Этнонациональная политика и этнорегиональная идентичность.

Обращаясь к этнополитологической парадигме педагогики межнационального общения, мы должны сделать некоторые терминологические уточнения. Слово «политика» происходит от греческого «polis», означающего «гора, скала, город, городская община, государство». Этимологически здесь, очевидно, изначально заложено представление о крепости, прочности города, государства как условии его существования. Политика по существу означает определенную сферу деятельности, направленную на выстраивание отношений между социальными слоями, классами внутри государства (внутренняя политика) и между государствами, народами разных стран (внешняя политика). Поскольку эти отношения имеют сложное многоуровневое содержание, то предмет политики каждый раз определяется тем, на какую сферу общественной жизни и общественных отношений она направлена - экономическая политика, правовая политика, образовательная политика, художественная политика и т.д. Причем (и это характерно для этой сферы деятельности) универсалий, которые применимы к любой из перечисленных «ипостасей» политики, практически не существует: каждый раз она выстраивается по-своему, в зависимости от области применения.

Соответственно, этнонациональная политика это политика (т. е. целенаправленная, опирающаяся на определенную систему представлений и ценностей, деятельность) в области этнонациональных отношений, т. е. отношений между этносами, нациями, обществом, государством. Этнонациональная политика – предмет относительно новой и сегодня интенсивно развивающейся области политологической науки – этнополитологии.

Понятие «этнонациональная» здесь мы употребляем в широком смысле слова, имея в виду и собственно этническое измерение (этнический смысл понятия «нация»), и его гражданское (гражданский смысл понятия «нация») измерение. Это необходимо потому, что мы обратимся и к внутренней, и к внешней этнонациональной политике. [160]

Внутренняя этнонациональная политика РФ определяется сегодня основными положениями «Концепции государственной национальной политики Российской Федерации», утвержденной Указом Президента РФ от 15 июня 1996 г. (№ 909). В этом важнейшем документе национальная политика рассматривается как система «современных взглядов, принципов и приоритетов в деятельности федеральных органов государственной власти и органов государственной власти субъектов Российской Федерации (далее именуются — органы государственной власти) в сфере национальных отношений». Концепцияучитывает «необходимость обеспечения единства и целостности России в новых исторических условиях развития российской государственности, согласования общегосударственных интересов и интересов всех населяющих ее народов, налаживания их всестороннего сотрудничества, развитии национальных языков и культур». В качестве «узловых» проблем национальной политики выделены следующие:

· развитие федеративных отношений, обеспечивающих гармоничное сочетание самостоятельности субъектов Российской Федерации и целостности Российского государства;

· развитие национальных культур и языков народов Российской Федерации, укрепление духовной общности россиян;

· обеспечение политической и правовой защищенности малочисленных народов и национальных меньшинств;

· достижение и поддержание стабильности, прочного межнационального мира и согласия на Северном Кавказе;

· поддержка соотечественников, проживающих в государствах — участниках Содружества Независимых Государств, а также в Латвийской Республике, Литовской Республике и Эстонской Республике, содействие развитию их связей с Россией.

Одна из центральных, системообразующих идей этого важного документа - идея достижения единства интересов государства и интересов всех народов России, т. е. единства гражданской и этнической идентичности. В то же время подробно механизмы реализации этих идей, достижения указанных целей в этом документе оказались прописаны явно не достаточно, требуют дальнейшей «технологической» проработки с учетом и региональной, и этнической специфики. Очевидно, справедливо М. Н. Губогло основную «доктринальная» слабость и уязвимость Концепции видит «в не разработанности (теоретической) проблемы соотношения основных идентичностей – этнической и гражданской и каждой из них с молодежной и религиозной». [161]

