Этноним в межэтнической коммуникации.

С точки зрения рассмотрения этнопсихологической парадигмы педагогики межнационального общения представляется важным обращение к феномену, отражающему некоторые существенные стороны идентичности, процесса идентификации, особенности этнического и языкового сознания и самосознания, формирующиеся в процессе межэтнической коммуникации. Это этноним – имя народа. Имя народа формируется и в процессе этногенеза – формирования этнической общности, и в процессе взаимодействия, контактов с другими народами (что также может быть важнейшей стороной этногенеза). Анализ этнонимов в значительной степени позволяет проследить пути этнических миграций, определить особенности культурных и языковых контактов этносов, этнических общностей. Этнонимы, таким образом, несут в себе ценную историческую, этнографическую, культурологическую и лингвистическую информацию.

Этнонимы разделяют на эндоэтнонимы (эндононимы) и экзоэтнонимы (экзононимы). Эндононим это самоназвание - важнейший компонент этнического самосознания, т. е. то, как себя называет, идентифицирует сам народ. Именно здесь в процессе этногенеза общности и возникает оппозиция «мы и они», связанная с указанной выше необходимостью для осознания своего единства «отделиться» от других подобных общностей, даже противопоставиться им. Этноцентризм, являясь, с одной стороны, неизбежным моментом этногенеза и этнического «самоопределения», с другой стороны, может стать основой для агрессивного неприятия другого народа, превознесения исключительности качеств своей этнической общности, ее превосходства над другими, может достичь своей крайней агрессивной формы – шовинизма. Экзононим, в отличие от эндононима, – элемент этнического сознания, направленного на «другого», это имя, название, которое дается этносу другим этносом (или этносами). Экзононим в значительно большей степени, чем самоназвание, зависит от ситуации, от особенностей межэтнической коммуникации, от особенностей восприятия другой культуры, психологической совместимости, географической среды и т. д.

Эндононимы у разных народов в значительной степени могут совпадать, так как часто обозначают «человек», «люди», «настоящие люди» - понятия, на разных языках звучащие по разному. Таковы, например, самоназвания «ненцы», «нивхи», «нанайцы» (коренные малочисленные народы Севера и Дальнего Востока); «айны» (древний коренной народ Японских островов); «инуиты» (древний северный народ, живущий в Канаде, на Аляске, на крайнем Северо-Востоке России).

Экзононимы, как мы уже отмечали, носят ситуативный характер и могут отражать какие либо территориальные и географические особенности и признаки, особенности культуры, обычаев, неприемлемые, непонятные для другого народа, особенности истории народа и его контактов с другими народами, характер межэтнической коммуникации. Приведем примеры. Уже упомянутые нами инуиты у нас в России более известны под именем «эскимосы» - имени, данном инуитам их соседями - северными индейцами племени кри и означающем: «те, кто ест гнилое мясо». Основанием стал элемент традиционной кухни, связанный с особым способом приготовления мяса (его специальным образом «подкисают» для выработки тех же нужных организму веществ, которые в Европе содержат так называемые «кисломолочные» продукты). Индейский народ группы сиу в США, имеющий самоназвание «паходже», т. е. «покрытые снегом», получил экзононимы «айова» (спинной мозг), «нез-персе» (фр. «проколотые носы»). А имя «кильясинга», применяемое в 16 -17 в. в. к разным народам Южной Колумбии, явно связано по своему происхождению с обычаем, культурной традицией, так как на языке кечуа означает «полумесяц» - по форме подвесок для носа.

Многие экзононимы возникли в результате колонизации Америки, применялись к целым группам племен и отражали особенности взаимоотношений с коренными жителями и отношения между племенами. Так, например, этноним «алгонкины» (так назвали группу индейских народов в Северной Америке, хотя это также имя одного из племен) означает «союзники». Имя индейского племени группы майя в Гватемале «чухи» означает «враги», а другого племени этой группы в Мексике «чоли» или «чоль» - «чужой, дикий». Имя широко известного, в частности, по произведениям Фенимора Купера, племени ирокезов (настолько популярного, что стало также названием панковской прически) на языке уже упомянутых алгонкинов означает «настоящие гадюки», хотя их самоназвание (эндононим) «ходеносауни» означает совсем другое – «люди длинного дома».

