Этноконфессиональная идентичность.

Специального отдельного исследования (выходящего за рамки данного учебного пособия) требует в этой связи тип идентичности, который можно назвать этноконфессиональным, хотя он и не упоминается в числе узловых проблем в рассмотренной выше Концепции государственной национальной политики. Известно, что связь этнической и конфессиональной (религиозной) идентичности не является жесткой, хотя, например, русский народ является по преимуществу православным [194] а татарский – мусульманским. Итальянцы, испанцы и французы в подавляющем большинстве своем исповедуют католическую веру, хотя в общем процессе десакрализации, дехристианизации Европы [195] религиозный фактор играет здесь все меньшую роль в национальной самоидентификации. Это дает повод некоторым исследователям на фоне усиливающихся миграционных потоков, в частности, из арабских и африканских стран, резко изменивших этнический (и расовый) состав населения, «прогнозировать» скорую «исламизацию» Западной Европы. [196] Причем, здесь больше всего шансов у Франции, не признающей, как мы уже отмечали, роль этнической идентификации своего якобы «полностью французского» населения. Здесь, как нам представляется, абсолютизация гражданской идентичности, непризнание значимости идентичности этнической, ведет к серьезным последствиям. Дело еще и в том, что конфессиональная идентичность относится к числу наиболее ригидных (жестких) видов идентичности, не допускающих множественности (как, например, этническая). Как известно нельзя быть, например, наполовину католиком, а наполовину мусульманином или иудаистом. В этом смысле, гражданская идентификация, основываясь на поликонфессиональности, очевидно, все же не должна утратить опору на ту религиозную духовную традицию, которая характерна для коренного населения, прошедшего длительную взаимоадаптацию с природно-климатической средой своего обитания, создавшего свою культуру, справедливо претендующую на определенное ценностное доминирование в общенациональной идентичности. На наш взгляд, веротерпимость в государстве, обществе не означает равнозначимости для них любых религиозных взглядов. Т. е. признание личного права каждого на выбор конфессии, выбор религиозной самоидентификации не должно означать то, что для государства с точки зрения формирования жизненно важной для него гражданской, общенациональной идентичности все конфессии равноценны. Это становится особенно очевидным, если учесть возрастающее число новых религиозных сект, вероучений, некоторые из которых проповедуют экстремистские взгляды, ненависть к «инакомыслящим». В этом смысле «религиозный» традиционализм, неотрывный от этнокультурогенеза, т. е. от процесса формирования системы основных духовных, нравственных ценностей – одна из опор гражданской идентичности. Интересно, что одно из существенных различий между православной и католической конфессиями состоит именно в отношении к власти. Если католическая церковь со времен средневековья не чуждалась претендовать на светскую власть, то православной церкви это не свойственно. Скорее, наоборот, она признает права светской власти в церковных вопросах (кроме вопросов вероучительных).

Исторический религиозный выбор подавляющего большинства татарского народа, игравшего и играющего огромную роль как в формировании российской государственности, так и в ее современном состоянии и развитии, заслуживает самого глубокого уважения и признания, но тем не менее очевидно, что Россия вряд ли может стать исламским государством (в смысле преобладания ислама и тем более его «огосударствления») хотя бы в силу огромного количественного преобладания населения, которое сделало исторический выбор в пользу православного христианства. Закрепленное юридически отделение государства от церкви, тем не менее не противоречит тому, что система ценностей «государствообразующего» русского народа сыграла решающую роль в формировании того идейно-нравственного комплекса, который мы сегодня называем «российской национальной идеей», и который не противоречит ценностям религиозным, конфессиональным – ни православным, ни исламским. Не противоречит прежде всего потому, что в основе духовной идеологии этих двух ведущих (преобладающих в России) религиозных конфессий – тот объединяющий их общечеловеческий нравственный «кодекс», который выработан веками человеческой практики адаптации, совместного выживания в трансформирующихся социальных и природно-климатических условиях, вера в приоритет духовности, нравственности. Говоря о диалоге конфессий, Митрополит Минский и Слуцкий Филарет сформулировал его основания таким образом: «Библия говорит нам о достоинстве человеческой личности и о святости человеческой жизни. Опираясь на эти основания нашей общей человеческой природы, мы можем следовать различными путями к Единому Богу. Мы не теряем своей идентичности, когда узнаём тех, кто отличен от нас; фактически, мы по-новому узнаём и себя».

