Геополитическая динамика меридианов и параллелей

Существует геополитический термин: Большие Пространства (Grossraum). Он возник еще в античном мире, предопределенный спецификой Средизем­номорья, южных пустынь и горных хребтов. Термин как бы повторял тенден­ции развития, ориентированные на географические сектора как вдоль парал­лелей, так и на ось Восток-Запад. Это касалось умеренных, тропических и субтропических поясов. Исключения составляли государства, расположен­ные вдоль русла больших рек, текущих по линии Север — Юг. Речные геопо­литические образования в силу особенного расположения своих жизненных артерий, испытывали на себе давление т.н. "вращательного момента", по­рождаемого экспансией вдоль параллелей. Это и составляло собственно гео­политическую историю "речных государств", пока она не была окончатель­но подавлена динамикой широтной экспансии империй передней Азии и, восточнее, ахаменидским Ираном.

Начиная с некоторого момента истории, последовали сменяющие друг друга волны "широтной экспансии" — финикийцы, эллины, римляне, арабы, степные народы, франки, иберийцы и т.д. Это породило глобальную тенден­цию геополитического развития, идущую от романского Средиземноморья до Средиземноморья карибского. Эта тенденция исчерпалась после достижения португальцами и испанцами границ первого Большого Пространства, стремившегося к меридианальному развитию. Этим пространством было Китайское Царство, часто менявшее свою внешнюю форму, но остававшее­ся при этом удивительно постоянным в культурно-рассовом смысле. Итак, восточно-азиатскую — китайскую и японскую — геополитическую структу­ру, развивающуюся по линии Север — Юг, прорезала испанская колониаль­ная Империя, первое геополитическое "широтное Царство". Однако, испан­цы сохраняли свою монополию недолго — около 70 лет. По их следам пошли конкуренты, освоившие "широтную стратегию" и стремившиеся ограбить своих предшественников и унаследовать их завоевания. Британцы были силь­нейшими среди них. Им удалось построить свою Первую и Вторую империи, которые в целом следовали "широтной" ориентации. Англия была предопре­делена к этому и своим присутствием в Средиземноморье, и необходимос­тью охранять индийские владения.

На северной половине континента к Востоку постоянно расширялась Империя сначала белых, а потом красных царей. Между северной широтной Империей и югом лежали буферные зоны. И только в 40-х годах XX столетия два геополитических макрообразования, ориентированные по линии мери­диана — восточно-азиатский блок и панамериканский блок, — почти одно­временно вторглись в геополитическое поле широтной динамики, образовав "рамку" вокруг традиционной раскладки планетарных сил.

Это последнее геополитическое событие обладает воистину гигантским значением, так как оно предопределяет полное изменение "силового поля" земной поверхности. Именно оно придает реальность Евро-Африканскому проекту, попыткам Советского Союза перейти от своей "широтной страте­гии" к "стратегии теплых морей" и планам Индии по динамизации своей политики в отношении тихоокеанских островов. Заново образующееся гео­политическое поле разительно отличается от картины, обрисованной в 1904 г. Хэлфордом Макиндером, который определил в качестве "географической оси истории" центр Старого Света, хотя в 1904 году концепции Макиндера были вполне адекватными реальному положению дело

Следует уточнить, что Большое Пространство Восточной Азии тяготеет к самоограничению своими континентальными границами. Иначе обстоит дело с США, которые, завершив планы геополитического панамериканизма, считают свой контроль надо всем американским континентом лишь первым шагом к достижению мирового господства и уже активизируют усилия в тропической Африке, Иране, Индии и Австралии. США снова ориентируют свою геополитическую экспансию по линии Запад-Восток, стремясь сделать "широтную динамику" основой своего грядущего мирового могущества. Это даст им возможность уже в ближайшем будущем угрожать своим потенци­альным противникам возможностью Третьей мировой войны. Таким образом, именно геополитическая экспансия по меридиану по своему заверше­нию создает основу для самой серьезной угрозы для мира, так как она несет в себе возможность порабощения Совединенными Штатами всей планеты.

