Глава 4. Этносоциологическая и этнополитологическая парадигмы педагогики межнационального общения.

В данной главе идентичность будет рассмотрена в русле этносоциологическолй и этнополитологической парадигм педагогики межнационального общения. Если этносоциология позволяет выявлять реальное состояние идентичности, уровень и динамику ее развития, соотношение различных видов идентичности, то этнополитология касается прежде всего проблем внутренней и внешней этнонациональной политики, затрагивая вопросы формирования и интеграции различных видов идентичности.

Интеграция идентичностей.

Проблема идентичности, как мы уже отмечали, является одной из центральных для педагогики межнационального общения, так как именно состояние идентичности субъектов, вступающих в коммуникацию в значительной мере определяет характер этой коммуникации. Так позитивная этническая идентичность становится основой для формирования толерантного отношения к другим. Н. М. Лебедева утверждает, что в результате проведения ряда исследований межэтнической коммуникации в нашей стране была выявлена «прочная устойчивая связь между позитивной этнической идентичностью и этнической толерантностью, связь, подтверждаемая тесными корреляциями и являющаяся социально-психологическим законом. В неблагоприятных социально-политических условиях данная связь может разрушаться или становиться обратной, активизируя механизмы психологической защиты, что выражается в росте негативных гетеро-стереотипов, этнической интолерантности, этноцентризме».[140] Таким образом есть все основания утверждать, что этническая толерантность начинается с позитивной этнической самоидентификации, и что чем более человек этнически «самодостаточен», т. е. этнически идентичен, тем более он толерантен по отношению к чужой этнической идентичности. Это означает, что доходящие иногда до экстремизма интолерантные выходки представителей различных молодежных группировок по отношению к иностранным студентам, лицам «неславянской внешности», декларируемые как «защита» русского народа, в значительной степени связана не с «переизбытком» патриотизма или этноцентризма, апрежде всего с несформированностью их собственной этнической идентичности, с недостатком этнической самоидентификации. Таким образом формировать толерантность надо начинать не с отношения к «другим», а с отношения к «своим», к своей культуре, к своему народу и его нравственным, духовным традициям. К этому мы еще вернемся позже, рассматривая подробнее проблемы формирования толерантности, здесь же обратимся к другой стороне указанной выше закономерности. Речь пойдет, в частности, об указанных выше неблагоприятных условиях, в которых связь между этнической идентичностью и этнической толерантностью может нарушаться.

Этническая идентичность не может рассматриваться изолированно, вне связи с другими видами идентичности. Соответственно, и формирование ее может происходить только с учетом этих взаимосвязей, только комплексно. В масштабных этносоциологических исследованиях, проводимых в нашей стране в 90-х годах ХХ века, этническая идентичность рассматривалась наряду с региональной, гражданской (общенациональной), религиозной, языковой, семейной, имущественной. Результаты этих исследований были обобщены и опубликованы, в частности, в уже упоминавшейся нами ранее фундаментальной работе М. Н. Губогло «Идентификация идентичности. Этносоциологические очерки» (М.: Наука, 2003). Этот труд дает масштабную панораму развития, трансформации идентичности, в частности, молодежи, в период серьезных изменений в жизни страны, связанных с преодолением острейшего постперестроечного кризиса в экономике, политике, социальной сфере и культуре.

Обращаясь к некоторым положениям этой работы, связанным прежде всего с выработкой принципов этнической политики государства, мы будем находиться в той части проблемного поля педагогики межнационального общения, которое мы назвали ранее этносоциологической ее парадигмой. Действительно, именно этносоциология дает конкретный материал по состоянию идентичности, развитию идентификационных процессов, на основе которого только и может выстраиваться стратегия и тактика межнациональной коммуникации. Нас будет интересовать прежде всего конкретная проблема – место, значимость и соотношение этнической, региональной и гражданской идентичностей. Последняя из перечисленных (гражданская) может быть отнесена к числу базовых или целевых, так как сохранение целостности Российской Федерации, достижение гражданского мира и согласия в российском обществе, возможность устойчивого поступательного развития во всех сферах жизни, напрямую затрагивающая интересы каждой личности, каждой этнической общности, непосредственно зависит именно от состояния гражданской идентичности, от уровня и характера отношения граждан к своей стране.

