Пират: и вы называете себя моряками. Вы, которые, подобно кроликам, прыгаете с одного клочка земли на другой.

Рыбак из Нового Света: Лучше уж услышать такое, чем быть вообще глухим! С двенадцати лет, с тех пор как я впервые глотнул морской пены, я провел в море триста месяцев и двадцать два дня…

Пират: В поисках рыбы ты мог находиться в море не более сотни дней; а я провел на волнах семнадцать месяцев и три дня, не ступая на берег! Я участвовал в сорока трех осадах, из которых сорок две были удачными, а в результате сорок третьей я попал сюда… Но мои Братья продолжили бой; и если бы не эта гнусная пуля…

Корсар: А я во время войны, развязанной Аугсбургской лигой, провел двадцать семь месяцев и девять дней в море, перебиваясь с хлеба на воду, вынужденный пересесть с красивого английского корабля в проклятое корыто, которое вскоре с треском развалилось; но Поре нас подобрал, и я остался с ним; это был настоящий черт, иногда он становился хуже дикой кошки, этот «Господин Советник»! И что же! Я провел с ним двадцать два месяца вдали от своей страны. Подсчитай, браток, двадцать два и двадцать семь — сорок девять, это выходит, что более четырех лет я провел, курсируя у мыса Сент-Винсент, у берегов Больших и Малых Антильских островов.

Флибустьер: Антильские острова? (Он с отвращением сплюнул.) Вы думаете, что знаете Антилы? Я провел там семнадцать лет. С чего все началось? С несчастного куска камедного дерева, выдолбленного посередине! Однако мы атаковали на нем большие барки. Вот это была схватка, настоящий штурм и не такой, как ваш, с высоты ваших палуб. Я был среди тех, кто занял остров Тортуга, высадившись на нем из пироги с наветренной стороны, — вы слышите меня? — с наветренной стороны при полном приливе с одним оставшимся матросом, пьянчугой, который стал потом хорошим флибустьером…

Матрос с мыса Горн: Ха! Это все теплые моря. А вот я плавал восемь раз между «тремя мысам» (Горн, Доброй Надежды, на острове Тасмания) и тринадцать раз к мысу Горн. Вот когда канаты были тяжелыми ото льда, что моя ляжка. Однажды мы застряли, три месяца не могли пройти, пришлось огибать с другой стороны, а это еще три месяца на «сорока ветрах», когда паруса рвутся один за другим, а мы, питаясь только тухлым салом да водой с червями, не можем уже пошевелить рукой от слабости…

Охотник на тюленей: Разве это холод? Ты не знаешь, что такое мороз. Две зимовки подряд на льдине…

Современный рыбак: А мы тянем километры веревок с ужасными рыболовными крючками, выводя их из гавани в моря, похожие на кромешный ад, в туман, в непогоду, на наших маленьких кораблях…

Викинг: Маленькие корабли! Да это плавучие дворцы, внутри которых можно согреться, где есть столько разных приборов, позволяющих управлять кораблем, определять свое местонахождение, видеть сквозь снег и дождь. А если бы вы могли видеть наши дракары или, тем более, шнекары! Чуть больше ваших старых парусных суденышек, до краев залитые водой; вы полагаете, что это веселая прогулка — идти на веслах (до чего же они тяжелые!) в северные моря под покровом вечной северной ночи навстречу яростным снежным бурям, туману и ужасным северным сияниям? И, однако, не пользуясь никакими приборами, кроме своих чувств, ориентируясь по волнам (звезд у нас не всегда дождешься), мы плыли против ветра из Норвегии в Исландию, из Исландии в дикую Гренландию, из Гренландии в Винланд к мысу Код…

Пират: Возможно; но ваши пираты шли все время вдоль берегов от стоянки к стоянке, ночуя почти каждую ночь на берегу. Разве это моряки? Вроде сборщиков морских водорослей. Мореплавание среди прибрежных камней. Ограбление монастырей, откуда сбежали монахи, да беззащитных деревень. Пиратство без усилий!

Ахилл и Одиссей в один голос: Пиратство без усилий! Мореплавание среди прибрежных камней! Но это как раз то, что сделано нас бессмертными навсегда.