Для отстаивания геополитической независимости Восточная Азия уже сегодня вынуждена укреплять собственную культурную и политическую форму и создавать на периферии своего влияния буферные зоны безопасно­сти. Через одно поколение и Европе потребуются такие же буферные зоны, подобно тем, что императоры Ито, Гото и др. стремились создать против экспансии русских царей.Особенно явно тенденции широтного и долготного развития в Африке проявляются в исламских геополитических образованиях и в процессе освобождения азиатских стран от английского владычества. Южная тенденция геополитической экспансии Восточной Азии по естествен­ному пути морских и воздушных сообщений приходится как раз на ненасе­ленные районы Австралии, расположенные между двумя секторами сосре­доточения англоязычного населения. В этом случае для колоний "внешнего полумесяца" Макиндера существует вполне реальная возможность "быть смытыми в море". Европа, таким образом, мгновенно теряет прочную связь с Африкой, и ключевой пункт потенциального противостояния "властителям широт" перемещается на юго-восток.

Советам, стране, которая всегда была "географической осью истории", и странам Оси, контролирующим "Внутренний Полумесяц", останется только наблюдать за происходящим на юго-востоке. Каким бы важным для культур­ного бытия Европы ни было обильно смешанное с солдатской кровью воен­но-стратегическое пространство Черного и Каспийского морей, для будуще­го нового передела геополитического пространства оно будет второстепен­ным. Ибо начинается процесс создания новых "меридианальных" Больших Пространств, которые и приобретут решающее стратегическое значение того, чтобы оторвать от азиатского Большого Пространства этот кусок? В настоящий момент это самый важный и болезненный вопрос для расточите­лей денег и чужой крови: ведь дело идет об очень большой добыче.

Между Нанциньским и Чжунциньским Китаем сегодня, как и прежде, возможны самые невероятные, самые безумные компромиссы. Дальнейшее динамическое развитие вдоль меридиана Восточной Азии становится все более и более возможным, скрытые энергии зреют с каждым днем. Эти энер­гии пришли в действие и стали очевидными в правой части Восточной Азии — в Японии, и особенно в Китае. В левой, западной части этого Большого Пространства они пока проявились недостаточно. Можно предположить в этом регионе новую войну длительностью от 10 до 50 лет. В Китае граждан­ская война идет уже 32 года. У Японии за плечами 12 лет сухопутных боев, и то, насколько воинственно она настроена по отношению к тихоокеанско­му региону, Япония доказала в полной мере.

Противостояние геополитической экспансии по меридиану и экспансии по параллели требует от обеих сторон запастись терпением, так как эта проблема будет решаться в течение достаточно большого отрезка времени и на огромных территориях. Примером этому могут служить геополитические процессы, протекающие в последние десятилетия по обе стороны Тихого океана.

("Газета Геополитики", М 8,1943, Германия)

(перевод А.Д)

 

Геополитическое будущее планеты зависит от того, сумеет ли англо-аме­риканская тенденция экспансии вдоль параллелей прорвать сопротивление восточно-азиатской тенденции экспансии вдоль меридианов. Чем бы это противостояние ни закончилось, США считают, что в любом случае они будут надежно защищены остатками бывшей английской колониальной им­перии, даже если от нее останутся только тропические африканские коло­нии. И уж во всяком случае США могут рассчитывать на контролируемую ими тропическую Америку. Но посчитают ли они островную Индию, являю­щуюся третьей по запасам полезных ископаемых территорией, а также Иран и Индию, достойными того, чтобы проливать за них кровь и тратить деньги на военную экспедицию? Сочтут ли они необходимым тратить силы для

Карл ШМИТТ

ЗЕМЛЯ и МОРЕ

созерцание всемирной истории

посвящается моей дочери

Человек — существо наземное, сухопутное.

Он стоит на земле, идет по земле, он передвигается по ее твердой неко­лебимой поверхности. Это его самостояние и его почва; благодаря ей он обретает и имеет свою точку зрения; это определяет его впечатления и са­мый способ восприятия мира. Не только свой кругозор, но даже форму своей походки и движений, свой образ и облик он обретает и сохраняет как суще­ство на земле родившееся и живущее. Поэтому небесное тело, на котором он обитает, он именует "Земля", хотя известно, что почти три четверти поверхности Земли составляет вода и только одну четверть собственно зем­ля; при этом даже наибольшие участки суши являются всего лишь острова­ми в океане воды. С тех пор, как мы знаем, что Земля имеет форму шара, мы говорим как о само собой разумеющемся о "Земном шаре". Если бы тебе пришлось представить себе "морской шар" или "водный шар", ты бы нашла это странным и необычным.

