Опыт осмысления идеи «человек и власть»

 

Греческие мыслители были первыми, кто начал осмысление роли человека в многообразных и изменчивых видах государственного устройства и формах правления полисов. Однако их научным изысканиям препятствовали как сама политико-государственная организация городов, где демократия (за исключением V—III вв. до н. э.) была скорее исключением, чем правилом, и где рабы и в значительной степени иностранцы были отстранены от политической жизни, так и ряд особенностей древнегреческого мышления и мировоззрения. В общественном сознании господствовало убеждение в превосходстве государства, целого — над групповым и индивидуальным. Политика рассматривалась не с точки зрения интересов личности и реализации ее потребностей, которые выступали как область вторичного, частного, а с точки зрения реализации общеполисных интересов (как сферы публичного) и поисков лучших (правильных) форм государственного устройства, способных обеспечить стабильность государства-полиса. К тому же эти мыслители исходили из неравенства даже свободных людей, хотя по разным основаниям.

По существу в Древней Греции были выработаны основные элитарно-аристократические аргументы в пользу правления «лучших», которые в несколько модернизированном виде используются и сегодня критиками демократии и политического участия масс в управлении государством.

Платон исходя из естественности природно-божественного неравенства доказывал, что для управления государством и составления законов не годятся, не должны участвовать и даже высказывать свое мнение люди «непросвещенные», «несведущие» и «невежественные». Крайним воплощением этого типа людей со всеми их негативными качествами для Платона была толпа, чернь — этот «огромный зверь». «Безумие большинства», по его мнению и мнению других греческих мыслителей (включая Аристотеля и Полибия), наступает в условиях крайней демократии с ее разгулом свободы, перерастающей в анархию; утраты гражданского долга и беззакония, воинствующего невежества демоса с его стремлением к единомыслию, в том числе путем гонений и террора (например, изгнание Анаксагора, обвинение и казнь Сократа в Афинах); несправедливых преследований должностных лиц после окончания срока их полномочий; власти демагогов, манипулирующих народом с целью устранения противников и захвата их имущества. Все это наряду с другими отрицательными чертами в совокупности нередко приводило к перерождению демократии в тиранию.

Аристотель с его ориентацией на анализ реальных политических процессов, мотивов поведения людей изучал государство и его устройство через призму политического взаимодействия и участия граждан в различных государственных структурах и на различных уровнях. Опираясь на огромный эмпирический материал, Аристотель выделил пять разновидностей демократии, четыре вида олигархии, пять — царской власти, три — аристократии.

На отношение Аристотеля к политическому участию человека в делах государства влияло его представление о неодинаковости людей по их умственным и иным способностям, нравственным качествам и активности. Такое представление противоречило его утверждению о том, что политико-государственная власть — «это власть над свободными и равными», а также характеристике права как равенства.

Выход из данной коллизии Аристотель искал на путях признания относительности равенства: справедливым объявлял «равенство по достоинству». Последнее предполагает прямую зависимость между мерой этого достоинства и политическим участием: гражданин должен обладать нравственной добродетелью «настолько, насколько это соответствует его доле участия в решении общих дел». Участие расценивалось Аристотелем как одно из эффективных средств политической социализации — воспитания гражданственности у жителей полиса, а отстранение граждан от участия — как источник вражды к государству и его нестабильности. «А не принимающие участия в управлении государством могут ли дружественно относиться к государственному строю?» — вопрошал он и предупреждал одновременно: «Спокойствие народа, лишенного участия в управлении, никоим образом не служит доказательством правильности такого порядка». Вместе с тем, он критиковал крайнюю демократию, «при которой все принимают участие в государственном управлении», и считал, что «надо всегда отстранять худшие части населения от участия в управлении», а «править должны те, кто в состоянии править наилучшим образом».

Итак, греческие мыслители выступали фактически за ограниченную вовлеченность народных масс в общеполисные дела или по меньшей мере, подобно Полибию, за сбалансированное участие различных социальных слоев в управлении государством. Неприязнь к «невежественной и капризной толпе» в сочетании с индивидуализмом привела к проповеди отстраненности от общественной и политической жизни. Идеалом чаще всего выступали различные варианты аристократического участия в политико-государственной власти или соучастия средних слоев в жизни полиса, где они составляли преобладающую долю свободного населения.

Все это позволяет сделать вывод, что древнегреческая политическая мысль проанализировала разнообразные образцы вовлеченности людей в решение проблем государственной жизни и создание политических организаций. Глубина и идейное богатство этой мысли постепенно актуализировались и осознавались лишь спустя более чем две тысячи лет, со становлением демократии нового, буржуазного типа.

