Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Поведенческий подход - методологическая

Поиск

- ОСНОВА ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ

 

Главной методологической основой современной западной политической психологии принято считать поведенческий (иногда говорят прямо, бихевиорист­ский) подход к пониманию политики. Его суть понят­на из самого названия: это рассмотрение политики как особой сферы поведения людей.

История поведенческого подхода ведет отсчет времени его существования с середины 30-х годов XX века, когда стали появляться первые работы, в которых нащупывались иные возможности вместо принятых прежде подходов — в частности, вместо считавшихся «спекулятивно-историческими», в духе расхожих мифологем, «психологии народов», или психоаналитической интерпретации политической истории. В своем развитии поведенческий подход из­начально стремился к более «конструктивно-прагма­тическому» осмыслению политики на основе соеди­нения политического и психологического знания.

Одним из первых необходимость этого понял и попытался осуществить американский исследователь Ч. Мерриам. Обосновав положение о политическом поведении как о центральной концепции политической науки, он предложил выявлять специфические черты политического поведения индивида, тех или иных со­циальных групп, а также массовых феноменов эмпи­рическим путем, количественными методами, соеди­няя в политической науке исследовательские приемы эмпирической социологии и социальной психологии. Однако не все эти абсолютно благие намерения уда­лось реализовать даже до сих пор. Хотя заслуги Ч. Мерриама в становлении политической психологии, разу­меется, бесспорны.

Затем значительный вклад в развитие поведенче­ского подхода был внесен также американцем Г. Лассуэлом. После этого, под влиянием первых основополагающих работ названных исследователей, число сторонников поведенческого подхода стало стремительно расти. Фактом является то, что в течение долгих последующих лет понятие «поведенческий подход» стало вбирать в себя подавляющее большинство исследований в западной политической науке вообще. На сегодняшний день поведенческий подход к политике, в целом, представляет собой обширный конгломерат различающихся между собой исследовательских тен­денций, объединяемых лишь общим вниманием к «че­ловеческому фактору», к поведению людей в полити­ке, которое, однако, трактуется в разных вариантах по-разному.

В содержательном отношении уже с самого на­чала поведенческий подход поставил в центр внима­ния не только внешне наблюдаемые аспекты челове­ческой деятельности (собственно «поведение») в политике, но и внутренние субъективные механизмы такого поведения, В частности, особое место в рам­ках поведенческого подхода занимали исследования социально-политических установок, сознания, само­сознания и стереотипов субъекта политического поведения. Трактовались подобные механизмы, однако, достаточно узко, как производные от внешних усло­вий, в соответствии с базовой схемой психологиче­ского бихевиоризма: «S (стимул) ==> R (реакция)». Кратким был и перечень таких механизмов — по сути дела, в большинстве западных исследований до сих пор все сводится к доминированию «установочного акцента», причем наибольшее внимание уделяется нормативным установкам, определяющим поведение, приемлемое с точки зрения господствующей полити­ческой системы, и формирующимся в сознании лю­дей стереотипам.

В западной науке поведенческий подход к поли­тике традиционно основывался на своего рода «иде­альной» модели «политического человека» — гражданина, существующего внутри некоторой системы политических отношений. Постулировалось, что та­кой человек заведомо обладает минимально необ­ходимым для жизни в такой системе набором соци­ально-политических качеств. Это означало, что он является высоко моральным (с точки зрения приня­тых в данном обществе норм), что руководствуется ра­циональными мотивами поведения, положительно от­носится к «естественному» (привычному для данного общества) правопорядку. Постулировалось, что обыч­но он ставит перед собой достаточно четко определен­ные социально-политические цели, умеет выбирать эффективные средства их достижения, а также спо­собен «правильно» [в соответствии с нормами и цен­ностями господствующей политической системы) оценивать политические силы и отдельных общест­венно-политических деятелей — разумеется, с точки зрения их соответствия сформулированным политиче­ским задачам.

