Глава 9. Социальный эксперимент в инновационном процессе

 

В практической инноватике роль эксперимента высока уже потому, что она дает одновременно возможность и право обосновать пригодность социального новшества к использованию в интересах человека. Иными словами – проверить жизнеспособность заявленной идеи, испытать ее прочность, выявить те стороны нововведения, которые нуждаются в доработке, прежде чем оно будет внедрено и тиражировано. Как удачно заметил А.И.Пригожин, «эксперимент есть комплексная диагностика новшества», важная часть того переходного механизма, коему предназначено передать проверенные инновационные качества с экспериментального объекта на любые остальные /1/.

Чтобы оценить истинную роль эксперимента в сфере социальных инноваций, следует, на мой взгляд, прежде всего уточнить основные его понятийные и методологические особенности.

Большой Российский энциклопедический словарь дает такое исходное определение, которое вполне универсально для естественнонаучных и гуманитарных дисциплин: «Эксперимент (от лат. experimentum – проба, опыт), метод познания, при помощи которого в контролируемых и управляемых условиях исследуются явления природы и общества» /2/.

Универсальность определения имеет существенное значение, ибо только с относительно недавнего времени утвердившееся в естественных науках понятие эксперимента стало иметь много общего с выросшим на его основе понятием эксперимента социального.

Причина возникшей общности, считает отечественный исследователь А.А.Хагуров, заключается в том, что мы имеем дело с двумя модификациями метода познания, и обе они в качестве таковых отражают единую направленность поиска, испытывают общие воздействия в процессе развития науки и практики. Но тут общность двух типов экспериментов кончается и далее начинаются различия. Источники различий – объекты экспериментирования /3/.

Выводы, констатация некоего научного качества в практике социальных экспериментов до 1960-х годов базируются преимущественно на зарубежных источниках. Первые серьезные теоретико-методологические работы по проблемам эксперимента в социальной сфере появились в нашей стране, отмечает В.В.Жучков /4/, не раньше середины того десятилетия. В 1965 году увидела свет публикация Н.М.Кейзерова «Социальный эксперимент как метод социального исследования». На следующий год в двухтомнике «Социология в СССР» напечатана еще одна целевая статья. В 1968-м вышла монография Р.В.Рывкиной, А.В.Винокурова «Социальный эксперимент», в 1970-м – Л.А.Ивлевой, П.Е.Сивоконя «Социальный эксперимент и его методологические основы».

С тех пор отечественные исследователи делают попытки обобщить опыт экспериментирования, чтобы вычленить оптимальные модели управления инновациями. По мнению А.А.Хагурова, эксперимент в этом плане имеет сейчас четыре особенности /5/.

1. В любом социальном эксперименте изучаются реакции людей на те или иные воздействия. Отсюда вопрос: какие воздействия и в каких целях допустимы в принципе? Ответ на него возможен лишь с позиций четко очерченных ценностных установок. Один из ведущих специалистов в области экспериментальной медицины К.Бернар сформулировал правило: «Из экспериментов, которые можно проводить на людях, запрещены те, которые могут причинять только вред; разрешены те, которые безобидны; показаны те, которые могут принести пользу».

«Это требование должно обусловливать социальный эксперимент любого типа», – делает заключение Хагуров. Но опускает другое, не менее важное соображение медика, о котором напоминает полемизирующий с ним Жучков: какие-либо опыты допустимы, когда человеку-объекту экспериментального исследования в достаточной мере разъяснены ход вмешательства в его организм, предполагаемые последствия этого и степень риска (принцип информированности), и когда он добровольно согласился на эксперимент без экономического и физического принуждения (принцип добровольности). А поскольку Хагуров цитировал Бернара по тексту статьи Р.Лётера, то оппонент предлагает максимально полнее представить мнение ее автора, оно при всей своей простоте предельно этично и гуманно: «для разрешения сомнений, допустим ли морально эксперимент или нет, опытные и осознающие свою ответственность исследователи рекомендуют экспериментатору задать себе вопрос, стал бы он проводить его также на людях, которые являются для него самыми любимыми и дорогими его сердцу» /6/.

