WozuPropheten in durftige Zeit?

Парентезис: о пророчестве. Пророчество есть результат оператив­ного применения пространственной парадигмы к гносеологическому процессу. С точки зрения поступательного времени, всякое предвиде­ние есть фальшь, произвол или делирий. Школа пророчеств была основана на созерцании всего онтологического ландшафта вместе взя­того. Речь идет не просто о будущем, но о картине всего бытия, увиденного синхронно. Мир пророческого видения принадлежит об­щей картине реальности, поэтому чаще всего видения пророков опи­сывают равномерную геометрическую фигуру, эквивалент кругового или квадратного календаря. В этой фигуре все сезоны и циклы сосу­ществуют, отмечены одновременно. Отсюда и энигматический харак­тер пророчеств. Речь идет не о точном описании будущих событии, но о вскрытии вечной парадигмы реальности, распространяющейся и на прошлое, и на настоящее, и на будущее. Поэтому высказывания про­рока всегда заведомо перегружены смыслом и значением. Они несут в себе настолько гигантский объем информации о структуре реальнос­ти, что не могут адекватно интепретироваться только во временной парадигме, как требует того банальный рассудок обычных существ.

Пророк силится сказать: "я видел все время как пространство, и пространство это было перегружено бытием и переосвещено смыс­лом; я заблудился и ослеп в этих залитых сиянием бескрайних про­сторах; я увидел так много и так сразу, что границы сознания моего рухнули, подобно стенам Иерихона; город индивидуальности моей пал; сквозь меня зазвучали хоры и оркестры существ, не имеющих дли­тельности... Поэтому я не мог различить деталей, я созерцал Целое, и понял слишком много для того, чтобы сохранить способность гово­рить на каком-то одном из языков. Я подавлен и уничтожен, способен лишь бормотать и издавать звуки, в которых слились все языки и наречия мира, прошлые, настоящие и будущие. У всех, однако, есть общая ось, но она выходит за пределы рассудка. Если вы хотите что-то понять в моих пророчествах, то могу посоветовать вам только одно — повторите мой опыт. Но нет, нет, лучше оставайтесь там, где вы сейчас есть. Я не могу взять на себя ответственности за прыжок ваш в сферу пространства. Я найду учеников и старательно подготовлю их для того, чтобы толковать мои вопли и стенания. Я огражу их от чудовищной прямоты опыта, но научу тайнам и видениям прикровен-но. От них вы и узнаете о том, что было, есть и будет..."

На этом основаны школы пророков. В конце концов, это тоже — профессия.

Но цикл пророчеств кончается тогда, когда мир вступает под чер­ную тень Запада. Время ядовито кусает пророка за уязвимую ступню. И тащит вниз.

Где брат твой - Каин?

Рене Генон дает интересную интерпретацию сюжета о детях Адама. Он говорит об изначальном дуализме оседлости и кочевничества. Осед­лость и кочевничество соответствуют двум изначальным состояниям человеческого общества. Поэтому их архетипы мы находим на заре священной истории. Авель и Каин.

Каин — оседлость, его занятие — хлебопашество, его жертва — бескровна. Его царства — растительное и минеральное.

Авель — кочевничество, его занятие — скотоводство, его жертва

— кровава. Его царство — животный мир.

Оба — дети первочеловека, Адама. Но до изгнания из рая Адам "возделывал сад", т.е. тоже был смотрителем растительного царства. Сам символизм рая (он в начале) — растительный, а символизм не­бесного Иерусалима (он в конце) — минеральный.

Каин наследует Адаму в большей степени, нежели Авель. Поэтому он назван первенцем. В ведении Каина и начало, и конец. Каин счита­ется создателем первого города. Возможно, к этому восходят иудаис-тические концепции о "демонизме городов", воплотившиеся в эсхато­логических легендах о Вавилоне...

Каин — фиксация, Авель — подвижность. Каин — древнейшее и грядущее, Авель — промежуточное, настоящее. Бескровная жертва Каина связана с доавраамическими культами, с Мельхиседеком. Авель

— префигурация Аарона и его священства. Кровавая жертва.

