О церковной реформе со страниц периодической печати 1905–1916 гг.

 

В 1903–1905 гг. император Николай II издал несколько манифестов и указов, направленных на усовершенствование государственного порядка, где указывалось на необходимость пересмотреть государственные законы религиозного плана. Манифест 14 апреля 1905 г. «Об укреплении начал веротерпимости» указывал на то, что положение Церкви в государстве должно измениться. Это делало очевидным, что не только в обществе, но и в церковных кругах поднимается вопрос о новой церковной реформе. Заговорили о Соборе и патриархе. Как сообщали «Санкт‑Петербургские ведомости», «создались две ополчившиеся одна на другую партии батюшек и владык: соборян и патриархистов и антисоборян и антипатриархистов», «громом слов заговорила… оппозиция против черного духовенства»[1233]. Князь Е. Трубецкой в «Праве» выступил со статьей, где по‑прежнему ставил обновление Церкви в зависимость от общего освободительного движения в России. В статье Трубецкого прозвучали слова о «сродности» девизов «демократического течения» «духу христианского учения» и тезис о свободе, к которой «призывает христианство». Вся первая полоса «Санкт‑Петербургских ведомостей» от 10 мая была отдана статье Н. Г. Дебольского «Задачи освобожденной Церкви», а несколько следующих номеров – полемике о вредном влиянии ученого монашества на преподавание в духовных заведениях. Впечатление в обществе от закона о веротерпимости было таково, что прошел слух о снятии отлучения с Л. Н. Толстого. «Агентство Гаваса сообщает из осведомленного источника, что на основании Высочайшего указа от 14 апреля о веротерпимости с графа Л. Н. Толстого будет снято отлучение от Церкви. За снятие отлучения высказались и митрополит Антоний, и товарищ обер‑прокурора Св. Синода кн. Ширинский‑Шихматов», – писали «Санкт‑Петербургские ведомости»[1234]. Появления подобных заявлений и выступлений в печати служили настойчивым напоминанием о нерешенной проблеме восстановления канонического строя церковного управления и о том, что ее надо решать.

Когда созванное советом министров Особое совещание под председательством С. Ю. Витте обратилось к мнению митрополита Антония (Вадковского), он в краткой записке изложил целый комплекс вопросов по реорганизации административной структуры Церкви, где была речь и о Поместном Соборе (только епископов), и о необходимости освободиться от «прямой государственно‑политической миссии». Так как С. Ю. Витте нашел, что записка содержит мало конкретных предложений, столичными профессорами духовной академии была подготовлена более подробная – «О современном положении Православной Церкви», главным моментом которой было отсутствие в Церкви живого духа соборности. «В записке затрагивалась проблема отчужденности от Церкви значительной части интеллигенции, решить которую, преодолев „духовный раскол“, могла только сама Церковь»[1235]. В феврале появилась записка, выражавшая мнение митрополита Антония: «Вопросы о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной Церкви». Владыка рассмотрел конкретные вопросы реформы церковного управления, поставив принципиальный вопрос о контроле светской власти над духовной жизнью. К. П. Победоносцев со своей стороны приготовил в своей канцелярии записку «Соображения по вопросам о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной Церкви», где эпоха патриаршества была названа эпохой мертвенного обрядового формализма. Государь согласился передать рассмотрение вопроса о преобразовании церковного управления в Святейший Синод. 17 марта 1905 г. в присутствии митрополитов Московского Владимира (Богоявленского), Санкт‑Петербугского Антония (Вадковского), Киевского Флавиана (Городецкого), товарища обер‑прокурора В. Саблера и всех членов Синода под председательством первоприсутствующего в Синоде митрополита Антония состоялось заседание. Обсуждался вопрос о необходимости Всероссийского съезда представителей Православной Церкви и Всероссийского Церковного Собора[1236].

Начались повсеместные разговоры о переменах, предстоящих в церковной жизни. «Новое время» 22 марта в рубрике «О духовных делах» сообщило: «На этих днях Святейшим Синодом был единогласно решен вопрос о необходимости патриаршества в России и о созыве Всероссийского Собора Православной Церкви»[1237]. (Примечательно следующее уточнение: «Согласно Высочайшей воле, митрополит Антоний внес на рассмотрение Синода вопрос о свободе Православной Церкви… как это было выражено в известной записке 32 священников (курсив мой. – И. В.) в Петербургской епархии».) «Русское слово» писало, что все члены, присутствовавшие на заседании в Синоде, а вечером на частном совещании у митрополита Антония, пришли к единогласному решению о необходимости созыва Церковного Собора и учреждения патриаршества.