Приведем здесь достаточно емкое определение этнической политики, данное самим М. Н. Губогло: «комплекс политических, идеологических и организационных мер, осуществляемых в сферах этногосударственных (вертикально-иерархических) и межэтнических (горизонтально-сегментарных) отношений органами государственной власти совместно с представительными этнокультурными объединениями по созданию условий для сохранения, развития и взаимообогащения этнических общностей, согласования и солидаризации усилий по упрочению единства РФ как гарантии от внешних угроз, соблюдения индивидуальных и коллективных прав и свобод, удовлетворения специфических интересов каждой этнической общности на основе глубокого знания и целесообразного учета особенностей их менталитета, образа жизни, истории, культурного наследия независимо от численности, компактного и дисперсного расселения. Легитимность этнической политики сильно зависит от того, насколько, согласно представлениям экспертов и граждан, органы государственной власти и политическая система в целом заинтересованы в сохранении этнической идентичности и в защите интересов населяющих страну народов» [162] Обратим внимание на завершающее предложение, в котором речь идет о «заинтересованности» государства в защите интересов «населяющих страну народов». Это вопрос и теоретического, и методического порядка. Ключевой смысл имеет проблема соотношения «интересов государства» и «интересов народов», его населяющих. В каком случае эти интересы будут совпадать?

Мы уже касались выше проблемы существования двух противоположных тактик (двух политик) в определении путей достижения гражданской идентичности (единства, консенсуса, лояльности граждан любого этнического происхождения по отношению к обществу, государству в целом). Это либо «снятие» (ослабление) этнической идентичности (как фактора, разрушающего гражданское единство), либо, наоборот, поощрение и поддержка этнической идентичности как основы, на которой только и может быть сформирована полноценная гражданская идентичность. Трудно здесь не согласиться с видным отечественным этносоциологом Л. М. Дробижевой, интерпретирующей этот вопрос следующим образом: «Для того, чтобы произошло совмещение государственной и этнической идентичности государство должно выстроить систему отношений, основанную на взаимопонимании и доверии. Этнонациональная и российская идентичность совместимы и пересекаются в том случае, если та, и другая выражены в пределах нормы. Не этнический нигилизм и этнокультурная гомогенность, а интеграция на основе взаимодополняющих и совмещающихся ценностей, представляющих общие интересы. При такой модели общества каждый народ, этническая группа становятся заинтересованы в консолидирующем государстве» [163] Государство не может не защищать примат гражданской (общенациональной) идентичности, но для того, чтобы он (этот примат, т. е. преобладание, первостепенная значимость) стал разделяться и поддерживаться гражданами на основе отмеченных Л. М. Дробижевой взаимопонимания и доверия, государство не должно игнорировать идентичность этническую, обращенную в прошлое, связанную с предками, с духовной, нравственной, культурной преемственностью поколений. Разумеется, (отсылая к рассмотренному во второй главе спору «примордиалистов» и «конструктивистов»), такой вывод можно сделать только, признавая определенную укорененность этнического. В «конструктивисткой модели» этническое происхождение, этнические корни не играют существенной роли, так как все подвергается сознательному и целенаправленному «конструированию». Эта позиция, кроме того, очевидно, базируется и на абсолютизации «дифференцирующей», «разделяющей» функции этничности, существенной, как мы уже показали, прежде всего на стадии этногнеза, формирования этнической общности, требующей консолидации ее членов.

На наш взгляд, достаточно специфическая особенность (и определенное преимущество) России как поликультурного, полиэтничного государства «коренных народов» состоит в том, что здесь единство, интеграция этнической и гражданской идентичности может быть достигнуто при посредстве этнорегионального фактора,фактора (выражаясь языком Г. Гачева) Природины. Недооценка этого фактора, недооценка значения этнорегиональной идентичности, на наш взгляд, связана с «боязнью» развития этноцентризма и сепаратизма в регионах. И это представляется одной из основных ошибок этнонациональной политики, так как именно игнорируя этнорегиональную идентичность – живой, реальной фактор социокультурных процессов, государство может потерять нить управления этими процессами.

