В. В. Розанов и профессор М. М. Тареев

 

В вопросе о месте писателя В. Розанова в движении за радикальные реформы в Русской Церкви нельзя обойти молчанием его письменное общение с профессором МДА, участником ПРФС М. М. Тареевым[628], увлекшимся идеей модернизации христианства. С ним В. Розанов также обсуждал волновавшие его вопросы пола и семьи, освящения Церковью культуры. История профессора М. Тареева показательна для рассматриваемого нами времени интереса в российском обществе к обновлению христианства[629].

Переписка началась с обсуждения вопроса о месте пола в христианстве и закончилась неофициальным признанием проф. Тареева В. Розанову о своем желании, «передумав христианство», быть «неверующим, позитивистом, социалистом»[630]. Прочитываемые в хронологическом порядке письма М. Тареева, посылавшиеся им В. Розанову в течение восьми лет, позволяют проследить потерю профессором доверия христианству. Напомним, что духовенство, примкнувшее к обсуждению на ПРФС вопроса о существе предполагаемых церковных реформ, испытало на себе значительное влияние воззрений религиозной интеллигенции, среди них священники К. Аггеев, И. Брихничев, Г. Петров, В. Колачев, И. Егоров, профессор‑протоиерей П. Д. Светлов[631] и С. А. Соллертинский[632], уже упоминавшиеся архимандрит Михаил (Семенов)[633], архимандрит Василий (Лузин), епископ Нарвский и викарий Петербургский Антонин (Грановский) и др. Их судьбы сложились по‑разному. Кто‑то после 1917 г. изменил свои модернистские интересы, иные пришли к обновленчеству, другие и вовсе стали воинствующими атеистами. В этом ряду стоит и «передумавший христианство» профессор М. М. Тареев, в силу своей профессиональной деятельности имевший возможность так или иначе влиять на поколения пастырей.

Переписка В. Розанова и М. Тареева началась, по‑видимому, вскоре после закрытия ПРФС, когда возникла потребность в продолжении общения, обмене книгами и обсуждении общих интересов.

 

«Глубокоуважаемый Василий Васильевич.

Приношу Вам глубокую благодарность за присылку Вашей новой книги и за приятную для меня надпись. Считаю для себя приятным именоваться Вашим другом на почве религиозных вопросов, потому что… в нашей среде не принято говорить на религиозные темы, мы не сходимся между собою на этой почве, в этой области каждому размышляющему приходится чувствовать себя одиноким. Ученых богословов у нас много, немало совершенно неверующих [неразб.], но мало религиозных мыслителей… Странное дело, – Вы в этом отношении поставлены в более благоприятные условия: Вы собираетесь и беседуете. Завидую!» [634]

 

Живущий в Сергиевом Посаде М. Тареев лишен прежнего «интеллигентского» круга общения, где беседовали бы об освящении культуры, пола, плоти, семьи и проч., о чем и пишет В. Розанову в порядке обсуждения: «И уж конечно не одну мистическую сторону [семьи] нужно назвать религиозной, а все, что теперь [производят] у нас, всю эту культурную работу, все это освободительное движение»[635]; «относительно этого факта влечения женщин к монахам и попам, – и относительно истолкования этого факта, что де женщина может освятиться в поле, в браке. Факт признаю… но с объяснением факта не спешу согласиться»[636]; «что 0,99999999… в официальном христианстве пустая форма, пустые символы, это я сказал»[637].

В 1906 г. они обсуждают роль монашества и архиереев в обществе и вопрос об автономии Академий (М. Тареев отстаивал автономию Академий от Церкви). В письме от 30 ноября 1907 г. М. Тареев признается В. Розанову: « Я первый из наших богословов… ввел христианскую веру в эволюцию личной религиозной жизни. …Вы меня застали с первой минуты нашего знакомства на этой работе»[638].

Темами переписки долгие годы также были: роль Иисуса Христа в истории, «правильное» понимание Евангелия, соприкосновение христианства и «религии Космоса». М. Тареев, как позднее многие из участников ПРФС, неодобрительно отзывается об «историческом», церковном христианстве, считая, что оно, надевая на себя рамки схоластики, не позволяет развиваться религиозной мысли. «Даже никуда „негодное“ христианство – да последовательное, ценнее этой исторической размазни. И мне думается, что эта размазня к Вашему действительному язычеству или иудейству никогда не подойдет»[639], – писал М. Тареев В. Розанову, желая также подчеркнуть, насколько расходится Розанов с исторической Церковью.

