С. А. Толстой от 31 октября и 1 ноября.

* 274. Н. В. Давыдову.

1894 г. Ноября 2. Я. П.

А я так радовался увидать вас. Очень жаль. Мы в Пирогове (1) пробудем не больше одного дня, так что в пятницу будем дома. И если живы будем, то ce qui est retarde n'est pas perdu. (2) Я слышал от Стаховича, (3) что вы ездили с телом. (4) Верно, простудились. Надеюсь, что это пройдет. Наш привет вашим.

Л. Толстой.

 

На обороте секретки: Николаю Васильевичу Давыдову.

Датируется на основании содержания.

(1) Предполагавшаяся поездка в Пирогово к брату Сергею Николаевичу на этот раз не состоялась. См. Дневник от 4 ноября 1894 г., т. 52.

(2) [что отложено, не потеряно.]

(3) Михаил Александрович Стахович был в Ясной Поляне 1--2 ноября.

(4) Толстой имеет в виду участие Н. В. Давыдова в церемонии сопропождения тела умершего Александра III.

* 275. Е. И. Попову.

1894 г. Ноября 2. Я. П.

Получил сейчас ваше письмо, (1) дорогой Ев[гений] И[ванович], и Дрожжина. (2) Очень рад этому. Я не читал еще. Прочел только предисловие. Предисловие это очень хорошо -- то самое, что нужно. Я бы только прибавил подробности о том, как его одели, и почему так одели, при пересылке из тюрьмы. Буду читать внимательно и с карандашом, отмечая, что придется, и все вам сообщу. Мы едем завтра в Пирогово, на один день, а через неделю, говорят, будем в Москве. Там увидимся и переговорим.

Искренно любящий вас

Л. Толстой.

 

Печатается по копии, написанной рукой адресата. Дата копии "4 ноября 1894 г." (почт. штемпель). Датируется на основании слов в письме: "Мы едем завтра в Пирогово", совпадающих буквально с записью в Дневнике от 2 ноября.

(1) Письмо это неизвестно.

(2) Биография Е. Н. Дрожжина, написанная Е. И. Поповым. Все материалы к ней были забраны жандармами при обыске у Попова 18 июня, но так как копии хранились им в другом месте, то он смог возобновить по ним начатую тогда работу и теперь в оконченном виде прислал ее Толстому.

276. В.Г. Черткову от 2 ноября

Г. А. Русанову.

1894 г. Ноября 3. Я.П.

Слышал от Черткова, дорогой Гаврила Андреевич, что ваше здоровье стало хуже, и стараюсь не огорчаться этому. Стараюсь не огорчаться, п[отому] ч[то], в виду того перехода в другое состояние, к[отор]ое -- мне по моим летам, а вам по вашей болезни, -- так скоро предстоит нам, небольшое и недолгое ухудшение или улучшение положения так неважно, что не стоит думать о нем. А все-таки огорчаюсь, п[отому] ч[то], пока жив, больны свои страдания и жалко других, особенно тех, кого любишь, за их страдания. Я не говорю, чтобы можно было, в виду приближения перехода в другую жизнь, можно и должно бы было перестать отдавать те силы, какие есть, на служение богу в этой жизни -- этого и нельзя сделать человеку, понявшему смысл жизни, -- но невольно, приближаясь к концу путешествия, все мысли и надежды переносятся туда, за предел этой жизни. Как путешественник, подходя к цели путешествия, хотя и продолжает так же идти, как он шел сначала, невольно думает только о том, что ожидает его, так и мы, подходя к той двери в другую жизнь, кот[орой] так пугали нас, называя ее смертью, и к[оторой] мы так боялись, когда она была далека от нас, не можем не думать о ней, хотя и не перестаем делать то же, что делали и тогда, когда она была далека от нас. Мне эта близость теперь только приятна. Она отдаляет от меня всё пустое, не нужное и дает особенную прелесть и значительность тому, что делается. -- Как вы? Часто ли думаете о смерти и как относитесь к ней? Удерживаетесь ли на той идеальной точке, или хоть близко к ней, при которой не желаешь и не боишься ее. Дай бог вам находиться в этом равновесии. -- Я живу пока с двумя дочерьми в деревне, но скоро переезжаем в Москву. Взялся я за работу краткого изложения веры и до сих пор думаю часто, что работа эта не по силам мне; но никак не могу оставить ее и, не переставая, думаю всё об одном и том, о том, что нужнее всего человеку. И мысли эти очень много мне сделали добра. Какая огромная разница между таким философствованием, при к[отором] играешь словами, и таким изложением мысли, при кот[ором] готовишься жить и умереть на основании тех слов, к[оторые] высказываешь. Прощайте пока, обнимаю вас. Напишите мне и поподробнее о себе. Мой сердечный привет вашей жене и милым ребятам.

