Д. Мережковский, ПРФО (1901–1903) и проблема «плоти» и «духа»

 

Осенью 1901 г. 3. Гиппиус поставила перед Д. Мережковским вопрос: «Разве ты не видишь… разговоры ни к чему не ведут», ничего не меняется в отношениях «даже с Филоеофовым, который нам ближе других и больше понимает главную идею. Разве не стоял все время между нами страшный и нерешенный вопрос: а какое отношение она, эта идея, и вообще все это имеет отношение к действительности?»[115] Д. Мережковский соглашается: «Не думаешь ли ты, что нам лучше начать какое‑нибудь реальное дело в эту сторону, пошире, и чтобы было в условиях жизни, чтоб были… чиновники, деньги, дамы»[116]. Д. Мережковский осознает, что и в религиозном отношении они беспомощны. «И ничего мы тут не знаем… чувствую, что чего‑то очень важного мне не хватает»[117]. Не хватало системы вероучения, которая наличествует у любой мало‑мальски организованной секты, не хватало единомышленников, которые могли бы развить идею реформы христианства, что‑то подсказать. И Мережковские, Д. Философов, П. Перцов (издатель‑редактор журнала «Новый путь», который стал выходить в 1901 г. с отчетами собраний, «наш содеятель», – писала Гиппиус[118]) хлопочут об открытии Петербургских религиозно‑философских собраний. «Подлинность и святость исторической Церкви никем из нас не отрицалась, но вопрос возникал широкий и общий: включается ли мир‑космос и мир человеческий в зону христианства церковного? Для этого нам нужно было услышать голос Церкви»[119]. С. П. Бельчевичен по этому поводу отмечает, что они «оставались в русле христианской традиции» и это «спасло их от перенасыщения своих произведений философско‑схоластической проблематикой… усложненности терминов, которые требовали бы специальной трактовки… перевода на общепонятный язык»[120]. Заметим, что использование христианской терминологии еще не говорит о приверженности «христианской традиции». В. Сарычев заявляет, что собрания стали тем местом, где и были публично заявлены проблема «плоти и духа» и вопрос о «святой плоти». Исследователь пишет, что на ПРФС с самого начала «контрабандой» был внесен Розановым новый «догмат» о том, что «Троица имеет пол в себе». У В. Сарычева непонятно, какой точно доклад Розанова он имеет в виду, видимо, «Об адогматизме христианства», но цитирует Сарычев из книги «В мире неясного и нерешенного»[121]: «Вообще „Троица“… равна вовсе не арифметическим равенством… а имеет выпуклости, органическое сцепление, горы и пропасти в себе»[122]. Согласно профессору Сарычеву, это описание показывает то, какими писатель видел в Троице признаки пола.

В восприятии Д. Мережковского пол был так же сакрален, как и в восприятии В. Розанова. Мережковский понимал, что Розанов «в противовес аскетическому уклону исторического христианства защищает только святость брака»[123] и борется за «совершенно относительные преобразования брака как социального явления», что для «нового религиозного сознания» было не столь значительно и даже вторично. Но для мережковцев в НРС был ценен акцент В. Розанова на значении чувственной любви, для признания «святости» пола. От того и Д. Мережковский отстаивал «преображение пола» во Христе (тема андрогина) и писал: «Будущность пола – в стремлении к новой христианской влюбленности, а… не в идеале скопческого изуверства, как на то не устает указывать Розанов»[124].

Сохранившиеся стенограммы собраний говорят, что оживленное обсуждение проблемы «плоти и духа» началось 18 апреля, после доклада Д. Мережковского «Гоголь и о. Матфей», в котором ставился вопрос об отношении Церкви к культуре. С темы «освящения культуры» как «плоти» мира начал свой путь в общественном сознании вопрос об отношении Церкви к миру и его ценностям.