Исторически характерная для российской государственности веротерпимость или, говоря современным языком, конфессиональная толерантность, нарушенная, правда, в эпоху господства советского атеистического мировоззрения, непосредственно участвовала в формировании многонационального, полиэтничного российского общества, для которого чрезвычайно характерна высокая степень метисизации (этнической смешанности) населения, что является, кстати, одним из главных объективных показателей уровня толерантности в обществе. [197]

В то же время отделение церкви от государства отнюдь не означает того, что у государство должно быть равнодушно к церкви, религиозной культуре, что у него не должно быть особой политики, которая именуется «вероисповедальной». Ситуация в современном глобализирующемся мире такова, что государству необходимо защищать ту систему традиционных базовых духовных, нравственных ценностей, на которых основывается идентичность его граждан и в формировании которых принимали участие традиционные конфессии. Такая защита предусмотрена рядом актов и законов Российской Федерации. В то же самое время задача построения однополярного мира во главе с США, решаемая глобалистски настроенными американскими политиками, в частности, предполагает в качестве одного из средств - дискредитацию традиционных, национальных систем ценностей, препятствующих окончательному торжеству потребительской идеологии, идеологии рынка. [198]

Известно, что во многих развитых странах государством осуществляется поддержка традиционных конфессий и налагаются серьезные ограничения на деятельность иностранных религиозных миссионеров -_проповедников. Это касается Великобритании, Дании, Исландии, Ирландии, Италии, Испании, Германии, Болгарии, Греции и других стран. Более продуманная вероисповедальная политика нужна и России, где Федеральный Закон «О свободе совести и религиозных объединениях», основанный на достаточно расплывчатых международных «стандартах», мало учитывает, в частности, особенности ситуаций в регионах. Так совершенно очевидно, что нарастание миссионерской деятельности в регионах Севера, Сибири и Дальнего Востока связано с использованием не только удаленности их от центра, но и своеобразия религиозной ситуации, исторически связанное с силой традиционных языческих верований, концентрацией разнообразных религиозных сект. [199] По мнению некоторых современных российских исследователей, [200] сегодня недопустим принцип правовой «уравниловки» традиционных для России конфессий (православия, ислама и других) со всеми остальными, особенно «новоиспкеченными», необходима разумная этнонациональная патерналистская политика (т. е. политика поддержки, приоритетности) в отношении традиционных конфессий, поддерживающих традиционную систему духовно-нравственных ценностей которые способствуют укреплению гражданской идентичности, сохранению целостности России. [201] Одним из позитивных сдвигов в этом направлении можно считать состоявшееся 17 мая 2007 г. воссоединение после 80-летней разобщенности Русской Православной церкви (российской и зарубежной), поддержанное правительством России. [202] Разумеется, речь не может идти о необходимости «огосударствления» церкви [203] или о «тотальном воцерковлении» россиян. И то, и другое вообще вряд ли возможно в современной России, учитывая хотя бы ее поликонфессиональность. В то же время сегодня серьезно обсуждается проблема «социального партнерства» церкви и государства, новой «симфонии властей». [204]