Традиции подобной модели, в разных вариантах, восходят еще к философским взглядам Дж. Локка, А. Смита, Ж,-Ж. Руссо, А. Фергюссона и др. В приклад­ном выражении, сторонники поведенческого подхода исходят из достаточно простых соображений: что у избирателя «есть определенные принципы», что он «в какой-то мере разумен», у него «есть собственные интересы», однако, осознает он их далеко не всегда, да и присутствуют они в его сознании далеко не в той «экстремальной и детализированной форме, в какую их унифицированно облекли политические филосо­фы». Задачей прикладного, эмпирически ориентиро­ванного поведенческого подхода и выступал поиск тех конкретных политико-психологических норм, в кото­рых реально, поведенчески существуют и проявляют­ся названные понятия и категории более высокого, философского порядка.

В других вариантах, поведенческий подход исхо­дит из того, что центральным пунктом рассмотрения политической науки вообще являются любые формы участия человека или групп людей в осуществлении власти (или в противодействии ее осуществлению). Это формы, охватывающие участие в формальных органи­зациях и массовых движениях, включенность в различ­ные элементы политической системы или осознанную отстраненность от них, публичную манифестацию взглядов с целью воздействия на общественное мне­ние, политические институты и руководящие (правя­щие) политические группы. В этом варианте поведен­ческий подход ориентируется на анализ некоторых действий (или уклонение от таковых) некоего субъек­та в отношении политической системы. Структура таких действий, как правило, включает субъекта дей­ствий, обстоятельства осуществления этого действия, объект действия и соответствующие целевые установ­ки данного действия. Наиболее интересными для ана­лиза при таком подходе с политико-психологической точки зрения являются субъект политического дейст­вия и те внутренние субъективные механизмы, кото­рые им движут.

Важнейшим достоинством поведенческого подхо­да является акцент на субъективные аспекты и состояния политики, внимание к тем политико-психологическим составляющим данной сферы общественной жизни, которые до этого недооценивались, а под­час просто игнорировались иными направлениями политологии, нацеленными на рассмотрение более объективных компонентов политической жизни об­щества.

Недостатки упрощенных вариантов поведенче­ского подхода. Основными чертами поведенческого подхода, критически выделяемыми сторонниками иных направлений, считаются несколько основных мо­ментов. Во-первых, это стремление анализировать по­литическое поведение прежде всего, а во многих слу­чаях исключительно как поведение на выборах, т.е. абсолютизация без сомнения важной, но лишь одной формы политической жизни. Как правило, статисти­ческие и опросные исследования в рамках этого ва­рианта поведенческого подхода дают лишь данные о возможном (вероятном) выборе электората, но не до­пускают проникновения в политико-психологические механизмы этого выбора. Таким образом, эти сведе­ния не являются — хоть иногда и представляются не­которым политикам и политологам — самодостаточны­ми. В дальнейшем рассмотрении, мы постараемся избежать данного уклона. С нашей точки зрения, со­держательный анализ психологических механизмов политического поведения представляется значитель­но более продуктивным направлением.

Во-вторых, к недостаткам данного варианта час­то относится тенденция рассматривать политическое поведение лишь в условиях стабильности политиче­ской системы, оставляя за рамками анализа полити­ческое поведение в дестабилизированных ситуаци­ях — например, в условиях разнообразных кризисов. По сути дела, при таком варианте в рамках поведен­ческого подхода речь идет исключительно об институ-ционализированном политическом поведении. Это прежде всего косвенное изучение политических ин­ститутов на основе анализа результатов их влияния на людей и их поведение. При таком подходе исчезает другая сторона: влияние политических процессов, по­литического поведения людей на политические инсти­туты. Нам представляется, что и эта сторона критики вполне справедлива. Реально, возможности поведен­ческого подхода значительно шире. Более того, в от­личие от статично-институционального, именно динамично-процессуальный вариант поведенческого подхода открывает перед политической психологией новые значительные перспективы. В этом, собственно, и состоит ее изюминка; это то, чего не могут де­лать другие политические науки.