Общество по‑разному откликнулось на инициативу петербургского духовенства: «Московские ведомости» были возмущены тем, что столь серьезное дело, как Поместный Собор всей Церкви и выборы патриарха, сведено к частному собору архиереев, которые одни будут проводить эти выборы. Часть духовенства осудило позицию «Московских ведомостей» и в лице епископа Балахнинского Исидора (Колоколова) вынесло газете порицание за нагнетание страстей вокруг выборов патриарха[1238]. На страницы печати вылилась полемика на тему: «Нужен ли Русской Церкви патриарх?» [1239]. «Санкт‑Петербургские ведомости» поместили объемную статью, автор которой писал, что патриарх нужен той Церкви, которая чем‑то ущемлена, по его мнению, «патриарх является… печальником за отчизну»[1240], а Русская Церковь в патриархе не нуждается. А. Штанге писал: «Патриарх… нужен и полезен для такой Церкви, религия которой не является господствующей», как «заступник перед иноверной властью не только за религию, но и за… народ». Поскольку патриарх избирается на всю жизнь, то он станет «полным владыкой Церкви», возникнет «ecclesia militans – воинствующая Церковь… клерикализм – эта страшная язва, от которой… избавилась Россия». России нужны свобода совести, слова, неприкосновенность личности, свобода выхода из Церкви, выборное священство и епископы, свободный выход из духовного звания, писал Штанге и предлагал отложить созыв Собора до возможности «всенародного представительства»[1241].

Авторы таких статей просили обратить внимание на «уроки прошлого», вспомнить, «как быстро и легко „первенство чести“ переходит в „первенство власти“»[1242]. М. Мухин 28 марта настаивал на том, что нестроения в церковной жизни и упадок влияния зависят от недостатка взаимопонимания. И собравшийся Собор, на котором так настаивают авторы «записки 32‑х», обязательно встретит препятствия на пути восстановления канонического строя. «Дело в том, – писал Мухин, – что наряду с многими канонами, сохранившими свою жизненность доселе, существуют и такие, которые, в силу изменившихся исторических условий, должны быть изменены или отменены», но отменить их может только Вселенский Собор. «Лучшие мыслители не раз уже указывали на необходимость созыва Вселенского Собора, как на единственное средство выйти из затруднительного положения»[1243]. Под «мыслителями» автор, очевидно, имел в виду Вл. Соловьева и Д. Мережковского.

Газета «Сын Отечества» в рубрике «Печать» опубликовала сведения из «достоверного источника» об истории возникновения инициативы Синода и планируемых им действиях по организации Собора. Эти сведения, надо думать, особенно возмутили московское церковное общество. Газета сообщала со ссылкой на «высокопоставленное духовное лицо»: «…вопрос о восстановлении патриаршества возник случайно. Окончательное решение о созыве Собора Синод принял в пятницу вечером, собравшись на квартире у митрополита, без присутствия органа светской власти. Решено ходатайствовать о созыве Собора в Москве… в мае месяце. Собор будет состоять из епископов, управляющих епархиями. Таких иерархов в России имеется 63. Исключительная цель Собора – избрание патриарха и преображение, сообразно с этим, высшего церковного управления». Высокопоставленное духовное лицо также сообщило: чтобы ходатайство Синода не положили „под сукно“, решено было представить благодарственный адрес императору от Синода за дарование реформ, вручив его вместе с иконой, которая под сукно никак «не может быть положена», но дойдет до адресата [1244].

Хотя в результате трех заседаний Св. Синода был составлен доклад на имя императора, его резолюция 31 марта 1905 г. гласила о невозможности «в переживаемое ныне тревожное время» созвать Собор и переносе его на более благоприятное время. В периодической печати появились замечания по этому поводу, левая печать высказывала мнение о неосновательности причин для откладывания такого события, как Поместный Собор.