Понятие регион (от лат. region – страна, область) применительно к России означает: «часть территории Российской Федерации, обладающая общностью природных, социально-экономических, национальных, культурных и других условий. Регион может совпадать с границами территории субъекта РФ либо объединять территории нескольких субъектов РФ».[164] К числу таких регионов относятся как субъекты Федерации и мегаполисы – Москва и Санкт-Петербург. Российские регионы построены по принципу национально-территориального деления, в основном учитывающего территорию традиционного проживания народов.

Требует пояснения, почему именно этнорегиональный, а не просто -региональный. Во-первых, потому, что все регионы России полиэтничны, и это является фактом регионального общественного самосознания. Во-вторых, потому, что именно в регионах в силу совместного проживания представителей разных этносов, разных конфессий, разных культур, вырабатываются модели «малого согражданства», основанные на взаимодействии разноэтничных групп населения (в том числе и коренного, и пришлого). Т. е. можно сказать, что отношение к Большой Родине (России) начинается с отношения к малой Родине (региону). Путь от этнической идентичности к гражданской идентичности лежит, на наш взгляд, через идентичность этнорегиональную. [165] Ярким примером успешности действия этого принципа, на наш взгляд, служит Ямал, где при большом внимании к коренным малочисленным народам (хантам и ненцам), сохранении традиционного оленеводства (позволившем увеличить численность ненецкого народа), этнорегиональной идентичности («Я-ямалец») придается совершенно особое значение. Здесь этнорегиональная идентичность (являющаяся важным компонентом политики администрации Ямало-Ненецкого автономного округа) двунаправлена: с одной стороны, способствует укреплению и гармонизации межэтнических отношений в этом также полиэтничном регионе; с другой стороны, развивает российскую гражданскую идентичность, подкрепляемую в общественном сознании пониманием значимости «газовой столицы» для экономики всей России. [166]

Необходимо отметить, что значение этнорегиональной идентичности как фактора укрепления идентичности гражданской особенно велико именно в регионах Севера, Сибири и Дальнего Востока, Это касается в целом и коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока,[167] этническая идентичность многих из которых сегодня, безусловно, находится в кризисном состоянии. В ситуации нарушения традиционного культурно-экологического равновесия, связанного с промышленным освоением Севера, эти народы оказались в достаточно сложной ситуации: традиционная система жизнеобеспечения в значительной степени была разрушена, а зависимость от государственной поддержки (в частности, продовольственного и сырьевого завоза) значительно увеличилась. В результате этого в общекризисной ситуации начала 90-х годов эти регионы, очевидно, пострадали больше всех, лишившись жизненно необходимой государственной поддержки. Значимость этнорегиональной идентичности здесь, на наш взгляд, особенно велика и в силу полиэтничности населения, и в силу его метисизации, связанной с ростом числа этнически смешанных семей, развитию двойной и множественной этнической идентичности, и в силу большой роли культурно-ассимиляционных процессов. Некоторые из этих народов (в частности, палеоазиатские – чукчи, коряки, эскимосы, юкагиры, ительмены) по теоретическим выкладкам этнологов (например, Л. Н. Гумилева) уже, очевидно, не должны были существовать как народы со своей идентичностью, пройдя все этапы этноисторического «жизненного цикла», но реально опровергают все теории, внося свой вклад не только в экономику России, но и в ее этнокультурную многокрасочность. Более того, возвращаясь к итогам переписи 2002 г. можно отметить значительный (на 17%) рост этой категории населения РФ, что дало повод некоторым исследователям заговорить о «конце мифа о вымирании народов Севера». Сегодня численность всех малочисленных народов Севера и Сибири Российской Федерации (учитывая также «вновь выделенные» этносы - камчадалов, теленгитов, тубаларов, челканцев и чулымцев) – 279 797 чел. И этот факт может говорить не только о реальном «приросте», но и о определенном повышении престижности «коренной» этнической принадлежности, связанной, в частности, и с материальной поддержкой государства малочисленных народов (вспомним в связи с этим о решающей роли сознательного выбора «самоидентификации» в переписи). Этнорегиональная идентичность этих народов в сочетании с идентичностями этнической и гражданской, на наш взгляд, заслуживает самого серьезного исследовательского интереса и способно дать важную информацию о самих механизмах идентификации и самоидентификации. Кроме того, для педагогики межнационального общения существенно то, что отношение к этнической идентичности этих народов, представители которых в большинстве своем имеют ярко выраженные неевропейские расовые черты (т. н. фенотипические признаки) – прекрасный показатель уровня толерантности и этнологической «грамотности» населения.