В-третьих, частую критику вызывает некоторая склонность отдельных разновидностей поведенческого подхода к ограничению анализа лишь вербальными оценками поведения (обычно ответами на анкеты с «за­крытыми» вопросами, подразумевающими лишь три — «да», «нет», «не знаю» — варианта ответов) без доста­точного учета невербальных проявлений политического поведения. И это критическое замечание представля­ется справедливым. В нашем дальнейшем рассмотре­нии политической психологии мы будем исходить из прямо противоположного подхода, Главным в полити­ческой психологии является анализ невербального по­ведения людей,

В-четвертых, иногда не выдерживает критики само понимание субъекта политического поведения. Изначально, на первых этапах возникновения и раз­вития, в рамках поведенческого подхода доминирова­ли исследования не человеческих общностсй, а от­дельных индивидов и той мотивация их поведения, которая побуждает либо принять участие в голосо­вании, либо воздержаться от него. Электорат для сторонников такой разновидности поведенческого подхода до сих пор иногда представляется простой совокупностью голосующих или не голосующих ин­дивидов. Даже в тех, уже более современных разно­видностях поведенческого подхода, которые сознают индивидуалистическую ограниченность данной тра­диции и хотят ее преодолеть, пока нет заметного дви­жения дальше, за пределы попыток анализа малой группы в качестве субъекта политического поведе­ния, или, тем более, еще дальше — за пределы про­блематики внутри групповых и межгрупповых взаи­моотношений.

Современные варианты поведенческого подхода исходят из того, что политическое поведение свойст­венно, как отдельным индивидам, так и различным со­циальным группам (так называемые «коллективные» или «групповые» формы» политического поведения), а также большим неструктурированным массам людей (так называемые «внеколлективные формы» или «стихийное поведение»). В рамках этой трактовки считается, что политическое поведение регулируется механиз­мами двоякого рода.

С одной стороны, оно регулируется объективными факторами, определяющими характер, причины, рамки и направленность политических действий. Эти факторы заданы социально-экономическими условиями жизни людей и политическими институтами. В конечном сче­те, это вопрос о том, каковы объективные условия про­изводства, материальной жизни, создающие базу всей исторической деятельности людей. С другой стороны, существуют внутренние, субъективные, собственно пси­хологические механизмы политического поведения. Поведение людей в отношении политической системы, как и всякое иное поведение человека, детерминирова­но их мыслями, чувствами, настроениями и т. п. — в це­лом, психикой.

В таком контексте, главной задачей поведенческо­го подхода является изучение диалектики и трансфор­маций влияния объективных условий на внутреннюю мотивацию и, в обратном порядке, внутренних побу­дительных сил, через человеческое поведение, на внешние условия.

 

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ

И ПСИХОЛОГИЯ ПОЛИТИКИ

Психология политики — это направление иссле­дований, достаточно искусственно сконструирован­ное в отечественном, еще советской эпохи общест-вознании, также возникшее на стыке политологии и социальной психологии. Первоначально, под влияни­ем западной традиции и в силу неразвитости отече­ственной политической науки, «психология полити­ки» развивалась как сравнительно автономная ветвь социальной психологии. Однако, с течением време­ни, постепенно она начала обретать статус особого, достаточно независимого научного направления — одной из ветвей политико-психологического анализа в рамках политологи[3]2.

Как это теперь уже очевидно, таким образом в оте­чественном обществознании была предпринята попыт­ка «пойти другим путем» и исследовать близкий по содержанию круг объектов в рамках так называемой «психологии политики». Не стоит забывать о том, что само понятие «психология политики» возникло в каче­стве откровенного противовеса западной «политиче­ской психологии». Подразумевалось, что это будет мар­ксистская наука, построенная на соответствующих методологических началах и принципах. В целом, эта попытка не увенчалась успехом — «придумывать вело­сипед» не потребовалось. Тем не менее, термин «пси­хология политики» все еще имеет некоторое распро­странение. подчас внося путаницу в исследовательские работы.

На сегодняшний день психология политики сохра­няет во многом маргинальный статус, связанный с ее междисциплинарным происхождением. С одной сторо­ны, продолжается поток прежде всего эмпирических исследований, осуществляемых в русле «политическо­го уклона» социально-психологической науки. С другой же стороны, идет поиск не только эмпирико-методиче-ского, но и, по возможности, теоретико-методоло­гического самоопределения «психологии политики» в системе политологии. Подчеркнем принципиальное различие. Если западная политическая психология из­начально претендует на самостоятельный научный ста­тус, то психология политики долгие годы камуфлиро­валась под одно из направлений политологии, и не претендовала на такой статус.