Не прошли мимо вопроса о патриаршестве и составе Всероссийского Поместного Собора и деятели НРС. В. Розанов в статье «По поводу статьи проф. Н. К. Никольского» призвал: «Вслед за восстановлением патриаршества и именно под мотивом этого восстановления должна сейчас же начаться самая страстная… полемика о смысле высшей духовной власти в Церкви», а именно предметом обсуждения должен стать вопрос – почему эта власть принадлежит монашеству»[1245]. «Протопресвитер И. Л. Янышев на „Религиозно‑философских собраниях“ вслух всех слушателей говорил громко, что еще в XVIII и XIX веках между православными епископами некоторые были не иноки»; «неужели с монашествующими нет справы», – писал В. Розанов и называл пребывание инока на «епископском посту» «злоупотреблением», которое появилось в последнее время и «которое несведущим людям и начало представляться законом»[1246]. По В. Розанову, необходимо следовать апостольскому правилу, которое писатель истолковывал по‑своему, как то, что в первые века, принимая сан, епископ должен был быть женат: «Епископ должен быть единыя жены муж»[1247].

С другой стороны, в его мнении проступает привычное для большинства участников (из среды интеллигенции) ПРФС отношение к Церкви только как к социальному институту, и он пишет: «Епископство (и патриаршество) есть должность, есть управление обширными делами, которое… разрушает мотивы иночества…»[1248] «Совместительство» епископства и патриаршества с монашеством «вызывало порчу самого иночества соблазном власти и богатства»[1249].

На эту статью В. Розанов, по его сообщению[1250], получил много писем и от ученых преподавателей, и от простых православных людей. Суть отзывов сводилась к тому, что центр вопроса о реформах в церковном управлении есть освобождение белого духовенства от гнета, который оно испытывает со стороны черного духовенства, – в цензуре, в школьном деле, в управлении Церковью. «Церковный голос»[1251] поместил рассуждения по поводу данной статьи В. Розанова – «Несколько замечаний к вопросу о второбрачии духовенства», где автор показывает неправильное прочтение писателем Священного Писания и указывает дополнительные места в Священном Писании, опровергающие мнение В. Розанова[1252].

8 апреля 1905 г. В. М. Скворцов в «Миссионерском обозрении» положительно высказался о «патриаршей идее», вспоминая рефераты, прозвучавшие на ПРФС. Стараясь использовать возросший интерес общества к Церкви, он писал о восстановлении патриаршества как о деле решенном. Стали появляться статьи, в которых представители либеральной интеллигенции писали, что грядущий созыв Собора – результат освободительного движения, и духовенство напрямую обязано этим именно интеллигенции. «Новости и биржевая газета» поместила беседу с Д. Мережковским на тему созыва Собора. «Разумеется, на вопрос о реформе Мережковский не смотрел как на „чужую радость“, продолжая, как и ранее на Религиозно‑философских собраниях, утверждать, что Православная Церковь должна внутренне обновиться, активно войти в политическую жизнь, столкнуться с интеллигенцией и ответить на ее религиозные запросы. Писатель также отмечал сильную зависимость Церкви от государства, считая невозможным восстановление патриаршей власти по той причине, что в России всегда „сильное церковное правление не могло ужиться рядом с государственным“»[1253].

По вопросу о патриаршестве оперативно написал Г. Петров, заняв весь подвал первой полосы «Русского слова». Статья называлась «Нужен ли патриарх?» и, согласно Г. Петрову, необходим был «живой… общецерковный братский собор. В интересном сборнике „Записок религиозно‑философских собраний в Петербурге“ мы находим еще более яркое, сильное и обоснованное решение вопроса о необходимости или излишности у нас патриарха. На собраниях религиозно‑философского общества также подымалась речь о важности сильной… церковной власти. …На это г. Тернавцев резко возразил… „Что было бы у нас? Увеличилась бы пышность богослужения, богатство одежд, свита… Все это еще более удалило бы нас от апостольской простоты…“»[1254] Вместо объединения вокруг первого пастыря Церкви священник Г. Петров предложил некое единение братских «сил» на едином религиозном поприще, по сути, на языке мережковцев это была та же «новая религиозная общественность». Эта тема была второй по важности в его статье. Чтобы поименовать эти «силы», Г. Петров использовал цитату из брошюры профессора Заозерского «О средствах усиления власти нашего высшего церковного управления». Приведем ее кратко:

«1. Сила общественно‑нравственного авторитета, или наши иерархи.

2. Сила субъективной горячей веры, т. е. подвижники… в каждом сословии, в каждой профессии.