Говоря об этноконфессиональной идентичности как важнейшем факторе межнационального общения, нельзя не затронуть проблему ее генезиса, ее связь с формирующемся в народном сознании мифологическим объяснением мира. Существенно важно то, что в недрах мифологизирующего природную и социальную реальность народного сознания зарождались универсальные, в значительной степени соответствующие природе человека и этнической общности, нравственные принципы и нормы поведения, в значительной степени сохраняющие целостный взгляд на мир, на глубинную взаимосвязь человека с природой и себе подобными, отрицающие эгоцентризм, равнодушное отношение к другим, к своему народу, как жизненную позицию. Эти принципы и нормы, генетически восходящие к языческому религиозному сознанию, сохранили свой смысл и в период возникновения, укрепления и распространения мировых религиозных систем – христианства, ислама, буддизма. Более того, именно традиционная народная культура способствовала возникновению того симбиоза языческих и христианских религиозных принципов, которые получили название «религиозный синкретизм». [205] Он себя проявил и в развитии русской православной церкви, в системе религиозных обрядов и праздников. Яркий пример – масленица (это название праздника стало употребляться лишь с XVI в.). Масленица, по существу – языческий древнеславянский праздник в честь Велеса – бога плодородия. Блин – символ круглого, горячего, щедрого солнца, обещавшего наступление весны и богатый урожай. А сама Масленица – кукла из соломы, которую наряжали, опоясывали, обували в лапти. Народ, готовясь к Великому посту, «веселился, наедался и напивался». Очевидно, прочность этого праздника, его вхождение в христианскую православную традицию связано именно с тем, что для традиционного этнического сознания календарность, смена времен года и, соответственно, сельскохозяйственный труд – те ценностные доминанты, которые не могли не стать культурными константами и после крещения, принятия христианства. Некоторые современные исследователи утверждают, что русской православной религиозности вообще свойственен особый тип и способ взаимодействия, сочетания и существования этнического и конфессионального. «Русское христианство, утверждает М. Н. Ефименко, впитывая в себя народные традиции, принимало новый национальный облик в силу своего «оязычивания», что делало его отличным от христианства византийского толка». [206]Западные христианские «наблюдатели» уже в XV веке отмечали, что русские чрезвычайно сблизили христианство с язычеством, и что даже трудно определить, что преобладает в образовавшейся смеси – христианское или языческое.

Несомненным должен быть признан тот факт, что все мировые религии объединяет утверждение общечеловеческих нравственных ценностей и норм поведения, выработанных народной практикой гармоничного сосуществования с природой и другими народами, которые не опровергла и реальная историческая практика, в которой эти ценности и нормы соблюдались далеко не всегда. Любовь, добро, благочестие – эти и многие другие добродетели как высшие ценности объединяют мировые религии при всех их более частных различиях, объединяет их этико-педагогические концепции. В христианстве мать возвышается до божественного уровня, утверждается святость материнской любви. Будда побуждал окружающих жить в любви. Магомет предостерегал: «Кто оскорбляет Христа, оскорбляет и меня». Непосредственно перекликаются со всем известными христианскими заповедями заповеди буддийские: «Ты не должен убивать», «Ты не должен красть», «Ты не должен лгать» и другие. В Коране наибольшей силы исполнены созвучные и христианским, и буддистским заповеди милосердия, связанные с удивительно простым и логичным предписанием, определяющим нравственный долг правоверных: «Поступай с другими так, как хочешь, чтобы и с тобой поступили». Это «Золотое правило» человеческого общежития проповедуется и в других религиозных конфессиях, религиозных учениях – индуизме, иудаизме, даосизме, даосизме, конфуцианстве, синтоизме.Предостережение против ненависти к другим, против фанатизма, призыв к терпимости – также чрезвычайно характерные и важные темы в религиозных заповедях. «Важно понимать, отмечает М. Ю. Мартынова, - что все конфессии, несмотря на частные отличия сходны в главных нравственных принципах и универсальных общечеловеческих идеалах – необходимости любви к ближнему, важности заботы об окружающих». [207]

Этический пафос религии, безусловно, воплощен и в тех нравственных идеалах, которые сформировались у разных народов и нашли отражение в их мифологии, фольклоре, поведенческих установках. Но здесь следует отметить, что было бы нецелесообразным непосредственно связывать эти идеалы с особенностями национального характера того или народа, усматривать в выборе религии непосредственное проявление проявление этнического менталитета. Ранее мы уже отмечали условность понятия «национальный характер», отсутствие научно-обоснованного представления об этнической спецификации тех черт характера личности, из которых обычно конструируется его национальный «набор». Тем более, что, когда мы говорим о «нравственных идеалах народа», речь идет о национальном самосознании, вырабатывающем образцы поведения, к коим необходимо стремиться. Когда же мы касаемся «национального характера», то речь идет не о самосознании, а о фиксируемых извне наиболее типичных особенностях сознания и поведения представителей того или иного народа, которые могут быть достаточно далеки от идеалов.