Проведенные в 1997 г. среди молодежи 16-ти российских столиц (включая региональные, республиканские столицы) социологические исследования зафиксировали ряд интересных тенденций, касающихся отношения к гражданской идентичности и патриотизму. Так в иерархии элементов совокупной социальной идентификации (всего 15 элементов, которые надо было ранжировать по степени значимости) молодые люди 17-ти и 24-ти лет (результаты здесь почти не отличались), отвечая на вопрос «Каким хотели бы видеть себя через 15 и 7-8 лет?», на первые 4 места поставили «семью», «благополучие», «профессию» и «здоровье». На последних трех оказались при этом «патриотизм», «конформизм» и «религиозность». [141] Т. е. тенденция доминирования ценностей, связанных с частной, личной жизнью здесь совершенно очевидна, как и отсутствие, на наш взгляд, связи этих ценностей с ценностями жизни общественной, коллективной. И хотя сам автор исследования М. Н. Губогло отмечает выявившееся в результате несовершенство его инструментария (в частности, неясность соотношения «патриотизма» и «гражданства»), [142] совершенно очевидны конкретные причины «невысокого рейтинга» (вряд ли возможного в советскую эпоху) категории «патриотизм». М. Н. Губогло связывает это с «тяжелейшей травмой», полученной после поражения Советского Союза в «холодной войне» и утратой статуса великой державы; с отсутствием реальной альтернативы коммунистической идеологии (в, частности, с безрезультатным поиском объединяющей «национальной идеи»); с катастрофическими последствиями экономических реформ, ударивших прежде всего по гражданам; с массированной обработкой общественного сознания в направлении огульного очернения собственной истории, отрицания каких бы то ни было позитивных достижений страны; наконец, с концептуальной «рыхлостью» самого понятия «патриотизм», «воспринимавшегося в одной случае, как политическая, в другом, как гражданская (правовая), а чаще всего как психологическая категория». [143]

Сегодня есть все основания предположить, что начавшийся в начале 2000-х годов общий экономический и моральный подъем в стране, реабилитация понятия «патриотизм», усиление роли России на международной арене могут изменить указанные выше показатели. Хотя ситуацию вряд ли можно идеализировать: идеологическая концептуальная база и перспектива развития так до сих пор и остается не проясненной, а упорно насаждаемые СМИ и коммерческой массовой культурой «потребительские идеалы» и «культ денег» лишь закрепляют поведенческий стереотип «крайнего индивидуализма», мало совместимого как с патриотизмом, так и с «этницизмом» (в упомянутом нами выше позитивном смысле этого слова).

Кроме того, даже при отсутствии нового социологического «среза» ситуации, совершенно очевидно, что тенденция нарастания ксенофобии, национализма, интолерантности в молодежной среде (которая имеет общемировой характер), выражающаяся, в частности, в увеличении числа «преступлений ненависти», [144] вряд ли может улучшить ситуацию и требует и серьезного теоретического осмысления, и серьезных практических мер. В указанном исследовании М. Н. Губогло, констатируется и такой тревожащий факт: было установлено, что среди российской молодежи каждый пятый согласился с утверждением, что люди одних национальностей от природы лучше других. Т. е. база для формирования негативных этнонациональных стереотипов реально существует и оказывает серьезное влияние на межнациональные отношения.