Основными выступавшими по докладу были А. В. Карташев и В. А. Тернавцев[125]. Через месяц обсуждали схожий по теме доклад Мережковского «Н. В. Гоголь и Православие». «Плотью» в докладе автор обозначил созданные культурой интеллектуальные ценности. Участвовавший в обсуждении доклада священник И. Филевский[126] сказал, что для пастыря нет противоречия в вопросе о святости такой «плоти», он освящает ее благодатью Божией. Священник М. Лисицын[127] заметил, что Церковь не может относиться отрицательно к искусству, т. к. сама воспитала его и освятила использованием в храме. Иерей П. Левашев[128] уточнил: культура самостоятельного значения в храме не имеет, т. к. неприменима для спасения. В. Успенский ушел от понятия «плоти» как культуры и сказал, что в современной богословской науке «плоть» имеет свое значение, она рассматривается только как орудие духа, а это неполно. А. Карташев присоединился к этому мнению, считая, что распространенное в православии «аскетическое» отношение к плоти слишком односторонне. Священник И. Егоров[129], архимандрит Антонин (Грановский)[130] и профессор‑протоиерей С. Соллертинский сказали, что тело не было для аскетов чем‑то отрицательным, помогало «восходить духом» самому и служить ближним. При обсуждении второго доклада Д. Мережковского всем становится ясно, что автор имеет в виду реальную плоть, – тот аспект его религиозной концепции, который ляжет в основу его «религии».

Собрания Религиозно‑философского общества в Петербурге были разрешены обер‑прокурором Святейшего Синода К. П. Победоносцевым. Открылись они в зале Географического общества, и рассчитанный на 200 человек зал всегда был переполнен. Официально председательствовал на них епископ Ямбургский Сергий (Страгородский)[131]. По неофициальной договоренности председателем на каждом собрании избирался тот, кто по профессиональной деятельности был более компетентен в вопросе. Протоколы собраний сохранились в машинописном виде в архиве РГАЛИ в небольшом количестве[132] и показывают, что значительная часть выступлений принадлежала не духовенству, а литературно‑философской среде. Членами‑учредителями Общества стали епископ Сергий (Страгородский), Д. Мережковский, В. Миролюбов, В. Розанов, В. Тернавцев (казначей Собраний). Из этих пяти человек составился совет. Членами‑учредителями также считались священник И. Альбов, 3. Гиппиус, Е. Егоров (секретарь Собраний), А. Карташев, В. Успенский[133], Н. Минский, М. Новоселов, П. Перцов, В. Скворцов[134], Д. Философов, А. Бенуа. На заседаниях бывали А. Блок, В. Брюсов, И. Репин, Н. Бердяев и др. Из‑за полуофициального характера Собраний на них отсутствовал полицейский, обязательный на публичных собраниях, царила атмосфера искренности и свободы суждений (хотя и случались в ходе прений ехидные замечания), горячий и жесткий тон обсуждений. Допускались не все желающие[135], но студентам духовных академий присутствие было разрешено. Всего состоялось 22 заседания: первое – в ноябре 1901 г., последнее – в марте 1903‑го. Стенограммы Собраний разрешено было печатать в журнале «Новый путь», были опубликованы стенограммы 20 заседаний. Отпечатанные и отредактированные, они были сброшюрованы в 1908 г. и прошли цензурную обработку.

Внешне общей темой собраний был один вопрос: как усилить влияние православия в жизни российского общества, прикровенно – тема «неба и земли», «духа и плоти». Эта тема возникла уже в первом докладе, сделанном чиновником особых поручений при обер‑прокуроре Синода В. А. Тернавцевым. «Для всего христианства наступает пора… делом показать, что в Церкви заключается не один лишь загробный идеал. Наступает время открыть сокровенную в христианстве правду о земле» [136]. «Строго говоря, – комментирует его речь протоиерей Георгий Флоровский, – это была тема Владимира Соловьева, поставленная… резче. Церковь проповедует небесное, но небрежет о земном. Интеллигенция же вся в земном, в общественном служении. И вот Церковь должна это служение религиозно оправдать и освятить»[137]. Наступает время открыть сокровенную правду о земле, здесь обнищавшая духом интеллигенция должна найти себе новое дело, которое безуспешно искала, – говорил Тернавцев. – Я верю в новое откровение, я его жду»[138]. (Вместе с ним ждали новых откровений Н. Бердяев, Мережковские, Д. Философов, А. Мейер и А. Белый и верили, что Россия – та страна, где явится новое откровение о земле, они видели себя его пророками.)

Епископ Сергий (Страгородский) сказал, что «не согласен, чтобы Церкви необходимо было переменить фронт, поставить новую задачу», т. е. заняться раскрытием «правды о земле», эта цель может быть достигнута и при наличных церковных идеалах. А вот интеллигенции, если она «действительно хочет христианства, а не социализма… нет причин восставать против Церкви»[139], т. к. на деле для этого нет причин. Следом выступил Д. Мережковский, который заявил: «Земля имеет свой идеал, подобно тому, как „плоть“ имеет значение самостоятельное, а не подчиненное по отношению к духу»[140]. Выяснить «отношение этих двух идеалов» – задача дальнейших собраний, сказал он.