3. Сила богословского знания… профессора или такие люди, как были, например, Хомяков, Самарин, Вл. Соловьев, или, как есть теперь, Н. П. Аксаков…

4. Сила интеллигенции[1255]: писатели и художники, ищущие религиозной истины… хотя иногда и недостаточно в ней сведущие, колеблющиеся…»[1256]

С другой стороны, в обществе заговорили о том, что в ходе разговоров о церковных реформах забыли о главном – духовном возрождении. 5 апреля «Новое время» опубликовало статью Я. Киреевского «Забытый фундамент церковной реформы», где автор настаивал на том, что «столь великое дело», как Собор, «надо хорошенько обдумать». «Обдумать не только схему управления… Обдумать… как вдохнуть новую жизнь в нашу Церковь, восстановить ее силы… возвратить ей все то значение, которое должно ей принадлежать в религиозно‑нравственной жизни народа….Эта задача и не нашла еще себе ясного выражения». Что же касается патриаршества, то, по мнению автора, без восстановления этого «духовного фундамента» бессмысленно выбирать и патриарха. «И если у архиереев нет мужества перед светской властью, то откуда же… возьмется мужество перед патриархом, вооруженным если не большими полномочиями, то большим авторитетом, чем обер‑прокурор Св. Синода?»[1257] Автор приводит в пример старообрядчество, где нет авторитетной иерархии, а церковная жизнь стабильно идет своим чередом.

В газетных разговорах о будущих отношениях Церкви и государства принял участие и В. Розанов; правда, не сказал ничего существенного, но все то, что было уже общим местом в НРС. 11 апреля он писал в «Новом времени»: «Отчего бы не установиться между государством, материальным миром и Церковью, духовным миром тех же взаимно уважительных… абсолютно независимых, до полной автономности, отношений, какие существуют между государством и наукою или поэзией»[1258]. Церковь для В. Розанова не сакральна, но по‑земному поэтична. «Пусть будет Церковь свободна… как поэты; и государство пусть так же мало берет „советов“ у Синода ли, у патриархов ли, как оно мало советуется о перемене системы ружей с Пушкиным или Филаретом»[1259]. За этими красивыми фразами стояло требование исключить церковное влияние из культурного и духовно‑нравственного достояния граждан России.

Примечательно, что почти теми же выражениями говорил постоянный автор еженедельника «Церковный голос» (издание «Общества распространения религиозно‑нравственного просвещения в духе православной Церкви») Е. Поселянин, напоминая в статье «Мирское и религиозное» о необходимости слить в Церкви церковную и культурную жизнь. Объектом обвинений вновь стал православный аскетизм. «Аскетизм (как отрицающий освящение Церковью мирского. – И.В.) расколол саму жизнь и всех людей на две группы», «радость изъята из мира. На почве чрезмерного развития в византизме аскетических взглядов произошло… великое недоразумение…»[1260] – писал автор, явно вторя В. Розанову. Но у того же Розанова можно было прочесть и не о мрачном в монашестве, а, например, описание встреч со старцем Амвросием[1261].

«Богословский вестник» вышел в октябре 1906 г. со статьей – «особым мнением» присяжного поверенного Н. Д. Кузнецова, внесенном им в общее собрание Особого Присутствия «для разработки вопросов, подлежащих рассмотрению на Поместном Церковном Соборе»[1262]. Статья, публиковавшаяся в нескольких номерах, аргументировала недостаточную необходимость в Русской Церкви патриаршества. Автор выступил в защиту состава Собора из духовенства и мирян и писал: «Для нас затемнилась сама идея Церкви. …Мы не имеем сознания необходимости участвовать в ее нравственно‑духовном общении», «мы относимся к епископам, как к чиновникам», т. к. утрачено понятие живого единого организма Церкви[1263]. В следующем номере он перешел к вопросу о введении патриаршества в России и отмечал: «О каноничности патриаршего института можно говорить лишь с известной точки зрения», из «факта» тогдашних (византийских) «условий жизни, и притом не церковных», «еще нельзя выводить патриаршество как обязательную каноническую норму»[1264]. Н. Д. Кузнецов объяснял, что патриаршество не дарует особенной благодати, освобождения от себялюбия, которое может быть свойственно кандидату, что первой задачей предстоящих преобразований должно стать «проведение начала соборности».

Таким образом, можно сделать вывод, что как деятели НРС, так и представители церковной интеллигенции принимали участие в обсуждениях церковной реформы в 1905–1907 гг., но ставили акцент на тех вопросах, которые были в сфере их представлений о церковной реформе.