У Генона в "Царстве количества" тема получает сложное развитие: "оседлые" (каиниты) работают со временем, "кочевые" пожирают про­странство. Убийство Каином Авеля, по Генону, есть прогрессирующая оседлость цивилизации, фиксации, доходящей в своем пике до насиль­ственного "усаживания" на одно и то же место последних кочевых народов в XX веке — евреев и цыган. Далее следует месть Авеля: "извращенное кочевничество" размывает городскую цивилизацию, растворяя фиксацию через субверсивные распыляющие концепции "блуждающих космополитов".

Здесь возникает некоторая неясность: "оседлые", логически свя­занные с пространством, оказываются теперь ответственными за "дела времени", а "кочевые" — наоборот. Это требует дополнительных размышлений. В другой работе.

Безусловно одно: Каин — пространство в обоих его ипостасях: и в адамическом сельскохозяйственном и в эсхатологическом городском. Непонятая фигура в рамках иудаистической этики, возвышающей все кочевое и кровавое, принижающей все бескровное и оседлое. Еврази­ец Алексеев верно заметил по этому поводу, что вся эпоха царств, связанная со строительством Храма, виделась ортодоксальному иуда­изму в довольно двусмысленном, если не сказать отрицательном све­те. Иудеи тяготели к теократии, к аароновскому служению, к ради­кальному авраамизму. Цари, оседлость, города, все это было чуждым, внешним, подозрительным. '

Вагнер о Монсальвате: "Здесь время переходит в пространство". Генон отождествляет Монсальват с осевой горой древних традиций, на вершине которой находится "земной рай". "Переход времени в про­странство" — это для Генона вместе с тем ход экстремальной фазы эсхатологического процесса. Каин добивает Авеля только сегодня. Но вместе с тем это разгадка квадратуры круга — "каменный цветок", "окаменевшее райское растение". Где-то, на тайном плане бытия, это действительно так, но не как данность, а как задание, не как факт, а как цель грандиозной революции...

Авель — время, сам дух историцистской парадигмы. Эта парадигма родилась в авраамизме, в иудаизме, и оттуда вползла в современность, сделала современность. Новое Время — время иудейское. Время Аве­ля. Отдаляясь от Генона, выдвинем свою версию "мести Авеля" — эта месть не в будущем, но в прошлом, в настоящем. Эта месть — сама историцистская парадигма.

Либералы не проповедники оседлости. Они носители "нового ко-чевничества". Неслучайно "царство денег" отождествляется Жаком Аттали с "царством новых кочевников".

В Каине же скрыт Монсальват, смычка города и деревни, трудово­го крестьянства и пролетариата. Пролетариат — металлург, Тубалка-ин, металлический мир городов, "кузнецы и алхимики". Крестьянство — сельскохозяйственный труд самого Каина, повторяющего древнее, догрехопаденческое занятие своего отца. (Хотя каббала учит, что у Каина и Авеля были иные отцы, а первенцем Адама и Евы вне адюль­теров был Сиф.)

Каин — Восток, демонизированный жрецами по чину Ааронову. Как и Сеир, Исав, другая белокурая бестия, и снова первенец, только у Исаака. Постоянная дискриминация первенцев у евреев — вплоть до Ефрема и Манассии. Это время хочет представить себя первичней пространства, Кронос силится выдать себя за первого и единственно­го... А он среди'-титанов младший (и оскопил своего отца — Небо, видимо, застав его однажды пьяным и нагим, как Хам). Римский Сатурн — эквивалент Кроноса — дал название празднику "сатурна­лий", когда высшие и низшие в иерархии меняются местами, "после­дние становятся первыми".

Время, которое переходит в пространство, это не то время, кото­рое пожирает пространство.

"О Каин! Ты просто непонят, как и брат Кроноса, Иапет.

Титан Иапет...

Деликатный Иафет, голубоглазый златокудрый сын Ноя, верный радуге, строитель великих Империи, вождь четырех вселенских царств.

Ты — Каин!

Рыцарь Грааля, ты — Каин! Если успешно дошел до цели, и на святой горе — "холме спасения" — обрел пылающую чашу.

Добродушный рыжий Исав, большой охотник, ты — Каин! Как радовался тебе проникнутой духом высшего насилия благородный Исаак, чье Божество поминалось под именем "Муж Сильный", "Иш": как любил он твой живой природный лесной запах, твое мужество, твою простоту... Но..."

Авель родил Оккама, Окнам родил Декарта, Декарт родил Канта, Кант родил Конта, Конт родил Поппера, Поппер родил Фукуяму... Да иссякнет на Фукуяме лунный род, считающий себя "избранным".