Непосредственные предпосылки такой демократии появились в Европе с наступлением эпохи Возрождения и развитием капитализма с его мощным религиозным и политическим движением — Реформацией. В этот период происходит быстрая эрозия феодально-церковных институтов и догм и рост слоев и групп с новым типом сознания. Видными деятелями Реформации, а затем утопического социализма были первоначально сформулированы идеи свободы, равенства и деятельной роли новых слоев и даже всего населения в преобразовании политико-государственных структур. Таким образом, после длительного перерыва — впервые со времен античности — вновь возник интерес к институтам участия в политике, к демократии.

Однако участие в политике мыслители новой эпохи рассматривали лишь как средство, как идеальная модель политической стратегии для правителя (Н. Макиавелли), для носителей суверенитета и различных образцов правления (Ш. Боден), форм и принципов правления (Ш. Монтескьë) и т.д. Они проводили различие между двумя основными видами взаимодействия человека и власти: участием его в государственном управлении и участием в выборах. Элитарно-аристократическая настороженность большинства этих мыслителей к политической вовлеченности народа особенно проявилась в отношении к участию его в государственном управлении. Например, признавая опасность полного отстранения народа от государственных дел, Монтескьë все же считал, что «участие народа в правлении должно быть ограничено избранием представителей». Само представительное собрание, по его мнению, не должно выносить какие-либо решения по конкретным вопросам, а только создавать законы и наблюдать за их исполнением. Причем особое место в этом собрании и законодательстве Монтескьë полагал необходимым предоставить людям, «отличающимся преимуществами рождения, богатства или почестей»[5].

Знаменательно, что настороженность в отношении непосредственного и широкого участия народа в правлении проявили и другие просветители эпохи буржуазных революций. Так, автор идеи прямого народоправства Ж.-Ж. Руссо сомневался в возможности демократии в строгом значении этого термина. Для этого, по его мнению, потребовалось бы, во-первых, малое государство, чтобы его граждане знали друг друга и без труда могли собираться в одном месте для решения всех вопросов управления; во-вторых, большая простота нравов, что предотвращало бы скопление дел и возникновение трудноразрешимых споров, и, в-третьих, «превеликое равенство» в общественном и имущественном положении, без чего не могло бы надолго сохраниться равенство в правах и в обладании властью. К этому следует добавить, что Руссо различал «народ в сущности», являющийся носителем политического разума, и «народ в явлении» как главный хранитель политических предрассудков, как «слепая толпа», которая часто не знает, чего она хочет. Поэтому-то он и вводил — в противоречии со своей же моделью прямого народовластия — фигуру «законодателя»: «вождя», «наставника» и «воспитателя» народа[6].

Дальнейшее развитие идей в системе «человек — политика» принадлежит одному из виднейших представителей общественной мысли Северной Америки — Томасу Джефферсону. Его республиканско-демократические взгляды и аргументы в их защиту вдохновляли не одно поколение сторонников демократии. Управление страной, в котором активно участвует каждый гражданин, следует, по его мнению, организовать как союз республик, начиная с федеральной и заканчивая республикой для самой малой территориальной общины. «И все, вместе взятое, — писал он, — прочно объединяется благодаря тому, что каждому гражданину поручается часть управления народными делами».

Сходство ориентации творцов американской и французской буржуазных революций на защиту индивида (прежде всего собственника, предпринимателя) от любых ограничений и произвола, а не на выработку механизма его участия в делах государства особенно отчетливо обнаруживается в исторических актах этих революций. И американский Закон о правах, и французская Декларация прав человека и гражданина выделяют те области свободы их волеизъявления, в которые недопустимо или ограничено вмешательство государственной власти. Закрепленные этими актами конкретные свободы не предоставляют гражданину права притязания на известные действия со стороны государственной власти и, таким образом, не позитивны, а негативны.

