, не зайдя вчера вечером» и «Я расстроился, когда ты не зашел вче­ра, потому что хотел обговорить с тобой несколько важ­ных для меня вопросов». В первом случае говорящий полностью перекладывает ответственность за свои чув­ства на действия другого человека. Во втором — прини­мает ответственность за свои чувства на себя.

Приведем другие примеры, когда люди перекладыва­ют ответственность за свои чувства на других.

«Ты выводишь меня из себя, когда так делаешь». «Это действительно меня достало». «Мне стало больно из-за того, что ты это сказал». «Ты разочаровываешь маму, когда не ешь то, что тебе положено». «Когда ты гово­ришь, не поднимая руки, это меня злит».

Главный механизм создания мотивации за счет чув­ства вины включается в обучении людей потому, что они ответственны за переживания других. Так, когда родители говорят: «Твои плохие оценки в школе достав­ляют неприятности отцу», они фактически утверждают, что действия детей — единственная причина родитель­ского счастья или несчастья. Веря этому, ребенок чув­ствует вину за страдания родителей.

При поверхностном взгляде ответственность за чув­ства других может быть легко принята за заботу. По­лучается, что ребенок заботится о родителях и потому чувствует вину, когда родители страдают. Однако в этих случаях, делая то, чего хотят родители, ребенок совер­шает это не от сердца, а для того, чтобы избежать чув­ства вины.

Иногда потребности, стоящие за нашими чувствами, выражаются через интерпретации и образы. Большин­ство из нас не приучены мыслить в терминах потреб­ностей. Скорее, нас научили тому, чтобы в ситуациях, когда наши потребности не реализованы, думать, что другие в чем-то не правы. Так, мы можем сказать, что наши дети ленивы, если они не повесили на место свои пальто, как нам хотелось бы. Мы можем сказать о рабо­чих, что они безответственны, если они делают свою работу не так, как мы бы хотели.

При таком общении мы осознаем, что подобное ис­толкование действий других людей является трагиче­ским выражением наших нереализованных потребно­стей — трагическим в том смысле, что оно уменьшает для других людей возможность увидеть наши потреб­ности и повышает вероятность того, что эти люди будут защищаться или противостоять нам. Мы осознаем су­ществование таких интерпретаций и знаем, как они

влияют на наши чувства. Мы также понимаем, что до тех пор, пока мы не станем осознавать потребности, которые выражаются в этих интерпретациях, наша ком­муникация будет восприниматься окружающими как критика в их адрес, и это создаст для них условия для концентрации на том, что они могут сделать для нас. Примером подобного поведения, построенного на осно­ве сильной эмоции, является гнев.

Гнев — это чувство особенно важное по двум при­чинам. Во-первых, гнев — это сигнал о том, что опреде­ленные потребности не были реализованы. Во-вторых, гнев показывает, что наше мышление не связано непо­средственно с нашими потребностями, а повернуто в прямо противоположную от них сторону — к обвине­нию и осуждению других. Часто мы не осознаем эти мысли. Нам кажется, что наш гнев исходит только из того, что сделали другие, и мы не замечаем той роли, которую осуждающее мышление внесло в наш гнев.

Так, мы говорим себе или человеку, против которого направлен наш гнев: «Меня злит, когда вы играете на инструменте так громко, что я не могу спать!» — не осо­знавая, что мы считаем человека бесчувственным, гру­бым или думаем, что этот человек должен был знать, что это разозлит нас.

Рассуждая таким образом, мы осложняем людям, против которых направлен наш гнев, заботу о наших нереализованных потребностях. Для них очень легко интерпретировать наши слова как атаку, и их энергия обычно поворачивается скорее в сторону собственной защиты, чем в сторону понимания и реализации наших потребностей. Если же они меняют свое поведение и де­лают то, чего мы хотим, чаще всего это происходит из чувства стыда, страха, неловкости или обиды, но не от

сердца. В этом случае мы дорого платим за реализацию наших потребностей, так как, если подобные чувства движут действиями, пропадает добрая воля.