Все хором:

— Благодаря вашему Гомеру! Писатель слишком вас всех превознес.

— А флибустьеры без Эксквемелина?

— Флибустьеры Тихого океана без Равено де Люссана?

— Английские «буканьеры» без Джонсона?

— Норманны без их саг?

— Смельчаки из Исландии без Пьера Лоти?

— Моряки с мыса Горн без Вилье и капитана Лакруа?

— Пираты, гоняющиеся за сокровищами, без Стивенсона?

Пират: Корсары без Гарнерея; без всех этих благородных сеньоров, имеющих хороший доход, уважаемых благодаря печатному листку бумаги, пишущих свои приукрашенные мемуары от моего имени, засунув ноги в теплые домашние тапочки. Я — это он. Настоящий моряк, и кончим на этом.

Все: Ну уж нет! Потому что если тебе уж и есть, чем гордиться, то это веревкой, а не листком бумаги.

Нептун-Посейдон-Огерран: Все хорошо, все хорошо! Вы все моряки. Но для меня, мало заботящегося о людской морали, пираты стоят выше всех, я могу с уверенностью сказать это, я один это точно знаю. По этой причине им надо все простить. Что делает моряк, когда встречает другого моряка? Он чокается с ним! За здоровье пиратов и всех бесстрашных моряков!

С этими словами на Небе и в Аду, во всех их уголках, поднимаются в знак уважения тяжелого морского ремесла бурдюки, древние сосуды, кубки, чаши, рога, котелки, кувшины, кружки всех размеров, стаканы, бочонки, бутыли и бутылки — и все их содержимое переливается в глотки, и стекают по бородам и усам «безупречных» моряков вино, мед, сидр, шнапс, ром, водка, джин, виски и сотня других напитков, которые «заставляют сердце матроса биться в его желудке».

Потом каждый из них, удобно устроившись во избежание «бортовой качки» после выпитого, слушает очередного моряка-балагура (вот уж общее веселье!), который может поведать много поучительных историй о пиратском ремесле, для кого-то — эти истории касаются последующих поколений пиратов, а для кого-то — они произошли в далеком прошлом.

ДРЕВНИЕ ПИРАТЫ

Где же была моя голова, когда я, описывая историю одиноких мореплавателей, забыл поставить во главе них Улисса? Улисса — Одиссея, который имел веские причины покинуть прекрасную женщину и вернуться к себе на родину, Улисса, который сам соорудил для себя лодку наподобие плота усложненной конструкции, как сделал свой плот Виллис, а Марсель Бардио — свой маленький корабль.

С помощью «топора, по руке ему сделанного, крепкого, медного, с двух сторон изощренного, насаженного плотно, с ловкой, красиво из твердой оливы сработанной ручкой» он срубает и распиливает несколько «тополей черных, и ольх, и высоких, дооблачных сосен, старых, иссохших на солнечном зное, для плаванья легких»:

«Двадцать он бревен срубил, их очистил, их острою медью Выскоблил гладко, потом уровнял, по снуру обтесавши. Тою порою Калипсо к нему с буравом возвратилась. Начал буравить он брусья и, все пробуравив, сплотил их, Длинными болтами сшив и большими просунув шипами; Дно ж на плоту он такое широкое сделал, какое Муж, в корабельном художестве опытный, строит на прочном Судне, носящем товары купцов по морям беспредельным. Плотными брусьями крепкие бревна связав, напоследок В гладкую палубу сбил он дубовые толстые доски, Мачту поставил, на ней утвердил поперечную райну, Сделал кормило, дабы управлять поворотами судна, Плот окружил для защиты от моря плетнем из ракитных Сучьев, на дно же различного грузу для тяжести бросил. Тою порою Калипсо, богиня богинь, парусины Крепкой ему принесла. И, устроивши парус (к нему же Все, чтоб его развивать и свивать, прикрепивши веревки), Он рычагами могучими сдвинул свой плот на священное море, День совершился четвертый, когда он окончил работу».