Многие этнонимы отражают особенности истории того или иного народа, в частности, связанные с его борьбой за независимость. Так, например, «фризы» («fry») - самоназвание известного народа в Нидерландах и Германии – означает «свободный» и возникло в период упорного сопротивления племени римскому завоеванию в первых веках нашей эры. Чрезвычайно интересно происхождение самоназвания албанцев – «шкиптар», которое происходит от слова «шчип», означающего «говорить понятно». Это самоназвание возникло в результате жесткой дискриминационной политики, осуществлемой в 17-18 в. в. турками, в результате которой большинство албанцев перешло из христианской веры в ислам. Самоназвание здесь возникло в результате потребности отмежевания от завоевателей, говорящих по турецки.

Вернемся к народам России. Чеченцы и ингуши – этнонимы, которые происходят от названия населенных пунктов «Чечен-аул» и «Ангушт».

Этноним «чеченцы» в русских документах 16-17 в.в. еще не встречался. Для обозначения этой общности использовались названия «зумсой», «мерезанские люди», «минкизы», «ококи». «тшанские люди». Название «чеченские люди» использовалось ля обозначения общества «чечень», живущего в нижнем течение реки Аргун. При переписи 1937 г. была введена категория «чечено-ингуши», но в первичных материалах – 18 самоназваний разных групп: ауховцы, ичкиринцы, мизджети, назрановцы, нахчии, нехчи, нохчи, цецен, чечены, ингуши, гликвы, маиствеи, махистуи и др. В переписи 1989 г. чеченцев отделили от ингушей.

Народ, именуемый «коми-пермяки» (« коми » -самоназвание: «коми морт» - коми-человек) получил свое имя в результате контактов с русскими и вепсами (малочисленным народом, также как и коми относящимся к финно-угорской группе) Термин «пермь» («пермяне») скорее всего заимствовали у вепсов – по вепски «пера маа» - «земля, лежащая за рубежом». В древнерусском языке сохранилось название «пермь», которым обозначали несколько областей, территорий. По некоторым данным название «пермь» встречается в тех местах, где находились центры торговли пушниной - именно как с торговцами пушниной впервые и столкнулись русские с этим народом. Поэтому постепенно закрепилось название «пермь», «пермяк», «пермитин», «пермичи», «пермяне» - обозначающие род занятий, которое позже стало этнонимом. [117]

Смысл многих этнонимов в истории, в общественном сознании претерпевает серьезные изменения. Л. Н. Гумилев приводит любопытный пример, касающийся овеянного героической романтикой имени викингов. Слово «викинг», по его мнению, носило по существу оскорбительный характер, равнозначный «разбойнику, «бродяге». Юношу, который покидал семью и уходил в викинги, оплакивали как погибшего. Викинги – люди, которые не желали жить в племени и подчиняться его законам, своеобразные маргиналы. Л. Н. Гумилев отмечает, что викинги, вопреки многочисленным легендам, не отличались храбростью, «скрывали боязнь битвы, наедаясь опьяняющими мухоморами. В опьянении они были неукротимы…». [118]

Л. Н. Гумилев обращает внимание и на то, что в этнонимах отражается история взаимоотношений народов и этнических групп, чем прежде всего и объясняются сложные и многократные изменения их смысла. Так, например, историю этнонима «татар» он называет примером «прямого камуфляжа». «До XII в., отмечает ученый, - это было этническое название группы из тридцати крупных родов, обитавших на берегах Керулэна. В XII в. эта народность усилилась, и китайские географы стали употреблять это название применительно ко всем центральноазиатским кочевникам: тюркоязычным, тунгусоязычным и монголоязычным, в том числе монголам. Когда же Чингис в 1206 г. принял название "монгол" как официальное для своих подданных, то соседи по привычке некоторое время продолжали называть монголов татарами. В таком виде слово "татар", как синоним слова "монгол", попало в Восточную Европу и привилось в Поволжье, где местное население в знак лояльности к хану Золотой Орды стало называть татарами. Зато первоначальные носители этого имени - кераиты, найманы, ойраты и татары стали именовать себя монголами. Таким образом, названия поменялись местами. В время и возникла научная терминология, когда татарский антропологический тип стали называть "монголоидным", а язык поволжских тюрок-кыпчаков - татарским языком. Иными словами, мы даже в науке употребляем заведомо закамуфлированную терминологию».[119]