Все наше посюстороннее существование, радость и страдание, счастье и беда - есть для нас земная жизнь и, соответственно, рай на земле и земная юдоль скорби. Таким образом, вполне объяснимо то, что во множестве ми­фов и сказаний, в которых народы сохранили свой самый древний опыт и глубочайшие воспоминания, Земля выступает как великая матерь людей. Ее называют самым старшим среди всех божеств. Священные книги повеству­ют нам о том, что человек взят от земли и должен вновь соделаться прахом земным. Земля - это его материнское лоно, он сам, таким образом, сын земли. В своих ближних он видит земных собратьев, граждан Земли. Среди традиционных четырех стихий - Земли, Воды, Огня и Воздуха - стихия Зем­ли более всего определяет человека и ему предопределена. Мысль о том, что из четырех стихий какая-то кроме земли может решающим образом форми­ровать человеческое бытие, на первый взгляд выглядит лишь как фантасти­ческая возможность. Человек - это не рыба и не птица, тем более не какое-то существо из огня^ даже если предположить, что таковые могут существо­вать.

Следует ли из сказанного, что сущность человеческого бытия и самого существа человека чисто земная, и все остальные стихии являются лишь дополнительными элементами второго порядка? Дело обстоит не так про­сто. Ответ на вопрос о том, может ли что-то кроме земли составлять отличи­тельный признак человеческого присутствия в мире, лежит ближе, чем мы думаем. Стоит тебе только выйти на берег моря и посмотреть в даль - и грандиозная морская гладь по всему горизонту захватит твой взор. Примеча­тельно, что когда человек стоит на берегу, он естественным образом устрем­ляет свой взор со стороны суши на море, а не наоборот, со стороны моря на сушу. В глубоких, часто бессознательных воспоминаниях людей вода и море являются тайной первопричиной всего сущего. В мифах и сказаниях боль­шинства народов содержатся воспоминания не только о землей рожденных, но и о вышедших из моря богах и людях. Всюду повествуется о сынах и дочерях морей и вод. Афродита, богиня женской красоты, возникла из пены морских волн. Море породило и другие создания, и мы познакомимся впос­ледствии с "детьми моря" и дикими "пленителями моря", мало похожими на чарующую картину из пены рожденной женской красоты. Ты видишь здесь совершенно другой мир, непохожий на мир земной тверди и суши. Теперь ты можешь понять, почему поэты, натурфилософы и естествоиспыта­тели ищут начало всякой жизни в воде, а Гете провозглашает в торжествен­ных стихах:

Все возникло из воды.

Все сохраняется водою,

Океан, даруй нам вечное твое покровительство!

Основателем учения о происхождении всего живого из водной стихии чаще всего называют греческого натурфилософа Фалеса из Милета (ок. 500 года до Р.Х.). Но это воззрение одновременно моложе и старше Фалеса. Оно вечно. В последнем XIX веке о происхождении людей и всего живого из моря учил крупный немецкий ученый Лоренц Окен. И в генеалогических схемах, сконструированных естествоиспытателями-дарвинистами, рыбы и наземные животные идут рядом и один за другим в различной последовательности. Обитатели моря фигурируют здесь как предки людей. Древней­шая и древняя история человечества, по всей видимости, подтверждают эту гипотезу о происхождении жизни. Авторитетные исследователи открыли, что наряду с "автохтонными", то есть родившимися на суше, существуют также "автоталассические", то есть исключительно морем определяемые народы, никогда не бывшие путешественниками по земле и не хотевшие ничего знать о твердой суше, которая являлась границей их чисто морского существования. На островах Тихого океана, у полинезийских мореплавате­лей, канаков и самоа еще можно обнаружить последние остатки такого рода людей-рыб. Все их бытие, мир представлений, язык складывались под опре­деляющим воздействием моря. Все наши представления о пространстве и времени, сложившиеся в условиях твердой поверхности суши, казались им настолько же чуждыми и непонятными, насколько для нас, жителей суши, мир тех чисто морских людей означает едва постижимый иной мир.

В любом случае возникает вопрос: что есть наша стихия? Мы — дети земли или моря? На этот вопрос невозможно ответить однозначно. Доисто­рические мифы, естественнонаучные гипотезы Нового времени и результа­ты исторического исследования эпохи первых письменных памятников ос­тавляют обе возможности для ответа открытыми.

