Из первой речи против Катилины

До каких пор, скажи мне, Катилина, будешь злоупотреблять ты нашим терпением? Сколько может продолжаться эта опасная игра с человеком, потерявшим рассудок? Будет ли когда-нибудь предел разнузданности твоей заносчивости? Тебе ничто, как видно, и ночная охрана Палатина, и сторожевые посты, – где? в городе! – и опасения народа, и озабоченность всех добрых граждан, и то, что заседание Сената и на этот раз проходит в укрепленном месте, – наконец, эти лица, эти глаза? Или ты не чувствуешь, что замыслы твои раскрыты, не видишь, что все здесь знают о твоем заговоре, и ты тем связан по рукам и ногам? Что ты делал вчера, что позавчера, где был, кого собирал, какое принял решение, – думаешь, хоть кому из нас неизвестно?

Таковы времена! Таковы наши нравы! Все понимает Сенат, все видит консул, а этот человек еще живет и здравствует! Живет? Да если бы только это! Нет, он является в Сенат, становится участником общегосударственных советов и при этом глазами своими намечает, назначает каждого к закланию. А что же мы? Что делаем мы, опора государства? Неужели свой долг перед республикой мы видим в том, чтобы вовремя уклониться от его бешеных выпадов? Нет, Катилина, давно пора отправить тебя на смерть консульским приказом, против тебя одного обратить ту пагубу, что до сих пор готовил всем нам.

В самом деле, достойнейший Публий Сципион, великий понтифик, убил ведь Тиберия Гракха, лишь слегка поколебавшего устои республики, а меж тем Сципион был тогда всего лишь частным лицом. Тут же Катилина весь круг земель жаждет разорить резней и пожарами, а мы, располагая консульской властью, должны смиренно его переносить!.. Да было когда-то в этой республике мужество...

(Марк Туллий Цицерон)

Текст № 3

Долго я хранил молчание. Но не из-за страха. Мешала боль за друга. Пока существует сострадание, нет места клевете. Истина всегда торжествует.

(Марк Туллий Цицерон)

Текст № 4

Из поучения чадам

Всего же более убогих не забывайте, но, насколько можете, по силам кормите и подавайте сироте и вдовицу оправдывайте сами, а не давайте сильным губить человека. Ни права, ни виновного не убивайте и не повелевайте убить его. Если и будет повинен смерти, то не губите никакой христианской души. Говоря что-либо, дурное или хорошее, не клянитесь Богом, не креститесь, ибо нет тебе в этом никакой нужды. Если же Вам придется крест целовать братии или кому-либо, то, проверив сердце свое, на чем можете устоять, на том и целуйте, а поцеловав, соблюдайте, чтобы преступив, не погубить души своей. Епископов, попов и игуменов чтите и с любовью принимайте от них благословение, и не устраняйтесь от них, чтобы получить по их молитве от Бога. Паче же всего гордости не имейте в сердце и уме своем, но скажем: смертны мы, сегодня живы, а завтра в гробу; все это, что Ты нам дал, не наше, но Твое...

(Владимир Мономах)

Текст № 5

Из речи «О четырех свободах»

В будущем, которое мы стремимся освободить от тревог и опасений, перед нами открывается мир, построенный на основе четырех неотъемлемых свобод человека.

Первая из них – свобода слова, где бы то ни было на свете.

Вторая – свобода религиозных вероисповеданий везде и всюду на свете.

Третья – свобода от нужды, которая, согласно принятым во всем мире понятиям, означает взаимопонимание в сфере экономических отношений, обеспечивающее для каждого государства мирную зажиточную жизнь его граждан везде и всюду на свете.

Четвертая свобода – это свобода от страха, которая, говоря теми же словами, означает сокращение во всем мире вооружений в такой степени, в такой полной мере, что ни одно государство не будет в состоянии совершить акт агрессии против любого своего соседа нигде на свете.

(Т. Рузвельт)

Текст № 6

«Новая заповедь Спасителя»

Итак, в четверг вечером на страстной неделе Господь вместе со своими учениками совершил пасхальную трапезу, которая в традиции Христианской церкви стала именоваться Тайной Вечерею. Название это не случайно, потому что именно во время этой пасхальной трапезы Господь таинственно своих учеников сделал соучастниками той жертвы, которую Он приносит Богу за грехи всего рода человеческого. Когда во время трапезы он преподал им хлеб и вино, указав на них, как на Тело и кровь свою, и когда ученики вкусили хлеба и вина, через это вкушение таинственно стали соучениками жертвы Спасителя, ибо причастились истинного Тела и истинной крови Христовой.

