Контрперенос и трансферентная регрессия

 

Рассматривая измерения, по которым можно классифицировать контрперенос, в их связи с личностью аналитика, мы можем со­здать всестороннюю концепцию контрпереноса. Устанавливая связи между бессознательными реакциями аналитика на перенос и все­ми его эмоциональными реакциями на пациента, мы увидим, как перенос пациента искажает психоаналитическую ситуацию, а так­же оценим реалистичные эмоциональные реакции аналитика и его контрперенос в узком смысле слова.

При обычных обстоятельствах патология характера аналитика или какие-то его личные ограничения не должны влиять на терапию. Но когда аналитик сталкивается с тяжелой патологией пациента, у которого перенос пропитан примитивной агрессией, неизбежен контрперенос в широком смысле слова, а он может активизировать патологические черты характера аналитика. Особенно сильно эмо­циональные реакции аналитика отражают особенности его лично­сти в ситуации тупика или негативной терапевтической реакции.

Наиболее хрупким аспектом личности терапевта при таких обсто­ятельствах является, быть может, его креативность как психоанали­тика. Под креативностью я подразумеваю способность с помощью воображения превращать материал, полученный от пациента, в цельную динамическую формулировку или в одну ясную фантазию, в какое-то конкретное переживание, дающее новое освещение всему материалу. Творчество психоаналитика тесно связано с его заботой о пациенте и умением видеть позитивные качества последнего, несмотря на его агрессию. Одним из источников творчества анали­тика является его способность сублимировать свою агрессию, пре­вращая ее в “проникающий”, проясняющий аспект аналитической техники. Забота, согласно Винникотту (1963), коренится в желании уничтожить агрессию с помощью любви к значимому объекту. Конечно, креативность терапевта выражает и сублимированные аспекты его либидинального отношения к пациенту. Естественно, что пациент направляет свою агрессию именно на эту творческую способность аналитика. Нарциссический пациент, в частности, сосредоточивает на аналитической креативности свою зависть, видя тут источник всего, что он получает от своего аналитика.

Когда аналитик встречается с попытками пациента очернить, нейтрализовать и разрушить его техническое вооружение, его само­уважение и личную безопасность, вера аналитика в свои способ­ности, в то, что он может противостоять агрессии с помощью тер­пения, понимания и творческой интерпретации, — не отрицая при этом всей серьезности агрессии, заключенной в переносе, — позволяет ему продолжать работу с пациентом и таким образом оставаться хорошим объектом для пациента, несмотря на направленную на него агрессию.

Но забота о пациенте — особенно в периоды интенсивного отыг­рывания вовне негативного переноса — также делает аналитика более ранимым. Его стремление сохранить контакт с “хорошим Я” пациента, когда его слова или молчание являются мишенью для насмешек пациента, его желание не только сохранить уважение к пациенту, но и видеть его любовь и то, что можно любить в его личности, — все это требует от аналитика эмоциональной открыто­сти к пациенту. Это, конечно, еще больше подставляет аналити­ка под огонь агрессии пациента. В аналитической ситуации мы добровольно отказываемся от всего, что может порождать неразум­ные поступки и чрезмерные требования пациента, — и от защитной замкнутости в себе в ответ на нападение, и от жесткого утвержде­ния своих социальных границ, защищающих нас от садистических атак в обычной социальной жизни.

По тем же причинам угроза невыносимой вины заставляет па­циента интенсивнее пользоваться примитивными механизмами проекции, чтобы оправдать свою агрессию. Примитивные же фор­мы проекции, в частности проективная идентификация, есть мощ­ное межличностное оружие, с помощью которого можно “перева­лить” агрессию на аналитика. Пациент провоцирует аналитика на ответную агрессию, а потом торжественно пользуется этим как рационализацией, оправдывающей его собственную агрессию. При терапии пограничных пациентов или пациентов с тяжелой патоло­гией характера временами параноидные фантазии об этих пациен­тах зловещим образом вторгаются в мысли аналитика вне терапии, что отражает фантазии преследования пациента в переносе. Нако­нец, поскольку аналитик защищает слабое, хрупкое, атакуемое хорошее Я пациента, пациент может проецировать свои хорошие или идеализированные Я-репрезентации на аналитика, почти от­давая их ему “на хранение” и в то же время нападая на них под вли­янием агрессии и зависти, которые первоначально пациент направлял на самого себя. Как подчеркивал Рейкер (1968), в таких обстоятельствах существует большая опасность, что пациенту уда­стся пробудить в аналитике мазохистические тенденции его ха­рактера.

В конце концов пациенты с тяжелой хронической регрессией, сопровождающейся господством примитивной агрессии в перено­се, или же пациенты с тяжелой негативной терапевтической реак­цией, которые постоянно “портят” работу аналитика и его пози­тивное отношение к ним, неизбежно активизируют в аналитике нормальные нарциссические защитные механизмы, которые охра­няют его креативность и самоуважение. Это может еще больше усложнить реакции контрпереноса. По этой причине способность аналитика сублимировать, защищающая и сохраняющая его креативность и самоуважение перед лицом агрессии, может оказаться критически важной для того, чтобы выявить, ограничить и держать в разумных рамках свои реакции контрпереноса.