Генон не прав, Каин еще не убил Авеля, точнее, убил, но не до конца. "Они входили в печи сотнями, а выходили тысячами..." Не очень приятное Монсальвату чудо с тремя отроками и небесной росой повторилось совсем недавно с обратным смыслом. Пока длится месть Авеля, кудрявого свежевателя покорных тушек невинных овец, "малых сих". Каин невиновен, он исполнял долг — кровь за кровь, кто раз пустил ее у невинной твари, тот ответит сполна. Гуманней приносить в жертву людей, чем зверей. По меньшей мере, человек обязательно в чем-то виновен, а зверь? А Зверь?

Каин — "ка", свет, воздевающий руки, весенняя руна простран­ства. Каин — Восток, Авель — Запад.

Война Иеговы

Если Запад так погрешил перед онтологией, посмел восстать на нее, если он оказался родиной Времени, временной парадигмы и Рене Декарта, то что же остальные стороны света, остальные регионы ка­чественного пространства?

Юг акцентировал массу. Север — разрыв и предел, сектор бытия, в котором обе континуальности — время и пространство — задавали себе вопрос о том, что пребывает по ту сторону или с обратной стороны от центра. Восток — крепость парадигмы пространства, вос­ходящая антитеза диверсии, стремящейся к обобщению. Восток — воинствующая истина онтологии. Востоку поэтому принадлежит миссия положить предел западному резонансу катастрофы.

Но Восток обязан для этого собрать воедино треугольник, где будет осмыслена роль Севера и роль Юга. Преодолеть западный соблазн в действительности невозможно без того, чтобы заново ис­следовать содержание всех онтологических областей.

Почему время на Западе вышло из-под контроля? Как связаны Юг и Запад? Север и Восток?

Резонанс Запада внятен. Но чем мог бы быть резонанс Севера? А Юга? И чем должен стать резонанс Востока?

Ответить на катастрофу пространство сможет только в том случае, если сумеет схватить ее онтологическую причину. Это значит стороны света должны полноценно поведать самим себе о структуре своих бытийных ролей. Все ориентации будут приведены к Востоку, к Востоку вещей, чтобы обрести речь. И только тогда змию Нового Времени удастся свернуть его скользкую шею, разможжить его очковый плешивый череп.

Восток должен быть насыщен новым знанием, обменяться с треу­гольником остальных сторон Света спецификой высвечивания онтоло­гических посланий. Старое время Востока не пригодно. Кризис вре­менной парадигмы провоцирует рождение на Востоке особой хроно­логической модификации. Эта модификация — ответ на западный резонанс, но активирует она дистанционный диалог Севера и Юга. Все вместе взятое должно добавить общей ткани бытия знания о его истоковой, теневой стороне, о темной стороне онтологической Луны. Или о каббалистическом значении имени демона Солнца...

Как соотносится парадигма пространства и парадигма времени се­годня можно описать. Проблема высвечена кризисом современного мира. В этом динамическом катастрофическом действии открылась пространственная1 механика гносеологического Востока и Запада. До­бавим, в их подъестественном состоянии. Гипертрофия Нового Време­ни, как вопль болезненно пытающегося абсолютизироваться Запада, вывела на поверхность затемненные ранее онтологические структуры. Но пока еще у нас нет инструментария для следующего шага. — Мы не знаем, каким будет ответ Востока на этот вызов. Мы знаем, каков Восток страдательно — как побежденная исторически антитеза Запа­ду. Но мы не знаем пока его триумфальной онтологической посту­пи, его золотого посткритического самоутверждения. Есть подо­зрения, что такое утверждение невозможно без фундаментальной пе­ретряски пропорций в общей подоснове бытия.

Вопрос Запада — временная парадигма — выставлен как подлежа­щая преодолению и искоренению аномалия. Какую парадигму в таком случае диктуют Юг и Север, и как их надо учитывать Востоку, чтобы "раздавить гадину"?

Север — истоковый импульс, Юг — масса. Север архитипизирует идеальные модели онтологических ориентации. Как Родина и Небо. Юг дает темную почву для облачение фигур в массы. На Востоке оба принципа выливаются в единство духотворящей плоти или телесной духовности. Живое пространство. Запад разделяет Север от Юга, "плот­ное от тонкого", suaviter cum magno ingenio. Запад превращает Север в пространство Минковского, а Юг покоряет, атомизирует и распыля­ет. Понятно, как существует Восток наряду с Западом и до него. Рассвет перед закатом, до заката очевиден и представим. Но когда Закат-Запад хочет пожрать все, выйдя за отведенные ему рамки, что делать Востоку? Способен ли он сам вытянуть свет из воронки боль­шой полночи?