Л. Толстой.

Опубликовано впервые в журнале "Бестник Европы" 1915, 3, стр. 26.

278--279. С. А. Толстой от 3 и 5 ноября.

* 280. А. С. Буткевичу.

1894 г. Ноября 9? Москва.

Очень рад был получить ваше письмецо, дорогой Анатолий Степанович. Я сам скучал о том, что не было известий ни о ком из вас, и последнее время особенно часто думал о вас, хотя так же, как и вы, был и остаюсь вполне уверен, что мы остаемся так же близки друг другу, как и были. Мы, т. е. я и две дочери, только два дня как переехали в Москву. Здесь Бирюков, Попов, Горбунов и Трегубов живут вместе и работают в Посреднике. Про полтавских вы, вероятно, знаете через Файнормана. О Хилкове месяца два не имел писем, но знаю, что он с Прокопенко и Дадьяни (1) ищут лучшего места поселения, чем то, в к[отором] они жили. Но знаю, что вы знаете и чего не знаете, хотя особенных новостей, событии нет; о себе могу сказать, что, чем дольше живу, тем больше испытываю радости единения и любви с самыми, казалось бы, и по положению и по пространству отдаленными людьми. Целую вас, ваших братьев, жену и детей.

Любящий вас Л. Толстой.

 

Печатается по листам 163 и 165 копировальной книги. Дата определяется письмом адресата от 7 ноября, на которое Толстой отвечает, и словами письма: "Я и две дочери только два дня как переехали в Москву".

(1) Кн. Георгий Александрович Дадиани (1856--1900), полковник в отставке, участник русско-турецкой войны 1877--1878 гг. Под влиянием своего сослуживца Д. Л. Хилкова Дадиани оставил военную службу и вместе с семьей жил своим трудом, обрабатывая небольшой участок земли.

 

* 281. К. Г. Вальронту.

1894 г. Ноября 9. Москва.

 

9 ноября 1894.

Те два вопроса, кот[орые] вы ставите мне: как верить в бога и для чего жить? не переставая занимали и занимают меня, не в том смысле, чтобы я искал ответа на них -- ответы эти, несомненные, простые и ясные, уже давно даны мне, -- а в том смысле, что я и прежде, и в особенности теперь, около полугода работаю над тем, чтобы выразить эти ответы наиубедительнейшим и простейшим образом. Мне всегда мучительно больно думать, что есть люди, как вы, страдающие от незнания, сомнения, заблуждения, а истина так ясна и проста и известна мне, и не теоретически только, а практически, т. е. что я живу уже давно этой истиной, и после самых страшных сомнений и такого же отчаяния, как и то, кот[орое] вы испытываете, живу этой истиной спокойно и радостно.

Жизнь есть освобождение души (духовной, самобытно-живущей сущности) от тех условий телесной личности, в кот[орые] она поставлена. Бог есть то духовное самобытно-живущее существо, по воле которого душа наша заключена в нашу телесную личность. Освобождение души может быть двух родов: посредством одновременного или постепенного самоубийства, т. е. уклонения от исполнения воли бога, или посредством исполнения в жизни того дела, для кот[орого] душа заключена богом в нашу личность. Первое освобождение есть освобождение только кажущееся, п[отому] ч[то] происшедшая от бога душа, и вся находящаяся в его власти, не может перестать быть тем, чем она должна быть по воле бога, и, сколько бы она ни противилась, будет принуждена исполнить то, чего требует от нее бог; только исполнить это с противлением и страданием; второе же освобождение есть освобождение истинное, состоящее во всё большем и большем исполнении воли бога и большем и большем приближении к нему и уподоблении ему. Освобождение же души по воле бога, производящее всю работу жизни, достигается только одним: любовью и увеличением ее, т. е. любви. Любовь есть уничтожение преград, отделяющих нашу личность от других личностей. Чем больше мы любим людей и существ, тем более расширяется наша личность. Любовь ко всему, к источнику жизни, к богу, уничтожает все преграды личности и соединяет нас с богом. В стремлении к этому идеалу и в приближении к нему -- жизнь человеческая, другой жизни нет. И приближение это возможно до бесконечности, и в приближении этом благо.