В конце трапезы произошел эпизод, который описали все четыре евангелиста. Правда, Матфей и Марк относят этот эпизод не к самой трапезе, а ко времени после трапезы. А Лука и Иоанн связывают его непосредственно с Тайной Вечерею. Для нас не важно, в какой момент произошло это событие, важно само событие.

В ответ на пламенную речь апостола Петра, в которой этот апостол сказал о готовности следовать за Христом даже до смерти, Господь предсказывает его отречение.

«Душу свою ты готов положить за меня? – спрашивает Учитель. – Уже сегодня, не пропоёт и петух трижды, как ты отречешься от меня».

Петру и другим апостолам это было, видимо, очень трудно понять, но Христос взором своим прозревал трагедию грядущей ночи и прозревал трагедию предательства Петра.

Закончив трапезу, спаситель с учениками своим направился на гору Елеонскую, по-русски – Масличную гору. Эта гора находится в предместье Иерусалима за потоком, который называется Кедронским потоком. Название горы происходит от того, что на её склонах до сих пор растут масличные деревья, маслины. Некоторые из них насчитывают более двух тысяч лет и относятся к тому времени, когда жил Господь Иисус Христос. Эти огромные старые деревья сохранились до нашего времени.

А вот во времена Спасителя там, на склонах этой горы, бы большой масличный сад, именуемый Гефсиманским садом. На склонах этой горы в тиши сада Господь любил отдыхать вместе со своими учениками, и каждый вечер почти во время страстной недели он отправлялся туда вместе со своими учениками. Пошел он и в четверг вечером на гору Елеонскую после совершения пасхальной трапезы.

Евангелист Иоанн в отличие от других Евангелистов помещает в повествование о вечере четверга страстной недели замечательную прощальную беседу Спасителя со своими учениками. Эта беседа началась в горнице, где проходила Тайная Вечеря, а закончилась перед тем, как перейти нужно было Спасителю и ученикам Кедронский поток, чтобы взойти на Масличную гору.

Эта замечательная беседа начинается с утверждения Спасителя о том, что пришел его час Его славы: «Ныне прославился сын человеческий, и Бог прославился в нем».

О какой же славе Бога, о какой собственной славе говорит Спаситель? Что такое слова Спасителя? Что такое слава Божия? Ведь Господь накануне своих страданий, и эти страдания Он связывает с явлением Божией славы. А что же лежало в основе этих страданий? Почему Бог принимает образ человеческий, принимает плоть человеческую, соединяется со страданиями мира, и сам становится жертвой неправды? Почему Бог идет на страдания? Какая сила движет Им?

Только одна сила – сила любви к роду человеческому. Поэтому явление Божией славы – это явление любви Бога к людям. Именно поэтому, свидетельствуя о то, что наступил час Его славы, Господь сразу переходит к другой теме, к теме любви.

Обращаясь к ученикам, он говорит: «Заповедь Новую даю вам: да любите друг друга, как я возлюбил вас, так и вы любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собой».

Когда в свое время мы разбирали с вами Нагорную Проповедь Спасителя, то я говорил о том, что в Заповедях Блаженств, составляющих сердцевину той Нагорной Проповеди, Спаситель уже высоко-высоко поднял планку нравственных требований по отношению к тому уровню, который был отмечен десятью заповедями, полученными Моисеем на горе Синай от Бога. А вот в этих словах планка подымается еще выше: «Заповедь Новую даю вам: да любите друг друга».

По сути это ведь не новая Заповедь. Уже в Ветхом Завете Господь говорил: «Любите ближнего своего, как самого себя», и слушатели Спасителя прекрасно знали о том, что Заповедь любви уже дана была в Ветхом Завете.

Почему же Он называет эту Заповедь Новой? Да потому, что эта Заповедь поставляется Спасителем в центр нравственных требований, в центр всей системы нравственных и духовных координат, в которых должно жить человечество.

«По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собой». То есть любовь друг к другу есть отличительная особенность, самая важная характерная черта, отличающая христианина от нехристианина: будете любить друг друга, иметь такую любовь, будете Моими учениками.

Каждый знает, как тяжело любить по-настоящему. Той любовью, которую требует от нас Господь, любить близких, самых близких родных людей и то трудновато. Когда все хорошо и просто, мы вроде как и любим друг друга. А вот началась пора неудач, болезней, а сохрани Бог, каких-то несчастных случаев, и как часто эти внешние физические обстоятельства жизни вдруг подрывают любовь, ибо любовь исчезает, как облако под натиском ветра.