На втором заседании В. Тернавцевым была зачитана записка Д. Философова, где уже в начале текста стояли строки: «Единственным содержанием наших бесед должны быть: сначала выяснение, что такое настоящая, не искаженная Церковь, и настоящее, не извращенное общество, а затем – интересы этой настоящей Церкви и настоящего общества»[141]. Учитывая, что Д. Философов не говорил ничего, не согласовав с Мережковскими, как и они – с ним, здесь, в 1901 г., определенно видна общая позиция «триумвирата», направлявшего Собрания. Д. Философов говорил о том, что вера в русском обществе была подменена верой в прогресс, но без Бога не может быть настоящей культуры, и «люди современного культурного сознания поняли это»[142]. И вот интеллигенция, выросшая на Н. Чернышевском, «выделила из себя настоящее культурное общество», которое хочет узнать Церковь[143]. Церковь же вместила только первую половину первой заповеди и, возлюбив только Бога, довела эту заповедь до презрения к культуре. «Культурное общество» осознало свою половинность, но Церковь осознать ее не хочет, вся уйдя духом в аскетизм. Выступивший В. Розанов, говоря от имени мирянина, которому предлагают «мириться с Церковью», ненамеренно высказал вкратце причины возникновения «нового религиозного сознания»: в церкви прихожанин не становится «творцом», «делателем»; «отдайте храм миру»; «великая вещь делание и творчество. Византия вся и целиком жила Церковью»; «Русь скопировала Византию, а не поняла, что главное – творчество, и вышла „мумия веры“»; «столпы христианства суть книжники»; «возьмите интеллигенцию: она думает… о здоровье народа, о правосудии для народа… Бог есть в интеллигенции… в делах»; «Бог из камней сих [интеллигенции] властен сделать новых детей Аврааму»[144].

Выход Д. Мережковского к церковной интеллигенции с темой «освящения плоти» не прошел впустую, стенограмма следующего заседания,[145] где он поставил вопрос об отношении Церкви к искусству (доклад «Н. В. Гоголь и Православие»), вносит неуверенность в выступления духовенства (священника М. Лисицына, епископа Антонина). И профессор С. А. Соллертинский[146] одобрил, что Д. Мережковский ставит такие задачи, потому что Д. Мережковский «действует в смысле полного истинного христианства»[147]. Сам теоретик НРС, выступая так, чтобы подстегнуть спор об антиномии плоти и духа, заявлял, что не удовлетворен ответами, данными «умственным путем», а в итоге сказал, что считает вопрос неразрешенным. Слово взял отец Петр[148]: «Не аскетизм дает синтез плоти и духа, а церковная жизнь», – говорил он. – «[В] Приобщен[ии] Плоти и Крови заключается удовлетворение тела и возвышение духа»[149]. В ходе прений Д. Мережковский заявил, что для того, чтобы совершить Таинство, в котором можно получить «реальную силу» на хорошие поступки, «мы должны совершить его в несколько ином смысле… с иными мольбами в душе… Тут можно ввести и несколько других обрядов, несколько других молитв»[150].

В. Сарычев задался вопросом, как возможен для Д. Мережковского и где для него «тот узел, которым связались бы Дух и Плоть», какова, по Мережковскому, «природа Святой Плоти»[151]. Согласно Мережковскому, «учение Христа указывает… три пути к этому единству… – через тайну Рождества, Воплощения… через тайну приобщения… Плоти и Крови… через тайну воскресения Плоти»[152]. В произведении «Атлантида‑Европа. Тайна Запада»[153] у Д. Мережковского родится чуть ли не догматическая формулировка о единосущности «плоти» и «духа» как потусторонних мистических категорий. Это единосущее переносилось на реальную физическую плоть. «Новое религиозное сознание», делает вывод В. Сарычев, это, «в первую очередь, новая религиозная гносеология… как возможен синтез плоти и духа»[154].

Стенограммы 1902 г. показывают, что тема Д. Мережковского продолжает доминировать на Собраниях. Истины христианства уже с начала дискуссий не принимаются участниками движения НРС как неизменные, в 1901–1903 гг. вопрос лишь о том, возможна ли реформация в «наличествующей» Церкви или нужна другая.