Достаточно сложным и неоднозначным можно считать происхождение этнонима «русский». Эта тема до сих пор является в этнографии, исторической науке дискуссионной, что связано прежде всего со сложностью процессов складывания русской государственности, взаимоотношений славянских племен. Русское государство складывалось как государство полиэтничное, в этом процессе наряду с основным, базовым славянским этносом участвовали финноугорская, балтская, тюркская этнические общности, а также другие славянские этнические группы. Эта характерная черта этнической истории русского народа прослеживается историками с IX-X в.в. «Сложный институционно-этнический сплав, в условиях которого развивалась древнерусская / российская государственность, оказывавшая влияние на формирование этнического самосознания восточных славян (и обратно!), пишет известный отечественный этнограф А. С. Мыльников, - и обусловил полисемантическую емкость термина «русские» / «русский». Это был естественный ответ на вопрос: не «кто», а «чьи», чей»? Отсюда проистекало и уникальное словосочетание в единственном числе именительного падежа: «русский человек». Просто потому, что термин этот только этническим содержанием не исчерпывался. Одновременно он обозначал государственную принадлежность (подданство) своего носителя, то есть выполнял функцию политонима».[120] Здесь есть и еще один важный фактор – религиозный (конфессиональный). В достаточно сложной ситуации становления русской государственности, осложнявшейся многочисленным и военными противостояниями нередко конфессиональная принадлежность отождествлялась с принадлежностью этнической. Так, среди белорусов и украинцев православие именовалось «русской верой» (в противоположность «польской» католической вере) и поэтому принять православие означало «стать русским». Такое «переплетение идентичностей» оказалось характерной особенностью исторического становления многосоставного славянского мира, оно непосредственно связано со сложностями этнотерриториального структурирования восточнославянских племен. А. С. Мыльников отмечает, что «основные этнонимы, с помощью которых авторы XVI— начала XVIII в. осуществляли избирательную маркировку славянских этносов, включали три взаимосвязанные структурные компонента: этнический (этническое название), государственно-политический (политоним) и религиозный (конфессионим)».[121] Добавим к этому, что в некоторых регионах России этноним «русский» в XVIII – XIX в. в. выполнял иногда даже роль «соционима», т. е. им обозначалась социальная статусность человека, принадлежность его к среднеобеспеченным слоям общества. Что же касается уже упомянутой выше необычной «прилагательной» формы этнонима «русский» (не кто, а чей), то некоторые исследователи указывает на то, что это не может считаться исключением. Так, например, О. Трубачев обращает внимание на то, что аналогом этнонима «русский» («русский человек») вполне можно считать английские термины «Englishman» («англичанин») и «Englishwoman» (англичанка»). [122]

Очень важно то, что с помощью этнонимов происходит не только идентификация свого собственного народа, но и противопоставление его другому. Здесь большую роль играла языковая идентификация. Так известно, что этноним «словене» обозначал людей, владеющих членораздельной речью. Для обозначения неславянских народов наибольшее распространение получили два этнонима – «чудь» и «немец». Первым из них, прежде всего обозначались финно-угорские народы, платившие дань Русскому государству, а второй использовался для обозначения не говорящих по- русски (т. е. немых) европейцев. В современной литературе часто приводится такой факт, касающийся одного сохранившегося документа 1588 года, в котором содержится следующее определение этнонима "немец": "Английские, барабрнские, венецкие, галанские, датские, каянские, курляндские, прусские, свейские, французские, шкоцкие, щранские немцы". А в другом документе, относящемся к XVII веку, утверждается, что "Италия - страна латинска, близ Рима, а живут в ней мудрии немци".