В такой жуткой ситуации нельзя отделаться схемой. Может стать­ся, что резонанс Запада окончится распылением всего. Это произой­дет в том случае, если у онтологии есть надвременным образом предрешенный конец. Некоторые религиозные теории так и считают. В этом случае временная парадигма и является инструментом окон­чательного уничтожения. Все, что она сумеет разъесть, будет пре­вращено в антибытие, вывернуто наружу. Нельзя исключить, что между Западом, этими религиями и антибытием есть сговор. Почти наверня­ка есть.

Если это все же не так, то все просто начнется снова. Запад, разбухая, захватит в свою виртуальную пустоту, в отрицательную ячейку дигитальной парочки ("да"-"нет") лишь сор бытия, и на пус­том, освобожденном месте само собой обнаружится Восток и парадиг­ма пространства. Но это будет касаться новых персон, новых волно­вых пересечений. Есть и такие религии, фаталистичные, стабильные, спокойные, стоически переживающие собственное уничтожение.

Но высшей притягательностью обладают сектора мысли, располо­женные на пересечении этих кругов. Парадигма времени ужасна. Это — зло и конец. Парадигма пространства — прекрасна. Это истина и перманентность. Но и там и там снята телеология, вопрос о конечной и промыслительной ориентации шагов, предопределяющих не структу-рализацию онтологических страт, а причину такой структурализа-ции. Иными словами, неопределенность — возможно, в форме особой под вопросом стоящей дискретности — брезжит на внутренней грани­це волнового всепространства, там, где, казалось бы, располагается Большой Ответ. И в этом случае сами собой связываются — нет, это не точно — шокируют подозрением о наличии возможной связи онтологические дисфункции Запада и мерцающий (не твердо наличе­ствующий, не утвержденный, не засвидетельствованный) разрыв в пун­кте, где лежит центр онтологической карты.

Считается, что пары (дымы) от этого центра идут вверх на Север, а осадок — вниз, на юг. Потом Север смешивается с Югом и появля> ется Восток. Потом Восток дает импульс вращательной траектории, последующей онтологически за ортогональным жестом распадения полюса на Север и Юг. В результате кругового скитания жизненный ком распадается. Это — Запад. Но отходы жизни, имманентные ре­зультаты конца не совпадают с плотско-духовными предопределен-ностями Севера и Юга. Так осуществляется полный безвозвратный онтологический процесс по ту сторону атомарных иллюзий. Персона- маска, вещь или форма проходят по градусам бытия, говоря о себе на разных стадиях по-разному. Потом временная неделимость развеива­ется, а имена остаются. В пространственной парадигме все это, на самом деле, не повторяется, но есть одно и то же. Онтологическим и смысловым образом. Неважно, что мнят об этом подпадающие под гипноз мельтешений туманных разнообразий существа, капельки влаж­ного бытия. Все это пребывает неизменным.

Необратимость "западного изгнания" (Сохраварди) помимо указа­ния на ограниченность онтологии — вывод самого Запада — или утверждения перманентности пространства, где просто нет никаких перемещений (аксиома Востока), может иметь и третий смысл.

Это — путь "войны Иеговы", кираса Востока. Раскол в последних толщах, взятый на щит.

Сказать об этом невозможно, поскольку это еще не стало фактом. Более того, это может и не стать фактом, так как выходит за рамки даже пространственной парадигмы.

Есть ли что-то за пределом бытия?

И не это ли гипотетическое "что-то" навлекло на нас чуму Запада, горячечный недуг картезианства, чтобы косвенно указать на перспек­тивы еще более далекие, опасные и глубинные, нежели пропитанный Страхом Божьим торжественный строй неподвижной пространствен­ной Вселенной?

Au-dela de la Lumiere primordiale de 1'Orient des choses et des etres...

И еще более дерзко: Jenseits des Nordens, des Eises, des heute (Ницше)...