Резюме к первой выделенной А.А.Хагуровым особенности социального эксперимента, таким образом, делится как бы на две части. Официальная оценивает результат опыта в зависимости от того, подтвердилась исходная гипотеза или нет. Этическая же часть делает акцент на том, сказался ли отрицательно или нет эксперимент на людях. Причем дело тут не в двойной морали, гуманном или негуманном мировоззрении – речь идет, как это, собственно, и квалифицировал Бернар, о границах допустимого в социальном эксперименте.

2. В отличие от естественнонаучного эксперимента, где все определяют субъектно-объектные отношения, превалирует активность субъекта познания, в социальном эксперименте активную роль выполняет и объект воздействия, а отношения превращаются в субъектно-объектно-субъектные. Более того, в большинстве случаев подключение «объекта» (людей, групп, коллективов) к процессу экспериментирования становится залогом успеха всей действующей программы.

Бесспорно, Хагуров прав, когда связывает эту особенность с иерархией понимания эксперимента. На каждом уровне его цели и задачи конкретизируются с учетом роли участвующего в нем человека или подразделения. В крупномасштабном социальном эксперименте нередко для понимания всех смысловых сторон проводимого опыта требуется даже специальное обучение, консультирование. Тем не менее, отмечая это, автор не называет весьма важный при данном порядке вещей фактор (по мнению Жучкова, более значимый, чем постановочные знания) – систему информации, которая в современных условиях обязательно должна сопровождать социальный эксперимент. Возможно, информационный фактор нужно даже толковать еще расширительнее – как фактор коммуникативных связей, о котором говорилось в предыдущей главе.

Существенна для понимания целей, задач и хода эксперимента проблема предотвращения отчуждения и отчужденности. Поскольку отчужденность – характеристика субъекта, постольку она зависит не только от глобальных, всеобщих предпосылок, но и от специфических, единичных обстоятельств. Хагуров ссылается на эстонские исследования, выявившие 19 факторов формирования творческой активности субъекта: присутствие или отсутствие любого из них может в равной степени быть причиной отчуждения /7/.

Иное дело – отчуждение в эксперименте тех или иных взаимодействующих организаций, у каждой из которых свой интерес в результатах, свое отношение к актуальности, своевременности проверяемой социальной идеи. Нельзя не учитывать, что социальные условия очень подвижны, и то, что им соответствовало в одно время, перестает соответствовать (и отставать) в дальнейшем. Впрочем, то же можно сказать и о реакциях на идеи, «опережающие» обстановку.

Понимание целей способствует получению устойчивого валидного эффекта эксперимента (валидность есть основная характеристика качества измерения в социологии, по сути, обеспечивающая адекватность соотносимых до и после эксперимента категорий и величин). Причем вопрос об эффекте экспериментальной деятельности принципиален не только в гносеологическом плане, как считает Хагуров, но и в методологическом – ведь эффективность достигается определенными средствами, в них входят и те, что учитывают субъективные психологические и мировоззренческие, ценностные факторы.

Собственно, это и подтверждает автор известных экспериментов в Филадельфии и Хоуторне американский социолог Э.Мэйо: «Самое глубокое изменение экспериментальных условий произошло тогда, когда руководители пытались заручиться поддержкой рабочих… Перед каждым изменением в программе проводилась консультация с исполнителями, и они привыкли к постоянному выражению своих мыслей и чувств по отношению к управляющему персоналу. Шесть человек, работающих в экспериментальной комнате, превратились в коллектив, искренно и непосредственно заинтересованный в эксперименте… Ослабление личностных напряжений привело к росту производительности труда. Оказалось, важно не то, что и как исследуется, а сам факт обращения к мнению рабочих». Суммируя особенности обнаруженного в Хоуторне явления, Р.Уотермен не случайно квалифицирует его прежде всего в социопсихологическом ключе – как «эффект Пигмалиона» /8/.

Резюме ко второй особенности социального эксперимента: в ходе его происходит слияние (единение) субъекта и объекта экспериментирования, субъект одновременно становится и объектом исследования, происходит самопознание экспериментатора.