Следует учитывать, что острый кризис идентичности, характерный для начала 90-х годов, в нашей стране еще не преодолен в полной мере, хотя ситуация заметно меняется и сегодня вряд ли можно говорить о преобладании тех негативных идентификаций, которые в отмеченный период особенно в среде пенсионеров, людей пожилого возраста фиксировались социологами в форме таких самооценок: «Я – винтик», «Я - никто», «Я - пешка», «Я - никому не нужный человек», «Я - рабочая лошадь». Распад привычного социума нанес сокрушительный удар по самоидентификации, разрушил ощущение единства и смысла не только «мы-существования», но и непосредственно от него зависящего «я-существования». А единство личной и социальной идентичности не может быть достигнуто без ценностного самоопределения: на каких ценностях базируется групповое «мы», каков смысл и перспектива «нашего» развития. М. Н. Губогло утверждает, что в основе разнообразных форм идентичности лежит потребность человека присоединиться к группе, ради увеличения шансов «на комфорт или выживание». [145] В этом контексте интересно еще одно замечание известного исследователя, касающеееся разновидностей и разнонаправленности идентичностей. По его мнению, если этническая и религиозная идентичности ориентированы «на особое наследие прошлого», то гендерная и семейная – «на оптимальное настоящее», а профессионально-трудовая и имущественная - «на благоприятное будущее». [146] Отметим, что при всей социально-психологической «разнофокусности» этих видов идентичности, справедливо отмеченной М. Н. Губогло, личность нуждается в их единстве «здесь и теперь», в их взаимодополняющем взаимодействии.

Проблемы самоидентификации усложняются еще и потому, что идентичность постоянно находится между «сциллой» и «харибдой» стабильности и динамичности: нуждаясь в определенности, стабильности она тем не менее должна «успевать» за динамично меняющейся и развивающейся социокультурной реальностью. Эта динамика была совсем не характерна для советского периода, отличающегося жесткостью идеологических ценностных основ «мы-существования». Нечто противоположное всегда отличало «западную модель» идентичности, для которой характерны индивидуализм и плюрализм. По замечанию английских социологов Э. Гидденса и З. Бауманадля современного западного общества, также переживающего кризис идентичности, характерно состояние постоянного сомнения, множественности источников знания, что делает самоидентификацию более изменчивой, требующей постоянной рефлексии, постоянного напряжения. Это подкрепляется резко возросшей пространственной мобильностью. На смену «долгосрочной» ментальности здесь приходит ментальность «краткосрочная». Так, по некоторым оценкам, молодых американцев со средним образование в течение их трудовой жизни ожидает по меньшей мере 11 перемен рабочих мест. Таким образом, кризис идентичности в нашей стране и на Западе порожден в значительной мере противоположными причинами: у нас он связан с недостатком динамики (в частности, личной, индивидуальной), а на Западе – недостатком стабильности, ценностной определенности. В то же время, здесь мы вновь сталкиваемся с принципиально различным пониманием смысла идентичности, обусловленным различием рассмотренных выше «конструктивисткого» и «примордиалистского» подходов, для которых характерно разное понимание процесса социализации личности, формирование ее идентичности. В связи с этим М. Н. Губогло делает следующее важное замечание: «В отличие от некоторых новомодных течений, не избежавших соблазна уподобиться радикальному конструктивизму, трезвые аналитики понимают идентичность не как релятивистское приписывание подобно кодировке себе и другим определенных черт той или иной идентичности (этнической или гражданской, конфессиональной или профессиональной), а как интериоризацию, как усвоение и достояние. И в этом случае идентичность предстает не как постоянно и произвольно меняющаяся категория, а как набор интериоризированных представлений, идей, черт, норм и форм поведения, изменяющихся под давлением среды, этнических лидеров и творческих личностей в русле заданной культуры». [147]

В указанной выше градации идентичностей, предложенной М. Н. Губогло, явно не хватает еще одного вида идентичности - гражданской (общенациональной). Между тем именно она и то, как она формируется, сегодня является одной из самых острейших проблем современного общества, одной из узловых для теории и практики межнационального общения.