Часть II

МОСКВА КАК ИДЕЯ

Глава 1

Москва как идея

Религиозное значение Москвы

Москва является не просто великим городом, не просто великой столицей, не просто символом гигантской Империи. Москва — базо­вое понятие богословия и геополитики.

Москва названа "Третьим Римом" не просто как метафора или самопотворство узко национальной гордости. Все гораздо, гораздо глубже. В Православии существует особое учение о "трех Римах". Первым являлся имперский Рим до Христа — тот самый, на террито­рии которого Сын Божий сошел на землю. Этот Рим был универсаль­ной реальностыо, объединявшей в цивилизационное единство гигантс­кие пространства, многочисленные народы и культуры.

Второй Рим, Новый Рим — Константинополь, столица Римской Империи, принявшей благодать святого крещения. Отныне римская Империя приобрела сугубо церковный, глубоко христианский смысл.

Православный Император, василевс, как глава Империи, был отожде­ствлен с загадочным персонажем из 2-го послания св. Апостола Пав­ла к Фессолоникийцам — "держащим", "катехоном", — который дол­жен препятствовать в конце времен "приходу сыну погибели".

Приход Христа — центральное событие мировой истории. Все, что предшествовало ему, было предзнаменованием. То, что за ним последовало, было универсализацией Благой Вести. И центром исто­рии в христианскую эпоху, в православном понимании, был именно Рим, Новый Рим, Константинополь и его глава — православный васи­левс.

Иными словами, после Константина Новый Рим (Второй Рим) был истинным субъектом истории, рычагом таинственного домостроитель­ства Спасения и Обожения экумены.

Еретический Запад во главе с германскими королями-узурпаторами и обмирщвленным католическим клиром отпал от Рима, а значит, отпал от Церкви. Ватикан был анти-Римом, отрицал православное значение "катехона"-василевса, неправомочно утверждал тотальность папской власти.

После раскола Церквей на Западную (католическую) и Восточную (Православную) единственным хранителем истинного христианства остался Новый Рим, Византия, католики же пали в бездну отступни­чества. От них "катехон" был изъят.

Но и Второй Рим обречен был на падение. Когда поколебался в вере и попытался прибегнуть к военной помощи Запада против тур-ков, даже ценой отказа от твердого стояния в православной истине и принятия Флорентийской Унии. Но это его не спасло, может быть, напротив, окончательно погубило.

И тогда, казалось, нет больше места "катехону", "держащему", двери для прихода "сына погибели" открыты.

Но в северном царстве, во снежных и диких землях, населенных странным, задумчивым, созерцательным, погруженным в стихию сво­ей тайной миссии народом, все вещи остались такими, будто страшно­го события — "удаления держащего" — не произошло. Как рай был избавлен от декаданса грехопадения всех остальных мест земли, Русь оказалась единственной страной, где чудесно сохранились пропорции и нормы подлинного христианства.

Итак, вечный город переместился на Север, в Москву. Москва отныне приняла эстафету субъекта истории. Позже было установлено на Руси Патриаршество, в полной мере утверждена "симфония влас­тей". Москва стала синонимом Православия в поствизантийскую эру.

Последним оплотом Спасения, ковчегом истины, Новым Израилем.

Москва — это печать богоносности русского народа.

Этот город вошел в духовную историю последним. Третий Рим, "четвертому не быти".

Но последние станут первыми, значит Москва — самая богоизб­ранная точка земли. А так как именно нашу человеческую землю Спаситель избрал местом Воплощения, значит место это — централь­но во всей Вселенной.

Москва — истина, жизнь, путь, благо. Москва — абсолют.

Тень антихриста пыталась сломить и этот последний оплот Благой Вести. Двести лет петербургской, романовской России — период "мер­зости запустения". Нет Патриарха, нет полноценной симфонической монархии, нет Москвы как столицы. Все сходится.

И лишь в 1917 странные разномастные одержимые личности — большевики — как высший парадокс, как странная сотериологичес-кая энигма ставят вещи на свои места. В этот период, несмотря на откровенные антицерковные гонения, восстановлено Русское Патри­аршество, упразднена предательская династия, и самое главное: Моск­ва — снова столица, снова Третий Рим.

Тем временем в резиденции московских (!) царей чудесно обнару­жена икона "Державная". На ней — Царица Небесная на троне, как властительница России, как самодержица Третьего Рима, святого го­рода Москвы, прекрасней и трагичней которого нет, не было и не будет во Вселенной.