Онтологические корни психологии политики, ра­зумеется, были связаны с западной политической пси­хологией. Они касались, в первую очередь, общего объекта изучения – психологических аспектов политики, однако с иных методологических позиций. Подчас именно это, наряду с невольным заимствованием исследовательского инструментария у более развитой западной науки, и вело к определенной путанице понятий: «политическая психология» и «психология политики» до сих пор иногда не различаются и, подчас, используются как синонимы.

Однако дело не в простой перестановке слов, а в различии гносеологических истоков этих двух путей изучения одной и той же реальности. В отличие от достаточно диффузного, эмпирически наполняемого, во многом субъективного и произвольно сужаемого или расширяемого круга объектов обобщенно трактуемой западной «политической психологии», «психология политики» пыталась исходить из необходимости более четкого и строгого в методологическом отношении конструирования предмета своего изучения. Предмет «психологии политики» понимался как системно-орга­низованная совокупность особого рода факторов, влияющих на реальные политические институты и процессы со стороны «человеческого фактора» этих институтов и субъекта данных политических процес­сов. Как видим, вся разница была в методологии и базовом основании: «наша» или «не наша» эта наука. Представляется, что на нынешнем этапе историческо­го развития эти споры просто утратили всякий смысл.

«Психология политики» упирала на то, что, в ко­нечном счете, у субъекта политики нет какой-то осо­бой «политической психики», для изучения которой была бы необходима специальная дисциплина — «по­литическая психология». Такая методология, считали сторонники психологии политики, вольно или неволь­но, несет на себе традиционные недостатки психологизаторских традиций. Лишая, во многом, политику самостоятельного статуса, она как бы неявно настраи­вает на некоторую абсолютизацию психологических моментов в ней и, как показывает история развития поведенческого подхода к пониманию политики в за­падной науке, может претендовать на постепенное вытеснение политологии как науки и ее постепенную подмену «политической психологией».

В отличие от последней, «психология политики» пыталась выделять свой предмет внутри политологии как целостной и единой науки, изучающей такое сверх­сложное явление, как политическая жизнь общества. Будучи подчиненной политике как генеральному объек­ту, и политологии как научной дисциплине более высо­кого порядка, «психология политики» не претендовала на абсолютизацию, а напротив, признавала рядоположенность и, как правило, вторичность, производность психологических факторов по отношению к другим моментам (в первую очередь, экономическим и соци­альным), более непосредственно влияющим на поли­тику. Подобный, не только и не столько психологически, сколько политически центрированный методологиче­ский путь и был основой «психологии политики» и, вме­сте с тем, водоразделом, гносеологически как бы отде­ляющим ее от «политической психологии».

«Психология политики» при таком понимании вы­ступала, в первую очередь, в качестве субдисциплины и одновременно, специфического метода анализа в рамках системно-организованной политологии. Посту­лировалось, что строение и составные части такой сис­темной политологии конституируются политикой как мета-проблемой, как бы «организующей» подобную междисциплинарную, синтетическую науку путем со­единения для решения этой мета-проблемы тех или иных отдельных, относительно конкретных и более частных отраслей традиционно существующих науч­ных дисциплин и методов познания. Такое понимание снимало в марксистской науке острые споры о нали­чии или отсутствии права на существование «психо­логии политики» как отдельной «делянки» на общем поле общественных наук. Напротив, согласно такой логике, проблемно организованная политология неиз­бежно включала в себя «психологию политики» в ка­честве одного из своих уровней, задачей которого и являлось изучение, учет и предвидение субъективных, психологических факторов и механизмов политиче­ского развития.