16 июня газета «Санкт‑Петербургские ведомости» в рубрике «Внутренние известия. Московская жизнь» сообщила: «Среди московского духовенства вырабатывается проект реформы всего нашего церковного богослужения. Вместо теперешней роскоши, богослужение, по проекту, должно отличаться скромностью и простотой. Особенное внимание проект обращает на сокращение частых повторений молений о ниспослании милостей предержащим властям гражданским и духовным и замену их молениями более содержательного характера»[1265]. 22 июня в рубрике «Письмо в редакцию» на видном месте здесь был помещен анонимный отклик на эту заметку, в котором отстаивался старый строй богослужения и говорилось: «Вопрос об упразднении „роскоши“, т. е. благолепия церковной службы, – все тот же старый вопрос о „гибели драгоценного мира“, еще при жизни Спасителя поднятый Его учениками, еще не просвещенными Духом, и сребролюбивым Иудой…»[1266]

В 1906 г. в «Церковном голосе» на первых страницах, где обыкновенно помещались статьи, близкие или совпадающие с мнением редакции, появилась статья «Археология и жизнь». Она примечательна тем, что не назвавший себя автор (по‑видимому, священник) развернуто и подробно называл те области, в которых богослужение должно, по его мнению, претерпеть значительные изменения. Термин «реформа богослужения» будет возникать впоследствии неоднократно, и эта статья обозначила пункты реформы, которые потом уже публично не называли, но подразумевали радикально настроенные авторы. Богослужение в современной анониму Русской Церкви представлялось «стереотипным изданием ритуальной старины». У нас гордятся тем, что богослужение в России носит характер «неизменной и точной формы почти догматического характера», не учитывая того, что само богослужение, будучи статичным в течение веков, «становится чуждым жизни» и «теряет свой изначальный смысл служения Богу в духе и истине», – писал автор. Он сразу подчеркнул: «Мы ведем речь не о переводе лишь богослужения на русский язык, а об обновлении его; мы хотим бороться за право религиозного вдохновения… в богослужении», за право своего вклада в „богослужебную сокровищницу“»[1267]. Автор, говоря о творчестве, не учел, что существуют определенные требования жанра, позволяющие классифицировать произведение, и писал: «Посмотрите как стеснено… богослужебное творчество. Составляя акафист, вы должны рабски копировать его вполне искусственную форму, количество кондаков (13) и икосов (12) и начальные слова их…» Автор «скорбит о том, что культурное развитие современного человека ушло в сторону от религии… Но кто же виноват в том, что творческие силы изгоняются из церковной жизни…»[1268] Сознавая, что ему возразят, что если каждый будет служить «по вдохновению», то нарушится единообразие церковной службы, автор пишет: «Но для чего это единообразие? Пусть все будет „благообразно и по чину“», но сам «чин» может быть «весьма многообразен. Единство не в форме, а в духе…»[1269]. У автора были и конкретные предложения: «Особенно странным представляется так называемая всенощная… Содержание… в котором мы слышим дважды три большие ектеньи, бесчисленное количество малых и кое‑что из остального состава службы. …Как ни утомительно однообразно повторение ектений, все‑таки последние, как наиболее понятные, полнее отвечают потребности прихожан сознательно молиться, чем малопонятные, в особенности по‑славянски, стихиры и каноны». «Начните реформу с этих всенощных. Дайте дозволение вводить в богослужение и русский язык, и новые песнопения, и чтение Священного Писания на русском языке» – и вы увидите рост числа молящихся»; «к этому можно бы присоединить пение новых песней духовных», которые «не замедлят появиться»[1270]. Таковы были предложения у желавших обновлений в богослужении, они наводят на мысль о том, что тот или иной автор мог быть слушателем докладов по теме обновления Церкви на ПРФС в 1902–1903 гг. Если автор этой статьи один из издателей еженедельника «Церковный голос» – профессор‑протоиерей Лахостский, то он действительно, согласно стенограммам ПРСФС, часто бывал на заседаниях этих лет и участвовал в прениях на темы такого рода.

Еженедельник «Век» предоставил теме реформы богослужений свои страницы в 1907 г., в 1909 г. в «Колоколе» прошло несколько статей под заглавием «Церковь и интеллигенция» священника И. Альбова (выступавшего и на ПРФС) о необходимости реформы богослужения и языка богослужения. Также сильное пожелание таких перемен высказал протоиерей Н. Попов, автор статей, выдержки из которых опубликовал «Колокол» (№ 5–6) и «Голос истины»: «Надо, непременно надо упростить наше богослужение, и как можно скорее». Предлогом к «упрощению» служило то, что и светская интеллигенция не понимала происходящего за богослужением. Тему реформы богослужения воспримут и обновленцы 1920‑х гг., и это «наследство», вслед за женатым епископатом, будет вторым по счету из использованных ими пунктов проектов обновления Церкви, взявших свое начало на ПРФС в начале века.