Слово "стихия" в любом случае требует небольшого дополнительного пояснения. Со времени вышеупомянутого философа Фалеса, начиная с эпо­хи ионийской философии, то есть примерно с 500 года до нашей эры у евро­пейских народов принято говорить о четырех стихиях или элементах. С тех пор это представление о четверице элементов — Земле, Воде, Воздухе и Огне — осталось живо и неискоренимо и до сего дня, несмотря на всю научную критику. Современное естествознание упразднило эти четыре из­начальные стихии; оно различает сегодня более девяноста совсем иначе структурированных "элементов" и понимает под этим словом каждый ис­ходный материал, неразложимый и нерастворимый посредством методов сегодняшней химии. Таким образом, элементы, исследуемые сегодня есте­ствознанием экспериментально и теоретически, имеют с теми четырьмя изначальными первоэлементами лишь общее название. Ни один физик или химик не решится сегодня утверждать, что какой-либо из четырех первоэле­ментов является единственной первопричиной, исходным материалом все­ленной, как то говорил о воде Фалес Милетский, об огне — Гераклит Эфес-ский, о воздухе — Анаксимен Милетский, а Эмпедокл из Акраганта учил о соединении стихий, которые называл "корнями всех вещей". Один лишь вопрос о том, что, собственно, означают здесь слова первопричина, исходный материал, корни вещей — завел бы нас в обсуждение необозримого количества физических, естественнонаучных, метафизических и гносеоло­гических проблем. Для нужд нашего исторического созерцания мы можем все же ограничиться представлением об этой четверице элементов, или сти­хий. Ибо для нас эти стихии суть простые и наглядные имена. Это обобща­ющие значения, указывающие на различного рода фундаментальные возмож­ности человеческого бытия в мире. Поэтому мы вправе еще и сегодня ис­пользовать их, в особенности когда ведем речь о господстве посредством моря и о господстве посредством суши, о морских и континентальных дер­жавах, имея в виду стихии воды и земли.

Таким образом, "элементы" Земля и Море, о которых идет речь ниже, не могут мыслиться лишь как естественнонаучные величины. В этом случае они бы немедленно распались на химические составляющие, то есть обрати­лись бы в историческое ничто. Предопределяемые этими стихиями вариан­ты исторического свершения, в особенности морские или земные формы существования также не развертываются с механической заданностью. Если бы человек был живым организмом, без остатка сводимым к воздействию окружающего мира, он представлял бы собою или животное, или рыбу, или птицу или фантастические смешения этих элементарных форм, сообразно воздействию природных стихий. Чистые типовые образцы, соответствую­щие четырем элементам, в особенности чисто морские или чисто земные люди имели бы между собой весьма мало общего, они противостояли бы друг другу совершенно изолированно, причем эта изоляция была бы тем без­надежней, чем меньше примесей содержал бы данный тип. Смешения дава­ли бы удачные или неудачные типы и порождали бы приязнь или вражду, как химическое сродство или контраст. Бытие и судьба человека определялись бы чисто природным порядком, как это бывает в случае животного или рас­тения. Можно было бы лишь констатировать, что одни пожирают других, в то время как остальные мирно сосуществуют в биологическом симбиозе. Не существовало бы никакой человеческой истории как человеческого поступ­ка и человеческого решения.

Мы знаем, однако, что существо человека несводимо к чисто природно­му порядку. Он обладает даром овладевать собственным бытием и сознани­ем в процессе исторического свершения. Он знает не только рождение, но и возможность духовного возрождения. В беде и опасности, когда животное и растение беспомощно гибнут, он способен возродиться к новой жизни путем интеллектуального усилия, волевого решения, уверенного анализа ситуации и умозаключения. Он располагает свободным пространством для своей вла­сти и своего исторического могущества. Ему дано выбирать, и в определен­ные моменты истории он способен выбрать ту стихию, к которой он прилеп­ляется посредством собственного поступка и собственного усилия, как к новой форме своей исторической экзистенции, и в которой он обустраива­ется. В этом смысле он хорошо усвоил, как говорит поэт, "свободу выбирать путь, которого возжелал".