Наши осуждающие мысли разрушительны и в том слу­чае, если мы внешне сдерживаем тот гнев, который эти мысли вызывают. Взгляд наших глаз и тон нашего голоса приводят людей к пониманию, что их осуждают.

После того как мы в полной мере осознали, как осуж­дающее мышление влияет на наш гнев, процесс общения требует направить внимание на те нереализованные по­требности, которые нашли отражение в осуждающем мышлении. Главная идея здесь заключается в том, что любое обвинение — это результат отделения от нас на­ших нереализованных потребностей. Соединение с эти­ми потребностями приводит к изменению наших чувств. Вместо гнева мы теперь можем чувствовать боль или грусть, оторопелость, страх или какие-то другие чувства, которые присутствуют, когда мы прямо связаны со свои­ми потребностями. Гнев к этому моменту уже трансфор­мировался в чувства, которые более непосредственно связаны с нашими потребностями. Если мы в этот мо­мент начинаем выражать вслух то, что происходит в нас, люди могут легче понять наши потребности и не считать себя атакуемыми.

Предложение трансформировать гнев и мысли, вли­яющие на гнев, в наши чувства и потребности может с первого взгляда показаться огорчительным для людей, которых в детстве учили, что «хорошие» люди никогда не позволяют себе злиться. Они расстроятся, потому что не видят разницы между подавлением гнева и его трансформацией. Нередко такие люди тратят много времени, денег и энергии на психотерапию, чтобы быть способными принять свой гнев. И они воспринимают

наше предложение о том, чтобы соединиться с потреб­ностями, которые стоят за чувствами, не как возмож­ность трансформировать гнев, а как поощрение к его подавлению.

Другие боятся, что трансформация гнева в потреб­ности и чувства, стоящие за ним, отберет у них энергию, которую они использовали бы для совершения дей­ствий. Они беспокоятся, что, если они не будут доста­точно разозленными, им может не хватить энергии для того, чтобы скорректировать ситуацию, которую они считают угнетающей.

Гнев — это чувство, мобилизующее нас на наказание других. Он не развивается из наших потребностей. Ког­да мы испытываем чувства, непосредственно связанные с нашими потребностями, у нас столько же энергии для действия, сколько и тогда, когда мы испытываем гнев. Разница в том, что, находясь в контакте с нашими по­требностями, мы скорее будем действовать в направле­нии их осуществления, чем когда мы наказываем и об­виняем других.

Можно сформировать у себя чувство ответственно­сти за проявление своих собственных чувств в ходе общения. Процесс его формирования условно можно разделить на три этапа.

Первым этапом является «эмоциональное рабство». Находясь на этом этапе, мы считаем, что ответственны за чувства других. Если мы в это верим, то чувствуем постоянную потребность обеспечивать счастье для всех, иначе мы будем чувствовать вину. Так, когда наши близ­кие будут чем-нибудь недовольны, мы будем склонны считать, что нам надо отказаться от наших собственных потребностей и делать все, чтобы им угодить. Когда мы находимся на этой стадии, мы все делаем для других по

обязанности или из чувства долга, боясь того, как они будут реагировать, если мы не будем этого делать.

Мы чувствуем вину, когда наши потребности вступают в конфликт с потребностями наших близких, поскольку считаем, что, если бы мы не были столь эгоистичны, мы бы хотели делать то, чего другие хотят от нас. Пряча или отклоняя наши потребности по этой причине, мы сразу начинаем ощущать наших близких как какие-то границы, а не как источник удовольствия.

Второй этап можно назвать «стадией несносности». На этой стадии мы начинаем понимать цену постоян­ного присваивания ответственности за чувства других и желания ублажать их за свой счет. На этой стадии для нас ясно, что представляет собой эта ловушка — ответственность за чувства других. Мы злы на себя за то, как много в нашей жизни мы упустили, и попросту отказываемся делать что-либо только для того, чтобы не огорчать людей. На этой стадии мы можем говорить несносные вещи в ответ на чувства других, например: «Это твоя проблема. Я не отвечаю за твои пережи­вания».