В значительной мере именно стремление государства к укреплению гражданской идентичности и выявлению конкретных условий ее формирования привело к выработке такой формы исследования состава населения страны как перепись, которая проводится во многих странах мира.По замечанию В. А. Тишкова, «на протяжении длительной истории главной целью государства в проведении переписи населения являлось создание различимой совокупности населения, чтобы сделать ее объектом политики и правовых процедур, как, например, сбор налогов или воинский набор. Во многом эта цель остается и поныне. Но у переписи появилось и много других задач».[148]Среди этих целей одна из самых существенных – создание в сознании людей коллективной идентичности граждан страны, ее населения, представления о «категоризации» населения, т. е. отчетливого разделения его на группы и т. д.

Материалы переписи 2002 г. содержат информацию по численности населения, уровню образования, национальному составу, гражданству, распределению населения по полу и возрасту, соотношению городского и сельского населения, брачному состоянию и т.д. Укажем некоторые общие данные. По состоянию на октябрь 2002 года население нашей страны составляло 145 миллионов 164 тысячи человек. Из них 106 миллионов 427 тысяч (73,3 %) проживали в городах, а остальные 38 миллионов 737 тысяч (26,7 %) - в сельской местности. Мужчин в России около 67,6 миллиона, то есть 46,6 процента. Соответственно, женщин - примерно 77,6 миллиона (53,4 процента). По национальному (этническому составу) были получены следующие цифры: 79,8 % нашей страны (115,9 миллиона человек) составляют русские. На втором месте по численности татары - 3,8 % (5,6 миллиона человек). На третьем - украинцы - 2,0 % (2,9 миллиона человек). Около полутора миллионов жителей России свою национальность не указали. Семь народов, населяющих Россию, - русские, татары, украинцы, башкиры, чуваши, чеченцы и армяне имеют численность населения, превышающую 1 млн. человек. На вопрос о владении русским языком положительно ответили 98,2 % населения. 3,7 % владеют татарским языком. 142,2 миллиона человек (98,1 %) назвали себя гражданами России. Около миллиона человек указали гражданство иностранного государства (Украины - 230 тысяч, Азербайджана - 155 тысяч, Армении - 137 тысяч). Без гражданства остаются 430 тысяч человек, проживающих на территории России. Кроме того, еще 1,3 миллиона свое гражданство не указали.

Но все же самой противоречивой в переписи оказывается именно фиксация этнической идентичности, тем более, что с 1997 г. из российских паспортов изъята графа «национальность». [149] Главный парадокс этнического измерения переписи состоит в том, что она фиксирует реальное отсутствие объективных оснований для определения этнической принадлежности (идентичности). Ранее мы уже отмечали, что эту принадлежность принято определять по самосознанию и, более того, человек имеет право «выбрать» свою этническую принадлежность, самоопределиться с ней. Но если придерживаться этого принципа последовательно, то в числе народов, проживающих в настоящее время в России по результатам переписи появились бы, например, «эльфы», «гоблины», «толкинисты» или «скифы» (30 представителей этого давно не существующего древнего народа «внезапно обнаружились» в Ростовской области). Результаты переписи фиксируют 160 национальностей, проживающих в Российской Федерации. Но при этом было получено более 800различных вариантов ответов населения на вопрос о национальной принадлежности (!). Т. е. специалистами этнографами заранее составляется «список национальностей», под который потом приходится «подгонять» результаты реального обследования «этнического самосознания» населения. И это не является чем-то новым и в нашей, и в мировой практике переписей. Более того, иного выхода просто и нет, если не пытаться выявлять объективные основания этнической принадлежности (например, по этническому происхождению). Отметим, что у иных типов идентификации - социально-классовой, имущественной, возрастной, гендерной и др. такие основания выявляются достаточно объективно, что, разумеется, не исключает их несовпадение с самооценкой, результатами самоидентификации. В случае же с этнической идентичностью эта самооценка является официально единственным основанием для идентификации. Но (вернемся к уже сказанному выше) в нее приходится вносить поправки…Т. о. речь идет об огромной нерешенной методологической проблеме этнологической науки, «подрывающей» сами основы этой науки, объективность ее выводов, выводимых ею закономерностей. Парадоксальность и сложность ситуации состоит еще и в том, что если самосознание является главным критерием, то этническая самоидентификация непосредственно зависит и от уровня знаний, этнографической «грамотности» населения. Между тем, невысокий уровень этнографических знаний, связанный с длительным отсутствием этнографии и этнологии в системе общего и профессионального педагогического образования, диктуемым доминированием «классового» марксистского понимания социальных закономерностей, заставляет сегодня говорить, скорее, о «всеобщей этнографической населения». В ходе подготовки и проведения переписи ситуация «неадекватной» интерпретации, а, иногда, и полного непонимания вопросов, касающихся этнической принадлежности, фиксировался многократно. «Переписчикам» же инструкция запрещает проводить какие-либо разъяснения. В этой ситуации, на наш взгляд, предлагаемая некоторыми специалистами концепция «открытого списка»[150], предусматривающая абсолютно свободный выбор любого этнонима для самоидентификации (каким бы нелепым он ни был), представляется нецелесообразным и еще более запутывающим ситуацию.