Всемирная история - это история борьбы континентальных держав про­тив морских держав и морских держав против континентальных держав. Адмирал Кастекс, французский специалист по военной науке, предпослал своей книге о стратегии обобщающий заголовок: Море против Земли, la Мег contie la Terre. Тем самым он пребывает в русле давней традиции.

Изначальный антагонизм земли и моря был замечен с давних пор, и еще в конце XIX века имевшуюся тогда напряженность в отношениях между Россией и Англией любили изображать в виде битвы медведя с китом. Кит обозначает здесь огромную мифическую рыбу, Левиафана, о котором мы еще кое-что услышим, медведь же означает одного из многих представите­лей наземных животных. Согласно средневековым толкованиям так называ­емых каббалистов, всемирная история суть не что иное, как борьба между могущественным китом, Левиафаном, и столь же сильным наземным жи­вотным Бегемотом, которого представляли себе в виде быка или слона. Оба имени — Левиафан и Бегемот - заимствованы из книги Иова (главы 40 и 41). Итак, каббалисты утверждают, что Бегемот старается разорвать Левиа­фана своими рогами и зубами, Левиафан же стремится зажать своими плав­никами пасть и нос Бегемота, чтобы тот не смог есть и дышать. Это предель­но наглядное, какое только и позволяет дать миф, изображение блокады кон­тинентальной державы морской державой, которая закрывает все морские подходы к суше, чтобы вызвать голод. Так обе воюющие державы убивают друг друга. Однако евреи, — говорят каббалисты дальше, — празднуют затем тысячелетний "пир Левиафана", о котором рассказывает в знамени­том стихотворении Генрих Гейне. Для того, чтобы дать историческое толко­вание этого пира Левиафана, чаще всего цитируют каббалиста Исаака Абра-ванеля. Он жил в 1437 — 1508 гг. во времена великих открытий, был казна­чеем сначала у короля Португалии, потом у короля Кастилии и умер уважа­емым человеком в Венеции в 1508 году. Таким образом он познал белый свет и все богатства мира и знал, что говорил.

Бросим же беглый взгляд на некоторые события всемирной истории под углом зрения этой борьбы между землей и морем.

Мир греческой античности возник из путешествий и войн народов-мо­реплавателей, "недаром вскормил их бог моря". Господствовавшая на остро­ве Крит морская держава изгнала персов из восточной части Средиземномо­рья и создала культуру, все необъяснимое очарование которой было явлено нам при раскопках Кносса. Тысячелетие спустя в морском сражении при Саламине (480 г. до Р.Х.) свободный город Афины оборонялся от своего врага — "всем повелевающих персов" — за деревянными стенами, то есть на кораблях, и спасся благодаря этой морской битве. Его собственное гос­подство было побеждено в Пелопонесской войне континентальной Спартой; последняя, однако, именно в силу своего континентального характера оказа­лась не в состоянии объединить города Эллады и возглавить греческую им­перию. Рим, напротив, бывший с самого начала итальянской крестьянской республикой и чисто континентальным государством, превратился в настоя­щую империю в процессе борьбы с морским и торговым господством Карфа­гена. История Рима, как вся в совокупности, так особенно и в этот период долгой борьбы между Римом и Карфагеном, часто сравнивалась с другими историческими ситуациями и катаклизмами. Такие сравнения и параллели могут быть весьма поучительными, однако они часто приводят к странным противоречиям. Например, параллели всемирной английской империи нахо­дят то в Риме, то в Карфагене. Сравнения такого рода в большинстве случа­ев являются палкой о двух концах, которую можно взять и повернуть любой стороной. Из рук угасавшей Римской империи морское господство вырвали вандалы, сарацины, викинги и норманны. После множества неудачных по­пыток арабы покорили Карфаген (698 г.) и основали новую столицу Тунис. Тем самым началось их многовековое господство над западным Средиземно­морьем. Восточноримская Византийская империя, управляющая из Констан­тинополя, была береговой империей. В ее распоряжении был сильный флот и таинственное боевое средство — так называемый греческий огонь. Впро­чем, все это служило исключительно оборонительным целям. Во всяком слу­чае, в своем качестве морской державы она могла предпринимать нечто такое, чего не могла себе позволить империя Карла Великого — держава чисто континентальная; Византия была настоящим "удерживающим", "ка-техоном", несмотря на свою слабость, она "удерживала" ислам много веков, предотвращая тем самым возможность завоевания Италии арабами. В про­тивном случае с Италией случилось бы тоже самое, чтЗ произошло тогда с Северной Африкой, — антично-христианская культура оказалась бы унич­тоженной, и Италия была бы поглощена миром ислама. В христианско-евро-пейском ареале впоследствии возникла новая морская держава, возвысив­шаяся благодаря крестовым походам: Венеция.