Любить трудно, любить очень трудно, что означает – иметь огромную внутреннюю силу. Откуда же такая сила? И как бы помогая ученикам ответить на этот вопрос, Спаситель тут же и говорит: «Да не смущается сердце ваше, веруйте в Бога и в Меня веруйте!». Он связывает нравственное требование о любви к ближнему с верой в Бога, с верой в Него.

Нужно сказать, что многие из наших современников вот этой связи между нравственностью и верой не сознают, не видят, не понимают. Некоторые считают, что нравственность может быть совершенно автономна от веры. И часто в быту можно встретиться с таким утверждением: «Ну совсем не обязательно верить, чтобы быть хорошим человеком. Вот мой сосед, неплохой человек, а ни в какого Бога не верит». И когда церковь настаивает на том, что есть некая внутренняя органическая весьма значительная связь между нравственностью и верой, то нередко такую проповедь отвергают, от нее отмахиваются.

И вот почему это происходит. Дело в том, что в утверждении о том, что не обязательно верить, чтобы быть нравственным человеком, есть доля правды.

Почему? Да потому, что сам Бог вложил нравственное начало в природу человека, нравственность есть часть человеческой природы, присущая изначально человеку, роду человеческому. Как человек имеет способность видеть, слышать, осязать, обонять, иметь вкус, точно также по природе своей он имеет способность отличать добро от зла, имеет нравственную природу. И нравственная природа действительно в этом смысле как бы автономна от убеждения людей.

И в самом деле, сколько не убеждай, что врага убить нужно, что это хорошо, что за этим убийством последует некая общая польза, человек, поддающийся таким убеждениям и убивающий другого человека, непременно испытает угрызение совести. Даже будучи уверенным в том, что это убийство во благо. Можно ведь притупить слух, вкус, зрение, обоняние, осязание. Сделать это не просто: нужно просто повредить своей человеческой природе.

Вот так же и нравственность: тоже можно притупить, разрушить нравственное чувство. Но нравственное чувство куда более хрупкий инструмент, чем наши физические свойства. Нужно сильно повредить организму, чтобы притупилось зрение. А вот разрушить нравственное чувство очень просто: убедил себя один раз, что ты поступаешь правильно, хотя голос совести тебе говорит другое, второй раз убедил себя, третий раз убедил себя – и нравственное чувство притупляется.

А при чём же тут вера? А вера вот при чём. Вера не позволяет человеку притупить нравственное чувство. Вера есть такое умозрение, есть такое убеждение, которое постоянно воспитывает нравственное чувство, укрепляет его в человеке.

«Да не смущается сердце ваше». Пусть оно не смущается. Да, любить тяжело, любить друг друга очень тяжело: это высочайшее нравственное требование. «Но не смущайтесь, - говорит Господь в прощальной беседе с учениками, - это можно осуществить в жизни, если вы будете верить в Меня, если вы будете верить в Бога».

Итак, вера есть непременное условие сохранения нравственного чувства, есть непременное условие сохранение способности человека – любить другого человека. И если любовь исчезает из нашей жизни, если мы перестаём быть способными протянуть другому человеку свою руку и своё сердце, то это означает, что вера ушла из нашей жизни.

Будем верить в Бога и посланного Им Иисуса Христа, чтобы обладать самым высочайшим нравственным чувством, чтобы иметь счастье – любить другого человека.

(Печатается по стенограмме выступления Митрополита Кирилла на телевидении 3 февраля 1996 г.).

Текст № 7

Сегодня мы празднуем возрождение Америки. Эта церемония проводится в середине зимы. Но те слова, которые мы говорим, и те глаза, которыми мы смотрим на мир, обозначают не что иное, как влияние весны, а именно весеннее пробуждение демократии мира, которая дает дальновидность и отвагу Америке.

Когда наши основатели смело объявили всему миру о независимости Америки, случившейся по воле Всевышнего, они знали, что будут приложены все усилия для того, чтобы сохранить основные идеалы Америки: жизнь, свободу и поиск счастья.

От лица всего народа я хочу отдать честь своим предшественникам за их службу Отчизне, а также хочу поблагодарить всех мужчин и женщин, которые были тверды и которые пожертвовали собой, чтобы впоследствии восторжествовать над депрессией, фашизмом и коммунизмом.

Сегодняшнее поколение, поднявшееся из полумрака холодной войны, берет на себя ответственность за мир, согреваемый солнцем свободы, тем не менее у него есть страх перед ненавистью прошлых лет и нынешними бедствиями.