На вопрос «Нужно ли обновлять богослужение?» в одноименной статье в «Колоколе» И. А. Кудин ответил: «В самом деле, правда ли то, что наша интеллигенция так слепа и беспомощна… до того, что не может понимать церковно‑славянский язык, а потому не может понимать и чувствовать значение и всю красоту и назидательность богослужения?» Неужели «бред» «яснополянского лжеучителя», «отрицание и восхваление зла и безнравственности… в растлевающей литературе» понятней? И. А. Кудин отсылал не понимающих смысл богослужения к «Размышлению о Божественной литургии» Н. В. Гоголя, к статье И. С. Аксакова «Всенощная» и заключал: отталкивает интеллигенцию другое – «черствость сердца и гордость ума, отвергающая… мнения авторитетов церковных» и «стремление к свободе угождения плоти», «смута недавних лет „освободигельства“»[1271].

Примечательно, что когда на третьем пастырском собрании столичного духовенства с представителями мирян был поставлен вопрос о возможных переменах в богослужении, то ничего из того, о чем говорили в печати, в предложениях не прозвучало, – на собрании не оказалось представителей от интеллигенции, а рядовые батюшки ничего не предлагали, жалуясь лишь на крики младенцев в храме, мешающие совершать богослужение. Собрание «по вопросу богослужения» состоялось 30 ноября 1906 г. в зале «Общества распространения религиозно‑нравственного просвещения в духе Православной Церкви». Председательствовал на нем митрополит Антоний (Вадковский), собралось 500 представителей духовенства и мирян. Причиной необходимости перемен в богослужении обозначили малопосещаемость служб, в связи с этим была поставлена на вид малообразованность священства и как следствие – слабое его влияние на паству. Выступавший священник М. Поспелов сказал, что небольшие изменения в богослужении уже делаются частными лицами при новых изданиях Служебника, так почему бы на пастырских собраниях не делать таких выводов, «которыми можно было бы воспользоваться каждому священнику для упорядочения богослужения»?[1272]

Сам М. Поспелов не внес конкретных предложений. Выступивший вслед за ним протоиерей Г. Шавельский говорил по поводу богослужения, что «лечить болезнь можно только тогда, когда поставлен правильно диагноз». «Но почти все ораторы, – отмечает автор, – не пожелали этого сделать и остались на мелочах», говорили о дисциплине, выносе свечных ящиков и проч. Причиной ослабления влияния богослужения Г. Шавельский назвал слабое воспитание, а по поводу непонимания чина богослужений поставил вопрос: ввести ли книжки с переводом и пояснением или, может быть, отчасти вводить в богослужение понятный язык, как и делают отдельные священники? Вопрос рассматривать не стали. По поводу самого чина выступил только иерей И. Крылов, который «указал на непоследовательность, существующую, по его мнению, в самих чинах служб церковных, не исключая литургий»[1273]. Отцы Георгий Дьяков и Н. Цветков вспомнили о том, что общая исповедь не всех устраивает. Тем пастырское собрание на тему реформ в богослужении себя исчерпало.

Вслед московскому духовенству всколыхнулись церковнослужители других крупных городов России. Газета «Санкт‑Петербургские ведомости» писала, что редакция предприняла обзор положений, выдвинутых в печати «на частных совещаниях священнослужителей в Москве, Киеве, Харькове, Одессе и других городах» в «дополнение к некоторым мероприятиям об улучшении положения Церкви», «о которых теперь формально сообщено всем членам Св. Синода и епархиальным епископам» [1274]. В ходе чтения в тогдашней периодике жалоб и предложений духовенства складывается впечатление, что его самого устроила бы демократизация внутрицерковных отношений и административная реформа; расширение же реформ давало возможность придать крупномасштабность проблеме, получить поддержку образованной и не обремененной ответственностью части общества, способной продолжительно бороться за реформы через публичную печать, донося мысль о насущности реформ.