Обращает на себя внимание тот факт, что наибольший пророст (подтверждаемый и данными о рождаемости) характерен для тех народов, которые сумели сохранить традиционную систему жизнеобеспечения, основанную на оленеводстве (например, ненцы). В то же время, сказанное, на наш взгляд, не дает повода для излишнего оптимизма: продолжают нарастать ассимиляционные процессы, все меньше число молодежи говорит на родных языках и понимают значимость этого для сохранения имеющих не только российское, но и мировое значение ценностей традиционной этнической культуры. [168] Более того, ослабление этнической идентичности этих народов, исчезновение из речевой коммуникативной практики их языков, иногда расценивается как некий «естественноисторический» процесс. Между тем, знаменитая поговорка «человек- сам творец своего счастья», на наш взгляд, сегодня обрела глобальный масштаб: по мере цивилизационного (прежде всего бурного информационно – технологического) развития человечества «естественного» становится все меньше, а манипулятивные возможности управления стремительно возрастают. Именно такой, по существу, вывод можно сделать, обращаясь к концепции ноосферы выдающегося российского ученого В. И. Вернадского, определившего эту грань перехода человечества к новой стадии «управляемого» им самим, его разумом состояния. Но возможности «конструирования – управления» могут иметь не только созидательный, но и разрушающий характер.

Интереснейший пример этнорегиональной идентичности – русское «стражильческое» население северных регионов. [169] Здесь следует обратиться к истории, к особенностям колонизации Сибири. По мнению большинства отечественных исследователей она существенно отличалась от колонизации, осуществлявшейся большинством западноевропейских стран. Русская колонизация носила прежде всего народный, крестьянский характер. Как отмечает С. В. Лурье, «бегство народа от государства выливалось по сути в выполнение важнейшей по тем временам государственной функции: колонизации новых территорий».[170] Крестьянскую колонизацию, начиная с XVII и до начала XX века не случайно называют «вольной»: здесь вначале было бегство народа от государства, затем как бы «возвращение» беглых под юрисдикцию государства, а уже затем – официальная государственная колонизация новых земель. [171]«Крестьяне шли за Урал, пишет русский автор начала ХХ века, - не спрашивая, дозволено ли им это, и селились там, где им это нравилось. Жизнь заставляла правительство не только примириться с фактом, но и вмешиваться в дело в целях урегулирования водворения переселенцев на новых землях". [172] Из этого следует главное, что определяло характер контактов русских переселенцев с местным «колонизируемым» населением, особенности межэтнических контактов и взаимодействий: у русских беглецов-переселенцев не было никакого повода чувствовать себя «высшей расой» по отношению к коренному населению – они в процессе достаточно мучительного приспособления к новым природным условиям жизни могли рассчитывать в основном на собственный силы, а не на покровительство государства. С другой стороны, и государство представляло им определенную «свободу выживания» и адаптации.