Поднявшись к непревзойденному процветанию, мы унаследовали самую сильную в мире экономику, к сожалению, ослабленную различными неудачами бизнеса, неустойчивой заработной платой, возрастающим неравенством и давлением среди наших людей.

Когда Джордж Вашингтон впервые принял присягу, новости распространялись очень медленно по всей Земле, и только с помощью лошади и корабля. Сейчас все изменилось, признаки и звуки этой церемонии распространяются мгновенно по всему миру.

Торговля и связи – мировые, инвестиции – мобильные, технология – почти магическая, а стремление к лучшей жизни – просто универсально. Мы достигаем радости в жизни благодаря мирной конкуренции между людьми всего мира.

Мудрые и могучие силы управляют наши миром и наблюдают за ним, и неотложным вопросом нашего времени является наше отношение к друзьям и врагам.

Этот новый мир уже обогатил жизнь миллионов американцев, которые способны сражаться и победить. Но когда большинство людей работают много, не получая взамен ничего, когда другие не могут работать вообще, когда стоимость здоровья переходит все границы, когда многие предприятия находятся на грани банкротства, когда уровень преступности слишком высокий, когда миллионы бедных детей даже не подозревают о существовании нормальной жизни – то тогда мы должны сделать все, чтобы предотвратить этот кошмар.

Мы всегда знаем, что приходится сталкиваться с горькой правдой и принимать определенные решения. Но мы не всегда делали это. Мы были пассивными, и эта пассивность уменьшила наши ресурсы, сломала нашу экономику и уничтожила доверие. Хотя наши цели вызывают опасения, то же самое происходит и с нашими силами. Американцы всегда были беспокойными и многообещающими людьми. Мы должны выполнить это сложное задание и исполнить волю тех, кто пришел раньше нас.

Наша демократия не только должна быть предметом зависти всего мира, но также служить двигателем нашего собственного возрождения. Не существует ничего такого, с чем Америка не могла бы справиться.

Итак, сегодня мы заявляем о том, что эпоха безвыходности положения и пассивности прошла, началось новое возрождение Америки.

Чтобы возродить Америку, мы должны быть смелыми и самоуверенными. Мы должны сделать то, что прежде не делало ни одно поколение. Мы должны вкладывать больше в наших людей и в наше будущее, в то же самое время мы должны уничтожить наш массивный долг. И мы должны это сделать в том мире, в котором мы боремся за каждую возможность.

Это будет нелегко, придется пожертвовать собой. Но эту цель можно достигнуть, и достигнуть справедливым образом, ради нас самих. Мы должны заботиться о нашей нации, так же как и родители заботятся о своих детях.

Наши основатели сделали очень много для своих потомков. Мы можем сделать не меньше. Кто хоть раз видел глаза ребенка, который любит вас, знает, что такое потомство. Потомство – это наше будущее, это те, за кого мы несем ответственность, те, чью жизнь мы должны сделать прекрасной.

Чтобы возродить Америку, мы должны быть готовы решать мировые проблемы, так же как и свои собственные. Сегодня не существует ясного деления между тем, что свое, а что – нет. Проблемы мировой экономики, окружающей среды, мировая угроза СПИДа, проблема гонки вооружений – это касается всех.

В настоящее время, когда старые порядки уходят, наступает новая жизнь, более свободная, но менее стабильная. Крах коммунизма вызвал старую враждебность и новые опасности. Понятно, что Америка должна продолжать возглавлять тот мир, который она создала. Но, несмотря на процесс возрождения Америки, мы не можем избежать выполнения других задач, которые будут способствовать улучшению этого нового мира. с помощью наших друзей и союзников мы сможем выработать такие изменения, которые удовлетворят нас.

В том случае, если наши жизненные интересы будут подвергнуты сомнению, а в нашей воле и совести интернациональной общины будет брошен вызов, мы будем действовать с помощью мировой дипломатии, когда это будет возможно, или с помощью силы, когда это будет необходимо. Те смелые американцы, которые служат, например, в Сомали и в других местах, всегда будут верны нашему решению.

Американский народ добился того изменения, которое мы сегодня празднуем. Вы объединили ваши голоса в безошибочном унисоне. Вы разместили свои голоса среди тех, которые уже вошли в историю. И вы изменили лицо Конгресса, президентства и самого политического процесса.

Да, вы ускорили приход весны. Теперь мы должны делать ту работу, которой она от нас требует.