В. Розанов и Д. Мережковский в эти годы – друзья и соратники[155]. В своих выступлениях на ПРФС Д. Мережковский показывает себя апологетом взглядов писателя на современную Церковь, стимулирует своими вопросами на Собраниях возвращение к розановским темам о поле и браке: «Глубины мистические деторождения до Христа были святы, как случается, что после Христа они наполовину стали демоничны?» (обсуждение поданной В. Розановым записки «О некоторых подробностях церковного воззрения на брак»). Всего пять заседаний были посвящены вопросу о браке, и больше всего они оказались связаны с теорий «святой плоти».

Характерной темой для заседаний ПРФО 1901–1903 гг. стала тема «религиозной общественности». Д. Мережковский поднял вопрос об отлучении Л. Толстого, князь Волконский – о свободе совести, вновь Мережковский – о Толстом и Достоевском, обязательной была тема отношения Церкви к миру.

Признания авторитета Церкви как сакрального духовного организма почти не возникало, но было магическое представление основателей «Третьего Завета» о том, что стоит только приступить к реформам и начать реорганизацию общества по принципам «нового религиозного сознания», как далее все само Святым Духом совершится. Н. Минский писал, что в последнее время появилось «новое отношение к завету Христа, новое прозрение прежних таинств и догматов… Между тем на заставе цензуры пропускаются только идеи старые. И вследствие этого мы присутствуем при странном явлении: Церковь ведет борьбу с теми, кто… стремится возродить в людях атрофированное религиозное познание»[156]. И это – интеллигенция, «возвращающаяся обуреваемая истинным религиозным пылом»[157].

Заседания 17, 18, 19, 20 были посвящены обсуждению вопроса о догматическом развитии. Д. Мережковский назвал догматы «кандалами», по его мнению догмат не может быть статичен: мы веруем в живого Христа, отчего же не ждать новых откровений; догматы – это остов Церкви, ее кости, но они не живые. Для современных богословов христианство слишком буднично и серо, а в среде интеллигенции его еще ощущают с горячностью истинной веры. И вот здесь, сейчас является христианство четвертого измерения, которое включит в себя три предыдущих: католичество, православие, протестантизм. Современное поколение живет в точке между двумя источниками света – первого и второго Пришествия. И свет первого, по мнению Д. Мережковского, ослабел. Он обратился к представителям Церкви с вопросом: если каждый момент молитвы – откровение, отчего вы не допускаете, что будут откровения, от которых зависят судьбы мира, новый образ Церкви, новый образ нравственности? На что ответил епископ Сергий (Страгородский): «В моей одиночной молитве бывают откровения. Но все эти откровения не имеют никакого значения, например, для науки и искусства»[158].

Таким образом, в то время как церковная интеллигенция, вышедшая для миссионерских встреч на собрания ПРФО, будет говорить о «богоискательстве» в среде «обнищавшей духом» мирской интеллигенции, здесь складывался новый христианский «гнозис» о «святой плоти», «настоящей Церкви» и «неизвестном» Иисусе, новом «зоне» Третьего Завета. И вопрос о доверии или отношении к нему духовенства «теоретически был предложен всем христианским церквам», хотя, «несмотря на полную зависимость нынешней православной Церкви от российского государства… он все‑таки мог быть предложен только православию, благодаря его внутренней свободе по сравнению… с Церковью римской»[159].

Когда оказалось, что «историческая» Церковь «ничего не поняла» и не приняла их поисков, стало очевидно, что поддержки следует искать в ком‑то другом. В 1903 г. запрещают Собрания, наступает разлад с редакцией «Мира искусства», а у «Нового пути» трудности с цензурой, – на время запрещают публиковать оставшиеся стенограммы Собраний, и с Мережковскими ненадолго порывает даже Д. Философов. Но события 1905 г. привносят новые возможности в застоявшийся процесс формирования учения о «новом религиозном сознании»: приходит публичное отрицание самодержавия, а вместе с ним обвинение существующей Церкви уже не только в том, что она что‑то там недопоняла в своей исторической миссии, разъединив плоть и дух, а более того, – утверждение, что она изжила себя, потому что сменила Бога, т. е. связала себя с Антихристом в виде самодержавия, поменяла Бога на кесаря и т. и.

События и общественная активность масс в первой революции дали толчок и развитию в НРС идеи о силах «новой религиозной общественности» и рождению положения о том, что всякое общественное революционное движение религиозно по своей сути (Мережковский).