Автору данного учебного пособия несколько лет назад посчастливилось познакомиться с «устьцилемами» - таково самоназвание жителей села Усть-Цильма, находящегося в глухой северной тайге на берегу реки Печоры и ее притоков Пижмы и Цильмы. Эти русские жители Республики Коми – потомки новогородцев, пришедших на берега Печоры в XVI в. (по сохранившемуся документальному свидетельству 1542 года Усть-Цилемская слободка принадлежала новгородцу Ивашке Ластке). До сих пор устьцилемы почитают Новгород как свою историческую Родину. К новым природно-климатическим условиям пришлось адаптироваться, сменив традиционное землепашество на охоту, рыболовство, разведение домашнего скота. Формирование устьцилем как особой группы северных русских приходится примерно на XVIII в., когда на берега Печоры начинают проникать бегущие от гонений со стороны царской и церковной властей старообрядцы. Поэтому, очевидно, эту группу можно условно назвать «этноконфессиональной». Оторванность от экономических центров, строгая приверженность к дониконовским устоям православной веры сформировали менталитет очень своеобразный, в котором доминантами оказывается – верность традициям и своей новой «малой Родине». Этнорегиональная идентичность опирается на сознание своей «русскости» и «старообрядчестве» (очевидно, со временем трансформировавшемся, но сохранившем целый ряд духовно-нравственных императивов-предписаний). Проблем в общении с другими жителями села (и соседних сел) – коми и ненцами – нет, но сознание своей «особости», по-видимому, поддерживается сознательно (в Гимне Усть-Цильмы, написанном местным самодеятельным композитором подчеркивается: «Мы - не ненцы, мы - не коми…»). [173]Самое интересное в этой «малой» локальной (не в масштабах Республики Коми) этнорегиональной идентичности то, что она имеет прекрасное художественно-эстетическое выражение в сохраняющемся и поддерживаемом всеми музыкально-танцевальном, игровом и обрядовом фольклоре. «В народном календаре устьцилемов, отмечают исследователи, - наиболее развитыми оказались два цикла: зимний (святочный) и весенне-летний (горочный). К ним и приурочено бытование игровых песен. Они связаны прежде всего с такими явлениями культурного обихода устьцилемов, как «посиделки», «игрища» и «горка».[174] Последняя представляет собой достаточно сложное песенно-танцевальное действо, осуществляющееся по строгому сценарию и разделяющееся на утреннюю, дневную и вечернюю части, которые сопровождаются сменой праздничного костюма. За красоту пения устьцилемов называет «краснопевами», а за выразительность и живописность речи –«речистыми людьми». Причем до сих пор отчасти сохраняется удивительная и естественная для староверов форма общения староверов, передающая отношение к человеку – говорить прибаутками. Фольклор, народная художественная культура здесь выполняет роль мощного идентификационного средства, придавая идентификации прочность, цельность, органичность.

Впрочем, предложенная нами опора на этнорегиональную идентичность может рассматриваться как один из важнейших (хотя иногда явно недооцениваемых), но не универсальных принципов формирования гражданской идентичности. И связано это прежде всего с различиями самих регионов, особенностями их населения, соотношения в нем разных этнических групп.

В связи с этим следует отметить, что сегодня среди политиков, политологов, социологов все больше сторонников завоевывает позиция, в основе которой - остро критическое отношение к принципу национально-территориального деления Российской Федерации. Этот принцип объявляется устаревшим, ведущим лишь к разжиганию национальной вражды и выгодным лишь региональным «национально-бюрократическим элитам». Не имея возможности в рамках данного учебного пособия подробно анализировать эту проблему, отметим лишь некоторые ее моменты. Не вызывает сомнения то, что границы между национально-региональными образованиями в значительной степени были проведены искусственно, без учета многих факторов, в том числе и реального соотношения численности различных этнических групп, их компактного проживания.[175] В результате, определенную напряженность иногда создает и сам принцип «титульности» народа, дающего название этому образованию: это хорошо заметно на примере Башкирии, где некоторая политическая напряженность между татарской и башкирской частями населения существует в связи с, якобы, не соответствующей статусу «титульного народа» численностью башкир. [176]