Между тем следует учитывать сложность и неоднозначность современного бытия этничности, его несводимость к классическому пониманию «этноса» как группы людей, имеющей определенные границы (культурные, языковые и т. д.). Хотя этническая реальность многообразна и в ней продолжают существовать и таким образом понимаемые этнические общности (например, некоторые коренные малочисленные народы на Севере или на Кавказе).

Кроме того, здесь совершенно не учитывалась высокая степень метисизации (этнического смешивания) населения, свойственная российскому обществу. [151] Здесь в переписи следовало бы допустить вариант двойной или даже смешанной этнической принадлежности. Но, как отмечает непосредственно участвовавший в выработке концепции переписи 2002 г. В. А. Тишков, «закончилась неудачей моя попытка ввести категорию смешанной этнической идентификации, которая позволила бы фиксировать как «горизонтальную» двойную или множественную этническую лояльность (по родителям и среде проживания), так и «вертикальную» множественную идентичность от малых до больших крупных сообществ, принадлежность к которым может ощущать один и тот же индивид одновременно и в разных ситуациях» [152] В результате, соответствующий вопрос в переписи 2002 г. ничем не отличался от вопроса в первой советской переписи 1926 года, формулировался таким же образом - «Ваша национальность», и предполагал возможность выбора только одной национальной (этнической) принадлежности (данной человеку, согласно расхожему массовому стереотипу, едва ли ни с рождения).