КТО СЧАСТЛИВ, КАК УЛИСС…

И вот он совсем один в море, ведет свой плот, ориентируясь не на полярную звезду, а на небесный круг, совершаемый Колесницей (Большой Медведицей):

«В пятый его снарядила в дорогу богиня Калипсо. Баней его освежив и душистой облекши одеждой, Нимфа три меха на плот принесла: был один драгоценным Полон напитком, другой ключевою водою, а третий Хлебом, дорожным запасом и разною лакомой пищей. Кончив, она призвала благовеющий ветер попутный. Радостно парус напряг Одиссей и, попутному ветру Вверившись, поплыл. Сидя на корме и могучей рукою Руль обращая, он бодрствовал; сон на его не спускался Очи, и их не сводил он с Плеяд, с нисходящего поздно В море Воота, с Медведицы, в людях еще Колесницы Имя носящей и близ Ориона свершающей вечно Круг свой, себя никогда не купая в водах океана. С нею богиня богинь повелела ему неусыпно Путь соглашать свой, ее оставляя по левую руку. Дней совершилось семнадцать с тех пор, как пустился он в море; Вдруг на осьмнадцатый видимы стали вдали над водами Горы тенистой земли феакиян, уже недалекой: Черным щитом на туманистом море она простиралась».

Такие прекрасные строки так и просятся, чтобы великолепный художник изобразил причаливание великого героя! Да, земля, которая появляется из моря, похожа на щит с вырезанными на нем рельефами гор.

Но Посейдон, бог морей, «земли колебатель могучий», в гневе «великие тучи поднявши, трезубцем воды взбуровил и бурю воздвиг, отовсюду прикликав ветры противные; облако темное вдруг обложило море и землю, и тяжкая с грозного неба сошла ночь». Что нас удивляет немного, так это то, что поэт уточняет: «Разом и Евр (ветер ост-зюйд-ост), и полуденный Нот (влажный южный ветер), и Зефир (юго-западный ветер), и могучий, светлым рожденный Эфиром, Борей (норд норд-вест) взволновали пучину». При таком «ветре отовсюду» можно с уверенностью ожидать шторма, и, действительно, не просто волнение началось в море, а разбушевались огромные волны:

«В это мгновенье большая волна поднялась и расшиблась Вся над его головою; стремительно плот закружился; Схваченный, с палубы в море упал он стремглав, упустивши Руль из руки; повалилася мачта, сломясь под тяжелым Ветров противных, слетевшихся друг против друга, ударом; В море далеко снесло и развившийся парус, и райну. Долго его глубина поглощала, и сил не имел он Выбиться кверху, давимый напором волны и стесненный Платьем, богиней Калипсою данным ему на прощанье. Вынырнул он напоследок, из уст извергая морскую Горькую воду, с его бороды и кудрей изобильным Током бежавшую; в этой тревоге, однако, он вспомнил Плот свой, за ним по волнам погнался, за него ухватился, Взлез на него и на палубе сел, избежав потопленья; Плот же бросали и туда и сюда взгроможденные волны: Словно как шумный осенний Борей по широкой равнине Носит повсюду иссохший, скатавшийся густо репейник, По морю так беззащитное судно всюду носили Ветры; то быстро Борею его перебрасывал Нот, то шумящий Евр, им играя, его предавал произволу Зефира». Вот что называется качаться на волнах «в зоне всех ветров»!

Богиня Левкотея «нырком легкокрылым… взлетела на твердо сколоченный плот»; она советует Улиссу покинуть плот и достигнуть земли феакиян вплавь с помощью «чудотворного покрывала», одетого на грудь как защита от «в волнах потопленья».

Будучи настоящим моряком, который больше доверяет своему плоту, чем барахтанью среди волн, кому невыносима мысль покинуть верного спутника его многодневного плавания, Улисс колеблется. Но тут:

«Поднял из бездны волну Посейдон, потрясающий землю, Страшную, тяжкую, гороогромную; сильно он грянул Ею в него: как от быстрого вихря сухая солома, Кучей лежавшая, вся разлетается, вдруг разорвавшись, Так от волны разорвалися брусья. Один, Одиссеем Пойманный, был им, как конь, убежавший на волю, оседлан. Сняв на прощанье богиней Калипсою данное платье, Грудь он немедля свою покрывалом одел чудотворным. Руки простерши и плыть изготовясь, потом он отважно Кинулся в волны».