Л. Толстой.

 

Печатается по листам 166 и 167 копировальной книги. Опубликовано впервые (отрывок) в "Свободном слове" 1904, N 12, столб. 21.

Константин Ростиславович Вальронт -- моряк Черноморского флота, капитан 1-го ранга, обратился к Толстому с письмом из Петербурга от 2 ноября 1894 г., в котором он ставил два приведенных в письме Толстого вопроса и говорил, что, кроме надежды на получение ответа на них, ничто не удерживает его от самовольного ухода из жизни.

* 281а. Т. А. Кузминской.

1894 г. Ноября 12. Москва.

Я два раза приписывал в письмах ваших и наших милых девочек Маши и Веры, хваля их, а теперь умолчанием как будто делаю обратное; так вы этого не думайте: они так же, коли еще не больше, были милы -- последнее время, и мне жаль с ними разлучаться. Целую вас.

Л. Т.

 

Приписка к письму М. А. Кузминской к Т. А. Кузминской от 12 ноября. Год проставлен карандашом неизвестной рукой.

 

* 282. Л. Я. Гуревич.

1894 г. Ноября 17, Москва.

Посылаю вам переведенную мною из американского журнала "Open Court" буддийскую сказочку под заглавием "Карма". (1) Сказочка эта очень понравилась мне и своей наивностью, и своей глубиной. Особенно хорошо в ней разъяснение той часто с разных сторон, особенно в последнее время, затемняемой истины, что избавление от зла и приобретение блага добывается только своим усилием; что нет и не может быть такого приспособления или учреждения, посредством которого, помимо своего личного усердия, достигалось бы свое или общее благо; что нельзя ни спасать других, ни спасаться посредством других. Разъяснение это в особенности хорошо тем, что тут же показывает и то, что благо отдельного человека только тогда истинное благо, когда оно благо общее. Как только разбойник, вылезавший из ада, пожелал блага себе одному, так его благо

перестало быть благом, и он оборвался.

Сказочка эта как бы с новой стороны освещает две основные открытые христианством людям истины: о том, что жизнь только в отречении от личности, -- кто погубит душу, тот обретет ее, и что благо людей только в их единении с богом и через бога между собой: Как ты, Отче, во мне и я в тебе, так и они да будут в нас едино... Иоан. XVII, 21.

Я читал эту сказочку детям, и она понравилась им. Среди больших же после чтения ее всегда возникали разговоры о самых важных вопросах жизни, и мне кажется, что это очень хорошая рекомендация.

Лев Толстой.

 

Письмо это для печати.

После заглавия Карма в выноску надо напечатать объяснение этого слова. Если не найдете лучшего, то напечатайте хоть следующее:

Карма есть буддийское верование, состоящее в том, что не только склад характера каждого человека, но и вся судьба в этой жизни есть последствие его поступков в предшествующей жизни, и от тех наших усилий избежания зла и совершения добра, к[оторые] мы сделаем в этой... В энциклопедическом лексиконе можно найти лучшее и более точное определение.

Хорошо бы просмотреть еще раз коректуру. А если не пришлете, то, пожалуйста, повнимательнее просмотрите.

Дружески жму вам руку.

Л. Толстой.

 

Печатается по листам 170 и 171 копировальной книги. Сохранился и автограф-черновик письма с датой Толстого: "17 ноября". Опубликовано впервые (почти полностью) в журнале "Северный вестник" 1694,12, стр. 350. Дата черновика.

(1) "Карма" -- сказка Поля Каруса (Paul Carus, 1852--1919), переведенная Толстым из американского журнала "Open Court" ("Открытая трибуна") 1894, была напечатана в "Северном вестннке" 1894, 12, стр. 350--358, под заглавием: "Карма. Буддийская сказка. Перевод с предисловием гр. Льва Толстого". См. т. 31.

* 382а. Н. В. Давыдову.

1894 г. Ноября 17. М.