Казалось, что вопрос о «плоти и духе», поставленный «неохристианами», был забыт, на первый план вышли вопросы дисциплинарно‑организационного характера. Но в конце 1906 г. в «Церковном голосе» появилось сообщение, показавшее, что часть российского общества придавала значение тому, о чем говорили и писали деятели НРС. На собрании «Христианского содружества учащейся молодежи» 13 декабря 1906 г. состоялось чтение доклада студента Петербургской духовной академии И. А. Федченкова, в котором он обратился к теме антиномии «духа и плоти». Студент проработал религиозные положения «неохристиан» и заговорил в докладе о неправомерности требований «новохристиан» «освятить всю землю», несправедливости их обвинений Русской Церкви в «византизме», ее отношении «к социализму, как Царству Небесному» на земле и требовании новых догматов [1275]. И. А. Федченков заявил в адрес интеллигенции, что ее любовь – не Христова. Но некоторые слушатели, выступавшие после его доклада, нашли это утверждение несправедливым. А присутствовавший на чтении ахимандрит Михаил (Семенов) сказал, что христианству надо «войти в мир со своей программой устроения жизни общественной», добавив ставшее уже для мережковцев общим местом – «нельзя самим спасаться, тогда как остальной мир гибнет. Должно попустить возможность осуществления на земле Царства Божия». На докладе присутствовал и выступал и проф. С. А. Соллертинский [1276].

В том же 1906 г. вышел сборник «Записок Петербургских религиозно‑философских собраний», на который тут же откликнулся некто «А.» в «Церковном голосе», отмечая: «Это действительно яркая страница в истории религиозного движения в русском обществе». Автор напомнил об основных «религиозных» и «метафизических» темах собраний, заключил, что «они раскрывали религиозные искания человечества, воплощенные в величайших созданиях культуры… выяснили неполноту безземных идеалов Церкви, и… что только теперь пришло время, когда она должна восполнить идеал личного спасения сознанием необходимости созидания христианской общественности и религиозной культуры»[1277].

Автор статьи говорил об изначальной, подспудной связи этих тем НРС с социальными вопросами, которые в свою очередь также касались и будущего Церкви, и того главного вопроса, которым надо было, по его мнению, заниматься Предсоборной комиссии, и который давно задает народ: «отчего антихристом пахнет?» Это автору представляется «более важным, чем подыскивание в истории и в канонах оснований для переименования первоприсутствующего в Синоде митрополита в патриарха или оправданий для мирского властительства монахов и их исключительного представительства в Церкви»[1278]. Текст заметки с очевидностью показывал, что автор ее не посторонний человек в стане «неохристиан» и хорошо осведомлен по части самого учения НРС и его дальнейшей адаптации в обществе. Возможно, это было попыткой обратить внимание на значимость самих собраний и их главных виновников накануне выборов в Предсоборное Присутствие.

Действительно, теоретиков НРС – Д. Мережковского и В. Розанова – рассматривали как потенциальных кандидатов в Предсоборное Присутствие. В «Церковном голосе» написали: «Не позвать ли, выражаясь словами Мережковского, неразрывную парочку – неохристиан». «Есть у них почитатели, готовые с мечом в руках защищать ту мысль, что оба эти писателя искренне преданы делу обновления Церкви», и что статьи их писаны «кровью сердца» [1279]. «Миссионерское обозрение», замечал автор, считает их присутствие полезным, т. к. «от столкновения мнений рождается истина», потому «все‑таки нет оснований к „отводу ее“ [„язычествующей троицы“] от присутствия по одному только нехристианскому ее направлению. Арий был еретик… а от участия даже на Вселенском Соборе не был отстранен»[1280]. Есть у них защитники, которые скажут, что «оба эти писателя искренне преданы делу обновления Церкви», правда, их любовь к Церкви больше похожа на хамство. Однако, писал протоиерей Н. Дроздов, от любящих свою мать сынов невозможно ожидать, «как от ярых врагов, зоркого выслеживания даже малейших пятнышек на церковном хитоне»[1281]. Автор не отрицал, что у Д. Мережковского могут быть порывы к исправлению «уродливостей» в Церкви, но предостерегал: «Реальные пути к совершенствованию церковной жизни пока еще не открыты для самого реформатора». «Впрочем, – заключал Н. Дроздов, – довлеет ему культивировать… отмежеванную ему Богом полосу…»[1282]