Кроме того, разномасштабность и соответствующая разностатусность национально-территориальных образований также основывалась на «ранжированности» этносов: кто-то «заслужил» более высокий статус, кто-то – менее высокий. [177] Еще в 1990 г. в одной из критических публикаций, касающихся принципов национально-территориального деления СССР, было точно замечено, что этому делению сопутствует формирование двух устойчивых и достаточно конфликтогенных стереотипов массового сознания. Первый из них связан с утверждением, что только «огосударствление» этноса может способствовать сохранению его языковой, культурной идентичности, отсутствие же такого статуса, якобы, неизбежно ведет к ассимиляции. Второй – с убеждением в особых правах и привилегиях «титульного этноса» перед другими в рамках «его» национально-территориального образования. Отсюда – националистические амбиции и «синдром моноэтничности». [178]

В то же время в сегодняшних дискуссиях по данному вопросу очень часто происходит подмена вопроса о несовершенстве действующего сегодня варианта национально-территориального деления вопросом о целесообразности существования самого принципа такого деления, существующего во многих странах мира, в том числе полиэтничных. Однако, все критики этого принципа сходятся в одном: если отказ от этого принципа и произойдет в России и он будет заменен другим, «вненациональным», то это произойдет нескоро, с учетом остроты и тонкости этнонациональных проблем и возможностью «неадекватной» реакции населения.

Однако, у этой проблемы есть еще один чрезвычайно существенный аспект, заставляющий усомниться в перспективности сохранения национально-территориального деления. Он непосредственно связан со статусом «государствообразующего» русского народа. С точки зрения решения «русского вопроса» при сохранении национально-территориального принципа должна быть устранена одна очевидная несправедливость: у русского народа в соответствии с принципами такого административного устройства также (наряду с другими - относительно большими народами РФ) должно быть свое национально-территориальное образование, но его не существует. Как отмечает один из исследователей этой проблемы А. Н. Малинкин, при всей спорности такой позиции «она, по крайней мере, ставит русский народ вравные условия с другими народами России. Но ее также никто не хочет признавать — ни региональные, ни федеральные власти, ни зарубежные диаспоры и иностранные наблюдатели. Не следует ли оценивать эту ситуацию как дискриминационную по отношению к русскому народу? На наш взгляд, дело обстоит именно так. Это позволяет говорить о применении по отношению к русским двойных стандартов: национализм, национальный патриотизм, собственная государственность якутов, татар, башкир, калмыков, карачаевцев, черкесов, чеченцев, ингушей и других этносов — это нормально и даже хорошо; национализм, национальный патриотизм, собственная государственность русских — это аномалия. По мнению некоторых авторов (в том числе, русских), это даже проявление ультранационализма, расизма, нацизма, фашизма». [179] В то же время, на наш взгляд, учитывая численность русского народа и высокий уровень дисперсности (рассеянности) его расселения по всей территории России, практически создать такую автономию, установить ее национально-территориальные границы было бы весьма затруднительно, если не невозможно. Это, на наш взгляд, - существенный довод в пользу отказа от принципа национально-территориального деления, не означающий ни в коем случае движение к упомянутому выше ассимиляционному «плавильному котлу». Но в том-то и состоит, очевидно, особая специфика «национального вопроса», что здесь далеко не всегда следует ориентироваться только на логику, необходимо учитывать особенности этнопсихологии, этнического менталитета, этнических чувств, исторический фактор. [180] Здесь безусловно большую роль сыграла практика этнонациональной политики советского периода: речь не только о сталинских «депортациях» целых народов, но и о формировании устойчивых привычек и трудно преодолимых в силу их консерватизма и устойчивости стереотипов, касающихся отождествления «русского» и «российского», «русской идеи» и «национальной идеи России», эксперимента по созданию «новой исторической общности» - советский народ, подменяющей межэтническое единство – политико-идеологическим. В этом смысле очень важно избавить саму идеологему «русская идея» от навязанного ей недобросовестными политиками и журналистами оттенка «национал-шовинизма». А. Н. Малинкин справедливо, на наш взгляд, отмечает: "Русская идея" сегодня — это осознание русскими людьми, русским народом в целом своей исторической судьбы, актуальных задач в настоящем и перспективных целей на будущее, общей ответственности и обязанности строить лучшее, гуманное и справедливое общество. Аналогичная идея есть (или должна быть) у каждого из российских народов. Интегральная же российская идея является (или должна стать) делом всех российских народов. Это осознание необходимости отыскания народами России новой формулы российской государственности, способов совместного преодоления кризиса, выживания, самоспасения, самопреобразования ради достойного существования и сосуществования, взаимообогащения, органичности соединения различных народов, культур, традиций, конфессий в единой политической нации. Иначе говоря, российская идея есть осознание того, чем была, что есть и чем будет Россия во имя благополучия и процветания российской нации как согражданства». [181] Добавим к этому лишь одну существенную, на наш взгляд, деталь: сама история российской государственности, особая роль русских в процессах «собирания земель», «собирания народов», образовавших уникальную российскую полиэтничную цивилизационную общность, обусловила присутствие в русской национальной идее мотива особой ответственности за эту общность, ее дальнейшее развитие, ее этнокультурную многокрасочность. И все же вопрос о судьбе самого принципа национально-территориального административного деления в Российской Федерации не представляется однозначно решаемым. Скорее всего, в ближайшем будущем будет и должен сохраняться существующий сегодня смешанный вариант, в значительной мере (хотя, разумеется, и не в полной) учитывающий специфику, историко-культурные и природно-экологические особенности различных регионов, различных территорий России.