В целом, политология как единая наука, представ­ляющая собой метасистему познания политики, таким образом могла быть представлена в виде многоэтаж­ного здания, где каждому этажу соответствовала та или иная конкретная отрасль знания, находящаяся в поло­жении субдисциплины и изучающая «свои» факторы и аспекты политики. Соответственно, среди многих этажей этого здания, наряду с такими признанными субдисциплинами как «социология политики», «фило­софия политики» и т. п., достаточно правомерным было выделение «этажа», соответствующего «психо­логии политики». С «комнатами», соответствующими основным разделам этой отрасли знания. Надо при­знать, что в ту пору, данная трактовка была достаточ­но позитивной — она отстаивала, в удобных для обще­ственной науки того времени терминах, специфику и право на существование политико-психологического познания.

Занимая определенное место в рамках политологии, в то же самое время, «психология политики» являлась одним из ответвлений социально-психологической нау­ки. Если социальная психология в целом исследует наи­более общие законы и механизмы поведения людей в обществе, то «психология политики» пыталась заниматься той частью вопросов социальной психологии, которая казалась связанной с закономерностями и ме­ханизмами сугубо политического поведения людей. Если социальная психология выполняла роль «родовой нау­ки», функцией которой являлось обобщенно-теоретиче­ское рассмотрение наиболее общих зависимостей соци­ального поведения, то «психология политики» выступала в качестве более частной, «видовой» ветви родовой нау­ки, призванной приложить обобщенное знание к кон­кретно-практической сфере политических процессов и явлений.

«Психология политики» 80-х гг. имела три глав­ных теоретических основания. Первое основание было связано с политической философией и, в отече­ственном звучании, восходило к основным положени­ям марксистской мысли, относящимся к роли челове­ческого фактора в политической жизни. В рамках материалистического понимания истории, политика, взятая не только в форме объекта или в форме созер­цания, а как человеческая чувственная деятельность, практика, безусловно включает в себя влиятельный субъективный компонент. Деятельность же, как извест­но, немыслима без субъекта. Субъектом политики как особого вида человеческой деятельности являются лю­ди — как отдельные индивиды, так и разнообразные социально-организованные человеческие общности, обладающие специфическими социально-психологи­ческими особенностями. Опираясь на, в целом, весь­ма здравые положения, «психология политики» не смогла соединить их с давно известным и развивае­мым на Западе поведенческим подходом. А именно на таком соединении и возникает понимание политики как деятельности, снимающее все методологические вопросы и кажущиеся противоречия.

Вторым основанием «психологии политики» были социология и социальная психология. Они дали «пси­хологии политики» основные методические приемы исследования, а также конкретно-научную методоло­гию аналитических подходов к политико-психологиче­ским и социально-политическим процессам.

Третьим основанием «психологии политики» была сама марксистская политическая наука, неизбежно ба­зировавшаяся на историческом материализме. Однако, переживая множественные внутренние кризисы, в 80-е гг. он уже был далек от претензий на монополизм и служил, в основном, в качестве своеобразной идеологической «крыши». Помимо определения основных точек приложения исследовательских сил «психологии поли­тики» тогдашняя отечественная политология в целом предоставила ей достаточные возможности самоопреде­ления в рамках комплексного, многомерного изучения политики и нахождения своего, специфического пред­мета исследования.

Базовым для «психологии политики» уже тогда яв­лялся деятельностный подход, хотя присутствовал он как бы в скрытой форме. Несмотря на недостаточную разработанность деятельно стного понимания политики в то время, даже зачатки этого подхода позволяли со­единить на основе единого рассмотрения и политику (как особую деятельность людей), и психологию участ­вующих в ней людей. Подобный подход, даже в зача­точной форме, позволял вычленить для политико-пси­хологического анализа ряд опорных категорий. Это мотивы участия людей в политике и смысловая струк­тура политической деятельности с точки зрения ее субъ­екта. Это также потребности, удовлетворяемые такой деятельностью. Это, безусловно, цели, ценности, нор­мы и идеалы, благодаря которым индивид или группа становятся частью некоего политического целого, иден­тифицируют себя с ним. Наконец, это человеческие чувства, эмоции и настроения, которые выражаются в такой деятельности. Это знания и мнения, которыми располагает и которые распространяет субъект, а так­же целый ряд вторичных, производных категорий.