3. Особые свойства воспроизводимости: результаты эксперимента социального не могут при одних и тех же условиях и методиках гарантированно, жестко повторяться. Здесь коренное отличие от естественнонаучной практики.

В конечном счете – это наблюдение А.А.Хагурова принципиально – объектом социального эксперимента выступают общественные отношения. При их плюралистической природе могут существовать и «сквозные», постоянно воспроизводимые области (например, отношения к средствам производства), и «несквозные», уникальные (психологический климат в коллективе), которые буквальному повтору не подлежат. Но это не означает: а) что надо подвергать сомнению научную ценность невоспроизводимых экспериментальных фрагментов; б) что надо игнорировать их при принятии управленческих решений и продолжать экспериментально изучать, оценивать, прогнозировать.

Следующий момент, проецируемый третьей особенностью социального эксперимента: индивидуальные, порой неповторимые качества возглавляющих коллектив людей могут предопределять результативность эксперимента. Невнимание к этой стороне дела приводит, по оценке Хагурова, к недоразумениям в теории и практике. Именно потому, как можно понять, Д.Кэмпбелл вынужден был выделить особый вид экспериментов в социальных исследованиях – «квазиэксперименты», то есть те, в которых исследователь «не полностью контролирует порядок экспериментального воздействия» /9/.

Резюме же в данном случае сводится к простой констатации: третья особенность социального эксперимента в значительной мере суммирует мотивы двух предыдущих. Природа социальных отношений, с одной стороны, и индивидуальность участников опыта, с другой, есть несомненный общий корень результата любого свойства и любого уровня.

4. Комплексный характер реакций объекта социального эксперимента на воздействующие факторы. Один фактор, как правило, вызывает не одну, а целый веер реакций.

Следует признать, что вполне вероятностная многозначность реакций объектов социального эксперимента, несомненно, зиждется, тут все исследователи солидарны с Хагуровым, на сложной междисциплинарной природе его гипотез (как общественные отношения, так и непосредственно человеческий материал преломляются в самых разных науках – социологии, экономике, психологии, педагогике и т.д.). Проверка же гипотезы – основная фаза всякого эксперимента, и чтобы оптимально выполнить эту функцию, не избежать «комплексного подхода к комплексному характеру реакций».

Резюме таково: в процессе социального эксперимента надо добиваться максимального привлечения средств, форм участия каждой из смежных научных дисциплин, в диапазоне которых действует экспериментальная программа.

Суммируя оценки А.А.Хагурова, не приходится сомневаться, что социальный эксперимент по модельным своим признакам, сути действующих методологических принципов и организационно-управленческих средств в чем-то не отвечает (или противоречит) тем типологическим чертам эксперимента, которые ранее были названы А.П.Куприяном:

1. Наличие четко сформулированной гипотезы и объекта, допускающего количественные изменения экспериментальных и нейтральных переменных.

2. Построение экспериментальных и контрольных групп.

3. Введение импульса и направленность во времени (чаще от настоящего к будущему).

4. Контроль переменных.

5. Анализ результатов и получение однозначного ответа относительно подтверждения или неподтверждения гипотезы /10/.

Все отмеченные двумя исследователями характеристики социального эксперимента находят свое отражение в научных определениях. Вот современный энциклопедический вариант: «Эксперимент социальный – метод сбора и анализа эмпирических данных, направленный на проверку гипотез относительно причинно-следственных связей исследуемых социальных явлений, их сущности, особенностей и тенденций развития… Гипотеза считается доказанной, если в определенном явлении вследствие воздействия экспериментального фактора наблюдается изменение, которое в др. явлениях отсутствует» /11/.

Несомненно, прав В.В.Жучков, заявляя, что есть базовое определение эксперимента и есть его трансформации под отрасли знаний и практики. Специфика отраслей может отличаться друг от друга больше или меньше, а соответственно может возникать большее или меньшее отличие в методологических и технологических особенностях самой отраслевой экспери­ментальной деятельности, которая в свою очередь проецируется и на классификационные признаки или словесное оформление определений – «экономический эксперимент», «медикобиологический», «космический», «социальный»…

Важным представляется не только сам подход к научным определениям эксперимента – принципиально именно то, что социальный эксперимент, как любой другой отраслевой, совершенно ясно ориентирован в большей мере на практический, эмпирический, а не теоретический результат. Следовательно, с одной стороны, при оценке и формулировке определения нужно исходить из самого рационального – опираться на дефиниции по принадлежности к сфере применения метода; с другой же – понимать, что определение «социальный эксперимент» в предметной иерархии является частным по отношению к базовому.