У этой проблемы есть и еще один аспект, связанной с уже упомянутой ранее во 2-й главе нашего учебного пособия проблемой интерпретации понятий «нация» и «национальность». Если со вторым понятием (хотя и производным от первого) ситуация значительно проще – под «национальностью» у нас в стране обычно подразумевают именно этническую принадлежность, принадлежность к какой-либо этнической общности (что было отражено и в соответствующей графе советского паспорта), то с первым (нация) все значительно сложнее. Напомним, что понятие «нация» трактуется «двояко» - либо в восходящим к якобинцам «французском варианте» - как «согражданство», либо в традиционном для отечественной советской этнографии эволюционистском ключе - как высшая стадия развития этноса. Недостатки обеих трактовок совершенно очевидны. Во Франции население официально делится только на французов и иностранцев (нефранцузов) и не признаются национальные меньшинства (Франция как известно принципиально не подписывает никакие международные конвенции, касающиеся национальных меньшинств как категории населения). Хотя с этим вряд ли могут согласиться, например, корсиканцы или бретонцы, отстаивающие свою этническую и этнокультурную идентичность, сохраняющие духовные традиции своих предков и пытающиеся «транслировать» свою этнокультурную специфичность через систему образования (особенно это характерно для имеющих древнекельтское происхождение бретонцев). Главным недостатком второго (эволюционного) варианта понимания нации, несомненно, является заложенная в нем иерархичность, признание «неравенства», неравнозначимости народов, находящихся как бы на разных уровнях и этапах развития, граничащая с отказом от признания многокультурности (и, соответственно, ценностного равенства культур) как глобального принципа человеческой цивилизации. Это представление, очевидно, прочно закрепилось в массовом сознании и до сих пор оказывает существенное воздействие на характер и уровень межнациональной (межэтнической) коммуникации в российском обществе. Попытки терминологически «развести» в переписи представления об этнической идентичности и идентичности национальной (как согражданстве) успеха не имели, этот вопрос так и остался для большинства граждан в состоянии «запутанности» и неопределенности. Большую роль здесь, разумеется, играют и языковые традиции, и недавняя идеологическая практика. Так с большим трудом «приживаются» в общественном сознании понятия «российский народ» и «российская нация». Первое, потому что «народ» традиционно трактовался либо в этническом (как этнос), либо в политическом (классовом) смысле слова, а не как согражданство представителей разных этнических групп населения. Кроме того идеологическое конструирование «новой исторической общности» - «советский народ», хотя и было достаточно успешным и сыграло важную историческую роль в социальном строительстве и в защите отечества, имело все же политико-идеологическую природу и быстро разрушилось в процессе распада Советского Союза. Второе, потому что указанный этнический смысл термина слишком прочно закрепился в общественном сознании.

В то же время за неопределенностью в употребляемой терминологии скрывается куда более сложная и актуальная проблема сочетания, интеграции этнической и гражданской идентичности, которая должна трактоваться как важнейшее условие сохранения целостности России, гражданского мира и согласия в российском обществе.Нерешенность этой проблемы (как на теоретическом, так и на социально-практическом уровне)дала повод В. А. Тишкову при общей положительной оценке результатов переписи [153] сделать и такой не слишком оптимистический вывод: «В России опять переписывались «народы», а не «идентичности» в рамках одного российского народа. Тем самым российская перепись населения 2002 г. не выполнила свою основную миссию – создать народ для государства» [154]

Это «создание народа для государства» (т. е. формирование гражданской идентичности) - задача и политическая, и, в значительной степени, педагогическая, так как образованию принадлежит особая и ничем не заменимая роль в формировании идентичности и в ее коммуникативной социокультурной «реализации». Именно поэтому развитие культуры межнационального общения приобретает остроактуальный политический смысл для российского общества.