Дорогой Николай Васильевич,

Опять меня просят ходатайствовать, и, вследствие ложного убеждения крестьян нашего околодка, что я что-то могу сделать, я вынужден утруждать вас и писать вам письма, кот[орые] едва ли могут произвести на вас какое-либо другое действие, кроме досады. Все-таки пишу, зная вашу доброту и надеясь, что, может быть, письмо и произведет какое-нибудь благотворное для подсудимых действие, заставив обратить немножко еще большее внимание на дело. Оба дела уголовные и оба крапивенские. Одно дело об убийстве мужем жены, совершенное, как мне представляется, нечаянно и в порыве вспышки гнева, другое -- поджог, в кот[ором] осужденный пьяный человек очевидно был только орудием того, для кого выгодно было поджечь. Первый это Дмитрии Лапшенков, (1) второй это Василии Золотов. (2)

Так вот, простите пожалуйста. Дружески жму вам руку.

Лев Толстой.

17 ноября.

 

Год определяется упоминанием о делах Лапшенкова и Золотова в Записной книжке 1894 г. См. т. 52, стр. 263, 266.

(1) Дело крестьянина Михаила (Толстой ошибочно называет ого Дмитрием) Федоровича Лапшенкова было назначено к слушанию на крапивенской сессии Тульского окружного суда на 28 ноября 1894 г.

(2) Дело крестьянина Василия Павловича Болотова по обвинению в поджоге леса в имении С.И.Мальцева было назначено к слушанию на крапивенской сессии Тульского окружного суда на 29 ноября 1894 г.

В. С. Соловьеву.

1894 г. Середина ноября. Москва.

Ваше дружеское, хорошее письмо очень обрадовало, дорогой Владимир Сергеевич. Уверен, что разногласия между нами не будет. А если бы случилось, то давайте вместе стараться, чтобы его не было, и для этого работать, не убеждая другого, а проверяя себя. С вами, мне всегда казалось, что мы должны быть согласны и вместе работать. Это я почувствовал, когда только что узнал вас; потом это чувство утратилось, застелилось чем-то, но первое чувство, как и всегда, было верное. И мне с вами легко, п[отому] что я вполне верю в вашу искренность. --

Очень радуюсь тому, что вы не будете полемизировать. Ваше отношение к Страхову (1) я понимаю и разделяю. Мое почти такое же: я дорожу человеком, но недоумеваю часто перед его суждениями. Различие наше заметно теперь еще в том, что вы, вероятно, ждете многого от нового царствования, а я ничего, и думаю, что для того, чтобы мне содействовать согреванию всей массы, или части ее, нет и не может быть другого средства, как развитие наибольшего тепла в себе, и что всякое усилие мое, употребляемое на что-либо другое, есть напрасная трата энергии. Все наши шлют вам привет, а я дружески обнимаю вас.

Л. Толстой.

 

Надеюсь, что вы теперь уже здоровы и уехали, или уезжаете в свое прекрасное уединение. Прекрасно вы это сделали.

 

Печатается по листам 168 и 169 копировальной книги.

Опубликовано впервые в ЛН, стр. 276. Датируется на основании места письма в копировальной книге, между письмами от 9 и 17 ноября 1894 г.,

Ответ на письмо В. С. Соловьева (без даты), посланное Толстому из Петербурга через общего знакомого Жюля Гюре (напечатано в ЛН, стр. 274--275). Соловьев писал в нем о своей работе над составлением свода мыслей Толстого по основным вопросам мировоззрения и о своем намерении вскоре повидаться с Толстым, а также о желании примириться с Н. Н. Страховым.

(1) Отношения В. С. Соловьева с Н. Н. Страховым разладились вследствие несогласия в оценке книг Н. Я. Данилевского "Дарвинизм" (СПб. 1885) и "Россия и Европа" (СПб. 1871).

* 284 Эрнесту Кросби (Ernest Crosby).

1894 г. Ноября 24. Москва.

Dear Mr. Crosby,

I write to you this letter only to tell you, that Mr. Vladimir Tcherkoff, of whom I am sure, you have heard from me, and who will address you on behalf of some literary matters, i.e. about publications of some translations of my writings, is a very dear friend of mine, and you will oblige me in helping him in his work.

From a letter, that I received from a contributor to the "Labour Prophet", I guess, that you have communicated my opinion about his paper to the editor. I thank you for it, because I appreciate very much his work and I wish him to know it.