Итак, двадцать первое столетие давайте начнем с новым зарядом энергии и надеждой, с верой и дисциплиной и давайте работать до тех пор, пока работа не будет выполнена до конца. В Священном Писании говорится: «Дай нам силы в радости и в печали, и тогда мы пожнем плоды нашего труда вовремя».

С этого радостного пика празднования мы слышим голос, призывающий нас к выполнению нашей миссии. Мы слышим звуки труб. Мы сменили часовых. И теперь – каждый по своему и с помощью Господа – мы должны ответить этому зову.

Текст № 8

Помни, что сильные страдания завершаются смертью, слабые предоставляют нам частые передышки, а над умеренными – мы владыки. Таким образом, если можно стерпеть – снесем их; если же нет – уйдем из жизни, раз она не доставляет нам радость, как уходим из театра» (Цицерон).

В некоторых случаях нужно не спасать потенциальных самоубийц, а, напротив, помогать им уходить из жизни. Это касается неизлечимо больных людей, людей, испытывающих жестокие страдания.

Многие пациенты хотят не только того, чтобы их хорошо лечили, но и того, чтобы в случае безнадежности их положения врачи помогали им достойно и безболезненно умереть.

Одна из моих знакомых написала в своей предсмертной записке: «Находясь в здравом уме и трезвой памяти, я решилась на самоубийство, потому что знала – я неизлечимо больна. Я не хочу ждать, пока моя болезнь примет тяжелую форму и приведет к тому, что я полностью потеряю человеческий вид».

Ее муж позже сказал мне: «Она так любила жизнь! Для нее была невыносима мысль о том, что она не сможет наслаждаться жизнью в полной мере и, главное, что в результате болезни она потеряет свое человеческое достоинство, а это всегда было для нее самым главным».

У этой проблемы два аспекта. Первый – который я привел выше. А второй связан с положением больных, многие месяцы, дни и даже годы находящихся в бессознательном состоянии. Современная медицинская техника, «чудо-лекарства» способны очень долго поддерживать жизнь больного, даже если это бессмысленно. Вот почему во многих странах возникает движение за эвтаназию – безболезненную смерть.

Долг врача в том, чтобы облегчить участь безнадежно больного, помочь ему умереть легкой смертью!

Преодоление тревоги и страха по отношению к смерти – это великая школа для каждого человека. Школа, которая помогает понять и принять простую истину: если, согласно различным международным конвенциям, человек имеет право на жизнь, почему он не должен иметь такого же юридически обеспеченного права на смерть?

Дальнейшее развитие медицины приведет к тому, что большинство людей, часто вопреки своей воле, будут умирать одряхлевшими до крайности или потерявшими контроль над своим рассудком. Это и есть дегуманизация смерти. Если человек прикован к постели, а в его тело введено с десяток трубок, как-то поддерживающих в нем жизнь, – разве в этом заключается гуманное отношение?

Если болезнь не поддается излечению, искусственно продленное состояние, когда человек висит между жизнью и смертью, это медленное скатывание в пропасть может восприниматься личностью очень тяжело. Я не против медицинских методов, которые приносят умирающему облегчение. Но если человек болен СПИДом или страдает от неизлечимой формы рака, то он должен иметь право отказаться от постепенного «спуска» к смерти. Если же он решится на такой «спуск», то это опять-таки его право. Мучения, переступающие определенный предел, сложнейшие операции, облучение, когда человеку осталось до смерти «рукой подать», недопустимы. И никто – ни врач, ни родственники, никакие власти – не должен решать за него, как поступить.

Было бы разумно создать специальную ассоциацию, которая бы поддерживала право людей «умереть с достоинством», чтобы человек мог письменно изложить условия, при которых он отказывается от выживания, что-то вроде медицинского завещания. Модель его примерно такова: «Если я окажусь не в состоянии выражать свою волю, а лечение объективно не дает возможности вернуться к сознательной самостоятельной жизни, прошу прекратить лечение и обеспечить мне эвтаназию». Конечно, такое заявление должно носить характер юридического документа, снимающего с врача ответственность за решение судьбы безнадежно больного пациента.

Вспомним Сенеку: «кто умереть отговорил несчастного, к нему жесток: кончина часто кара нам, но часто и для многих милосердный дар.

Текст № 9

Бубенцову вменялось в вину убийство купца Вонифатьева и его малолетнего сына; убийство петербургского фотохудожника Аркадия Поджио; убийство княжны Наины Телиановой и её горничной Евдокии Сыскиной; наконец, сопротивление аресту, повлекшее за собой тяжкое ранение двух полицейских стражников, один из которых впоследствии скончался. Прокурор просил приговорить Бубенцова к бессрочной каторге, а его соучастника Спасенного, который не мог не знать о преступлениях начальника и к тому же пытался совершить побег из-под ареста, - к одному году тюремного заключения с последующей ссылкой.

