Нарциссическая личность с эго-синтонным антисоциальным поведением

 

Следующий уровень в континууме патологии Супер-Эго пред­ставлен функционирующей на пограничном уровне нарциссической личностью с антисоциальными чертами, но не страдающей антисоциальным личностным расстройством в собственном смысле сло­ва, а также пациентами со злокачественными формами патологи­ческого нарциссизма, у которых агрессивное ощущение своей значимости выражается в Эго-синтонном антисоциальном поведении. У таких пациентов в переносе появляются выраженные пара­ноидные черты, даже в тех случаях, когда эти черты не доминиру­ют в их характере. В переносе у них даже может появиться бредо­вая параноидная регрессия.

Один пациент с нарциссической личностью и тяжелыми пара­ноидными чертами характера на сеансах ярко проявлял свою гран­диозность и хвастался. Он непрерывно жаловался на глупость, невежество и нечестность различных авторитетов и вынуждал меня молча выслушивать его речи, предполагая, что я со всем соглаша­юсь. “Осмелившись же” ставить под сомнение какое-то его высказывание, я становился еще одним примером непорядочных людей, облеченных властью. С его почти непробиваемым ощущением сво­ей грандиозности сочеталось обаяние, позволявшее ему произносить совершенно аморальные речи. Когда я прямо не возражал ему, он оставался веселым и дружелюбным. Кроме того, он обманывал меня, говоря о своем антисоциальном поведении, связанном, в частности, с наркотиками. Нередко я получал сведения о его ре­альной жизни лишь через социального работника, который узна­вал обо всем от родителей пациента, после того как они поговорят с полицией. Когда я представлял ему эти факты, он охотно при­знавал свою ложь, оправдывая свое поведение как нечто вполне логичное в мире ограниченных и жестких людей, пользующихся своей властью.

Тем не менее этот пациент, в отличие от упомянутых ранее, был способен во взаимоотношениях косвенно выражать свою зависимость от меня; он сильно расстраивался, когда я не мог принять его в привычное время, и очень нервничал, если задерживалось начало сеанса. Хотя в конечном итоге он прервал терапию, но поддержи­вал периодические контакты со мною, предполагая продолжить терапию в будущем. Позднее он смог участвовать в непродолжитель­ных периодах терапии с другими психотерапевтами. Согласно све­дениям, которым можно доверять, антисоциальные черты его ха­рактера сгладились.

У таких пациентов антисоциальное поведение имеет оттенки аг­рессии, ярости, мести; кроме того, у них есть глубокая параноид­ная тенденция приписывать подобные реакции окружающим. Ложь и мошенничество у них Эго-синтонны и вписываются в их картину мира, представляющегося местом, где, чтобы выжить, надо либо лгать и обманывать, либо убивать, либо же искать психологичес­кой безопасности в бегстве от страха смерти. У этих пациентов мы видим больше дикой агрессии и садизма, чем привычной и само­довольной нечестности; часто в их прохладных социальных взаимо­отношениях можно найти остатки нормальной честности.

Якобсон (1971), описывая склонность параноидных пациентов к предательству, указывает, что в детстве они часто сталкивались с несправедливостями, пренебрежением и жестокостью, а у их родителей существовали глубокие супружеские конфликты. У та­ких пациентов в раннем детстве появляется установка на подчине­ние, окрашенная мазохизмом, по отношению к родителям, а сто­ящая за этим злоба проявлялась в жестокости, направленной на младших братьев и сестер, и в попытках натравить одного члена семьи на другого. Якобсон изображает альтернативу между откры­той агрессивностью и параноидными чертами, с одной стороны, и подчинением и предательством вместе с прочими антисоциаль­ными тенденциями — с другой.

На наиболее патологическом конце спектра, включающем ан­тисоциальные личности в собственном смысле слова и нарцисси­ческие личности с выраженными антисоциальными чертами или проявлениями злокачественного нарциссизма, явно преобладают примитивные слои садистических предшественников Супер-Эго. Агрессия у таких пациентов практически не содержит признаков какой-нибудь интеграции с идеализированными предшественника­ми Супер-Эго, этим людям свойственно также стремление господ­ствовать над любыми объектными отношениями и разрушать их (они могут выносить лишь полностью подчиненных и используемых “ра­бов”, что позволяет им проявлять силу, в которой выражают себя садистические предшественники Супер-Эго).

Собственно антисоциальная личность как бы идентифицируется с примитивной, бесчеловечной, абсолютно внеморальной силой, которая получает удовлетворение только тогда, когда проявляет ничем не ограниченную агрессию, не стараясь рационализировать свое поведение и не опираясь на какие-либо ценности, кроме самой этой силы.

У нарциссической личности с антисоциальными чертами и при злокачественном нарциссизме можно наблюдать хотя бы в слабой степени проявления идеализированных предшественников Супер-Эго, то есть садистические предшественники Супер-Эго окраше­ны примитивной идеализацией. Садистическое и эксплуататорское поведение пациента “морально оправдано”, по крайней мере, для самого пациента. В переносе такие пациенты (не психопаты) реа­гируют сильной яростью на попытки поставить под вопрос “оправданность” их жестокого и эксплуататорского поведения. Эти паци­енты как бы идентифицируются не просто с садистическим убий­цей, как психопаты, но с жестоким божеством, с бесчеловечным и эгоцентричным богом.