Возвращаясь к этнорегиональности, отметим, что предложенная нами идея опосредующей роли этнорегиональной идентичности в движении от этнической идентичности к общероссийской гражданской напрямую не зависит от решения вопроса об административном устройстве - практически любой вновь образованный регион (путем объединения или переструктурирования) неизбежно окажется полиэтничным, народы останутся «на своих местах», на своей земле и не перестанут взаимодействовать с другими народами в каких бы конкретных административных границах это ни происходило. А, следовательно, сохранится и сам принцип «этнорегиональности». [182]

В формировании этнорегиональной идентичности особую роль играет фактор истории. Гражданская идентичность в России основывается на общности «исторической судьбы» народов. Не случайно в идейно шаткий и «безмерно плюралистический» постперестроечный период особым атакам подверглась именно история России, ее место в мировой истории, значимость отдельных этапов развития российской государственности. Дискредитация понятия «патриотизм», объявляемого некоторыми «новыми», ориентированными на западную систему ценностей, отечественными идеологами «последним прибежищем подонков», не могла не привести к серьезному «размыванию» гражданской российской идентичности. Но гражданская идентичность не существует без патриотизма, без «национальной гордости». Парадоксально уже то, что эйфория «самобичевания» (рассматриваемого, правда, иногда в качестве характерной национально-психологической черты российской интеллигенции), в 90-х годах удерживалась так долго – страна с великой многонациональной культурой оказалась в ситуации «самооправдания» перед Западом. Это существенно повлияло и на систему образования: в частности, попытки пересмотра отечественной истории в школьном преподавании с целью избавления от советских «идеологических перекосов» породили новые, куда более серьезные перекосы фактологического и оценочно-идеологического характера (ситуация здесь настолько очевидна, что даже не нуждается, на наш взгляд, в дополнительном подтверждении и иллюстрировании). Преодоление этой ситуации, предполагающее, в частности, более трезвый и объективный взгляд на «советский» период отечественной истории можно отнести к наиболее насущным потребностям общества и государства, нуждающихся в сохранении баланса, интеграции этнической, этнорегиональной, гражданской идентичности россиян. Это касается и необходимости более глубокого изучения истории этнонациональной политики российского государства - как внутреннего, так и внешнего, международного ее измерения. М. Н. Губогло в своей уже неоднократно цитируемой нами монографии «Идентификация идентичности» приводит интереснейший пример гибкой и продуманной российской этнонациональной (и этнорегиональной) политики XVIII в., связанный с созданием нового города Оренбурга, города – опорного пункта на рубеже Азии и Европы. Это и забота о сохранении русской идентичности, и о паритете в этническом представительстве. Всем русским и иностранцам разрешалось свободно поселяться в этом городе, получившем большие свободы и привилегии (самоуправление, право избираться в состав органов управления при условии, что половина избранных – русские). Здесь сложился благоприятный климат межнациональных отношений, во многом определявшийся именно лояльным отношением государства к идентичности людей любого этнического происхождения. Лицам любой национальности было предоставлено право строить заводы и фабрики в городе и вокруг него (на расстоянии 100 верст), занимая земли без уплаты денег (исключение - только для земель, занятых башкирами). Хотя, башкирская политическая элита усмотрела в строительстве нового города в такой ключевой точке башкирских земель угрозу