Проблема здесь в том, что для нас уже ясно, за что мы не отвечаем, но мы по-прежнему не осознаем, каким образом можем быть ответственны в отношении дру­гих, не становясь эмоционально порабощенными. На этой стадии выражение наших потребностей выглядит жестоким и бездушным в восприятии других. Это ре­зультат страха и вины, которые до сих пор существуют в нас в отношении самого факта наличия у нас каких бы то ни было потребностей, это пережиток стадии эмо­ционального рабства.

На третьем этапе, который можно назвать эмоцио­нальной свободой, мы заботимся о благополучии дру-

гих, но уверены, что наши реакции на потребности других вызваны не страхом, виной или стыдом. Наобо­рот, мы поступаем так из сострадания к другому чело­веку. Таким образом, наши действия удовлетворяют нас в такой же мере, как и другого человека. На этой стадии нам ясно, что мы не отвечаем за чувства других, но при­нимаем на себя ответственность за собственные намере­ния и действия. Мы отстаиваем собственные потребно­сти, проявляя равную заинтересованность в реализации потребностей других.

Следующая составляющая процесса общения при сообщении другим о своих наблюдениях, потребно­стях и чувствах — это просьба, выраженная в конкрет­ных терминах, о тех особых действиях, которые, по нашему мнению, обогатят нашу жизнь. Просьба пред­полагает выражение того, чего мы хотим, а не того, чего мы не хотим.

Пример путаницы, которая может иметь место из-за того, что мы просим не делать чего-то, можно увидеть в истории, рассказанной одной женщиной на семинаре, посвященном ясному выражению просьб. Она вспом­нила, как за три недели до этого сказала своему мужу, что не хочет, чтобы он проводил так много времени на работе. Чуть позже она была просто выведена из себя тем, что он записался в группу гольфа.

Говоря своему мужу о том, чего она не хочет, она, не­сомненно, не могла дать понять, чего она желает. Она высказала просьбу неправильно. А ведь можно было просто сказать: «Я была бы рада, если бы ты хотя бы один вечер в неделю проводил дома со мной и детьми».

В дополнение к тому, что мы просим именно о том, чего хотим, во время общения, мы выражаем просьбу на языке конкретных действий, избегая неопределенных,

2"

абстрактных выражений. Это повышает вероятность того, что люди смогут откликнуться на них.

Например, начальник поворачивается к своему под­чиненному и искренне говорит: «Я хочу, чтобы вы чув­ствовали себя свободно в моем присутствии». Однако этим утверждением начальник только сказал, как он хочет, чтобы его подчиненный себя чувствовал, но не объяснил, что подчиненный мог бы делать, чтобы чувствовать себя так. Утверждение же типа «я хотел бы, чтобы вы мне сказали, как я мог бы себя вести, чтобы вы чувствовали себя свободно в моем присутствии» выражало бы конкретное действие, которое подчинен­ный может выполнить.

Приведем другой пример: женщина, которая хочет, чтобы муж хвалил пищу, которую она готовит. Когда он ничего не говорит, она заявляет: «Ты никогда не гово­ришь ничего хорошего о моем умении готовить». Он отвечает: «Я ем все, что ты готовишь, не так ли?» Она интерпретирует его высказывание как критику. Но он воспринимал его как одобрение и не понимал, почему она так реагирует на то, что он сказал. Все это подчер­кивает важность четкого объяснения того, что мы хо­тели бы, чтобы люди сделали или сказали, проявляя благодарность, понимание и поддержку, которую мы желаем получить.

Чтобы помочь людям не воспринимать наши просьбы как требования, особенно важно избегать выражений, отрицающих выбор. Имеются в виду слова типа «дол­жен» (как во фразе «есть некоторые вещи, которые ты должен делать, нравится тебе это или нет»), «не мо­жешь», «обязан», «придется». Такие выражения легко принять за требования. Их использование скрывает от­ветственность за наши действия.

Однажды в ходе тренинга, где рассматривалась про­блема опасности выражений, показывающих, что у нас нет выбора, одна женщина гневно заявила: «Но есть не­которые вещи, которые ты обязан делать, нравятся они тебе или нет. И я не вижу ничего дурного в том, что го­ворю своим детям, что есть вещи, которые они обязаны делать». На просьбу тренера привести какой-нибудь при­мер того, что она обязана делать, она ответила: «Это очень просто. Когда я сегодня вечером уеду отсюда, я должна буду идти домой и готовить ужин. Я ненавижу готовить! Я ненавижу это, но я делаю это изо дня в день вот уже двадцать лет, даже когда я устала как собака, потому что это одна из тех вещей, которые я должна делать».