Подобное понимание позволяет, по мнению В.В.Жучкова, ограничиться тем определением, которое и мне представляется оптимальным:

Социальный эксперимент – частный вариант общенаучного экспериментального метода в сфере общественных отношений и социального управления, ориентирующий на проверку исследовательских гипотез и получение научно-практического результата с помощью адаптированных под эти цели технических средств /12/.

Одним из главных таких средств, считают специалисты, является контроль переменных для установления точных причинно-следственных связей. С этой целью создаются экспериментальная и контрольная группы. Число групп, поясняет Н.Смелзер /13/, зависит от сложности исследовательской задачи. В большинстве случаев каждой независимой переменной соответствует своя экспериментальная группа. В простейшем варианте все ограничивается одной независимой и одной зависимой переменными. Логическая схема экспериментальной ситуации, как ее представляет американский профессор, показана на схеме 9.1.

 

 

Схема 9.1. Экспериментальная ситуация.

 

Адаптировать присущий эксперименту порядок действий под цели социальные пытались, как известно, многие поколения экспериментаторов и теоретиков метода. Все сопутствующие им трудности упирались в основном в два момента – проблемы измерения параметров социального опыта и то, что условно можно называть многомерным и в большинстве своем нелинейным пространством, в котором для общества и его отдельных элементов малопрогнозируемая среда безостановочно ищет баланс необходимого и случайного.

Практика перестройки и периода радикальных реформ российского общества к более раннему советскому опыту добавила убеждение в том, что опасно думать об обществе как абсолютно пластичной, податливой для управляющих воздействий среде. В частности, С.П.Курдюмов и Е.Н.Князева высказали в свое время актуальное для темы нововведений суждение: «Иллюзорно представление, будто субъект социального реформаторства может выступать в качестве архитектора и скульптора общественных структур, создаваемых по определенному проекту, по необходимости корректируемому. Всегда нужно учитывать соотношение управленческих усилий власти и собственных внутренних тенденций самоорганизации общества» /14/.

Эта вполне рациональная и типичная для синергетического подхода мысль спустя полтора десятка лет уже не выглядит, тем не менее, абсолютно неуязвимой и требует перепроверки. Во-первых, уязвима сама допускаемая авторами возможность отказать субъекту социального реформаторства (экспериментатору) в праве проектировать и создавать нечто новое в рамках существующего социального пространства. Другое дело, что это не должно входить в противоречие или противостояние с объективными закономерностями «нелинейного» саморазвития общественных структур. Во-вторых, социальные инновации с естественной для них в целом ряде случаев экспериментальной проверкой идей не могут полагаться на одну самоорганизацию, им необходимо грамотное и целеориентированное управление. Но это опять же не должно восприниматься как посягательство на общественную самодеятельность, предпринимательство или на само существование каких-то обособленно развивающихся процессов вне зоны централизованного начала.

Характерно, что использование эксперимента на пути к новшеству лишь подтверждает отсутствие какого-либо антогонизма между линейным (традиционным) и нелинейным (синергетическим) управлением сложноорганизованными системами.

С одной стороны, синергетика рассматривается ее идеологами как теория нестационарных быстроразвивающихся структур в открытых нелинейных средах, где происходят процессы перехода от хаоса к порядку и обратно (самоорганизация и дезорганизация). И здесь главное – новый подход к познанию кризисов, нестабильности и хаоса, к созданию средств управления ими /15/. Подчеркнутое мною не случайно: даже сама синергетика не уповает на одну самоорганизацию.