Следует отметить, что западноевропейцы только в XVIII в. стали по настоящему открывать для себя загадочную «Московию», познавать удивительную и бескрайнюю Россию, хотя к этому моменту контакты были уже достаточно широки. О том, на каком уровне в XVI в. находились представления о русском народе, свидетельствует, например, сделанная неизвестным автором и опубликованная только в XVIII в. таблица, озаглавленная «Краткое описание находящихся в Европе народов и их свойств». Это, очевидно, первый в истории «свод этнических стереотипов», находящийся в Венском естественноисторическом музее. Свойства различных народов в этом документе расписаны по определенным рубрикам, отражающим, очевидно, наиболее существенные признаки любого народа (своеобразная морфология национальной культуры). Русский человек здесь охарактеризован следующим нелицеприятным и крайне тенденциозным образом: " Обычаи - злодейские; разум - никакого; проявления этих свойств - невоздержанные; наука - на греческом языке; одежда — шубы; пороки — коварство; любови — к кулачному бою; болезни — дифтерит; облик страны - наполненная льдами; воинские добродетели - с усилием: богослужение - схизма; пристрастия - к пчелам; времяпрепровождение - сон; сравнение с животными - осел; окончание жизненного пути - в снегу". Автор – представитель европейского «ученого мира», очевидно, не очень задумывался о достоверности и адекватности своих «описаний».

Следует отметить, что после принятия православия этноним «русский» отождествлялся, как мы уже отмечали, с конфессионимом «православный». Но с реформ Петра, который отождествлял «русского человека» с имперским служащим – подданным, началось размывание жесткой этноконфессиональной взаимосвязи: этнорелигиозная идентичность уступила место имперской. В дореволюционной России население делилось на русских и «инородцев» (нерусских), т. е. российских подданных иного этнического происхождения. Россиянам же противопоставлялись «иностранцы», «иноземцы», «чужеземцы». При этом государственная внутренняя политика отличалась значительной веротерпимостью.

С точки зрения развития этнической идентификации нельзя не учитывать чрезвычайную распространенность в повседневной речевой коммуникативной практике еще одного вида этнонимов, точнее, экзононимов. Эти экзононимы носят неприятный, даже оскорбительный характер, отражают неприязненное отношение к представителям данного народа. В научной литературе такие экзононимы получили название «экспрессивных» или «нисходящих». [123] История знает множество примеров распространения таких презрительных этнонимов-кличек. Так, например в Испании евреев, принявших христианство (т. е. т. н. «выкрестов») презрительно именовали «мараны» (от испанского «свиньи»).

На уровне обыденного сознания, в повседневной общественной практике распространение таких экзононимов свидетельствует, как правило, об отсутствии толерантности – терпимого отношения к представителям другого этноса, нации, о низкой уровне культуры межэтнического общения. Так появились «жиды», «ляхи», «чухонцы», «чурки», «чучмеки» - этот малоприятный ряд можно было бы продолжать довольно долго. Они распространяются и на европейские нации - "макаронники", "колбасники" и "лягушатники", а иногда имеют вид своеобразной незатейливой антропологической «маркировки» - «ниггер», «косоглазый», «бледнолицый». «Нисходящие» этнонимы бывают часто связаны с одним из фольклорных жанров – так называемыми «этническими анекдотами». Интересно, что один из главных героев таких анекдотов – чукча – экзоэтноним (выступающий в роли официального этнонима) в обыденном общении берет на себя нагрузку «представлять» едва ли ни все северные народы. Центральная тема «анекдотов о чукчах» - тема глупости – не только оскорбительна для этого талантливого и одного из самых древних народов России, но отражает прежде всего, увы, массовую этнографическую безграмотность населения, в большинстве своем не знакомого с историей, особенностями менталитета и богатейшими культурами коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока, живущих на территории, составляющей почти 70% населения всей России. [124]