Из всего сказанного понятно, что в конечном счете содержание понятий «психологии политики» и «поли­тическая психология» никак не противоречит друг дру­гу. Напротив, они очень во многом достаточно удачно взаимно дополняют друг друга. Хотя, безусловно, это не синонимы, а достаточно различающиеся термины, воз­никшие в разных методологических традициях. Имея это в виду, в дальнейшем мы будем использовать еди­ный термин: «политическая психология». Наша мето­дологическая основа в данном случае понятна: нет отдельно «западной» или «восточной» политической лсихологии. Нет политической психологии «марксист­кой» и «антимарксистской». Есть единая мировая наука, развитие которой в разных обществах имело ределенные особенности и акценты. До определенной поры они казались непреодолимыми, однако это время прошло. Тем более, что у политической психологии и психологии политики есть скрытая общая методологическая основа. В западной политической психо­логии она называется «поведенческий подход». В оте­чественной «психологии политики» — теория социаль­ной предметной деятельности.

 

ПОЛИТИКА КАК ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Специальный методологический анализ показыва­ет, что зачаточные формы деятельностного понимания политики, содержавшиеся в психологии политики, не противоречат поведенческому подходу, принятому в западной политической психологии. Более того, имен­но достаточно проработанный деятельностный подход в приложении к политике соединяет эти направления, превращая терминологические различия в малоосмыс­ленную «игру в бисер». Центральной проблемой пове­денческого подхода в данном разрезе оказывается проблема субъективных механизмов, обеспечиваю­щих подобные трансформации, инициирующих и ре­гулирующих политическое поведение. Вот тогда при таком понимании ведущими категориями поведенче­ского подхода становятся категории политического сознания и политической культуры, усваиваемые субъ­ектом в процессе политической социализации, а так­же такие производные от внешних условий психиче­ские переменные, как эмоции, чувства и настроения в их не столько индивидуальном, сколько массовом, со­циально-типическом выражении. Они же, эти катего­рии, оказываются центральными и для психологии политики.

Остановимся подробнее надеятельностном подхо­де к политике как на стержневом моменте для синтеза политической психологии и психологии политики, на выработке общей платформы для теперь уже единой политической психологии. Оттолкнемся от общепри­знанного как на Западе, так и на Востоке. Как извест­но, «главный недостаток всего предшествующего мате­риализма — включая и фейербаховский — заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта или в форме созерца­ния, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно»[4]. Отсюда и вытекает смысл трактовки политики именно как особой деятельности людей; «История не делает ничего, она не обладает никаким необъятным богатством», она «не сражается ни в каких битвах! » Не «история», а именно человек, действительно живой человек — вот кто делает все это, всем обладает и за все борется. «История» не есть какая-то особая личность, которая пользуется челове­ком для достижения своих целей. История — не что иное, как деятельность преследующего свои цели че­ловека»[5]. Можно по разному относиться к авторам приведенных высказываний, однако трудно отказать им в логике и убедительности проведенного анализа.

Отсюда, собственно, и вытекает предельно пове­денческое (бихевиористское) понимание политики как определенной сферы человеческой деятельности, кото­рую осуществляет и которой управляет человек. Дея­тельность немыслима без субъекта. Субъект же не мо­жет действовать без мотивационных факторов, то есть без психологических составляющих этой самой своей деятельности.

В свое время Г.В. Плеханов писал: «Нет ни одного исторического факта, которому не предшествовало бы... и за которым не следовало бы известное состоя­ние сознания... Отсюда — огромная важность общест­венной психологии... с нею надо считаться в истории права и политических учреждений»[6]. Прав он был, или не прав — трудно не считаться с такой убежденной позицией. Кроме того, трудно привести и убедительные противоположные примеры, опровергающие подобные утверждения — если, конечно, совсем не разувериться в способности человека влиять на происходящее вокруг него.