В ответ ей было сказано, что, научившись говорить и думать от сердца, она сможет находить другие возмож­ности разрешения проблемы. Придя домой, женщина заявила семье, что больше не хочет готовить. Тогда стар­ший сын подумал: «Отлично. Теперь, может быть, она перестанет жаловаться за столом».

Используя подобную форму общения, мы стараемся избегать выражений, которые делают неясной ответ­ственность за наши действия. Мы отрицаем эту ответ­ственность, когда видим причину наших действий:

• в действиях других («Я стукнул ребенка, потому что он выбежал на улицу»);

• в неясных, безличных силах («Я убрала свою комнату, так как это было необходимо»);

• в нашей психологии, истории, условиях, диагнозах или личной истории («Я пью, потому что я алкоголик»);

• в диктате авторитетов («Я солгала клиенту, так как это мне велел сделать начальник»);

• в групповой оценке («Я начал курить, потому что все в группе курят»);

• в официальной политике, правилах и регуляциях («Я ставлю оценки ученикам, так как это наша школь­ная политика»);

• в социальных, половых, возрастных ролях («Я ненавижу ходить на работу, но делаю это, так как я отец, муж»);

• в неконтролируемых импульсах («Меня охватило же­лание съесть конфету»).

Мы можем помочь другим верить в то, что наша просьба — это просьба, а не требование, добавляя к ней несколько слов, которые показывают: мы хотим, чтобы человек делал то, о чем мы просим, только если он же­лает это делать. Так, мы можем сказать: «Вы бы не хоте­ли накрыть на стол?» вместо: «Я хотел бы, чтобы вы накрыли на стол». Тем не менее наиболее действенный способ показать, что наши просьбы не являются требо­ваниями, — это проявление эмпатии к людям, когда они этих просьб не выполняют.

И вот только теперь мы готовы рассмотреть, как от­вечать с эмпатией на высказывания других. Эмпатия означает уважительное и правильное понимание того, что другие видят, чувствуют, в чем нуждаются и о чем просят.

Уважительное понимание чувств других людей не озна­чает, что мы согласны с их мнением. Это не означает, что мы будем делать то, о чем нас просят. И это также не означает, что нам должно нравиться то, что они го­ворят. Наше уважение обнаруживается в нашем внима­нии, которое полностью направлено на то, о чем нам говорят в данный момент. Это требует очищения на­шего сознания от всякой предвзятости и предубежде­ний, которые мы можем иметь по отношению к говоря­щему. Наша эмпатия по отношению к другим людям не требует, чтобы они были грамотны в выражении

того, что происходит с ними. Именно тогда, когда люди больше всего нуждаются в нашей эмпатии, в соедине­нии с тем, что происходит в их душе, они чаще всего не могут обеспечить хороший контакт с нами. Иногда они молчат, боясь выразить то, что с ними происходит. В других случаях они выражают свои внутренние пере­живания тем, что критикуют и осуждают нас.

Когда мы используем данную форму общения, для нас не имеет значения, как другие отвечают нам. Мы «на­деваем» свои «сочувствующие уши» и настраиваем свое внимание на то, что происходит с ними, и на то, что могло бы обогатить их жизнь. Это значит, что мы на­правляем свое внимание на то, что другой человек ви­дит, что он чувствует, на его неудовлетворенные потреб­ности, порождающие его чувства, и то, чего человек хотел бы от нас.

Когда мы воспринимаем высказывания таким обра­зом, мы не оказываемся во власти того, что нам говорят другие люди. Мы можем лишиться своей человечности по отношению к другим людям только тогда, когда нас одолевают уничижительные образы этих других и мы начинаем думать, что с ними что-то не так.