Важно то, что при использовании указанных «нисходящих» этнонимов - кличек происходит операция перенесения характеристик и оценок поведения отдельно взятого индивида на всю этническую общность, на весь народ. Так преобладание представителей азербайджанского народа на рынках некоторых российских мегаполисов, нередко приводит к формированию отрицательного отношения к самому этнониму «азербайджанец», порождая соответствующие и всем известные презрительные бытовые экзононимы («азер», «хачик» и т.п.) и, тем самым, подспудно формируя неадекватное отношение к целому народу, с его древней и самобытной культурой. Особая проблема, к которой мы обратимся позже, - участие в этом процессе средств массовой информации сила и манипулятивные возможности которых сегодня все более возрастают. Употребление и распространение «экспрессивных этнонимов» - важнейший показатель уровня культуры межэтнических, межнациональных отношений в обществе. В ситуации нарастающих миграционных процессов, буквально захлестывающих российские мегаполисы, это становится существенным фактором, формирующим общественное сознание, нравственный климат в обществе и, поэтому, заслуживает особого внимания, требует специального изучения.

Вопросы и задания:

· Назовите два основных вида этнонимов. Объясните разницу между ними.

· Объясните, почему самоназвания у многих народов означают «человек», «люди»?

· Как и почему этнонимы отражают характер и содержание межътнической коммуникации?

· Как соотносятся понятия «этноним», «соционим», «конфессионим»?

· Какое значение для межэтнической коммуникации имеют «экспрессивные этнонимы? Приведите известные Вам примеры.

Психология этноса.

Говоря об этнической идентичности и этнониме, мы сделали акцент на этническом сознании, хотя психология этноса включает в себя и другие компоненты. В современной этнопсихологии психологию этноса обычно разделяют на две группы компонентов – статические (консервативные, долговременные) и динамические (краткосрочные, мобильные). Ко второй группе относятся этнические чувства и этнические вкусы. К первой, наряду с этническим сознанием, - психический склад этноса, обычно определяемый как «специфический способ восприятия и понимания членами этнической группы различных сторон окружающей действительности»[125]. В этом, достаточно общепринятом, определении сразу же видна относительность и даже неэффективность подобного способа «членения» психологии этноса. Как психический склад этноса может быть «рядоположенным» в этой классификации этническому сознанию, если понимание (относящееся к нему) является, безусловно, компонентом и функцией этнического сознания? В этом случае «психический склад» становится, действительно, своеобразным «складом», куда «складываются» некие характеристики, некие элементы психологии этноса. Так в психический склад этноса обычно включают в качестве компонентов этнический характер, этнический темперамент, этнические традиции и обычаи, делая акцент именно на устойчивости, статичности, консерватизме этих компонентов психологии этноса. На наш взгляд, традиционная этнопсихология здесь впадает в серьезные противоречия. Получается, что у личности (как представителя этнической общности или, используя этнологическую терминологию, этнофора) кроме характера есть еще какой-то особый «этнический характер», кроме темперамента, соответственно, - «этнический темперамент», кроме традиций и обычаев, - «этнические традиции и обычаи». [126] На наш взгляд, этническое должно быть рассмотрено не как какая-то отдельная часть психики, ее отдельный компонент, а как сторона, «срез», фундаментальное свойство всех психических элементов, процессов, включая и сознательные и бессознательные, рациональные, и эмоционально-чувственные. Именно поэтому, в частности, столь малоперспективными оказываются попытки определения национального (этнического) характера того или иного народа с помощью комбинирования известных психологических характеристик. Ю. П. Платонов приводит в уже цитированном нами учебнике «Основы этнической психологии» результаты исследований, проведенных отечественными и зарубежными учеными с целью определения своеобразных характерологических портретов представителей различных народов. Усредненные результаты выглядят так: 1. Японец: трудолюбивый, осторожный, организованный, серьезный, упорный, озабоченность. 2. Англичанин: тактичный, спокойный, критичный, умный. 3. Немец: практичный, организованный, трудолюбивый, уверенный, твердый, жесткий, пунктуальный. 4. Русский: откровенный, щедрый, бесшабашный, прощающий, непрактичный, доверчивый, миролюбивый. 5. Грузин: возбужденный, импульсивный, боевитый, претенциозный, агрессивный. 6. Татарин: гордый, самоуверенный, сметливый, трудолюбивый, хитрый, вспыльчивый, отходчивый. [127] Возникает вопрос: является ли это достаточным основанием для того, чтобы этнопедагог в своей работе с детьми руководствоваться тем, что все грузины – возбужденные, импульсивные и т. д., а все русские – откровенные, щедрые и бесшабашные? Ответ очевиден…Ясно, что указанные характеристики имеют некоторое отношение к особенностям этнической психики указанных народов, но отражают в первую очередь сложившиеся ситуативно, в определенных социально-исторических условиях стереотипы массового сознания, прежде всего так называемые гетеростереотипы, т. е. стереотипы, направленные на оценку другого, отличного от своего, народа. Любые из перечисленных характеристик могут быть отнесены к любым народам, но, очевидно, что татарин, например, горд не так, как русский или немец, что немец практичен не так как татарин или японец и т. д. и т. п. Кроме того, отдельные представители этноса в разной мере являются носителями указанных выше в качестве доминирующих для этноса качеств. А если учесть, процессы этнического взаимодействия и миксации (смешения), то данные сведения об этнических характерах вообще оказываются практически бесполезными и не отражающими жизненных реалий. Л. Н. Гумилев не случайно чрезвычайно скептически относился к подобным исследованиям этнических характеров, считая, что психологические черты этносов – вещь чрезвычайно исторически изменчивая, подвижная, а, следовательно, исходная посылка, относящая этнический характер к статичным элементам, принципиально неверна.