Henry George has sent me all his books. I know some of them, but some others, as the "Perplexed Philosopher" and others, were new to me. The more I know of him, the more I esteem him and am astonished at the indifference of the civilized world to his work.

If the new Tsar were to ask me, what I would advise him to do, I would say to him: use your autocratic power to abolish the land property in Russia and to introduce the single tax system; and then give up your power and the people a liberal constitution.

I write this to you, because I know, that you are one of the coworkers of H. George, and that you hold his ideas.

I wish you success in your work.

Yours truly Leo Tolstoy.

Дорогой г. Кросби,

Пишу вам это письмо только для того, чтобы сказать вам, что г-н Владимир Чертков, о котором вы, я уверен, уже слышали от меня и который обратится к вам по поводу некоторых литературных дел, т. с. издания кое-каких переподов моих сочинений, мой большой друг, и вы очень обяжете меня, если поможете ему в его работе.

Из письма, полученного мною от сотрудника журнала "Пророк труда", я догадываюсь, что вы сообщили издателю мое мнение о его газете. Благодарю вас за это, так как я очень ценю его деятельность и хочу, чтобы он знал об этом.

Генри Джордж прислал мне все свои книги. Некоторые из них мне знакомы, но другие, как "Запутавшийся философ" и пр., оказались для меня новыми. Чем больше я узнаю его, тем больше я его уважаю и удивляюсь равнодушию цивилизованного мира к его деятельности.

Если бы новый царь спросил у меня, что бы я ему посоветовал делать, я бы сказал ему: употребите спою неограниченную власть на уничтожение земельной собственности в России и введите систему единого налога, а затем откажитесь от власти и дайте народу свободу управления.

Пишу вам это, потому что знаю, что вы один из сотрудников Г. Джорджа и разделяете его идеи.

Желаю вам успеха в вашей работе.

Преданный вам Лев Толстой.

 

Печатается по копии, написанной рукою В. Г. Черткова. Дата копии: 6 декабря (н. ст.) 94.

 

А. Г. Розен.

1894 г. Ноября 26. Я. П.

Вы спрашиваете меня, Анна Германовна: (1)

1) Следует ли людям, несомненно выдающимся умственно, искать выражения в словах постигнутых ими истин внутренней жизни?

2) Следует ли добиваться.в своей внутренней жизни полной сознательности?

3) Чем нам руководиться в минуты борьбы и колебаний, чтобы узнать, говорит ли в нас действительно наша совесть или рассуждение, подкупленное нашей слабостью? 3-й вопрос этот я выразил для краткости своими словами, надеюсь, не изменив его смысла.

Три вопроса эти, по моему мнению, сводятся к одному -- второму, потому что, если не следует добиваться полной сознательности своей внутренней жизни, то и не следует и невозможно будет, выразить словами постигнутые нами истины и, в минуты колебания, нечем будет руководиться для того, чтобы узнать, говорит ли в нас наша совесть или ложное рассуждение.

Если же следует добиваться наибольшей доступной разуму человека (какой бы ни был этот разум) сознательности, то и следует выражать словами -- постигнутые нами истины, и этими-то самыми доведенными до полной сознательности и выраженными истинами и следует руководиться в минуты борьбы и колебаний. И потому я отвечаю вам на средний и коренной вопрос -- положительно, именно, что всякий человек для исполнения своего назначения на земле и для достижения истинного блага (что всегда сходится) должен всегда все силы своего ума напрягать на уяснение для самого себя тех религиозных основ, которыми он живет, т. е. смысла своей жизни.

Я часто встречал между безграмотными рабочими-землекопами, которым приходится вычислять кубические меры, распространенное убеждение, что математическое вычисление обманчиво и что не надо доверять ему. Оттого ли, что они не знают математики, или оттого, что люди, математически вычислявшие за них, часто умышленно или неумышленно обманывали их, но мнение о недостоверности и негодности для определения мер математики установилось между безграмотными рабочими и сделалось для большинства несомненной истиной, которую они даже не считают нужным доказывать.

Такое же мнение установилось и между людьми, смело скажу, нерелигиозными -- мнение о том, что разум не может решать вопросов религиозных, что приложение разума к этим вопросам есть главная причина заблуждении, что решение религиозных вопросов разумом есть преступная гордость. Я говорю это к тому, что выраженное в ваших вопросах сомнение о том, нужно ли добываться сознательности в своих религиозных убеждениях, может быть основано только на этом предположении, именно о том, что разум не может быть прилагаем к решению религиозных вопросов, а между тем такое предположение столь же странно и очевидно ложно, как и предположение о том, что вычисление не может решать вопросов математических.