Реконструируя и обобщая прошлое, можно счи­тать, что в истории существовало три основных под­хода к роли психологии в изучении политики. Во-пер­вых, максималистская позиция. Она проявлялась в разное время, однако наиболее яркий пример в науч­ной литературе — труды профессора А. Этциони вто­рой половины XX века, с его совершенно однозначным взглядом. Поскольку политику «делают» люди, считал А. Этциони, то возможности психологии в изучении политики и влиянии на нее «практически безграничны». Это, так сказать, супер-психологизаторский подход, которого иногда побаиваются даже сами психологи. И хотя классик психо- и социодрамы Дж. Морено когда-то запальчиво заявил, что дескать, пройдет время, и когда-нибудь, в следующем веке,»верховным ментором в белом доме» (имелся в виду президент США) должен будет стать «психолог или врач, хорошо знающий человеческую психологию», пока до этого еще далеко.

Во-вторых, позиция минималистов. Ее сторонники, а их до сих пор еще немало, напротив, на перь место ставили и продолжают ставить иные, значительно более объективные факторы: социальные, экономи­ческие и другие, не признавая за психологическими факторами практически никакого значения. Однако и эта позиция в политической истории также показала свою несостоятельность. Максимум, к чему она при­водила — это к стремлению решать все политические вопросы с «позиции силы», используя исключитель­но объективистские силовые аргументы и «наращива­ние мускул». Однако в очень многих случаях это ока­зывалось достаточно плохой политикой. Возникали конфликты, для урегулирования которых, опять-таки требовались психологи. Что, безусловно, опровергало позиции «минималистов», но до сих пор не уменьша­ет число их рядов.

В-третьих, был, есть и продолжает развиваться компромиссный, синтетический подход. Его сторон­ники, осознавая и признавая серьезную роль психо­логии, однако, понимали, что психология — лишь один из голосов в общем хоре многих факторов влия­ния на политику. Политика представляет собой на­столько сложный феномен общественной жизни, что нет и не может быть некой единой науки, которая будет в состоянии объяснить все аспекты политики — как, впрочем, и любой иной человеческой деятельно­сти. Значит, возможно и необходимо построение слож­ных моделей политики, включая и политико-психоло­гические модели.

В конечном счете, с этой точки зрения политика и есть, прежде всего, определенная человеческая дея­тельность с определенными мотивами, целями и, ес­тественно, результатами. Главным мотивом и, в случае успеха, результатом этой деятельности является согла­сование интересов разных человеческих групп и от­дельных индивидов. Обретая эти результаты и свой формы в тех или иных политических институтах, по­литика как особая деятельность наполняет собой по­литические процессы — как содержание, наполняя форму, как бы «застывает» в ней, принося определен­ные итоги.

Соответственно, можно говорить о двух базовых подходах к изучению политики как деятельности. Во-первых, об институциональном подходе — с его выра­женным акцентом на политические институты, то есть, на результаты определенной деятельности людей. Во-вторых, о процессуальном подходе — с его не менее выраженным акцентом на политические процессы, то есть, на сам процесс этой деятельности. Согласно из­вестному польскому социологу Я. Щепаньскому, соци­альные процессы, включая процессы политические — «это единые серии изменений в социальных системах, то есть в отношениях, институтах, группах и других видах социальных систем». Это «серия явлений взаи­модействия людей друг с другом или серия явлений, происходящих в организации и структуре групп, из­меняющих отношения между людьми или отношения между составными элементами общности»[7].

В конечном счете, каждый из выше обозначенных подходов к роли психологии в политике был хорош для своего времени, и для того состояния, в котором нахо­дилось то или иное общество. Иногда психология вы­ходила на первое место — особенно это было харак­терно для кризисного и «смутного» времен, когда трансформируются или рушатся политические инсти­туты и, соответственно, на первое место выходят по­литические процессы. Тогда и повышается роль по­литической психологии по сравнению с достаточно стабильным, «институциональным» временем. Иногда, напротив, психология как бы «пряталась» внутрь об­щественной жизни, будучи жестко подавленной ин­ституциональными структурами, особенно в тотали­тарных общественных системах и организациях. Тем не менее, общее понимание политики как особого вида человеческой деятельности, смыслом которой является управление людьми через согласование различных интересов групп и индивидов, позволяет соизмерять эти подходы, рассматривая их как разные стороны проявления политики, как особой человеческой деятель­ности.

 

 



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-04-19; просмотров: 788; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.190.160.6 (0.018 с.)