В. Розанов заслужил более снисходительное отношение в том же еженедельнике: «Не взирая на все… „тени“ и „пятна“… мы полагали бы, что все‑таки г. Розанов не стал бы незаметной величиной на Предсоборном Присутствии. Он много писал о церковном управлении, сочувствует соборности, ясно понимает слабые стороны абсолютизма и бюрократизма властей церковных»[1283]. Автор, хотя и приводит все встретившиеся ему негативные отзывы о В. Розанове и даже напоминает: «Не созиждет Церкви тот, кто пропитан антихристианским духом», – все же находит в В. Розанове и положительное, цитируя Е. Поселянина. «Враг – в теории – аскетизма и монашества, Розанов сумел… найти среди аскетов Серафимо‑Потаевского монастыря „одушевление, жизнь, полет“. Наряду со строками о „догорании“ христианства, „чаде и зловонии“ этот же писатель пишет одушевленные строки о Херувимской. Помнится, на философско‑религиозных собраниях ему ставили в вину ошибочность его отзыва о трудах св. Василия Великого. …Отзыв сделан (был Розановым. – И. В.) на основании едва ли не 3–4 страничек из многотомных трудов». В. В. Розанов, как тот писатель, кому «до тонкости… ведомы вопрос семейный и вопрос образования», рекомендуется как кандидат, могущий внести в работу Предсоборного Присутствия «ценные крупицы созидательного свойства»[1284].

В наступившем 1907 г. российская печать, не скрывая своих разочарований по поводу несостоявшегося Собора, в связи с провозглашением религиозных свобод стала выражать новые опасения за будущее православия в России. Отсутствие внутренней организации внутри основной религии страны вновь заставляло говорить о разного рода преобразованиях (С. Фирсов). Выступление в православной прессе сводились к необходимости реализации соборных заявлений 1905 г. «Колокол» отмечал, что опять поднимается в прессе вопрос о Соборе и созыва Собора особенно настойчиво жаждут такие органы печати, как «Речь», «Биржевые ведомости», «Русь». Новый обер‑прокурор П. П. Извольский, подав государю записку о состоянии церковных дел, подчеркнул, что труды Предсоборного Присутствия обнаружили, что в правящих кругах Церкви канонический строй Церкви воспринимается не как направление ее внутренней самодеятельности, а как новая форма власти. Священнослужители критиковали действия правительственных чиновников, становясь чуть ли не в оппозицию власти, и в истории России могло создаться новое явление – антагонизм между духовной и светской властью. Нужно было напомнить, что источник власти один, и П.П. Извольский предложил отложить мысль о Соборе.

«Колокол» оправдывал медлительность в решении этого вопроса и писал: «Что было бы, если б духовная власть… созвала Собор в 1905 году, в эпоху смутного шатания умов, когда общий угар захватил даже и духовный мир. …Достаточно вспомнить кошмарные резолюции епархиальных съездов духовенства, подпавшего под гипноз Петровых, Тихвинских, Огневых… С обнаружением истинной природы гг. обновленцев и отрезвения… общества, в некоторой своей части опасность устранена», напротив, «в настоящее время заметна благотворная работа объединения православно‑верующих мирян… для защиты устоев Церкви»[1285].

От «неохристиан» откликнулся Д. Философов замечанием в статье вышедшего сборника «Царь и революция» («Царь‑папа»): «Многие легковерные люди возлагали на этот Собор большие надежды. Им казалось, что при широком участии светских лиц можно будет разрушить связь между самодержавием и православием и, установив соборное управление церковью, оживить церковный организм… Во имя конечного триумфа религиозной общественной жизни не должны ли истинно верующие предпочесть видеть русский народ на время “безбожным“, чем пребывающим в лоне православия?» [1286]

Неразрешенный вопрос взаимоотношений Церкви и ищущей воцерковления интеллигенции по‑прежнему занимал умы. В сентябре «Колокол» в нескольких номерах опубликовал большую статью протоиерея Н. Дроздова «Церковь и интеллигенция», которая начиналась отсылкой к докладу В. Тернавцева на первом заседании ПРФС («Русская Церковь перед великою задачею») и заявлениям «известного нововременского публициста‑философа»[1287] на собраниях по поводу разделения «культурного общества» и Церкви[1288]. Итогом обширных рассуждений автора о природе интеллигенции, искавшей в Церкви признания своих ценностей, стали слова: «Да была ли она – эта ушедшая интеллигенция, – когда в Церкви как живой камень этого священного здания…? Не числилась ли только…»? В ответ на проектируемую священником И. Альбовым «изюминку<