Человеку дано прямо от бога только одно орудие познания себя и своего отношения к миру: другого нет, и орудие это -- разум, и вдруг ему говорят, что разум он может употребить на уяснение своих домашних, семейных, хозяйственных, политических, научных, художественных вопросов, но только не на уяснение самых важных истин, тех, от познания которых зависит вся жизнь его, человек никак не должен употреблять разум, а должен познавать эти истины помимо разума, тогда как помимо разума человек ничего познать не может. Говорят: познавай откровение верой, но и верить человек не может помимо разума, Если человек верит в то и не верит в это, то только потому, что разум его говорит ему, что в это не надо, а в это надо верить. Сказать, что человек не должен руководиться разумом -- это всё равно, что человеку в темном подземелье несущему лампочку сказать, что для того, чтобы ему выбраться из подземелья и найти путь, надо потушить лампочку и руководствоваться не светом, а чем-то другим.

Но, может быть, скажут вам, как и вы говорите в своем письме, что не все люди одарены большим умом и особенной способностью выражать свои мысли, и потому неумелое выражение своих мыслей о религии может повести к заблуждению. На это отвечу словами Евангелия: "что скрыто от мудрых, открыто младенцам". И это изречение не есть преувеличение или парадокс, как принято судить о тех изречениях Евангелия, которые нам не нравятся, а это утверждение самой простой и несомненной истины о том, что каждому существу в мире дан закон, которому существо это должно следовать, и для познания этого закона даны каждому существу соответственные для этого органы. (2) И потому каждый человек одарен разумом, и в разуме этом открыт каждому человеку закон, которому он должен следовать. Скрыт этот закон только от тех людей, которые не хотят следовать ему, а для того, чтобы не следовать закону, отрекаются от разума и вместо того, чтобы для познания истины пользоваться данным ему для этого разумом, пользуются для этого взятыми на веру указаниями таких же, как и они, людей, отказавшихся от разума.

Закон же, которому должен следовать человек, так прост, что он доступен каждому ребенку, тем более, что человеку не приходится самому вновь открывать закон своей жизни. Люди, прежде него жившие, открыли и выразили его, и человеку нужно только проверить их своим разумом, принять или не принять те положения, которые он находит выраженными в предании, т. е. не как это советуют делать люди, желающие не исполнить закон: преданием поверять разум, а напротив: разумом поверять предание. Предания могут быть от людей и ложные, а разум наверно прямо от бога и не может быть лжив. И потому для познания и выражения истины не нужны никакие особенно выдающиеся способности, а нужно только верить в то, что разум есть не только высшее божественное свойство человека, но и единственное орудие познания истицы. Особенный ум и дарования нужны бывают не для познания и изложения истины, а для придумывания и изложения лжи. Раз отступив от указаний разума, не поверив ему, а поверив на слово тому, что выдается за истину, люди нагромождают и принимают на веру, обыкновенно в виде законов, откровений, догматов, такие сложные, неестественные и противоречивые положения, что для того, чтобы изложить их и связать с жизнью, нужна действительно большая тонкость ума и особенное дарование. Только стоит представить себе человека нашего мира, воспитанного на религиозных основах какого бы ты ни было христианского исповедания -- католического, православного, протестантского, -- который захочет уяснить себе религиозные основы, привитые ему с детства, и захочет связать их с жизнью, -- какую сложную умственную работу он должен проделать, чтобы примирить все противоречия, находящиеся в привитом ему воспитанием исповедании. Бог творец и благой сотворил зло, казнит людей и требует искупления и т. п., и мы исповедуем закон любви и прощения, и казним, воюем, отнимаем у нищих собственность и т. п. и т. п.

Так вот для распутывания этих-то неразрешимых противоречий, или, скорее, сокрытия их от себя, нужно много ума и особенных дарований; но для того, чтобы узнать закон своей жизни или, как вы выражаетесь, привести в полную сознательность свою веру, не нужно никаких особенных умственных дарований, нужно только не допускать ничего противного разуму, не отрицать разума, а религиозно беречь свой разум и верить только ему.