Интересные примеры нравственных идеалов, непосредственно связанных с религией, приводит в своем известном учебнике «Этнопедагогика» один из основателей отечественной этнопедагогики Г. Н. Волков. Так, среди чувашей распространено представление о «семи благах», «семи заповедях»: трудолюбии, здоровье, уме, дружбе, доброте, целомудрии, честности. А у народов Дагестана, особенно большое значение придающих самовоспитанию, сопротивление дурному влиянию извне, перечень добродетелей и того, что препятствует их формированию у личности, выглядит следующим образом: «Первое – ум, его омрачают раздражения, озлобления; второе – дружба, ее губит зависть; третье – совесть, ее уничтожает жадность; четвертое – хорошее воспитание, но на него может повлиять дурная среда; пятое – скромность, ей вредит распущенность; шестое – доброта, ей мешает себялюбие; седьмое – счастье, его губит ревность. [208] Чрезвычайно интересной здесь представляется антиномичность, своеобразная народная «нравственная диеалектика». В этноэтической системе калмыков основными являются шесть добродетелей мужчины: трудолюбие, здоровье, ум, дружба, целомудрие, честность и, соответственно, десять черт характера мужчины. «Согласно представлениям калмыков, пишет В. С. Кукушин, - настоящий мужчина (йоста залу кюн) «всесторонне совершенен», а это значит, что он мужественный, проявляет в нужный момент силу воли, презрение к смерти, воинскую. Доблесть, непримеримость к врагу, глубоко почитает заветы дружбы, обладает чувством собственного достоинства, самолюбив и горд, бережет честь семьи, род, племени». [209]

Одна из важнейших этических универсалий, отразившихся и во всех религиозных учениях, - отношение к старшим, уважение к родителям, семье, учителям-наставникам. Это – нравственный фундамент самого существования культуры, без которого невозможна преемственность в развитии человека, общества, этноса. В практике народной педагогики сложились своеобразные этнодидактические принципы, связанные с освоением ребенком знаний о своих предках, об их жизни, об их участии в развитии рода, результатом которого было формирование образа «родового древа». В русских крестьянских семьях господствовал принцип «Старший сказал – делай». При этом старший это и отец, и дед, и старший брат, и просто сосед. Особенностью воспитания в русской общине было и то, что воспитание детей не являлось заботой одной лишь семьи. То как ребенок себя ведет касалось всех, всей общины, всего «мира». Для народа «нет чужих детей». Одной из первых заповедей здесь было и уважение к матери, материнству. Поэтому и важнейшим критерием воспитанности в русской народной педагогике было отношение к матери, забота о ней. Но это – особенность, свойственная и другим народам, устойчивая, фундаментальная универсалия этноэтики. Это и безусловный закон жизни, которым руководствуется и православный христианин, и мусульманин, и буддист. Именно против этого нравственного закона направлена и практика многих современных псевдорелигиозных сект, вырывающих своих участников из семьи и подменяющих его безприкословным рабским подчинением новоявленному «гуру». Чувашские поговорки гласят: «Чти отца и мать, не придется тебе горевать», «Счастье рождается из любви к родителям», «Благословение отца-матери сбывается». В системе запретов долган - одного из коренных малочисленных народов Севера - к числу важных, регламентирующих поведение младших относятся такие: «Не перебивай старших – грех», «Не смейся над поступками, поведением старших – грех». «Как относишься к своим родителям, так отнесутся к тебе твои дети», предупреждает карачаевская народная мудрость. Геронтотимия (т. е. почитание старших) получила особое развитие у северокавказских народов (карачаевцев, балкарцев, абхазов, чеченцев, ингушей и др.), долгое время сохранявших традиционный уклад жизни. То же можно сказать и о коренных народах Севера, Сибири и Дальнего Востока, и о уже упомянутом нами особом русском субэтносе – старообрядцах, для которых характерна особая забота об одиноких пожилых людях, опекаемых всей общиной. Но отношение к старшим имеет своей оборотной стороной отношение к младшим. Эта жизненная диалектика замечательно выражена в башкирской народной мудрости: «Непослушание старшим – признак невоспитанности, непризнание младших – признак недобропорядочности. Уважь и цени старших, умей быть старшим для младших». [210]

Наконец, говоря о роли этноконфессиональной идентичности, нельзя не затронуть проблему, уже второе десятилетие будоражущую общественность, особенно, в связи с активизацией террористической деятельностирадикальных исламских группировок. Речь идет о вызвавшей мощную волну научных и политических дискуссий «цивилизационной теории» уже упомянутого нами ранее Самуэля Хантингтона, директора Института стратегических исследований им. Ж. Олина при Гарвардском университете. Основные положения этой концепции были изложены в 1993 г., [211] и была оценена многими исследователями и политиками как «едва ли не самая крупная из представленных за последнее десятилетие научная концепция, в которой дана общая картина мира».[212]