Понимая, что для писателя профессор МДА является представителем церковной стороны, как это и было на ПРФС, М. Тареев предостерегал В. Розанова, чтобы он не смешивал его с другими корреспондентами из «того лагеря», не думал, что раз перед ним богослов, преподающий в МДА, значит, непременно и ортодокс. «Не боюсь я таких слов вроде „разврат“, „сластолюбие“, „похоть“. …Обычный „разврат“ не страшен и „похоть“ хороша. Но будете ли утверждать, что здесь нет никаких границ?»[640] М. Тареев за свободу от монашеского аскетизма, но в рамках существующих нравственных границ. «Если в Вашей религии нет границ (а это так), то не принимаю ее… Однако отвергаю не во имя христианско‑церковного аскетизма, который тут ни при чем, а во имя природной святости…»[641] Такие замечания преподавателя духовной академии приводят к мысли, что разговоры об «обновлении» христианства в ряду общей темы обновления Русской Церкви, в 1905–1907 гг. были своего рода «хорошим тоном» или светской модой. Письма М. Тареева иногда заставляют думать, что сама принадлежность профессора «цеху» преподавателей духовной школы смущает его, – так привлекает его желание быть «своим» в религиозно‑обновительской среде.

В. Розанов, со своей стороны, замечает за М. Тареевым следование «аскетическому христианству» (т. е. отрицающему «радости плоти»). Согласно В. Розанову, это проявляется в том, что М. Тареев, размышляя «по‑неохристиански», в то же время оставляет для себя старое толкование Евангелия и «евангельского Христа», в то время как Он таковым в «историческом» христианстве, по В. Розанову, не является.

Профессору Тарееву действительно дорог Христос как личность, которую он хочет понять. 30 декабря 1905 г. М. Тареев отвечал: «Когда Вы меня настойчиво преследуете упреком в аскетизме, мне все кажется, не принимаете ли (но – клятва, клятва: никто и никогда, кроме Вас, этого не прочитает!)[642]. Я подавлен тяжестью этого понимания. Мне дорого Евангелие не потому, что я верую, а потому, что я понимаю его. Не смейте говорить: потому что я создаю свое Евангелие, воображаю своего Христа. Ведь я один – не так, как все представляют! И вот почему: исчезнет во мне вера, но не исчезнет любовь ко Христу. Он – мой или я Его: это все равно…»[643] И продолжает: «Вы говорите о святости купчиков… чиновничества, о вечном христианстве Иова и Авраама, – и… говорите, что „Христос тут ни при чем“. И такова вся Ваша книга „Около церковных стен“. А я думаю только о том, „где Христос“. И не для того только, чтобы поклониться Ему, а чтобы и отвергнуть Его, много в Нем нужно думать… И неверующему‑то больше нужно об этом думать».

Далее профессор уточняет, что без Христа и неверие ничего не стоит, т. к. ни на что не опирается, ничего не отрицает. Только то неверие и велико, которое передумало Христа. «Неверие лишь без Христа равно нулю, мелко»[644]. С точки зрения профессора М. Тареева, только тот атеизм ценен, или, как он пишет, «единороден», который «передумал» христианство, т. е. рационально переработал его в своем представлении, и в этом «понимании» смог перерасти христианство. Атеизм, по‑видимому, стал представляться профессору следующей ступенью религиозного «развития» личности. Думая, что он сам стоит в конце этого эволюционного пути, М. Тареев заявлял: «Позволю сказать себе безумие: только я понимаю Евангелие, понимаю Христа!» В. Розанов, со своей стороны, считал, что только он в своих умственных изысканиях открыл подлинного Христа, «погубившего» сладости мира[645].