Активизация параноидных идей в переносе у этих пациентов есть проявление садистической грандиозности и жестокости наиболее примитивных, не смягченных или не нейтрализованных слоев Су­пер-Эго. Садистические или жестокие родительские образы, а так­же конституционные факторы, мешающие нейтрализации прими­тивной агрессии или контролю над ней, играют основную роль в этиологии таких нарушений. Бессознательная идентификация гран­диозного Я пациента со свойствами этих примитивных садистичес­ких предшественников Супер-Эго также показывает слабость или недоступность альтернативных интернализованных объектных отно­шений и разрушение Я- и объект-репрезентаций, на которые на­правлено либидо.

У описанных только что пациентов с глубокой патологией Су­пер-Эго интернализованный мир объектных отношений прошлого, открывающийся при генетической реконструкции, обычно вклю­чает в себя образ подавляющей родительской фигуры, которая пред­ставляется пациенту всемогущей и жестокой. Эти пациенты всегда ощущают, что любые добрые взаимоотношения любви, удовлетворяющие обоих участников, невозможны — или, если возможны, то хрупки, легко ломаются и, что еще хуже, являются мишенью для нападения со стороны всемогущего и жестокого родителя. В типичном случае они ощущают, что полное подчинение — факти­чески, с растворением в нем, — власти жестокого и всемогущего родителя есть единственное условие для выживания, и потому все связи с альтернативными хорошими, но слабыми объектами надо разорвать. Наконец, опьяняющее чувство власти и удовольствия при идентификации с жестоким всемогущим объектом дает им ощущение свободы от страха, страдания и ужаса и убеждение, что удовлетворение агрессии — единственный подлинный способ отно­шения к другим людям.

 

НЕЧЕСТНОСТЬ В ПЕРЕНОСЕ

 

Следующий уровень патологии Супер-Эго мы видим у тех паци­ентов, которые постоянно скрывают или искажают важную инфор­мацию о своей жизни или о своих субъективных переживаниях, другими словами, лгут, выпуская одно, добавляя другое, в ситуа­ции терапии. К ним относятся пограничные пациенты без выра­женной нарциссической психопатологии, а также некоторые нарциссические пациенты, функционирующие на пограничном уровне. Их нечестность, как правило, имеет защитную природу, прямое или открытое антисоциальное поведение у них мало выра­жено, а объектные отношения — лучше по качеству. Иногда в те­чение долгого времени терапии не удается заметить относительную серьезность патологии Супер-Эго у таких пациентов.

Типичным примером являются пациенты, которые не упомина­ют о каких-либо важных аспектах своей жизни и взаимоотношений с окружающими из боязни, что аналитик будет критиковать их или попытается изменить их поведение в этой сфере. Иногда они “при­знаются” в таком поведении аналитику и потом продолжают делать то же самое, косвенно полагая, что признание освобождает их от ответственности за свои поступки. Аналитику приходится решать, дать ли свое согласие на такое поведение, молчаливо выслушивая “исповедь” пациента, или же взять на себя ответственность за его прекращение.

В отличие от пациента с более локальным симптомом, заклю­чающимся в замалчивании крайне постыдного или вызывающего вину поведения, которое, тем не менее, не является явно антисоциальным или саморазрушительным, в отличие также от пациен­та, находящегося под властью бессознательного отрицания, кото­рый вполне осознает то или иное переживание или поведение, но не осознает его эмоционального значения, — пациент, который хро­нически лжет, вполне осознает как когнитивную, так и эмоцио­нальную важность того, что скрывает.

Мисс U. Женщина, принимавшая наркотики и страдавшая ал­коголизмом, была любовницей торговца наркотиками. В течение долгого времени она намеренно скрывала от меня, что знает про преступные связи своего мужчины. Она “призналась” только в момент смерти близкого друга, убитого, как она подозревала, той криминальной группой, к которой принадлежал ее любовник, что вызвало у нее сильную тревогу.

Я исследовал факторы, которые мешали ей рассказать мне о ее криминальном окружении. Как выяснилось, за страхом, что я за­прещу ей продолжать взаимоотношения с тем мужчиной или прекра­щу терапию, негодуя на ее дурную компанию, скрывался более глубокий страх, что она предаст меня, рассказав своему любовнику о занятиях со мной, — что было бы опасно для моей жизни; пре­ступная группа могла бы захотеть устранить меня, поскольку “я знаю слишком много”. А затем мисс U. начала выражать свой страх относительно того, что желает мне смерти и что мазохистично подчи­няется социальной ситуации, угрожающей ее собственной жизни.

На ранних стадиях терапии мисс U., типичная инфантильная личность с пограничной организацией, свободно рассказывала о своих фантазиях, сопровождающих мастурбацию, которые вклю­чали сексуальные оргии с родителями. Я думал, не была ли она реально свидетельницей или участницей инцестуозных и перверс­ных сексуальных действий в раннем детстве. В конечном итоге выяснилось, что эти фантазии имели более сложную генетическую природу и не отражали непосредственных сексуальных впечатлений раннего детства. Однако через несколько месяцев после того, как она перестала мне лгать о деятельности своего мужчины, появилась новая информация о ее бессознательном прошлом. Оказывается, ее мать постоянно опасалась, что ее отравит отец мисс U., — опа­салась настолько, что обычно давала попробовать свою еду собаке и лишь потом ела сама. В переносе пациентка выражала свою иден­тификацию как с матерью, напуганной мужем, желавшим ее убить, так и с отцом, который “отравлял” взаимоотношения со мной и потенциально угрожал мне смертью.