– Просто не знаю... – начал великий петербургский адвокат Гурий Самсонович Ломейко. – Не знаю, что и сказать о речи, которую произнес уважаемый обвинитель, – тихим, доверительным тоном обратился Гурий Самсонович к судьям и вдруг ни к селу ни к городу объявил: – Знаете, я ведь вырос не так далеко отсюда. Мое детство прошло на реке. Впитал этот воздух, взращен им и взлелеян... Потом уехал, закрутился в шумной, суетной жизни, но, знаете, душой от реки так и не оторвался. Скажу без пафоса, как думаю. Здесь среди густых лесов и скромных, неплодоносных полей, обретается самое сердце России. Вот почему господа, – тут голос говорившего неуловимо переменился, потихоньку набирая упругости, силы и, пожалуй, скрытой угрозы, – вот почему, господа, я делаюсь просто болен, когда узнаю о проявлениях дикости и азиатчины, которые, увы, слишком часто происходят в русской глубинке. Я слышал много хорошего про Заволжск и заведенные здесь порядки, а потому искренне верю, что высокий суд не даст оснований заподозрить себя в предвзятости и местном патриотизме. (...) Господа, – обратился уже к присяжным просто, безо всякой подоплеки, Гурий Самсонович, – я хочу лишний раз указать на то, что вы, конечно, понимаете и без меня. Сегодня происходит самое важное событие в вашей гражданской жизни. Такого процесса в вашем тихом городе еще не было и, дай Бог, никогда больше не будет. Я долго терзал вас расспросами и многих отвел, но сделал это исключительно в интересах правосудия. Я отлично понимаю, вы все живые люди. У каждого наверняка уже сложилось свое мнение, вы обсуждали обстоятельства дела с родственниками, друзьями и знакомыми... Умоляю вас только об одном. – Ломейко и в самом деле молитвенно сложил руки. – Не осуждайте этих двоих заранее. Вы и так уже настроены против них, потому что они для вас олицетворяют чужую и враждебную силу, имя которой столица. Вы относитесь к этой силе с подозрением и недоверием, часто, увы, оправданным. Я допускаю, что Бубенцов кого-то из вас обидел или рассердил. Он трудный, неудобный человек. Такие всегда попадают в скверные истории – иногда по собственной вине, иногда по капризу пристрастной к ним судьбы. Если, господа судьи позволят мне ненадолго отклониться от рассматриваемого дела, я расскажу вам одну маленькую историйку про Владимира Львовича. А впрочем, никакого отклонения и не будет, потому что вы решаете судьбу человеческую и должны хорошо знать, что это за человек, защитник сделал паузу, будто проверяя хорошо ли его слушают. – Возможно, этот анекдот даже выставит моего подзащитного в еще более невыгодном свете, и все же расскажу – уж больно выпукло проступает характер... Так вот, пятнадцати лет отроду Владимир Львович влюбился. Страстно, безрассудно, как это и происходит в ранней юности. В кого, спросите вы? В том-то и безрассудство, ибо избранницей сердца юного пажа стала одна из великих княжон, не стану называть имени, потому что сейчас эта особа стала супругой одного из европейских венценосцев. (...) Владимир Львович сначала написал ее императорскому высочеству любовное письмо, а потом был пойман ночью бродящим под окнами ее спальни. Последовал пренеприятный скандал. Для того чтобы остаться в пажеском корпусе, мальчику нужно было вымолить прощение у начальства. Делать это он наотрез отказался и был изгнан, тем самым закрыв себе дорогу к блестящей придворной карьере. Я упомянул об этой давней историйке, чтобы вы лучше поняли, в чем состоит главная особенность характера подзащитного. Он гордый человек, господа, и тут уж ничего не поделаешь. Когда против него выдвигают чудовищные по нелепости обвинения, он не снисходит до оправданий. Он гордо молчит. (...) Ах, как жаль, что в присяжные заседатели не допускают представительниц прекрасного пола, – с совершеннейшей искренностью вздохнул он. – Они куда милосерднее мужчин. Но я, господа присяжные, вовсе не прошу вас о милосердии или, упаси Боже, о снисхождении для Владимира Львовича. (...) Ваше снисхождение этому человеку было бы мучительно. И прежде всего потому [здесь голос защитника вдруг обрел гулкую звонкость бронзового колокола], что он в вашем снисхождении не нуждается! Не жалейте его, - мягко, человечно попросил он. – Просто забудьте о своем против него раздражении. Вы ведь судите его не за плохой характер, не за распущенность и не за честолюбие, а за страшные, леденящие кровь преступления, которых, уверяю вас, Бубенцов не совершал. Что я вам сейчас и докажу. – Господа, вы слышали протяжённейшую речь обвинителя, более похожую на завывания отца Гамлета, нежели на серьёзный юридический дискурс. (...) Я видел, господа, что эта речь, к сожалению, на вас подействовала. А ведь вся она построена исключительно на дешевой эффектности. Отсутствие доказательств прикрыто литературщиной и домыслами, за которыми ничего не стоит. Я не хочу никого обидеть, но это был образец провинциального витийства в самом худшем своем виде. В Москве или Петербурге краснобайство этого сорта давно вышло из моды. Там нашего обвинителя просто ошикали бы, как того и заслуживает скверная актерская игра.