Улисс является самым подлинным пиратом; вот что он рассказывает, рисуя пророческую картину того, как он потерял своих друзей-пиратов:

«Ветер от стен Илиона привел нас ко граду киконов, Исмару: град мы разрушили, жителей всех истребили. Жен сохранивши и всяких сокровищ награбивши много, Стали добычу делить мы, чтоб каждый мог взять свой участок. Я ж настоял, чтоб немедля стопою поспешною в бегство Все обратились: но добрый совет мой отвергли безумцы; Полные хмеля, они пировали на бреге песчаном, Мелкого много скота и быков криворогих зарезав. Тою порою киконы, из града бежавшие, многих Собрали живших соседственно с ними в стране той киконов, Сильных числом, приобыкших сражаться с коней и не мене Смелых, когда им и пешим в сраженье вступать надлежало. Вдруг их явилось так много, как листьев древесных иль ранних Вешних цветов; и тогда же нам сделалось явно, что злую Участь и бедствия многие нам приготовил Кронион. Сдвинувшись, начали бой мы вблизи кораблей быстроходных, Острые копья, обитые медью, бросая друг в друга. Покуда Длилося утро, пока продолжал подыматься священный День, мы держались и их отбивали, сильнейших; когда же Гелиос к позднему часу волов отпряженья склонился, В бег обратили киконы осиленных ими ахеян. С каждого я корабля по шести броненосцев отважных Тут потерял; от судьбы и от смерти ушли остальные. Далее поплыли мы в сокрушенье великом о милых Мертвых, но радуясь в сердце, что сами спаслися от смерти. Я ж не отвел кораблей легкоходных от брега, покуда Три раза не был по имени назван из наших несчастных Спутников каждый, погибший в бою и оставленный в поле. Вдруг собирающий тучи Зевес буреносца Борея, Страшно ревущего, выслал на нас; облака обложили Море и землю, и темная с грозного неба сошла ночь. Мчались суда, погружаясся в волны носами; ветрила Трижды, четырежды были разорваны силою бури. Мы, избегая беды, в корабли их, свернув, уложили; Сами же начали веслами к ближнему берегу править; Там провели мы в бездействии скучном два дня и две ночи, В силах своих изнуренные, с тяжкой печалию сердца. Третий нам день привела светлозарнокудрявая Эос; Мачты устроив и снова подняв паруса, на суда мы Сели; они понеслись, повинуясь кормилу и ветру. Мы невредимо бы в милую землю отцов возвратились, Если б волнение моря и сила Борея не сбили Нас, обходящих Малею, с пути, отдалив от Киферы».

ОСТРОВА И КОРАБЛИ

Грабеж носит иногда как бы мирный характер; так, во время одной из высадок на берег Улисс подстрелил только несколько диких коз, которым циклопы позволяли свободно пастись на соседнем пустынном острове. Поверим ли мы, если прочтем подобный рассказ о пиратах с «Испаньолы», плавающих где-нибудь вблизи Антильских островов, и сможем ли представить себе моряка, молча сожалеющего о никем не возделанном плодородном острове, представшим перед ним; вряд ли, очень уж часто моряк в душе одновременно и авантюрист, и колонизатор:

«Есть островок там пустынный и дикий; лежит он на темном Лоне морском, ни далеко, ни близко от брега циклопов, Лесом покрытый; в великом там множестве дикие козы Водятся; их никогда не тревожил шагов человека Шум; никогда не заглядывал к ним звероловец, за дичью С тяжким трудом по горам крутобоким с псами бродящий; Там не пасутся стада и земли не касаются плуги; Там ни в какие дни года ни сеют, ни пашут; людей там Нет; без боязни там ходят одни тонконогие козы, Ибо циклопы еще кораблей красногрудых не знают; Нет между ними искусников, опытных в хитром строенье Крепких судов, из которых бы каждый, моря обтекая, Разных народов страны посещал, как бывает, что ходят По морю люди, с другими людьми дружелюбно знакомясь. Дикий тот остров могли обратить бы в цветущий циклопы; Он не бесплоден; там все бы роскошно рождалося к сроку; Сходят широкой отлогостью к морю луга там густые, Влажные, мягкие; много б везде разрослось винограда; Плугу легко покоряся, поля бы покрылись высокой Рожью, и жатва была бы на тучной земле изобильна. Есть там надежная пристань, в которой не нужно ни тяжкий Якорь бросать, ни канатом привязывать шаткое судно; Может оно простоять безопасно там, сколько захочет Плаватель сам иль пока не поднимется ветер попутный. В самой вершине залива прозрачно ввергается в море Ключ, из пещеры бегущий под сению тополей черных. В эту мы пристань вошли с кораблями; в ночной темноте нам Путь указал благодетельный демон: был остров невидим; Влажный туман окружал корабли; не светила Селена С неба высокого; тучи его покрывали густые; Острова было нельзя различить нам глазами во мраке; Видеть и длинных, широко на берег отлогий бегущих Волн не могли мы, пока корабли не коснулися брега. Но лишь коснулися брега они, паруса мы свернули; Сами же, вышед на берег, поражаемый шумно волнами, Сну предались в ожиданье восхода на небо Денницы. Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос; Весь обошли с удивленьем великим мы остров пустынный; Нимфы же, дочери Зевса эгидодержавца, пригнали Коз с обвеваемых ветрами гор, для богатой нам пищи; Гибкие луки, охотничьи легкие копья немедля Взяли с своих кораблей мы и, на три толпы разделяся, Начали битву; и бог благосклонный великой добычей Нас наградил: все двенадцать моих кораблей запасли мы, Девять на каждый досталось по жребью коз; для себя же Выбрал я десять. И целый мы день до вечернего мрака Ели прекрасное мясо и сладким вином утешались, Ибо еще на моих кораблях золотого довольно Было вина: мы наполнили много скудельных сосудов Сладким напитком, разрушивши город священный киконов. С острова ж в области близкой циклопов нам ясно был виден Дым; голоса их, блеянье их коз и баранов могли мы Слышать. Тем временем солнце померкло, и тьма наступила. Все мы заснули под говором волн, ударяющих в берег».

Другой отрывок из «Одиссеи» показывает нам вечное противоречие между капитаном и его командой, а также сложность «держать команду в руках», когда люди голодают, когда требуют пристать к берегу, чтобы оправиться от усталости, и когда пиратские души просыпаются в них.

Один из матросов так говорит капитану на правах старого друга:

«Ты, Одиссей, непреклонно-жесток; одарен ты великой Силой, усталости нет для тебя, из железа ты скован. Нам, изнуренным, бессильным и столь уж давно не вкушавшим Сна, запрещаешь ты на берег выйти. Могли б приготовить Ужин мы вкусный на острове, сладко на нем отдохнувши. Ты ж нас идти наудачу в холодную ночь принуждаешь Мимо приютного острова в темное, мглистое море. Ночью противные ветры шумят, корабли истребляя. Кто избежит потопления верного, если во мраке Вдруг с неожиданной бурей на черное море примчится Нот иль Зефир истребительно-быстрый? От них наиболе В бездне морской, вопреки и богам, корабли погибают. Лучше теперь, покорившись велению темныя ночи, На берег выйдем и ужин вблизи корабля приготовим. Завтра ж с Денницею пустимся снова в пространное море». Так говорил Еврилох, и товарищи с ним согласились. Стало мне ясно тогда, что готовил нам бедствие демон. Голос возвысив, безумцу я бросил крылатое слово: «Здесь я один, оттого и ответ, Еврилох, твой так дерзок. Слушайте ж: мне поклянитесь великою клятвой, что, если Встретите стадо быков криворогих иль стадо баранов Там, на зеленых лугах, святотатной рукой не коснетесь К ним и убить ни быка, ни барана отнюдь не дерзнете. Пищею вас на дорогу обильно снабдила Цирцея». Спутники клятвой великою мне поклялися; когда же Все поклялися и клятву свою совершили, в заливе Острова тихом мы стали с своим кораблем крепкозданным. Близко была ключевая вода; все товарищи, вышед На берег, вкусный проворно на нем приготовили ужин; Свой удовольствовав голод обильным питьем и едою, Стали они поминать со слезами о милых погибших, Схваченных вдруг с корабля и растерзанных Скиллой пред нами. Скоро на плачущих сон, усладитель печалей, спустился. Треть совершилася ночи, и темного неба на онпол Звезды клонились — вдруг громовержец Кронион Борея, Страшно ревущего, выслал на нас, облака обложили Море и землю, и темная с грозного неба сошла ночь. Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос; Черный корабль свой от бури мы скрыли под сводом пещеры. Где в хороводы веселые нимфы полей собирались. Тут я товарищей всех пригласил на совет и сказал им: «Черный корабль наш, друзья, запасен и питьем и едою. Бойтесь же здесь на стада подымать святотатную руку; Бог обладает здесь всеми стадами быков и баранов, Гелиос светлый, который все видит, все слышит, все знает». Так я сказал, и они покорились мне мужеским сердцем. Но беспрестанно весь месяц свирепствовал Нот; все другие Ветры молчали; порою лишь Евр подымался восточный. Спутники, хлеба довольно имея с вином пурпуровым, Были спокойны; быков Гелиосовых трогать и в мысли Им не входило; когда же съестной наш запас истощился, Начали пищу охотой они промышлять, добывая Что где случалось: стреляли дичину иль рыбу Остросогбенными крючьями удили — голод томил их. Раз, помолиться желая богам, чтоб они нам открыли Путь, одинокой дорогой я шел через остров: невольно, Тою дорогой идя, от товарищей я удалился; В месте, защитном от ветра, я руки умыл и молитвой Теплой к бессмертным владыкам Олимпа, к богам обратился. Сладкий на вежды мне сон низвели нечувствительно боги. Злое тогда Еврилох предложение спутникам сделал: «Спутники верные, слушайте то, что скажу вам, печальный; Всякий род смерти для нас, земнородных людей, ненавистен: Но умереть голодною смертью всего ненавистней. Выберем лучших быков в Гелиосовом стаде и в жертву Здесь принесем их богам, беспредельного неба владыкам. После — когда возвратимся в родную Итаку, воздвигнем В честь Гелиоса, над нами ходящего бога, богатый Храм и его дорогими дарами обильно украсим; Если ж, утратой своих круторогих быков раздраженный, Он совокупно с другими богами корабль погубить наш В море захочет, то легче, в волнах захлебнувшись, погибнуть Вдруг, чем на острове диком от голода медленно таять». Так говорил Еврилох, и сопутники с ним согласились. Лучших тогда из быков Гелиосовых, вольно бродивших, Взяли они — невдали корабля темноносого стадо Жирных, огромнорогатых и лбистых быков там гуляло, — Их обступили, безумцы; воззвавши к богам олимпийским, Листьев нарвали они с густоглавого дуба, ячменя Боле в запасе на черном своем корабле не имея. Кончив молитву, зарезав быков и содравши с них кожи, Бедра они все отсекли, а кости, обвитые дважды Жиром, кровавыми свежего мяса кусками обклали. Но, не имея вина, возлиянье они совершили Просто водою и бросили в жертвенный пламень утробу, Бедра сожгли, остальное же, сладкой утробы отведав, Все изрубили на части и стали на вертелах жарить. Тут улетел усладительный сон, мне ресницы смыкавший. Я, пробудившись, пошел к кораблю на песчаное взморье Шагом поспешным когда ж к кораблю подходил, благовонным Запахом пара мясного я был поражен; содрогнувшись, Жалобный голос упрека вознес я к богам олимпийским: «Зевс, наш отец и владыка, блаженные, вечные боги, Вы на беду обольстительный сон низвели мне на вежды; Спутники там без меня святотатное дело свершили»… Я, возвратясь к кораблю своему на песчаное взморье, Спутников собрал и всех одного за другим упрекал; но исправить Зла нам уж было не можно; быки уж зарезаны были. Боги при том же и знаменье, в страх нас приведшее, дали: Кожи ползли, а сырое на вертелах мясо и мясо, Снятое с вертелов, жалобно рев издавало бычачий. Целые шесть дней мои непокорные спутники дерзко Били отборных быков Гелиоса и ели их мясо; Но на седьмой день, предызбранный тайно Кронионом Зевсом, Ветер утих, и шуметь перестала сердитая буря. Мачту поднявши и белый на мачте расправивши парус, Все мы взошли на корабль и пустились в открытое море.