С другой стороны, синергетика (научная школа нобелевского лауреата И.Пригожина) доказывает в условиях нелинейности возможность сверхбыстрого развития за счет использования положительной обратной связи, которая в традиционной системе управления приводит к разрушению, неравновесности, неустойчивости структур и связей. Суть тут в том, что неустойчивость может выступать условием стабильного и динамического развития. Только в состояниях, далеких от равновесия, возникает сложность (добавлю: рождаются проблемы, требующие решения). Только системы, находящиеся в состоянии неустойчивости, способны спонтанно организовать себя и развиваться /16/. Эксперимент же, замечу, этой сути отвечает, он ассоциативен ей, ибо его задача – проверить в контролируемом локальном процессе гипотезу иного, нестационарного поведения системы, когда как раз не исключены положительные обратные связи и реализуются в той или иной степени идея И.Пригожина о блуждании по полю путей развития (полю возможного).

Видимо, в этом смысле роль социального эксперимента, присущего открытым общественным системам, гораздо шире и универсальнее, чем представляется некоторым синергетикам, излишне жестко «охраняющим» свою предметную область. Он действительно одинаково результативно может применяться и там, где работает традиционная линейная система управления, и там, где только ищутся подступы к хаотично проявляющему себя явлению.

Синергетика предлагает методологию, которая выводится из знания законов эволюции, самоорганизации и самоуправления сложных систем. В ней вполне совмещаются и традиционные подходы к социальному эксперименту, основанные главным образом на линейных технологиях (управляющее воздействие – желаемый результат), и сугубо синергетические – с их ориентацией на «случайности» самоорганизации, интегральный эффект (результат) «рассеянного воздействия» в нелинейном социальном пространстве.

Не исключено, что именно такой методологии и не хватает не всегда удачно «экспериментирующему» обществу, и благодаря действиям людей, как считал Гегель, «получаются еще и несколько иные результаты, чем те, к которым они стремятся и которых они достигают, чем те результаты, о которых они непосредственно знают и которых они желают; они добиваются удовлетворения своих интересов, но благодаря этому осуществляется еще и нечто дальнейшее, нечто такое, что скрыто содержится в них, но не сознавалось ими и не входило в их намерения» /17/.

Социальные эксперименты, я в этом убежден, обязаны синтезировать нелинейные и линейные эффекты, дифференцировать (не самопроизвольно, конечно, а с участием субъектов управления) разноплановые и разнокачественные результаты проверяемых нововведений. Отрицательный или некий скрытый, по Гегелю, результат тоже ложится в копилку социального опыта и отнюдь не всегда окончательно закрывает путь какой-то инновационный идее. И вообще мне не кажется, что экспериментальный метод якобы заведомо не применим, когда результат оказывается слабо выраженным, неявным (А.И.Пригожин). Как предполагает латеральное мышление, надо лишь суметь собрать все рассеянные в нелинейном социальном пространстве варианты и подумать над новыми продолжениями, не отрицая, разумеется, и изначальной генеральной идеи неудавшегося пока в полной мере инновационного проекта.

Известные мне примеры социальных экспериментов чаще всего имели как раз многоуровневые эффекты и совсем необязательно выдавали концентрированный результат, хотя именно акцентированный итог всегда предпочтительнее и во всех отношениях удобнее.

Реальную глубину инновационно-экспериментальной деятельности дал в свое время почувствовать опыт Бологовского района Тверской области и Института региональной экономики и управления экономического факультета Санкт-Петербургского университета /18/. На основе научных разработок ученые и практики создали антикризисную программу, ставившую целью добиться экономической и социальной реабилитации муниципального образования и включавшую, помимо прочего, достижение минимальных социальных стандартов во всем их комплексе. В качестве первых результатов уже спустя полтора года были обнародованы резко возросшие товарные объемы, показатели местного бюджета, жизненного уровня населения, инвестиционной активности. То есть главные цели нововведений оказались как бы достигнуты. Но диффузный эффект при этом предусмотренная методика одолеть до конца, на мой взгляд, не смогла, ибо сроки эксперимента и подконтрольная зона слишком многомерны, чтобы просчитать все последствия произошедших изменений. Что не означает, конечно, отсутствие позитивного результата как такового.