Значительное внимание проблемам взаимодействия человека и государства уделил К. Маркс. В теоретико-философском плане он определил одну из основных функций участия людей в политике как соединение, сопряжение гражданского общества и отдельных его членов с политическим бытием. В зависимости от степени, способа этого соединения и появляется или исчезает демократический элемент в государстве. Оспаривая абстрактно-философский подход Гегеля к рассмотрению государственного управления, Маркс назвал демократическую форму организации государства необходимой предпосылкой участия всех граждан в его делах. Не менее важной предпосылкой участия в политике, особенно рабочих, является, по его мнению, осознание своего реального положения в обществе, своих подлинных интересов. В свою очередь участие трудящихся в политической и правовой жизни общества, в борьбе за политические права и свободы укрепляет пролетарское мировоззрение. Парижская коммуна, как известно, стала для К. Маркса и Ф. Энгельса моделью демократического политического властвования народных масс. В ее основе — возможность участия каждого гражданина в политике и управлении, которое обеспечивалось введением всеобщего избирательного права, ответственностью и сменяемостью всех чиновников и судей, правом отзыва избирателями любого, кто не оправдал доверия масс, и другими средствами. В дальнейшем попытки в Советской России и в некоторых других странах воплотить на практике ряд черт организации Парижской коммуны потерпели неудачу — ее опыт был слишком локален и краткосрочен для безоговорочного распространения его на национальные государства и общества.

Трагический парадокс развития теории и практики участия людей в политической жизни в нашей стране выражается в том, что нарастающий процесс фактического отстранения с конца 20-х — начала 30-х годов граждан от реальной вовлеченности в выработку и реализацию политико-управленческих решений сопровождался усиливавшимся потоком идеологических деклараций о расширении демократии и участия масс в управлении, подкрепляемых формально-юридическим их закреплением.

Основные причины разрыва между словом и делом в этой области известны. Пожалуй, наиболее ярко их сформулировала Роза Люксембург: «Социализм без политической свободы — не социализм. Без свободы не будет ни политического воспитания масс, ни их полного участия в политической жизни»[7].

Сегодня, когда российское общество находится в стадии мучительных поисков выхода из кризиса и выбора модели будущего, очень важно осмысление советского опыта участия трудящихся в управлении. В связи с этим уместно напомнить, что наряду с Р. Люксембург предупреждение и тревогу в отношении некоторых сторон теории и практики большевизма выразил и ряд других видных представителей европейской социал-демократии. Так, К. Каутский настаивал: «Итак, стремление к диктатуре пролетариата ни в коем случае не предполагает хотя бы и временной отмены демократических прав и свобод... Если же демократическая революция разражается в экономически отсталом государстве, где еще нет условий для диктатуры большинства народа, то идея диктатуры пролетариата должна отступить перед идеей демократии...»[8].

Сегодня вновь актуально, хотя и далеко не бесспорно, отношение к демократии Э. Бернштейна, который, отмечая недостаточное ее понимание как формы управления, писал: «Мы приблизимся к ее определению, если выразимся негативно и определим демократию как отсутствие классового правления, как указатель таких социальных условий, при которых ни один класс не обладает политическими привилегиями по отношению ко всей общности». Поэтому он считал подавление меньшинства большинством недемократическим. Само демократическое равенство понималось им как «наибольшая степень свободы от всех». Созвучен с сегодняшним днем и его призыв к умеренности, ибо «демократия есть высшая школа компромисса».

Видное место в анализе взаимодействия человека и государства, человека и власти принадлежит теориям В. Фрейда, Т. Лебона, Р. Михельса, В. Парето, Г. Моски, М. Вебера и других ученых, показывающих иррациональность человека, искажающее влияние «толпы» на сознание и действия индивида, наличие олигархических тенденций в любой организации, прогрессирующее развитие бюрократизации. По существу такую же позицию занимают большинство теоретиков демократии на Западе, особенно в США (Р. Бетельсон, Р. Дал, У. Корнхаузер, С. Липсет, Дж. Сардари, И. Шумпетер, Г. Экстейн и др.). Они в той или иной степени исходят из «процессуального» понимания демократии, предложенного И. Шумпетером, как «институционной организации для достижения политических решений, с помощью которой индивиды приобретают посредством конкурентной борьбы за голоса народа власть принимать решения». Главной в демократии оказывается, таким образом, элита, а политическая роль народа в основном сводится к участию в отборе этой элиты и к некоторому контролю над ней.

С этой точки зрения существует принципиальное сходство между западными элитистскими и плюралистическими теориями демократии и их разновидностями: демократическим и критическим элитизмом массового общества, корпоративизмом и неокорпоративизмом, неоплюрализмом и др. Первые, опираясь на большой материал эмпирических исследований поведения и политического сознания населения, подчеркивают обычно консерватизм, склонность к авторитаризму, ограниченные способности людей к рациональному пониманию. Им противопоставляются политические лидеры, обладающие особыми качествами, делающими их приверженцами и защитниками демократических институтов и норм. Поэтому демократии по этой логике, находящей определенное подтверждение в реальности, важно обеспечить некоторую автономию избранных политических лидеров, оградить их от чрезмерного давления и необоснованных требований со стороны граждан.