Влияние на нас эмпатии со стороны окружающих можно описать следующим образом: когда кто-то слу­шает тебя без осуждения, без попытки взять на себя ответственность за тебя, без попытки переделать тебя по шаблону — это потрясающе... Когда меня выслуша­ли и я был услышан, я способен воспринять свой мир по-новому и начать действовать. Изумительно, как об­стоятельства, которые кажутся непреодолимыми, как бы растворяются, когда кто-то тебя слушает. Когда ты услышан, проблемы, которые, кажется, невозможно развязать, становятся разрешимыми.

Когда другие люди делятся с нами чем-то, что для них эмоционально значимо, мы часто чувствуем сильную потребность объяснить свою позицию, дать совет, успо­коить или выразить свои чувства. Эмпатия же требует удержания полного нашего внимания на высказывани­ях другого человека и предоставления ему пространства и времени, в которых он нуждается для выражения себя и обретения ощущения, что он понят.

Психологи выделяют следующие наиболее распростра­ненные попытки что-то сделать, которые мы предпри­нимаем вместо того, чтобы побыть с другим человеком так долго, насколько это требуется для полноценной эмпатии:

• совет: «Я думаю, тебе следует...»;

• соревнование: «Это еще что, подожди, вот я тебе рас­скажу, что случилось со мной...»;

• поучение: «Это может стать очень позитивным опы­том для тебя»;

• отрицание: «Это не твоя вина, ты сделал все, что мог»;

• рассказывание историй: «Это напоминает мне о вре­мени...»;

• подбадривание: «Встряхнись! Не будь таким мрач­ным!»;

• сочувствие: «О, ты так несчастен!»;

• сбор информации: «Когда это началось?».

Бывает полезно проверить, нуждается ли человек в совете или утешении, прежде чем их предлагать. Мно­гие из нас делают ложное предположение о том, что нас просят о совете или утешении. Это обескураживающе действует на собеседников, желающих получить эмпа-тию, а вовсе не это.

Когда окружающие нечетко выражают свои наблюде­ния, чувства, потребности и просьбы, мы тут же пере-

водим их сообщение из любой формы, в которой оно было выражено, на язык общения. Для того чтобы сде­лать это, мы настраиваем свое внимание на наблюдения, чувства, потребности и просьбы, которые, как мы счи­таем, были выражены в сообщении. Если мы не увере­ны, что правильно поняли (или же когда говорящий показывает, что он хотел бы получить подтверждение нашему пониманию), мы можем словесно выразить то, как мы поняли, давая говорящему возможность скор­ректировать наше понимание.

Практикуясь таким образом настраиваться на глу­бинное понимание посылаемых нам сообщений, мы скоро делаем вывод, что за пугающими словами стоят люди с нереализованными потребностями, просящие нас что-то сделать для улучшения их существования. Например, если кто-то, с кем вы работаете, говорит вам: «Ты плохо играешь в команде», и вы не знаете, что вы сделали такого, что могло вызвать такую реакцию, мо­жете начать с переключения своего внимания на на­блюдения, которые могли быть сделаны этим человеком. Обычно у нас есть какие-то предположения, на какие наши действия могут так отреагировать. Так, вы може­те догадаться, что этот человек отреагировал на то, что вы не пригласили его на какое-то собрание. Если вы не уверены, что ваше предположение верно, можете проверить это с помощью высказывания типа: «Вы го­ворите о том, что я не пригласил вас на утреннее собра­ние?» Если же у вас нет никаких предположений о том, на что реагирует этот человек, вы, возможно, скажете: «Я смущен и не знаю, что вы имеете в виду. Я был бы признателен, если бы вы сказали мне, что я сделал тако­го, что позволило вам увидеть меня таким образом». Важно, когда спрашиваешь об этом, предварить прось-

бу описанием своих чувств. Просто вопрос «Что я сде­лал?» без уточнения чувств, стоящих за ним, увеличи­вает вероятность того, что ваш вопрос будет воспринят как акт агрессии.