Показательно, что эксперименты комплексного свойства, с достаточно размытыми границами во времени и социальном пространстве, довольно типичны для сферы обучения, образования, воспитания. Еще в начале 1990-х годов делались попытки фронтальной апробации (на десятках территорий) системных методик, которые включали в себя все стороны существования молодого человека: семью, школу, досуг, спорт, выбор профессии /19/. Полагаю, при относительной неполноте этого опыта (период тех лет был, по понятным причинам, не самым удачным для подобных начинаний) он позволяет, тем не менее, методом отсечения – почти как скульптор стилом – освободиться от неперспективных вариантов и оставить инновационной практике только самое рациональное и, главное, уже надежно проверенное.

Не без учета, надо думать, подобных соображений сделали свой выбор авторы нововведения, проходившего экспериментальную апробацию в подмосковном научном городке Черноголовка. Здесь отрабатывались новые оригинальные образовательные и оздоровительные технологии в школе санаторного типа «Веста». При поддержке департамента образования Московской области педагогами были запущены в дело обучающие и реабилитационные программы вкупе с внедрением самоуправляемых начал для учителей и учеников. Результаты наглядны прежде всего в самой школе, но эффект «длинных волн» еще более очевиден – он в поведении и самочувствии родителей школьников, семейном микроклимате, общественной атмосфере города и района. По оценке авторов этого уникального инновационного опыта, они предусмотрели «все этапы человеческого бытия. Причем адаптировать эту модель несложно: она легко привязывается к условиям в зависимости от потребности в тех видах услуг, которая существует на территории в данный момент» /20/.

Упомянутые эксперименты при всех своих отличиях и особенностях относятся к одному и тому же типу – так называемым полевым экспериментам, проводимым на реальных объектах. Есть и другие разновидности – скажем, ретроспективный эксперимент (сравнивающий свои аналоги в прошлом опыте), модельный, в основе которого отработка смоделированных схем, конструкций.

Зато в социальной сфере исключен лабораторный, свойственный эмпирическим наукам эксперимент. Его место занимает эксперимент мысленный.

Что касается последнего, то он осуществляется, по трактовке А.А.Зиновьева, как совокупность абстракций, допущений, операций с понятиями и суждениями. Для них имеются особые правила. Нельзя, допустим, отвлекаться от признаков, которые указаны в определениях объектов, поскольку без этих признаков они не могут существовать. Нельзя допускать соединение объектов, признаки которых логически исключают друг друга. Нельзя принимать допущения, противоречащие социальным законам объектов. Мысленный эксперимент принимает самые разнообразные формы: извлечение объектов из связи с другими, помещение их в эти связи, расчленение на части и объединение частей в целое, упрощение, осреднение и т.д. Нередко требуется прием рассмотрения объектов в «чистом» (идеализированном) виде. Частный случай здесь – исследование в реальности варианта, близкого к абстрактному образцу. Классическими «экземплярами» такого рода А.А.Зиновьев называл выбор Марксом для изучения капитализма его английскую модель тех лет и Токвиллем – США как образца демократии. Мог служить классическим образцом реального коммунизма, по мнению ученого, и советский социальный строй /21/.

В своем исследовании социальных проблем инноватики А.И.Пригожин предлагает собственную типологизацию экспериментов (см. таблицу 9.1).

 

Таблица 9.1

Место инновационного эксперимента в типологической схеме
(двойными рамками обозначены особенности,
отличающие наиболее совершенную его форму)

Социальный эксперимент
Прожективный	Реальный
модельный	сценарный	активный	пассивный
лабора-тор­ный	полевой	ретроспе-к­тивный	эксперименталь­ное наблюдение
Познавательный
Инновационный
неспецифические признаки	специфические признаки
последовательный эмпирический	уточняющий	по типам новшеств
		совершенствующий
радикальный
концептуальный   параллельный	решающий	управленческий, экономичес­кий, правовой, градострои­тельный и т.д.

 

Обращает на себя внимание деление, по сути, всех известных видов на две основные группы – эксперименты познавательные и инновационные. Познавательные будто бы не имеют, как правило, решающего значения, а инновационные есть наиболее развитая, высшая форма социального экспериментирования, предусматривающая выбор вариантов с решением особо важных проблем /22/.