Сторонники плюрализма в качестве необходимых для любой демократии условий называют наличие и деятельность многообразных заинтересованных групп, которые выступают посредниками между индивидами и государством. Последнее выполняет преимущественно функции арбитра, призванного через систему сдерживаний и противовесов сохранять равновесие соперничающих групп и примирять их интересы путем обеспечения им равного доступа к принятию решений и выработке политики. Однако и плюралисты подчеркивают особую роль в этом конкурентном процессе политической элиты. Они настаивают лишь на том, что она должна быть не замкнутой (монолитной), а открытой для влияния снизу.

Все это дало серьезное основание политологу К. Пейтман в ее получившем широкое признание исследовании демократии сделать следующий вывод: «... в современной теории демократии решающим является участие меньшинства — элиты, а неучастие апатичного рядового человека, испытывающего чувство политического бессилия, рассматривается в качестве главного бастиона против нестабильности».

Вместе с тем под влиянием молодежного и студенческого движения 60-х годов, а также теоретиков «новых левых» на Западе формируется концепция демократии участия (или партиципаторной демократии). Этим уже изначально определилась ее леволиберальная или социал-демократическая направленность. Критикуя представительную демократию как фактически элитистскую, «новые левые» настаивали на неотъемлемом праве граждан участвовать, в том числе на самоуправленческих началах, не только в «символической политике», но и в фактическом принятии решений в политической и других сферах общества. Стремительный рост интереса к политическому участию в западных обществах был связан с усложнением социально-профессиональной структуры, появлением новых интересов и требований, увеличением свободного времени, повышением культурного уровня населения. В этих условиях все более значимыми для личности стали чувство самоуважения, возможность реализации своих этических и интеллектуальных способностей, потребность в гражданской активности.

Сторонники «демократии участия» выдвинули требование разрушить барьеры между рядовым гражданином и избранным депутатом, должностным лицом, политическим лидером. Это возможно, по их мнению, путем децентрализации процесса принятия решений и прямого вовлечения в данный процесс рядового гражданина. Наиболее радикальные из них, солидаризируясь по существу с идеями анархизма, считают, что необходимо ликвидировать представительство как политический принцип и институт, создав самоуправленческие общности (общины), в которых каждый индивид получает возможность прямого, безотлагательного и равного участия в решении всех вопросов жизни этой общности и объединяющего их национального сообщества. Однако большинство сторонников «демократии участия» выступают за сочетание прямой и представительной форм демократии. Возможности прямой демократии ограничиваются в основном областью местного управления и в какой-то мере производственной демократией.

Проблемам взаимодействия человека и политики, человека и государства, человека и власти уделяется большое внимание в современной политологической мысли и социологии.

Во-первых, проводится анализ структуры политической власти, а также выработка мер, направленных на повышение ее адаптивности к окружающей среде, и усиление социальной эффективности. В связи с этим утверждается: для того чтобы добиться большей эффективности политической власти, необходимо планировать процесс развития ее механизма в целом, понять весь комплекс факторов, оказывающих на нее постоянное влияние, и степень вмешательства в процесс развития политической системы. Не подлежит никакому сомнению, пишет, например, И. Хаас, что все большие сложные системы способны к определенной самоадаптации. Однако вместе с тем следует иметь в виду, что под давлением огромных политических, социальных, экономических и технологических стрессов они вынуждены будут развивать свои новые структуры. Это может легко привести к серьезным социальным потрясениям, если процесс адаптации системы не будет тщательно планироваться, а будет пущен на самотек. Иными словами, если профессиональные политики и ученые не смогут заранее предусмотреть всех изменений в структуре политической власти, которые могут произойти под влиянием политических и социально-экономических факторов, и исходя из этого не смогут своевременно выработать соответствующие меры для ее защиты и сохранения в ней господствующего положения прежних, но радикально измененных политических институтов, то такую политическую систему могут постигнуть «серьезные социальные потрясения».

Во-вторых, в теоретических построениях все чаще повторяется мысль о необходимости сохранения в будущем «социального равновесия» между политической системой и окружающей ее социальной средой, а также надежды на сохранение и упрочение ее внутренней «политической стабильности». Практическая значимость этих выводов связана с тем, что они помогают глубже понять смысл и содержание таких явлений, как равновесие, стабильность и устойчивость.