для своей независимости и идентичности, результатом чего стала очередная волна этнической мобилизации – антирусские выступления и башкирские восстания 17-18 в. в. Но город Оренбург, очевидно, выполнил свою роль русского форпоста и, одновременно, позитивного примера нормальных межнациональных отношений и связей в регионе. Не случайно сегодня Оренбург – один из признанных в России основных научных и научно-методических центров разработки этнической проблематики, проблематики межнациональных отношений, проблем толерантности. Очевидно, одним из результатов прошлой и нынешней этнонациональной политики, осуществляемой в Оренбурге, стала та ситуация с соотношением идентичностей, которую отмечает один из ведущих российских специалистов в области межэтнических и межконфессиональных отношений профессор В. В. Амелин: «Результаты многолетних исследований говорят о том, что оренбуржцы идентифицируют себя, прежде всего, с политическим сообществом или согражданством («гражданин России»), затем с территориальным сообществом в рамках государства. В данном случае – это «оренбуржец». И только в последнюю очередь включается этнический признак. Заметим, что эти предпочтения возраст и образование респондента существенно не влияют». [183] На наш взгляд, отмеченный здесь пример не принижения, а, наоборот, «восхождения» идентичности от ее этнической ипостаси к гражданской через этнорегиональную может служить подтверждением предложенной нами выше «регионоцентристской» модели интеграции идентичностей. Кроме того, заслуживает, на наш взгляд, специального изучения осуществляемая в Оренбурге политика системного и комплексного подходов к формированию идентичности, включающая сферу политики, образования, науки, массовой коммуникации с особой ориентацией на молодежь. [184]

В то же время, в приведенном в качестве примера исследовании есть одна чрезвычайно существенная деталь, заставляющая признать, что реализация «регионоцентристской» модели интеграции идентичностей не может осуществляться по одной, заранее заданной, схеме, а в значительной мере зависит от этнической специфики региона, статуса той или иной этнической группы. Речь идет о том, что, если идентификационные предпочтения этнического большинства – русских и татар, вписываются в приведенную выше градацию идентичностей, то относительно казахов, чеченцев, армян, азербайджанцев и некоторых других этнических групп ситуация меняется: большинство из них, отмечает В. В. Амелин, «идентифицируют себя с гражданами России, однако этничность вытесняет на периферию территориальную общность («оренбуржец») и становится второй для них по своей значимости. За все годы проведения исследований характера межэтнических отношений в Оренбургской области (1998 - 2005 г.г.) у казахов неизменно фиксируется наиболее высокая значимость этнической общности». [185] На наш взгляд, этот факт говорит прежде всего о «разностатусности» этнических групп в регионе, обусловленной к тому же (в случае с казахами) его приграничным положением, но не опровергает указанного принципа этнорегиональности.

Определенным подтверждением этого могут служить и исследования по проблемам российской идентичности, проведенные в феврале-апреле 2004 г. Среднерусским консалтинговым Центром в семи регионах России (в Калининградской, Вологодской, Калужской. Волгоградской областях, Республике Башкортостан, Алтайском и Приморском краях), представляющих основные географические зоны России и различающихся по многим показателям, в частности, по уровню социально-экономического развития. Всего было опрошено 2814 человек. Главной целью исследования было определить, как в самоидентификации респондентов соотносятся региональная и общероссийская идентичность. Причем региональная идентичность имела двух