Нам также необходимо умение настроиться на то, что люди нас просят, в связи с тем, что они чувствуют и в чем нуждаются. Например, представьте: друг говорит вам — он обескуражен тем, что не был принят на должность, которую очень хотел занять. Мы проэмпатировали его обескураженность и поняли, что он хотел бы от нас чего-то еще, кроме эмпатии. Тогда мы можем предпо­ложить, чего он хочет, и проверить это, сказав: «Ты хо­тел бы, чтобы я предложил тебе другую должность, которая могла бы тебя заинтересовать?» или «Я рас­строен, что ты не получил работу. Могу ли я тебе чем-нибудь помочь?»

В целом это хороший принцип — предоставить дру­гим возможность полностью выразить свои пережива­ния и потребности и дать почувствовать, что мы их поняли, еще до выяснения того, о чем они просят. Если мы начнем делать то, о чем просит человек, до того, как он осознает, что его чувства и потребности полностью поняты, мы можем легко создать у него впечатление, что спешим и в нем не заинтересованы.

Очень часто первое сообщение является вершиной айсберга в том смысле, что существует большое коли­чество других чувств, связанных с этим сообщением, которые не были выражены. Если мы будем удерживать внимание на том, что происходит в других, то дадим им возможность полностью объяснить и выразить себя.

Например, если подруга говорит: «Мой ребенок про­сто невозможен. Что бы я ни говорила ему, он не слуша­ет», — мы можем отразить ее чувства и потребности,

говоря что-то типа: «Похоже, ты чувствуешь безнадеж­ность и хотела бы найти контакт с сыном». Такое пере­фразирование обычно помогает людям заглянуть в себя. Если сказанное нами — не то, что они пытались выра­зить, у них есть возможность скорректировать понима­ние. Если же мы хорошо поняли их, у них есть возмож­ность продолжить выражать связанные с этим чувства и потребности. Так, в рассмотренном примере, если на­ше первое предположение точно определило то, что эта женщина пыталась выразить, она может соединиться с другими своими чувствами и сказать: «Может быть, это моя вина. Я всегда кричу на него». Нам следует остаться с этими чувствами: «Ты чувствуешь вину и опа­саешься, что его поведение — это реакция на то, как ты с ним разговариваешь?» Если эта женщина чувствует понимание, она может пойти дальше к своим чувствам и сказать: «Как мать я просто неудачница». И вновь мы остаемся с высказанными чувствами и потребностями: «У тебя опускаются руки и ты хочешь относиться к нему по-другому?» Мы продолжаем таким образом до тех пор, пока человек не выразит все чувства, охватываю­щие эту проблему.

Существуют два признака, по которым мы можем судить, достаточное ли количество времени мы находи­лись в соединении с тем, что происходит в душе друго­го человека. Первый: когда люди чувствуют, что все, происходящее внутри них, было принято с эмпатией, они испытывают облегчение. Мы можем почувствовать это облегчение у другого человека за счет ослабления внутреннего напряжения в нашем собственном теле. Другой, более очевидный знак того, что человек пра­вильно понят, — он прекращает говорить. Если мы не уверены, что человек получил необходимое внима-

ние к тому, что происходит в нем, то всегда можем спро­сить: «Хочешь ли ты сказать что-нибудь еще?»

Проявляя эмпатию к чувствам других, мы не берем на себя ответственность за их чувства. Представьте: вы что-то сказали своему другу, и он отвечает: «Меня за­девают твои слова». Важно осознавать: не только то, что вы сказали, повлияло на чувства человека, но и то, как другой человек отреагировал на это. Для поддержания этого осознания мы говорим себе (или отражаем, говоря вслух): «Ты чувствуешь (смысл выраженного чувства)... так как ты хотел бы/так как ты думаешь (смысл потреб­ности и/или мыслей, вызвавших это чувство)...»

Заметьте разницу между приведенными примерами и фразой: «Ты чувствуешь так, потому что я...» Про­должая отражение чувств другого словами «потому что я...», мы заставляем себя думать, что только одни наши действия вызвали чувства другого человека. Когда это происходит, наша энергия обычно мобилизована на просьбы о прощении или на защиту, и это отвлекает нас от полного внимания, которое необходимо для эмпатии. К тому же соединение чувств другого человека только с нашими действиями затрудняет для него взятие на себя ответственности за то, что он делает и что влияет на его чувства.