На наш взгляд, ошибочна широко распространенная сегодня точка зрения о том, что укрепление этнической идентичности, якобы, неизбежно разрушает гражданское единство общества. «Снятие этничности» было продекларировано в знаменитой американской концепции «плавильного котла», в котором приготавливались «настоящие американцы». Эта идея (своеобразный «гимн ассимиляции») была выдвинута еще в 1782 г. американцем Кревеко (Crevecoeur) в его ставшем потом знаменитом трактате «Что является американским?». Миссионерский смысл американской культуры (которую можно было бы назвать «первой моделью американского глобализма») здесь выражен в утверждении о том, что в Америке все расы переплавятся в одну новую расу людей, «чей труд и процветание однажды приведут к огромным преобразованиям во всем мире». Но уже его современник Селадон (Певец) в своем небольшом труде под названием «Золотой век, или Будущая слава Северной Америки, открытая ангелом Селадону в нескольких увлекательных видениях» (1785 г.) выдвинул противоположную идею, которая значительно позже в 1924 г. в книге «Демократия против Плавильного котла» получила хорошо сейчас известное наименование «культурный плюрализм». Именно эта идея в конце концов и победила в США: знаменитый американский патриотизм сегодня уживается рядом с «непреодоленным» этнокультурным и расовым многообразием населения, при этом некоторые группы населения (например, непрерывно увеличивающиеся в количественном отношении испаноговорящая группа или арабско-американская община) все громче заявляют о своем праве на особое место в классификации населения страны. В то же время в США (в силу прежде всего исторических особенностей «складывания» населения) до сих пор используется т. н. «расовая» классификация, в базовом варианте которой – 6 категорий: белые, черные, азиаты, индейцы и аляскинские аборигены, коренные гавайцы и жители тихоокеанских островов, и другая (раса). Из этих шести категорий на основе разных вариантов ответов зафиксировались 63 отдельные расовые группы, а затем еще 126 возможных расовых (они же этнические) группировок. Связано это было также и с введением категории множественности (смешанности) расовой принадлежности. [155] В. А. Тишков отмечает: «Формула процветающей и прочной этнорасовой мозаики не является раз и навсегда данной для этой страны. Любой более или менее серьезный кризис, в том числе и политический, порождает всплески ксенофобии и экстремизма, которые всегда присутствуют в американском обществе».[156] В 2002 г. вышла в свет сразу вызвавшая сенсацию книга Патрика Дж. Бьюкенена – политика, бывшего советника двух американских президентов. [157] По мнению автора, общегражданская идентичность, так же как и идея «плавильного котла», сегодня не выдерживает в США испытаний и раскалывается на этнические сообщества. Речь идет о кардинальной перемене в настроении эмигрантов: вместо тенденции интегрироваться в американское общество (в частности, выучить английский язык) они более заботятся о сохранении этнической идентичности, этнических традиций, о создании «этнических анклавов». Более того, принципиально новую ментальность, противоречащую базовой, сформировавшей американскую нацию,[158] вносит постоянно увеличивающаяся испаноговорящая (преимущественно мексиканская) часть населения, заставляющая сегодня говорить о грядущем «испано-английском» двуязычии в США. [159]

Многокультурность с 70-х годов ХХ века была провозглашена как принцип государственной политики в другом североамериканском государстве – Канаде, где особым статусом и поддержкой со стороны государства обладают так называемые «три первые нации Канады» - северные индейцы, инуиты (эскимосы) и метисы (происходящие от первых браков белых переселенцев с коренными жителями). Впрочем, это не спасло канадское государство и общество от другой проблемы – растущими претензиями на самостоятельность вплоть до отделения французской (точнее, франкоязычной) провинции Квебек.

В то же время проблемы полиэтничных государств только на первый взгляд кажутся идентичными. Безусловно, все они решают главную проблему политико-гражданской интеграции, гармонизации общества, достижения равновесия этнического разнообразия и гражданского единства. Но пути решения этой проблемы не могут быть одинаковыми в силу прежде всего исторически сложившихся различий самих стран.

На наш взгляд, в отличие и от США, и от Канады в России, являющейся «страной коренных народов» (т. е. народов, живущих на своей земле) особую, возможно, решающую роль в достижении указанного «единства в многообразии» играет фактор, который можно назвать «этнорегиональным». Его мы подробнее рассмотрим в следующем разделе нашего учебного пособия в рамках этнополитологической парадигмы педагогики межнационального общения.

Вопросы и задания:

· Какова связь между этнической самоидентификацией и этнической толерантностью? Согласны ли Вы с точкой зрения на этот вопрос, изложенной в этом разделе учебного пособия? Аргументируйте ответ.

· Чем можно объяснить выявленное в результате социологических исследований 90-х годов рейтинговое падение ценности «патриотизм» в системе самоидентификации?

· Каков смысл определения идентификации как интериоризации и какой другой смысл противостоит ему?

· В чем состоит описанное в данном разделе главное противоречие «переписи» как способа идентификации населения?

· В чем состоит принципиальное различие двух моделей идентификационной политики – американского «плавильного котла» и канадской «многокультурности»? Какая модель, на Ваш взгляд, реализуется сегодня в России? Аргументируйте ответ конкретными примерами.