Но наказание не заставляет себя долго ждать:

Но, когда в отдалении остров пропал и исчезла Всюду земля и лишь небо, с водами слиянное, зрелось, Бог громовержец Кронион тяжелую темную тучу Прямо над нашим сгустил кораблем, и под ним потемнело Море. И краток был путь для него. От заката примчался С воем Зефир, и восстала великая бури тревога; Лопнули разом веревки, державшие мачту; и разом Мачта, сломясь, с парусами своими, гремящая, пала Вся на корму и в паденье тяжелым ударом разбила Голову кормщику; череп его под упавшей громадой Весь был расплюснут, и он, водолазу подобно, с высоких Ребр корабля кувырнувшися вглубь, там пропал, и из тела Дух улетел. Тут Зевес, заблистав, на корабль громовую Бросил стрелу; закружилось пронзенное судно, и дымом Серным его охватило. Все разом товарищи были Сброшены в воду, и все, как вороны морские рассеясь, В шумной исчезли пучине — возврата лишил их Кронион. Я ж, уцелев, меж обломков остался до тех пор, покуда Киля водой не отбило от ребр корабельных: он поплыл; Мачта за ним поплыла; обвивался сплетенный из крепкой Кожи воловьей ремень вкруг нее; за ремень уцепившись, Мачту и киль им поспешно опутал и плотно связал я, Их обхватил и отдался во власть беспредельного моря.

ОТВЕТ ФИНИКИЙЦЕВ

Улисса в общем можно рассматривать как пирата по воле случая, посягающего лишь на богатства земли; записи, относящиеся к немного более поздней эпохе, показывают, как вели себя береговые пираты, которые сами вышли из мореплавателей.

В те времена моряки вели свои корабли, не теряя из виду землю, следуя всевозможными путями от одной стоянки до другой. Пираты на своих небольших суденышках, легких, быстрых, таких как «Селес», которые как будто были созданы для этих целей — легко скользя по воде, укрываться в небольших бухтах, куда более солидные корабли не могли проникнуть, — следили за этими кораблями, ожидая, пока те не остановятся на ночь; действительно, моряки в те времена плыли только днем. Пираты, не выдавая себя, быстро подыскивали место на берегу для лагеря. Среди ночи им было легко «нагрянуть» с моря на чужой торговый корабль, вытащенный на сушу и особенно уязвимый, отрезая ему путь к бегству. После того как захваченное судно превращалось в обломки, а матросы его были убиты или обращены в бегство, можно было спокойно заняться грабежом, а затем уйти морем без риска быть преследованными; иногда даже, если торговое судно оставалось на ночь качаться на волнах вблизи берега, пираты захватывали его, но не для плавания на нем (оно было слишком тяжелое), а для того, чтобы превратить его либо в свое логово либо продать, либо сжечь.

Береговые пираты, объединяясь в группы, как позднее флибустьеры, были также выходцами из небольших прибрежных поселений. Но эти земли в целом были бедны, и пиратам приходилось в качестве добычи брать пленников — мужчин, женщин, детей, которых они продавали как рабов на постоянно действующих рынках. Такой рынок на острове Делос в Эгейском море был воистину международным, собирая пленных со всех уголков Средиземноморья; здесь они покупались либо своими же соотечественниками (вроде уплаты выкупа), либо чужеземцами, нуждающимися в рабочей силе. Прибыль была большая; объединения пиратов, специализировавшихся на продаже рабов, все более процветали, становясь столь мощными, что могли «заставить плясать под свою дудку» даже сильные страны, создавая что-то вроде «рэкета», используя который они не подвергались нападению… по крайней мере, со стороны членов своей банды, которые всегда получали свою долю прибыли, угрожая в противном случае передать все «сведения» другой банде, так сказать противнику. Система старая, как мир.