Рассказ об «эволюции» (по ницшеанскому варианту) испытавшего влияние религиозного модернизма профессора МДА можно продолжить сообщением М. Тареева о том, что он «уже очень давно» не верит в нравственность и занят «отрицанием морали»[646]. В 1905 г. в трех номерах «Богословском вестника»[647] в статье «Дух и плоть» профессор по кафедре нравственного богословия М. Тареев рассматривал нравственность в аспекте учения «неохристианства» о «святой» плоти: «Было бы ошибочно приписывать нравственности исключительно божественное происхождение и небесный характер; напротив, она имеет утилитарную сторону, земной характер. Радость плотской любви сама по себе не только не безнравственна, но она‑то и составляет естественный фундамент нравственности… Без естественных плотских страстей, без плотских радостей, без личного самолюбия …не было бы мировой истории. С евангельской точки зрения плотской жизни должна быть предоставлена полная свобода. Христианство, или Евангелие, не может определять плотской жизни (курсив мой. – И. В.). Евангелие нельзя проповедовать детям, потому что это значило бы внушать им ненависть к отцу и матери, к братьям и сестрам, а это было бы нелепостью… Если бы удалось внушить кому‑нибудь Евангелие с детства, с первых дней сознания воспитать его в истинном христианстве, то ведь это вырос бы жалкий уродец, никому и ни на что не годный»[648].

Эти тенденции в человеческой мысли мир уже наблюдал на примере духовной «эволюции» Ф. Ницше, они, к сожалению, были характерны для культурных и социальных революций, и культурные деятели России не оказались в стороне от традиционных искушений.

Приведенные выше строки из письма от 30 декабря 1905 г. о необходимости «передумать христианство» имели продолжение: «Моя мечта „воплотиться“, – писал М. Тареев. – Мне до боли хочется быть неверующим, позитивистом, социалистом… То, что я говорил и говорю о вере, мне за это стыдно, досадно: это нужно окончательно похоронить про себя… И чтобы вполне „воплотиться“, у меня есть для этого достаточно данных… Ну, до Гиппиус мне никогда не дойти. …У меня слишком „нормальная“ натура. Не имею ни малейшего вкуса к противоестественному…[649] Но в пределах „естества“ все „понимаю“…Хочется мне твердым как стена позитивизмом отгородиться от всех, замаскировать себя. И по временам как будто удается… Уж не ясно ли, что религия может быть только религией Космоса, стихией Тайны, а все это человеческие [неразб.]», и «люди отлично могли бы устроиться сами по себе…»

Однако в исповедании «религии Космоса» его пугает безличностность. Религия Космоса, согласно М. Тарееву, «это… – пассивно, а активно – религия абсолютизма». Он признает, что быть личностью, способной действовать и творить, возможно, лишь исповедуя «религию абсолютизма», абсолютной Личности. Но как быть: последняя перечеркивает «Космос» как единое бытие человека и мира, перечеркивает «святость» плоти. И М. Тареев считает, что «нужно и то, и другое. Но как примирить…» – пишет он [650]. Как и все, поддерживавшие новаторство доктрины НРС, М. Тареев считает, что, отправляясь в новую эпоху, «христианство можно преодолеть лишь взявши от него все христианское», ведь в «Евангелии религиозная свобода открылась в связи с богосыновним сознанием („сыны свободны“), значит ли это, что мы вместе с догматикой должны отбросить и религиозную свободу?»[651]

Последние строки еще раз подтверждают, что не только основатели религиозного движения, но и люди, поддерживавшие отдельные идеи движения, были согласны с мыслью о том, что христианские догматы должны быть изменены.

В письмах профессора Тареева встречаются также подтверждения тому, что воззрения В. Розанова на пол и брак пробивали себе дорогу в русском обществе. Проверяя студенческие сочинения, профессор находит, что некоторые из них написаны на тему «Новейшие воззрения на брак перед судом Церкви», о чем и сообщает В. Розанову в письме. «Вот что пишет один из моих юношей… „По прочтении книги… В. В. Розанова] во мне возникло такое уважение к браку, такое благоговейное отношение к женщине, что я готов был ’выкурять фимиам пред каждой девой и женщиной’… Ныне… везде и повсюду… рычат, что брак, ’соитие’ есть нечто греховное, низкое и срамное. Всеми силами надо стараться избегать его или же творить тайным образом, но с мыслью, что мы грешны пред Богом, и что во сто раз лучше бы ты сделал, если бы был безбрачным или девственным. И вот, читая сочинения В. В. Розанова, попадаешь как бы в совершенно другую атмосферу, словно в [неразб.] сад, где от каждого цветочка, от каждой травки начинает благоухать совершенно новым… и тебе становится отрадно за ’пол’, стыдно и горько за людей, злоупотребляющих им или называющим его ’мерзостью и грехом’… Воззрения В. В. Р[озанова] на брак производят на душу бодрящее впечатление… ярко проявляется значение и назначение пола…“» [652]