Тем самым в мировую историю вторгается новое мифическое имя. По­чти половину тысячелетия республика Венеция считалась символом морско­го господства и богатства, выросшего на морской торговле. Она достигла блестящих результатов на поприще большой политики, ее называли "самым диковинным созданием в истории экономики всех времен". Все, что побуж­дало фанатичных англоманов восхищаться Англией в XVIII-XX веках, прежде уже было причиной восхищения Венецией: огромные богатства; преиму­щество в дипломатическом искусстве, с помощью которого морская держава умеет вызывать осложнения во взаимоотношениях континентальных дер­жав и вести свои войны чужими руками; аристократический основной за­кон, дававший видимость решения проблемы внутриполитического порядка; толерантность в отношении религиозных и философских взглядов; прибежи­ще свободолюбивых идей и политической эмиграции. Сюда же относится очаровательное великолепие роскошных празднеств и красоты изящных ис­кусств. Один из этих праздников особенно занимал человеческое воображе­ние и способствовал прославлению Венеции в мире - это было овеянное легендами "Обручение с морем", так называемая sposalizio del mare.

Ежегодно в день Вознесения Господня дож республики Венеция отправ­лялся в открытое море на роскошном государственном корабле, и бросал в волны кольцо в знак соединения с морем. Сами венецианцы, их соседи, а также народы, обитавшие вдалеке от Венеции, видели в этом убедительный символ посредством коего рожденная морем держава и рожденное морем богатство приобретали мифическое освящение. У нас, однако, еще будет возможность убедиться в том, как в действительности обстояло дело с этим прекрасным символом, когда мы вновь увидим его в его изначальном свете. Эта сказочная царица моря сияла все ярче с 1000 по 1500 годы. В 1000 году тогдашний император Византии Никифор Фока мог еще с некоторым на то основанием утверждать о себе: "До сих пор вы были в брачном союзе с морем, отныне оно принадлежит мне." Между этими двумя датами лежит эпоха венецианского морского господства над Адриатикой, Эгейским морем и восточной частью Средиземного моря. В эту эпоху возникла легенда, при­влекшая в Венецию еще в XIX-XX веках бесконечное множество путеше­ственников и знаменитых романтиков всех европейских наций, поэтов и людей искусства — таких, как Байрон, Мюссе, Рихард Вагнер, Баррэ. Никто не сможет избежать очарования этой легенды, и меньше всего хоте­лось бы умерить сияние ее славы. Но если спросить, имеем ли мы здесь дело со случаем чисто морского существования и подлинного выбора в пользу морской стихии, то мы сразу же увидим, сколь стесненной оказывается морская держава, ограниченная Адриатикой и бассейном Средиземноморья, когда однажды открываются необозримые пространства мировых океанов.

Немецкий философ географии Эрнст Каш, ум которого был целиком во власти обширного мира идей Гегеля, классифицировал империи в зависимо­сти от фактора воды в своей "Сравнительной географии" (1845). Он различает три стадии развития, три акта великой драмы. Мировая история начи­нается для него с "потанического" времени, то есть с культуры речных пойм ближнего и среднего Востока в двуречьи Евфрата и Тигра и на реке Нил, в ассирийском, вавилонском и египетском царствах Востока. Далее следует так называемый талассический период культуры внутриматерико-вых морей и бассейна Средиземного моря, которому принадлежат греческая и римская античность и средиземноморское Средневековье. С открытием Америки и началом кругосветных плаваний наступает последняя и высшая стадия, эпоха океанической культуры, носителями которой являются гер­манские народы. Для прояснения существа дела мы, однако будем пользо­ваться трехчастной схемой, различающей реку, внутриматериковое море и океан. Тогда мы яснее увидим, почему морское господство Венеции остава­лось целиком на второй, талассической ступени.