А теперь по сути. – Тон кудесника снова переменился, из язвительно-сожалеющего стал сухим и деловитым. Это говорил не прославленный оратор, а ученый-педант, излагающий научно подтвержденные и очевидные всякому мало-мальски разумному человеку факты. – Я расскажу вам, господа, как все было на самом деле. Я знал правду с самого начала, однако велел подзащитным держать уста на запоре, потому что местные следователи явно небеспристрастны, жаждут мщения и наверняка извратили бы обстоятельства дела, как это во все времена обожали делать приказные крючкотворы на нашей многострадальной Руси. (...) Ночь, пустынная дорога. Сквозь серые тучи зловеще просвечивает луна, пахнет дождем, завывает ветер. По дороге идут двое: один бородатый, с остриженными в кружок волосами, другой ещё совсем ребенок. Мужчина обхватил мальчугана за плечи, а тот припал светловолосой головой к плечу отца и полудремлет на ходу. Вокруг тишина – ни души, ни движения, лишь из лесу доносится заунывное уханье совы...

(...) Вдруг на обочине вырастает смутная фигура. Незнакомец поднимает руку, будто ему что-то нужно. Ничего не подозревающий купец спрашивает: «Чего тебе, добрый человек» И тогда незнакомец бьет его ножом в горло, а потом валит наземь и распарывает кровавую рану от уха до уха. Окоченевший от ужаса ребенок с рыданием смотрит, как убивают его отца. А потом незнакомец встает, хватает мальчика за худенькие плечи и, глядя прямо в расширенные от ужаса глазенки, перерезает острым клинком тоненькую шейку. Мольба о пощаде переходит в сдавленный хрип, потом в бульканье...

Погодите, это еще не все! – воззвал адвокат (...). – Я еще не описал вам главный ужас – как убийца кромсает бездыханные тела, отделяя головы. Как хрустят позвонки, как хлещет фонтаном черная кровь... А теперь посмотрите на Владимира Львовича. – Стремительный поворот, вытянутая рука. – Скажите по совести, вы представляете бывшего гвардейского поручика, синодального инспектора в роли такого вот мясника? Конечно же, нет!...Теперь об убийстве фотохудожника Поджио. В какие бы домыслы не пускался прокурор, совершенно очевидно, что это преступление страсти. Владимир Львович достаточно времени провел в вашем городе. Вы, конечно же, успели изучить его характер и повадки. Вам знакомы его всегдашняя холодность, и его блазированная манера, производившая столь неприятное впечатление на многих. Неужто вы и в самом деле можете вообразить этого сдержанного, рассудочного человека размахивающим треногой, исступленно рвущим фотографии и топчущим стеклянные пластины? Да взгляните же на него получше! Это человек субтильный, неширокий в плечах, деликатного телосложения. Разве хватило бы у него сил нанести тяжелой треногой удар столь сатанинской силы? – (...) Гурий Самсонович продолжал все тем же строгим и отнюдь не сентиментальным тоном. – Ладно, господа, оставим пока в стороне доводы логики и разума, обратимся к сердцу, к инстинкту, который никогда нас не подводит. Бывает, что рассудок настойчиво твердит нам: это чёрное, чёрное, и мы уж начинаем верить, а потом сердце вдруг очнется, тряхнет головой (...) и воскликнет: «Да какое же оно черное, да какое же оно белое!» Я обращаюсь к дамам, сидящим в зале. Многие из вас шутили, смеялись, и, прошу прощения, кокетничали с Бубенцовым. Музицировали с ним, ездили на пикники и прочее тому подобное. Вы действительно допускаете, что этот любитель женской красоты был способен проломить голову княжне Телиановой? (...)