В годы первой русской революции профессор М. Тареев был в рядах тех преподавателей, кто стал сторонником автономии Московской духовной академии и свободы ее от контроля над составом преподавателей, наук и методикой преподавания церковных и светских дисциплин. Он считал, что в борьбе с ученым монашеством «не нужно брезговать никаким средством», сообщая, что «монашествующие во главе с Антонием (Волынским) подняли поход на профессоров академии, обзывая их „новопутейцами“ и „декадентами“»[653]. Сообщая В. Розанову о начале издания своего сочинения, М. Тареев приоткрывает перед единомышленником завесы своей души: «Я теперь издаю „Основы христианства“ – система религиозной мысли в… 4 томах… Она должна сделать ясным для читателя то, что доселе было явно лишь автору. …Это итог моей пятнадцатилетней думы по религиозному вопросу. <…> Я привожу в порядок дом, в котором я так долго прожил. <…> Я хочу придать покинутому милый вид… Обратим старых богов в художественные образы, старую веру в дело субъективного творчества. Пусть горечь пережитого разочарования заглушится восторгом личной обработки… Милый друг! Я только вам одному это говорю: какая это торжественная минута – переход от одной веры к другой» [654].

Очевидно, публикация «Основ христианства» рассматривалась М. Тареевым как рубеж, отделяющий его от прежней – ортодоксальной (Тареев) веры.

В письме от 14 декабря 1907 г. М. Тареев просит В. Розанова, имевшего возможность рекламировать произведения в газете, «познакомить общество» с его концепцией христианства: «М[ожет] б[ыть], этой „христианской связи“, которую я проповедую, решено сыграть крупную роль в судьбах нашего христианства»[655]. И далее просит дать печатный отзыв о его «Основах христианства». В. Розанов действительно побеспокоился о помещении бесплатного объявления о сочинении профессора[656].

В результате занятой им позиции и особенно после выхода «Основ христианства» профессор становится «чудовищно одинок» (Тареев) и жалуется В. Розанову, что нет «ни одного человека из нашей среды, из нашего ведомства, кто бы не питал ко мне ненависти ради моего понимания христианства»[657]. Но он преувеличивает: напротив, его не только не удаляют из МДА, но и дают возможность опровергнуть сложившееся о нем впечатление, тогда как другим профессорам было предложено подать прошение об увольнении за «либеральствующее направление» (напр., профессору по кафедре библейской истории А. И. Покровскому и исправляющему должность доцента по кафедре греческого языка и его словесности Д. Коновалову). Из‑за того, что богословские сочинения ординарного профессора МДА М. Тареева посеяли в читательских умах недоумения и сомнения, было решено потребовать от него представления в Святейший Синод к первому октября 1909 г. краткого изложения его богословской системы. Тогда в Сергиевом Посаде многие горячо протестовали против принятия лаврской книготорговой лавкой книг Тареева и продажи их вместе с духовной литературой[658].

Сам профессор Тареев себя врагом христианства не считал и относил к таковым только В. Розанова: «Наша молва упорно начинает связывать мое и Ваше имя (см. ж. Странник, 1903. Кн. 6. „Истинное пастырство и живая проповедь“)»[659]. Он же сообщает: «В Киевской Академии недавно, как это видно из протоколов Совета, была дана для кандидатской работы тема: „Отношение христианства к культуре по воззрениям В. В. Розанова и проф. Тареева“. Не скрою, что нас объединяют, как врагов христианства – Вас (действительного) и меня (мнимого)»[660]. Читая письма М. Тареева, приходится думать, что себе он придавал гораздо большее значение, нежели писателю В. Розанову[661]. «Я великолепно знаю: Ваши книги были бы хороши, если бы Вы кое‑что прочитали из моих 2–4 томов». «Я, при всей своей скромности, так думаю о своем втором томе: это единственное за 2000 лет конгениальное понимание христианства…»[662]

Таким образом, переписка В. Розанова и М. Тареева помогает убедиться в том, что тенденция к модернизации христианства была в начале XX в. популярна в либеральной среде светской и церковной интеллигенции, что, конечно, не говорит о том, что именно идеи НРС стали определяющими в поиске предполагаемых церковных реформ. В российском обществе было достаточно глубоко верующих людей, с самого открытия собраний отстаивавших ценности церковного христианства и понимавших, что реформы в жизни Церкви могут происходить лишь на канонической основе.