Если смысл жизни представляется человеку неясным, то это доказывает не то, что разум не годится для уяснения этого смысла, а только то, что допущено на веру слишком много неразумного, и надо откинуть всё то, что не подтверждается разумом. И потому ответ мой на коренной ваш вопрос о том, нужно ли добиваться сознательности в внутренней своей жизни? -- тот, что это самое нужное и важное дело, которое мы можем делать в жизни. Нужно и важно оно потому, что единственный разумный смысл нашей жизни состоит в исполнении воли пославшего нас в эту жизнь бога. Воля же бога познается не каким-либо необыкновенным чудом, написанием божественным пальцем закона на скрижалях, или составлением через посредство святого духа непогрешимой книги, или непогрешимостью какого-либо святого лица или собрания людей, а только деятельностью разума всех людей, передающих друг другу и делом и словом все более и более уясняющееся их сознание истины. Познание это никогда не было и не будет полное, а постоянно увеличивается, по мере движения жизни человечества: чем дальше мы живем, тем яснее и полнее мы понимаем волю бога и, следовательно, и то, что мы должны делать для исполнения ее. И потому я думаю, что уяснение каждым человеком (каким бы он сам и его ни считали маленьким: маленькие-то и бывают большими) всей той религиозной истины, которая доступна ему, и выражение ее словами (т[ак] к[ак] выражение словами есть один несомненный признак полной ясности мысли) есть одна из самых главных и священных обязанностей каждого человека.

Очень буду рад, если мой ответ, хотя и отчасти, удовлетворит вас. Извините, что долго не отвечал, я очень был занят это время.

Л. Толстой.

 

 

Письмо сохранилось в пяти последовательных редакциях, писавшихся в несколько приемов в течение октября -- ноября 1894 г. Печатаем последнюю (5-ю) редакцию по машинописной копии, представляющей собой копию с отосланного адресату подлинника; в примечаниях приводятся наиболее существенные варианты других редакций. Опубликовано впервые (по-русски) М. К. Элппдиным отдельной брошюрой под заглавием: "Lettre sur la raison et la religion". Письмо Л. Н. Толстого "О разуме и религии", Женева, 1895.

Анна Германовна Розен -- помещица Эстляндской губ. Задумав издать в пользу прокаженных больных литературный сборник, обратилась к Толстому в письме от 8 мая 1894 г. с просьбой дать в этот сборник какое-нибудь свое произведение. Толстой ответил в положительном смысле (см. "Список писем Толстого, текст которых неизвестен", N 25), но, занятый другими работами, долго медлил с исполнением обещания, пока Розен в письме от 17 сентября не попросила его, если ему "не удастся написать что-нибудь литературно оконченное" для ее книжки, то "все-таки принять участие в ней, ответив на три вопроса, запавшие ей в сердце". Далее следуют три мотивированные вопроса, повторенные Толстым в его письме;

(1) Опущенное (в 4-й редакции) начало письма: "Уважаемая Анна Германовна, Ваши вопросы так интересны (как они и должны быть интересны для всякого человека, жившего внутренней жизнью) и так хорошо поставлены, что мне очень бы хотелось ответить на них. Постараюсь это сделать".

(2) В 1-й редакции предшествующая мысль выражена так: Муха, заяц, ястреб, слон, все знают, что им делать, и точно так же знает это младенец и простой человек, знает, п[отому] ч[то] тот, кто послал его в мир, дал ему также, как мухе, зайцу, слону, тот орган, посредством которого он может познать тот закон, к[оторому] он должен следовать; не знает этого только тот, кто не хочет пользоваться этим органом, и берет на веру, и принимает через чувство то, что ему говорят другие. Закон, которому должен следовать человек, очень прост, и для того, чтобы найти его, не нужно особенных усилий, особенно п[отому], ч(то] он подсказывается нам и нашим опытом, и нашим сердцем, и преданием. Только для того, чтобы найти этот закон, человеку необходимо пользоваться своим разумом и верить в него больше, чем во всякие предания человеческие, и не преданиями проверять разум, а разумом проверять предания.

В ответном письме от 18 декабря А. Г. Розен писала Толстому: "К сожалению, цензура отняла у меня радость видеть Ваше письмо напечатанным в нашем сборнике. Нам наотрез отказали пропустить ответ Ваш на мои вопросы".