Как раз праздник, подобный вышеупомянутому "Обручению с морем", позволяет сознать это различие. Такие символические действа соединения с морем встречаются и у других зависимых от моря народов. Например, индейские племена Центральной Америки, занимавшиеся рыбным промыс­лом и мореплаванием, приносили божествам моря жертвы в виде колец и других драгоценностей, в виде животных и даже людей. Я, однако, не ду­маю, что подобные же обряды практиковали и настоящие "пленители моря". Из этого не следует, что они были менее предрасположены к набожности или в меньшей степени чувствовали потребность в заклинании божествен­ных сил. Но о церемонии обручения или бракосочетания с морем они не думали именно потому, что они были настоящими детьми моря. Они чув­ствовали себя идентичными стихии моря. Те же символические обручения или бракосочетания показывают, напротив, что приносящий жертву и боже­ство, которому приносится жертва, суть различные, даже противоположные существа. С помощью такой жертвы должно умилостивить враждебную сти­хию. В случае Венеции церемония отчетливо позволяет понять, что смысл символического акта не является порождением изначального морского су­ществования; в гораздо большей степени здесь присутствует особый стиль праздничных символов, созданный высокоразвитой береговой культурой и культурой лагун. Обычное мореплавание и культура, основывающаяся на использовании выгодного приморского месторасположения представляют собой все же нечто иное, нежели чем перемещение всего исторического бытия с земли в море, выбор моря как стихии существования. Господство Венеции в прибрежной зоне начинается в 100 году морским походом в Дол-мацию. Господство Венеции над хинтерландом, например над Хорватией и Венгрией всегда оставалось проблематичным, каким только и может быть господство флота над сушей. И в области техники кораблестроения респуб­лика Венеции не покидала Средиземного моря и Средневековья вплоть до своего упадка в 1797 году. Как и народы Средиземноморья, Венеция знала только гребное судно, галеру. Судоходство на больших памятниках пришло в Средиземное море из Атлантического океана. Венецианский флот был и остался флотом больших галер, движимых гребной силой. Парус использо­вался лишь в качестве дополнительного элемента при благоприятном попут­ном ветре, как это было уже в античную эпоху. Особенным навигационным достижением было усовершенствование компаса до его современной фор­мы. Благодаря компасу "корабль приобрел нечто разумное, в силу чего чело­век вступает в общение и породняется с транспортным средством" (Капп). Только теперь самые отдаленные участки земли на всех океанах могут всту­пить в контакт, так что открывается круг земной. Но современный компас, появление которого в Средиземноморье относили раньше чаще всего к 1302 году и к итальянскому морскому городу Амальфи, в любом случае изобретен не в Венеции. Использование этого нового средства для океанических пла­ваний было венецианцам не свойственно.

Как я уже говорил и еще раз повторяю, мы не хотим преуменьшить сия­ние и славу Венеции. Но мы должны понять смысл происходящего, когда народ в совокупности всего своего исторического бытия делает выбор в пользу моря как чужой себе стихии. Способ ведения морских сражений того вре­мени нагляднее всего демонстрирует то, о чем здесь идет речь, и в сколь малой степени можно говорить об элементарном переносе всей человечес­кой экзистенции с земли на море в тогдашнем Средиземноморье. В антич­ном морском сражении гребные суда атакуют друг друга и пытаются прота­ранить и взять на абордаж один другого. Морской бой поэтому всегда пред­ставляет собою ближний бой. "Корабли хватают друг друга словно пары борющихся мужчин". В битве при Милах римляне сперва брали вражеские суда на абордаж, перебрасывая настилы из досок и устанавливали таким образом мост, по которому могли вступить на вражеский корабль. Морской бой превращался тем самым в сухопутное сражение на кораблях. На кора­бельных досках рубились мечами словно на сцене. Так разыгрывались знаме­нитые морские сражения древности. Похожим образом, хотя и с помощью более примитивных ручных орудий, вели свои морские сражения малайские и индейские племена.

Последнее крупное морское сражение такого рода оказалось вместе с тем последним славным подвигом венецианской истории — то был морс­кой бой при Лепанто (1571). Здесь испано-венецианский флот встретился с турецким и одержал самую убедительную победу на море из всех, когда-либо одержанных христианами над мусульманами. Битва произошла в том же самом месте, у Акциума, где незадолго до начала нашей эры (30 г. до Р.Х.) вступили в бой флотилии Востока и Запада, Антония и Октавиана. Морская битва при Лепанто велась в основном теми же корабельно-техническими средствами, что и сражение у Акциума полтора тысячелетия назад. В ближнем бою на корабельных досках сражались отборные пешие части испанцев, знаменитые терции, с янычарами, элитарными войсками Османской импе­рии.