На мой взгляд, в таком делении проглядывает определенная искусственность, заданность. Эксперимент предназначен, по-моему, не только для выявления проблем осуществления нововведений, он всегда активная проверка самого смысла предлагаемых идей. И познавая что-то, анализируя полученную эмпирику, действительно выполняет важную часть предварительной, довнедренческой работы. Результирующей же станет в любом случае вторая часть – компетентное заключение: внедрять или не внедрять проверенное новое. Именно в запуске нового – инновационный смысл социального экспериментирования. И смысл этот остается константой во всех видах экспериментальной деятельности.

Может быть, сказанное мною не бесспорно. Но демаркационную линию в таблице я все-таки предлагаю держать под сомнением. Хотя сама по себе наглядность никогда не мешает.

Добавлю и еще один существенный момент. Он касается, хочется верить, непроизвольного, заведомо преувеличенного противопоставления теоретиков и экспериментаторов. Казалось бы, бессмысленно спорить, что важнее – теоретическая обоснованность новой идеи или ее экспериментальная проверка. Однако в подшивке "Известий" за 2003 год обнаруживаю: «В СССР существовало убеждение, что ученый выше инженера... теоретик, предсказывающий будущее, выше экспериментатора, который получает те же результаты с помощью приборов и собственных рук... Правда состоит в том, что эксперимент, конечно же, важнее теории. За исключением великих концепций наподобие теории относительности или квантовой механики». При этом пересказывается версия, объясняющая причину, из-за которой якобы могла возникнуть столь странная мысль о примате теории: «поскольку большевики бесконечно уважали теорию марксизма-ленинизма, а материя была для них как бы всего лишь воплощением идеологии в явь и не более, они стали вообще ценить любую теорию выше, чем окружающую действительность, частью которой является эксперимент» /23/.

Может быть, и не стоило обращать внимание на очень упрощенный и даже эпатажный подход к диалектически сложным категориям научной и общественной жизни, если бы озвученная трактовка не преследовала определенные цели и не исходила от представителей ученого мира, западной профессуры. А раз так, скажу самое главное: фундаментальную науку, научно-исследовательскую практику, опытно-конструкторские разработки, разные по принадлежности эксперименты, как и близкие им инновационные процессы, представлять и оценивать можно только в единстве, их преемственность и взаимообусловленность не требуют доказательств, а степень влияния на результат разнится лишь в зависимости от решаемых задач, времени, места инновационного действия и меры радикальности предлагаемых изменений.

Такой точки зрения придерживаюсь не я один. К примеру, говоря о триедином подходе к подготовке, осуществлению, анализу и оценке результатов любых целенаправленных изменений в социуме, профессор В.Маршев ориентируется на наличие трех равноценных оснований: научной идеи, результатов эксперимента и готовой к изменениям человеческой среды. Причем завершающая компонента, по его мнению, наиболее слабое звено, ибо чаще всего именно некомпетентность организаторов и неподготовленность населения становятся причиной торможения нововведений /24/.

С учетом этого, как представляется, и следует воспринимать все факторы, сопровождающие системную логику изучаемого нами процесса. Грань «организация – человеческая среда» неизбежно присутствует в каждом повороте инновационной темы и – что тоже существенно – задает работе свои "просвещенные" правила ведения дел /25/. Они касаются скорости эксперимента, угрозы неудач, информационного сопровождения, разумного сочетания старых и новых технологий.

 

Источники

1. Пригожин А.И. Нововведения: стимулы и препятствия (Социальные проблемы инноватики). – М., 1989. – С. 252.

2. См.: Большой энциклопедический словарь. – М., 2003. – С. 1827.

3. Хагуров А.А. Социальный эксперимент: Логико-методологические и социальные проблемы. – Ростов-на-Дону, 1989. – С. 16.

4. См.: Жучков В.В. Социальный эксперимент как инструмент совершенствования местного самоуправления / Автореф. дис… канд. социол. наук. – М., 1999. – С. 26.