Основные идеи этой концепции, претендующей, безусловно, на глобальное обобщение некоторых действительно существенных тенденций в мировом развитии, могут быть сведены к следующим: 1. В XXI веке международные отношения будут определяться не взаимодействием государств, а борьбой цивилизаций. Именно цивилизации будут субъектами международных отношений. На смену политическим блокам приходят цивилизации, которых С. Хантингтон насчитывает восемь: западная; конфуцианская (китайская); японская; исламская; индуистская; славяно-православная; латиноамериканская; африканская (последняя находится под вопросом, так как на самом деле «обнимает» слишком большое разнообразие культур). 2. После окончания холодной войны превалирующую роль начинают играть культура, идентичность и их символы, отодвинув на второй план идеологию и экономику. Поэтому политические границы все более будут совпадать с культурными: этническими, религиозными и цивилизационными. 3. Цивилизации определяются прежде всего по доминирующему населению и его религии. При этом в составе одной цивилизации могут быть «фрагменты» других религий, но ее характер определяется доминирующей религией. 4. Самые опасные конфликты будут происходить не на классовой или экономической почве, а как столкновение народов, принадлежащих к разным цивилизациям. Это конфликты идентичностей, прежде всего конфессиональных.

Т. о. речь идет о том, что ситуация в мире будет определяться прежде всего столкновением цивилизаций, так как складывавшиеся столетиями цивилизационные различия «не исчезнут в обозримом будущем” в силу того, что “они более фундаментальны, чем различия между политическими идеологиями и политическими режимами”[213]

Следует сразу отметить, что цивилизационный подход не является чем-то новым. Первым его предложил русский ученый Н. Я. Данилевский, разработавший в работе «Россия и Европа» (1868 г.) оригинальную концепцию «культурно-исторических типов». [214] Не оригинальным, а, главное, недостаточно системным, оказался и «набор признаков» цивилизаций, предлагаемый С. Хантингтоном: совокупность особенностей языка, истории, религии, обычаев, институтов, самоидентификации. Большой критике подвергся в зарубежной и российской научной литературе и сам «подбор» цивилизаций. Но все же главным в этой политологической концепции оказался вывод о новой парадигме мировой политики и грядущих «цивилизационных войнах», в частности, столкновении «иудейско-христианской» и «исламско-конфуцианской» цивилизациями. Этот вывод звучал особенно остро, так как был сделан после потрясшей весь мир террористической атаки на США 11 сентября. С одной стороны, С. Хантингтон подверг справедливой критике претензии западного мира на полную культурную гегемонию, к которой мир приблизился в конце ХХ века, предрек (также вызвавший бурную реакцию) «цивилизационный раскол» США, [215] отметил нарастающую значимость этнических и этноконфессиональных факторов общественного развития.[216] С другой стороны, он явно преувеличил «конфликтогенность» межконфессиональных отношений, приобретшую у него безальтернативный характер. Так, например, ранее мы уже отмечали, что конфликтные отношения ряда исламских стран с США связаны не с противоречиями между американским протестантизмом и исламом, а между американской потребительской моделью мироотношения и этикой, духовностью исламской культуры. Но самое главное, очевидно в том, что С. Хантингтон принципиально отрицает жизнеспособность «трансцивилизационных» государственных образований, подобных России, которой он тем самым «предрекает» быть «полем межцивилизационных битв». В то же время, поскольку в грядущих битвах Запад будет «один против всех», то одной из главных задач станет «оторвать Россию от «конфуцианско-исламистского» блока. В этом смысле, реальная политика и практика многокультурности и поликонфессиональности, осуществляющиеся в России, не стали для С. Хантингтона серьезным аргументом. Оспаривая главный вывод С. Хантингтона о «этноконфессиональном» характере грядущих межцивилизационных конфликтов, профессор Института социологии РАН Э А. Паин пишет следующее: «Я много занимался чеченским конфликтом (не только теоретически) и утверждаю, что его возникновение вовсе не имело отношения к религиозным различиям. Еще труднее объяснить с этих позиций грузино-абхазский конфликт. Грузины и большая часть абхазов православные, на стороне абхазов выступали как христиане (жители Абхазии – русские, армяне, украинцы, греки – и казаки, прибывшие из России), так и мусульмане, представители народов Северного Кавказа. Но ведь одновременно развивался приднестровский конфликт, субъектами которого были только группы одной конфессии. Дальше совсем плохо для теории: конфликты в Средней Азии, в Африке и Латинской Америке развивались исключительно внутри одной конфессии. Три четверти мировых конфликтов никаким боком не могут быть втиснуты в рамку теории Хантингтона».[217]