Изменение способа ведения войны на море произошло лишь немногими годами позже битвы при Лепанто, — именно при разгроме испанской арма­ды в проливе Ла-Манш. Маленькие парусники англичан обнаружили свое преимущество перед большими кораблями испанского флота. Однако веду­щими в области техники кораблестроения были тогда не англичане, а гол­ландцы. За время с 1450 по 1600 годы голландцы изобрели новых типов кораб­лей больше, чем все остальные народы. Просто открытия новых частей све­та и океанов было недостаточно для того, чтобы заложить основы господ­ства на мировых океанах и обеспечить выбор моря в качестве стихии суще­ствования.

Не благородные дожи на помпезных судах, но дикие искатели приключе­ний и "пенители моря", отважные, бороздящие океаны охотники на китов и смелые водители парусников суть первые герои новой морской экзистен­ции. В двух важнейших областях — китобойном промысле и кораблестрое­нии — голландцы были сначала далеко впереди всех.

Здесь я обязан сперва воздать хвалу киту и охотнику на кита. Невозмож­но говорить о великой истории моря и о выборе человека в пользу морской стихии, не упоминая сказочного Левиафана и его столь же чудесного пре­следования. Конечно же, это огромная тема. Моя слабая похвала не достига­ет ни кита, ни охотника. Как я могу брать на себя смелость подобающим образом рассказать о двух морских чудесах — о могущественнейшем из всех живущих зверей и об отважнейшем из всех охотников человечества?

Я осмеливаюсь на это только потому, что могу опираться на авторитет двух великих глашатаев и провозвестников обеих этих3 морских чудес, — значительного французского историка Жюля Мишле и великого американс­кого писателя Германа Мелвилла. В 1861 году француз опубликовал книгу о море — гимн красоте моря и миру его неоткрытых чудес, богатствам морс­кого дна всех континентов, которыми еще не завладел и которые еще не использовал "свирепый король этого мира", человек. Мелвилл же является для мировых океанов тем, чем для восточного Средиземноморья является Гомер. В захватывающей повести "Моби Дик" (1851) он описал историю великого кита, Моби Дика, и охотящегося за ним капитана Ахаба, сложив тем самым величайший эпос океанской стихии. Я, конечно, осознаю, что, когда я при случае употребляю здесь вместо слова "кит" словосочетание "рыба-кит" и вместо "охотник на кита" говорю иногда "охотник на китовых рыб", это сочтут дилетантским и неточным словоупотреблением. Меня нач­нут поучать о зоологической природе кита, который, как это известно любо­му школьнику, представляет собой млекопитающее, но не рыбу. Уже в напе­чатанной в 1776 году "Системе природы" старого Линнея можно было про­читать о том, что рыба-кит — теплокровное, дышит легкими, а не жабрами, как обычная рыба; что самка кита рождает уже сильно развитого живого детеныша и почти целый год любовно заботится о нем и вскармливает его своим молоком. Я никоим образом не хочу спорить с учеными-специалиста­ми в обширной науке о китах, с цетологами, но хочу только кратко, без всяких дискуссий, объяснить, почему я полностью не отвергаю старое имя "рыба-кит". Само собой разумеется, кит не есть рыба, такая, как щука или селедка. Тем не менее, называя это странное чудовище рыбой, я обнажаю всю нелепость того, что такой теплокровный гигант предан стихии моря, хотя он и не предрасположен к этому своим физиологическим строением. Только вообрази на минуту противоположный случай: громадное, дышащее жабрами существо бегает по суше! Самое крупное, самое сильное и самое мощное морское животное бороздит мировые океаны от северного до южно­го полюсов, дышит легкими и, будучи млекопитающим рожает живых дете­нышей в этот мир моря! Оно не является также амфибией, но является настоящим млекопитающим, и все-таки одновременно рыбой по своей сти­хии обитания. В рассматриваемый нами период, а именно с XVI по XIX века, охотники на эту огромную рыбу были подлинными Охотниками с боль­шой буквы, а не просто какими-то банальными "китобоями" или "китолова­ми". Это небезразлично для нашей темы.

Французский восхвалитель кита Мишле в своей книге о море