5. Хагуров А.А. Указ. соч. – С. 16-23.

6. Жучков В.В. Указ. соч. – С. 27.

7. См.: Вооглайд Ю. К вопросу о соотношении субъективного и объективного в процессе инновации и хозяйственного эксперимента. – Таллин, 1978. – С. 47-49.

8. Уотермен Р. Фактор обновления: Пер. с англ. – М., 1988. – С. 290.

9. Кэмпбелл Д. Модели экспериментов в социальной психологии и прикладных исследованиях: Пер. с англ. – М., 1980. – С. 107.

10. Куприян А.П. Проблема эксперимента в системе общественной практики. – М., 1981. – С. 146.

11. См.: Социологическая энциклопедия: В 2-х Т. – М., 2003. – Т.2. – С. 795.

12. Жучков В.В. Указ. соч. – С. 33-34.

13. Смелзер Н. Социология: Пер. с англ. – М., 1994. – С. 646-647.

14. Князева Е.Н., Курдюмов С.П. Синергетика: начало нелинейного мышления // Общественные науки и современность. – 1993. – №2. – С. 39.

15. Князева Е., Курдюмов С.П. Основания синергетики: Режимы с обострением, самоорганизация, темпомиры. – СПб., 2002. – С. 8.

16. Там же. – С. 37-41.

17. Гегель. Сочинения: Пер. с нем. – М.-Л., 1929-1959. – Т.VIII. – С. 27.

18. См.: Воронина Т. Не хочется революций. Пусть дадут работать // Муниципальная власть. – 1998. – №4. – С.30-34; Иванова В. Антикризисный передел // Муниципальная власть. – 1998. – №5. – С. 64-66.

19. См., напр.: Марийский вариант // Социальная работа. – 1992. – №1. – С. 35-42; Портрет эксперимента // Педагогические ведомости (г.Киров). – 1994. – 5 мая.

20. Иванова И., Асташин Ю. Мастера страны Вестландия // Муниципальная власть. – 1998. – №5. – С. 47-49.

21. Зиновьев А.А. На пути к сверхобществу. – М., 2000. – С. 93-94.

22. Пригожин А.И. Указ. соч. – С. 254-256, 259.

23. Магаршак Ю. Ученый или инженер – кто главнее // Известия. – 2003. – 27 сентября.

24. Маршев В. Изменения как объект теории и практики управления (обзор материалов конференции) // Проблемы теории и практики управления. – 1996. – №6. – С. 97.

25. Управление инновациями: Пер. с англ. – М.:Альпина Бизнес Букс, 2008. – С. 201-215.

 

Дидактический аутотренинг

 

Вопросы для проверки:

1. Какое место отводится социальному эксперименту в инновационном процессе?

2. Когда, по-вашему, нет необходимости в экспериментальной проверке инновационных идей?

3. Насколько ограничен социальный эксперимент для условий нелинейной среды и есть ли у него реальные противоречия с синергетической методологией?

4. Как оценить диффузный эффект экспериментально проверяемого нововведения, если его программа рассчитана на длительный срок и тиражирование в разных социальных зонах?

5. В чем, можно считать, главный инновационный смысл социального эксперимента?

 

 

Ваше резюме?

 

«Самолет – хорошо, пароход – хорошо,

и олени – хорошо, а подлодка – лучше!»

 

Давно жители Крайнего Севера задумывались над тем, как победить стихию, сделать навигацию круглогодичной, чтоб ни лед, ни снег не мешали доставке грузов. И явилась в головы властей Ямало-Ненецкого округа интересная мысль: использовать в качестве транспортного средства подводные лодки.

Командованию Северного флота идея пришлась по душе. Для пробного эксперимента выделили субмарину класса «Виктор-3». На ней в самый отдаленный поселок – Харасавэй, где работают геологи Карской газоразведочной экспедиции, и пришли первые мирные грузы. Судя по всему, у новой затеи большое будущее, она позволит значительно снизить затраты. Ведь доставка тонны топлива надводным флотом из Архангельска на Харасавэй обходится в 10 раз дороже, чем подводным.

(Газета «24», 1995, 19 сентября)

С