Очевидно, претензии С. Хантингтона объяснить и упорядочить сложившуюся в мире после холодной войны по его собственному выражению «цветущую и жужжащую неразбериху" с помощью новой цивилизационной теории, оказались недостаточно обоснованными. Кроме того, в этих «объяснениях» вновь ислам, неправомерно отождествляемый с исламским фундаментализмом, и даже терроризмом, [218]предстает в качестве угрожающего миру фактора. Между тем важнейшей стороной исторического становления исламской культуры, исламской религиозной идентичности, несомненно, является веротерпимость, открывающая путь к межконфессиональному диалогу. [219]

Развитие этноконфессиональной идентичности в России как фактора гармонизации гражданского общества, безусловно, связано с большими сложностями¸ обусловленными, в частности, преодолением сложившихся в период господства атеистической идеологии представлений о роли и месте религии в обществе. Здесь необходимо учитывать и непосредственную связь религиозной этики, системы ценностей с хозяйственно-экономическими принципами того или иного общества. Так, выдающийся социолог Макс Вебер убедительно показал, что в раскрытии и развитии «духа капитализма» - стремления к экономической активности, умножению капитала, бережливости, личной предприимчивости – особую роль сыграл протестантизм. «Этот дух, отмечают Д. В. Пивоваров и А. В. Медведев, - материализовался в экономических отношениях капитализма и консолидировал их правовой нормой священной частной собственности».[220] Православие же основано на идеях церковной соборности народа, совершеннло ином соотношении индивидуализма и коллективизма. В период перестройки хозяйственно-экономической системы на социалистической основе, практически был уничтожен массовый носитель православной религиозности – общинный крестьянин. Разумеется, «история назад не ходит» и возврат к крестьянской общине невозможен, да и не нужен. В то же время, фундаментальные этико-хозяйственные особенности православного мироотношения нельзя не учитывать, определяя модель будущей, процветающей России, определяя религиозные ориентиры новой российской культуры. Совершенно справедливо, на наш взгляд, Д. В. Пивоваров и А. В. Медведев отмечают здесь определенное противоречие: «Наше правительство взяло курс на капитализм западноевропейского типа и, таким образом, вольно или невольно сориентировалось на протестанское мироотношение. Не потому ли в Россию сразу же устремились западные миссионеры – протестанты и в пессимистические тона окрасились проповеди и публикации православных священников и богословов?»[221]

Поиск выхода из этого противоречия, на наш взгляд, остается одной из самых актуальных задач формирующейся «новой идеологии» постперестроечной России. Несомненно одно – евразийский статус России, ее особое положение между Востоком и Западом, ориентируют не на конфронтацию этноконфессиональной идентичности различных типов, не на утверждение доминирующей религиозности, а именно на поиск новых форм взаимообогащающего сотрудничества конфессий в рамках нарождающегося российского цивилизационного единства.

Эта внутренняя проблема этнонациональной политики неразрывно связана с внешнеполитическим позиционированием России. К одной из самых актуальных, острых и кризисных проблем в этой сфере, затрагивающей нормы и принципы межнационального облщения, мы и обратимся в следующем разделе нашего учебного пособия.

Вопросы и задания:

· Приведите свои примеры несовпадения этнической и конфессиональной идентичности.

· В чем состоят основные особенности «французской модели» понимания гражданской, этнической и конфессиональной идентичностей? Как это связано с недавними антиправительственными выступлениями арабской молодежи в крупных городах Франции?

• Какие общечеловеческие нравственные ценности объединяют христианское, исламское, буддийское, иудаистское, синтоистское (и др.) вероучения?

· Что такое «вероисповедальная политика» государства?

· Нужны ли, на Ваш взгляд, ограничения на деятельность в России зарубежных религиозных проповедников? Аргументируйте свою точку зрения.

· Каковы ценностные основания концепции «столкновения цивилизаций» С. Хантингтона?