К сожалению, современная наука пока не может дать исчерпывающего объяснения этнических особенностей психики. В значительной степени, на наш взгляд, это связано с нерешенностью все того же «основного вопроса этнологии» - о природе этнического, этничности. Кроме того, на наш взгляд, не реализуются те возможности, которые связаны, как мы это уже отмечали, с культурологическим подходом, с изучением этничности как одного из системных, интегративных свойств культуры. Именно в этом движении – от культуры, т. е. от результатов деятельности к особенностям психики, возможно, и находится наиболее адекватный путь познания этничности как свойства психики, сознания.

Достаточно перспективным, в этой связи, для изучения этнической психики, этнического сознания и самосознания как условия и важнейшего фактора межнационального общения представляется исследовательский подход, в основе которого – изучение этнической картины мира, т. е. свойственного этнической общности способа мировидения, включающего и его понимание внешнего (природного и социального) мира, и его интерпретацию своего места и предназначения в этом мире. Этническая картина мира находит свое вербальное (словесное) и художественно-образное отражение в творчестве, в фольклоре, в этническом стереотипе поведения, свойственном тому или иному народу. Возвращаясь к описанным нами ранее особенностям современной культурной ситуации, мы можем отметить, что традиционная этническая культура сегодня обретает «контркультурные» функции, оказавшись в ценностной оппозиции к захватившей культурное пространство высокотехнологичной коммерческой массовой культуре. Это ярко выражается в противопоставлении этнической картины мира – картине мира, формируемой массовой культурой. Речь идет прежде всего о ряде ценностных оппозиций: «природа/техника», «доброта/жестокость», «духовность/потребительство», «иррациональность/рационализм», «традиционность/модернизм и т. д.

В этнической картине мира человек рассматривается прежде всего как органичная часть природы и частица этнической общности, как духовное существо, т. е. био-социо-духовная целостность. Одна из главных ценностей здесь – преемственность по отношению к предкам, верность традициям, обычаям. Гармония во взаимоотношениях человека с природой основывается, в частности, на принципах «биологического равенства». Именно этим объясняются отношения «братства» с животными, прежде всего домашними (доместикатами), которые оказываются органичной частью традиционной культуры на всех ее уровнях, во всех ее компонентах – материальных, духовных, социальных. Этническая картина мира это прежде всего мифологическая, точнее, мифопоэтическая картина, эстетизирующая и идеализирующая систему взаимоотношений человека с природой и социумом, но при этом творчески стимулирующая и ориентирующая ее развитие.