Определяя политическую стабильность как «регулярность потока политических обменов», где термин «регулярность» применительно к политическому действию, изданному акту или взаимодействию означает не что иное, как соответствие «общепринятому образу поведения», многие политологи и социологи (например, К. Эйк) доказывают, что достижение такого рода политической стабильности, социального равновесия и устойчивости жизненно важно и отвечает интересам всех без исключения слоев населения. Отсюда нередки лозунги и призывы, обращенные прежде всего к трудовым слоям, «ограничивать самих себя и соизмерять свое поведение с установленными образцами поведения», быть лояльными к существующему строю, не нарушать действующих «в обществе юридических законов», «оказывать необходимую поддержку политическим лидерам», «добровольно воспринимать и соблюдать все официальные решения» и т.д.

В-третьих, политическое сознание и поведение людей анализируются в рамках функционирования исполнительно-распорядительных и судебных органов, избирательных систем, общественных организаций, политических партий и пр.

В-четвертых, взаимодействие человека и власти (государства) рассматривается в условиях стрессовых ситуаций, дисфункций, политических и социальных напряжений и выработки мер по их устранению. В послевоенный период, писал в 1973 г. Ф. фон Меден, «71 нация пострадала от совершенных государственных переворотов или попыток совершения революции». В связи с этим проблема определения возможных стрессовых ситуаций, политических и социальных напряжений в политической системе и разработка наиболее эффективных средств их ослабления, а затем полного устранения стала одной из наиболее важных в современной политологии и социологии проблем.

Отнюдь не случайно известный американский ученый Д. Истон и его последователи в процессе изучения политической системы и разработки ее теории постоянно ставили во главу угла вопрос о самосохранении, поддержании стабильности и «самовыживании» политической системы в условиях непрерывно изменяющейся и далеко не всегда благоприятствующей ее укреплению и развитию окружающей среды. Чтобы справиться с возникающими стрессовыми ситуациями, государство должно обладать «способностью к ослаблению напряжений, исходящих из окружающей среды», способностью к реорганизации самого себя и внешнего окружения таким образом, чтобы положить конец возникновению напряжений вообще или по крайней мере их появлению в прежних формах.

И наконец, в современной политологии и социологии многое делается для определения уровня политической стабильности в той или иной стране. Как резонно замечает по этому поводу американский политолог Р. Грин, управляющие и менеджеры компаний, поместивших свои капиталы в других странах, должны следить за политическим климатом этих стран, тщательно учитывать уровень политической стабильности и в случае необходимости принимать соответствующие меры «для защиты своих интересов». По его мнению, изменения в политической системе, вызываемые революциями, всегда имеют «серьезные последствия для интересов иностранного бизнеса и капитала».

Что касается осмысления процессов взаимодействия человека и власти (государства) в отечественной социологической литературе, то, можно сказать, здесь сделаны только первые шаги. Осуществлен анализ предвыборных кампаний; новых форм представительства народа в органах власти; становления новых идеологических приоритетов; реального состояния политического сознания и поведения людей в процессе их взаимодействия с государством. Имеющиеся публикации о ходе избирательных кампаний, об участии людей в решении государственных дел в новых условиях означают иной подход, чем тот, который сложился в советской литературе.

Следует только отметить, что политическое поведение людей как универсальная характеристика качества политики создает принципиальную возможность для ответа на классические вопросы политической науки: кто, где, когда, почему, с какой целью, в какой форме и с какими результатами принимал участие в политике? Достоинство этого подхода, который не отрицает, а дополняет другие, состоит не только в его всеобщности, но и в открытости для эмпирических исследований.

Сегодня, когда сломаны идеологические барьеры между Россией и Западом, созданы предпосылки для выявления сходства и различий наших быстро изменяющихся обществ. Учитывая существенные культурно-исторические и политико-институциональные различия, задача эта непростая, но, как показывает опыт, разрешимая. Подобно тому, как различные группы граждан имеют неодинаковые ресурсы политического участия (образование, свободное время, деньги, членство в партии, должность в политико-государственной иерархии, связи и др.), различные общества имеют неодинаковые условия и традиции для такого участия. Как показывает анализ степени политического участия граждан в жизни государства, среди них в среднем лишь 4—5% высокоактивны. На эту активность, несомненно, влияют различия в уровне экономического развития или уровне жизни, с которыми необходимо считаться. Одна из основных задач политической социологии, как и других наук, — помогать гражданам узнать с максимальной полнотой и достоверностью, как сделать осознанный выбор.