Вы сомневаетесь, – констатировал защитник. – и правильно делаете, потому что ничего этого обвиняемый не совершал. Вы спросите, кто же тогда убил всех этих несчастных? Кто это чудовище? И я охотно вам отвечу. Господа следователи за деревьями не разглядели леса, а ведь для человека непредвзятого, незашоренного суть дела совершенно очевидна (...).

Да, Бубенцов виновен. Но не в убийстве, а в непростительной слепоте. Впрочем, как и многие из присутствующих. Он, как и вы, не сумел распознать дикое чудовище, долгое время пользовавшее его покровительством. Да-да, вы поняли меня правильно. Убийцей во всех случаях был Мурад Джураев, это абсолютно ясно. Такому человеку, как Джураев, зарезать купца с сыном ничего не стоило. А тридцать пять тысяч, которые имел при себе Вонифатьев, для Джураева – огромные деньги. (...) Ну и с отрезанием голов, как вы понимаете, у этого башибузука трудностей бы не возникло (...).

Теперь вспомним обстоятельства гибели Поджио. В ту ночь Джураев буйствовал. (...) Почему-то никто не задумался, отчего это непьющий кавказец вдруг сорвался в дебош. А ведь дело опять-таки ясное. Если и было в Джураеве что-то человеческое, так это собачья преданность хозяину. Джураев знал про то, что Бубенцов с Поджио не поделили женщину. На Кавказе к такого рода конфликтам отношение совсем иное, чем у нас, циничных и пресыщенных европейцев. Не будем забывать, что, с точки зрения Джураева, Наина Телианова была не просто какая-то там гяурка, а дочь кавказского князя. Надо думать, что Мурад одобрял выбор хозяина – кажется даже больше, чем сам хозяин. Господин Спасенный поведал мне, что рассказал черкесу о скандале, приключившемся на вернисаже – о том, что Поджио задумал опозорить княжну Телианову, выставив нескромные фотографии на всеобщее обозрение. Те из вас, кто бывал на Кавказе, могут себе представить, насколько оскорбителен подобный поступок для чести девушки и всех, кто с ней связан родственными или иными узами. Та, кого черкес почитал невестой, достойной его господина, была выставлена голой на потеху публике.

Подобные оскорбления на Кавказе смываются кровью. Отсюда и особенная свирепость убийства, и исступленное истребление картин. Лишь неукротимый восточный темперамент способен на подобные неистовства. Те же шаткие домыслы, которые мы слышали от прокурора, извините, пригодны разве что для криминального романа. Следствие пыталось выстроить на совершенно случайном совпадении всё здание обвинения. Неудивительно, что сия нелепая конструкция развалилась с первого же толчка... Ну, с третьим убийством и вовсе просто. Джураев убил своего оскорбителя, но остался не удовлетворен. Хмель прошел, а боль обиды, нанесенной его господину, продолжала терзать это дикое сердце. Ведь еще большее оскорбление господину, чем Поджио, нанесла та, кто чуть было не стала его женой. Мало того, что изменила, так еще и вела себя, как презренная блудница. В мусульманском мире таких, как известно, побивают камнями. До смерти. Именно так Джураев и поступил. Взял камень и убил Телианову. А что заодно погубил ни в чем не повинную горничную, так что ему, дикарю, еще одна христианская душа? – Гурий Самсонович горестно вздохнул и махнул рукой. – Ну и последнее. Не забывайте, что при аресте именно Джураев оказал сопротивление властям. Естественно – у него единственного были на то веские причины, – закончил Ломейко неэффектно, скомкано, в чем, видимо, и заключается главный столичный шик: – У меня все, господа. Как видите, я мучил вас меньше, чем прокурор. Потому что у меня аргументы, а у него – сантименты. Решайте, это ваше право и ваша обязанность. Но дело совершенно ясное.

(Б. Акунин)

Текст № 10

А теперь собственно о конструктиве НБП для города: итак, в день и час «Х» на экране телеящиков появляется в студии Эдуард Ли – председатель победившей в России революционной НБП – и, шмякнув на стол с микрофоном отрезанную голову Пута, объявляет об установлении революционной диктатуры (...)

Мгновенно к зданию городской администрации стягиваются из окопов отделения и отряды местных нацболов, после недолгих переговоров с деморализованными «силовиками» здание администрации переходит в руки восставших (...)