Современные технические возможности, породившие «видео-клиповую культуру», создали условия для комплексного эстетического воздействия на все органы чувств. Но от унаследованного традиционной культурой от первобытности синкретизма современную видеокультуру при всех ее возможностях воздействия отличает самое главное – нарушение свойственного первой гармонии, органичности, в частности, преобладание тенденции «гипервизуализации», связанной с активной рационалистичной эксплуатацией наиболее «информоемкого канала» получения информации – зрения. В результате современный человек все более лишается выработанной тысячелетиями культуры слухового восприятия мира, что усугубляется преобладанием в современной звуковой среде преувеличенных в громкостно-динамическом отношении электронных звучаний.

Это становится особенно ясно при обращении к традиционному музыкальному инструментарию, построенном прежде всего на звукоподражании, ориентированном на рождение звука из тишины, которая также воспринимается как звучание, как «музыка природы». Характерно, что звуковая перегруженность современного музыкального быта, связанная с бурным развитием звуковоспризводящей техники и электронно-музыкального звучания, приводит, по мнению социологов к «боязни тишины»: современные школьники могут выполнять домашние задания только со стереонаушниками на голове, только с использованием постоянного звукового фона (своеобразных «звуковых обоев»). Картина мира, порождаемая массовой культурой, оказывается таким образом лишенной той многомерности, многокрасочности и гармоничности, которая отличает этническую традиционную картину мира.

В то же время детальное изучение этнической картины мира, особенно на уровне личностном, чрезвычайно затруднено тем противоречием, которое было выявлено еще в 50-х годах ХХ века, когда сформировалось направление в антропологии, ставившее изучение «картины мира» во главу угла исследования общества, прежде всего его традиционных моделей. Речь идет о принципиальном несовпадении двух точек зрения на традиционную культуру - исследовательского взгляда «извне» и взгляда «изнутри» - взгляда самих носителей культуры. Указанное научное направление связано прежде всего с именем антрополога Р. Редфилда. Главная особенность «картины мира», по его мнению, заключается в том, что она позволяет взглянуть на культуру как бы изнутри – глазами ее носителей, выявление ее оттенков, что, в частности, требует применения метода эмпатии (сопереживания).[128] По мнению Р. Редфилда и его последователей, антропология страдает прежде всего тем, что рассматривает мировидение представителей других культур только извне, невольно интерпретируя его в системе привычных европейский научных категорий. Этнолог должен прежде всего найти ту «точку», с которой носитель культуры смотрит на мир попробовать встать «на его место», посмотреть «его глазами», научиться говорить о культуре в тех категориях и с теми акцентами, которые присущи этому представителю культур.[129] Лишь тогда можно будет говорить об адекватном понимании данной картины мира. При этом, Р. Редфилд отрицал единую «общенациональную» картину мира, считая, что у разных людей и у разных слоев внутри этнической общности эта картина может быть разной. В дальнейшем, в русле развившего концепцию картины мира Р. Редфилда научного направления, именуемого «когнитивной антропологией», был сделан вывод о предельной субъективности картины мира, о наличии у индивидуальных членов общества (в силу различий биологического наследования, социальных ролей и т. д.) собственных когнитивных картин мира. Разумеется, нельзя, на наш взгляд, недооценивать субъективное мироотношение и мирооощущение, но нельзя отрицать и ту реальную общность, которая существует в отношении к миру, в его восприятии и понимании у представителей этнической общности и отражается в традиционной этнической культуре, также как и недооценивать интерпретирующий и типологизирующий исследовательский взгляд «извне».

В этом смысле, чрезвычайно интересную концепцию «этнической картины мира» предложил известный отечественный культуролог Г. Гачев, посвятивший 30 лет своей исследовательской деятельности описанию «национальных образов мира». [130] Подчеркивая определяющее значение для формирования народа (этнической общности, «национальной целостности») природы, исследователь ее интерпретирует как «текст, скрижаль завета, которую данный народ призван рассчитать, понять и реализовать в ходе истории» [131]Так рождается понятие «природина», призванное объединить «природу» и «родину» в единое целое, отражающее некую исходную точку формирования у каждого народа особого строя мышления, который и предопределяет его «картину мира». Г. Гачев пишет о некоем «образном априоризме», который проистекает из всего бытия данного народа, находится «сверх» или «под» логикой, образует некое «силовое поле», в котором «рассудочные выкладки» располагаются в определенном порядке. Так «этническое» вторгается даже в ту область, в которой оно вроде бы не должно присутствовать – в область науки, подчиненной казалось бы своей, внеэтнической логике. Это позволяет ученому объяснить особенности возникновения и развития национальных научных школ (как гуманитарных, так и естественных), проистекающих из указанного «образного априоризма». Вполне в духе гумилевской этнологии, Г. Гачев объединяет в единой целое бытия народа и «особый склад природы (материя, вещество), быт, язык, историю (культуру), этос и характер (психику)», которые и определяют то, что он назвал «национальный Космо-Психо-Логос» [132].

Чрезвычайно важно и то, что Г. Гачев подвергает обоснованному сомнению возможность строго рационального «описания» национальных образов мира с помощью традиционного понятийно-терминологического научного аппарата, вскрывая тем самым те противоречия, которые возникают, например, у этнопсихологов, пытающихся определять национальный характер того или иного народа путем перечисления (комбинации) черт его психологических характеристик. «Описать национальное – это выявить уникальное, пишет ученый. Эта задача не поддается только рассудочному мышлению. Здесь образ, символ и миф эффективнее работают. Строгая логика и «бинарные оппозиции» обесцвечивают: все на одно лицо выходят, а национальные особенности – это как выражение лица и интонация. В этом деле не доказать, а показать возможно. Ведь цель-то – сообщить представление (не понятие – это невозможно) о каждом национальном мире, чтобы оно было ярко и убедительно» [133] Здесь мы уже имеем прямое указание на этнопедагогическую методику, на принципов подхода к представлению национальных образов мира (или этнической картины мира), свойственных тому или иному народу. Интересно, что Г. Гачев выходит на важнейшую проблему – проблему верификации, т. е. способа описания – выражения этнонациональных феноменов, показывая непригодность для этого традиционного понятийно-терминологического аппарата, традиционной стратификации наук. [134]Исследователь предлагает и особое научное направление – «экзистенциальную культурологию», в которой переплетены «трактат и исповедь, понятие и образ».[135]Для иллюстрации позиции Г. Гачева приведем фрагменты его описания «американского образа мира»: «США – это страна микронародов, первая составная внеземная цивилизация из высадившихся на чужую планету сильных, хищных и взыскующих Свободы индивидов, порвавших со своими Матерями-Природинами (в Старом Свете) и начавших тотально новую жизнь…Если европейский дух мучительно прорывался из Природы к Свободе, выискивая себе самоопору и собственную субстанцию – в Труде, мышлении, «Я» (Декарт, Кант, Гегель, Маркс…), то в Америке первична субстанция Свободы (= переселенцы, выдернувшие свои корни, а с ними – тягу земную, ей уже мало подвластны), а инстанция Природы в них вначале ничтожна по смыслу мала перед Свободой. Природа тут чужая, в ней нуль смысла, она – неорганический бездуховный объект завоевания и труда, сырье ему в переработку. Американцы – герои и мученики Свободы, не умеряемой Природой. Лишь с течением времени тут вышли к открытию понятия Природины как Матери /и/ и ценности женского начала. Теперь, изгваздав природу новой земли индустрией, столкнулись с проблемой экологии и, начав заботиться об окружающей среде себе как бы искусственную Мать-Природу сотворили…» [136]И далее о национальной «картине мира»: «Тут все молодо-зелено: не успевают естественным путем набухания свой субстанции дорастать до зрелости, но форсируется – как свиньи на чикагскую бойню, так и урожай удобрениями химическими. Категория Времени тут претерпела изменения. Их его ипостасей: прошлое, настоящее и будущее – в Америке, порвавшей традицию, не важно прошлое, а важно настоящее, растущее спереди – из будущего, оттуда подтягиваемое…Жизнь в кредит и пользование вещами в рассрочку есть явное житие в настоящем из будущего…Если в Евразии преобладает в Психее торможение (рефлексия германца, сдержанность англичанина, застенчивость русского, французский страх быть смешным), то здесь – возбуждение, раскованность, внутренняя свобода, быстрота моментальной реакции шофера. Недаром в музыке тут джаз развился (от не