В. В. Розанов по письмам профессора спбда Н. Н. Глубоковского

 

Как журналист, целенаправленно писавший об «обновлении» церковного христианства, В. Розанов предстает со страниц писем другого культурного и церковного деятеля – Н. Н. Глубоковского. И эти письма открывают некоторые неожиданные стороны в розановском общении с корреспондентами[663]. С профессором Священного Писания Нового Завета Санкт‑Петербургской духовной академии, богословом и историком Николаем Никаноровичем Глубоковским у В. Розанова сложились своеобразные доверительные отношения. Сблизила этих деятелей тема состояния духовного образования в России, которой был озабочен Н. Н. Глубоковский[664]. В 1905 г. Н. Глубоковский стал членом епархиальной комиссии для участия в подготовительных работах к Поместному Собору и подал две записки на тему о состоянии духовного образования в России: «Об основе духовно‑учебной реформы и о желательных штатах духовно‑богословских школ» и «К вопросу о постановке высшего богословского учения в России». Неоднократно он отмечал в своих отчетах низкий уровень знаний по Священному Писанию Нового Завета поступающих в СПбДА, причиной чего считал недостатки семинарского образования [665]. По насущным нуждам духовной школы он выступал в Предсоборном Присутствии 1906 г., а в 1907 г. выпустил книгу «По вопросам духовной школы средней и высшей и об учебном комитете при Св. Синоде»[666]. Борясь с тенденцией монашеской автономии, Н. Глубоковский стремился вывести духовную школу из‑под жесткого контроля церковной иерархии, превратить духовные академии в богословские факультеты при университетах.

В судьбах корреспондентов были схожести: будущий ученый родился в 1863 г. в семье сельского священника Вологодской губернии, в три года потерял отца; писатель, родившийся в 1856 г., был сыном коллежского секретаря и внуком священнослужителя, рано потерял и отца, и мать. Публиковаться начали примерно в одни и те же годы: Н. Глубоковский – еще будучи воспитанником семинарии, В. Розанов – в 1886‑м, работая учителем провинциальной гимназии. Оба могли бы сказать, что им дорого православие и христианские ценности, но один стал известным богословом, сочетая в себе широту богословских, филологических, исторических и церковно‑общественных интересов, профессором и церковным историком; другой – журналистом, публичным критиком христианства. Как и Н. Глубоковский, консерватор и монархист, в начале своей творческой деятельности В. Розанов сначала защищал государственность и православие в журналах «Русский вестник» и «Русское обозрение». После того как его отношение к Церкви переменилось, в «Новом времени» В. Розанов стал писать официально принятые апологетические статьи, а в изданиях либеральных, как, например, «Русское слово», на те же темы он писал под псевдонимом В. Варварин, желая «протиснуть» здесь «другую часть души» (Розанов).

В частной жизни обоих проблемы были схожие: Н. Глубоковский жил невенчанным браком до 1921 г.[667] В. Розанов в длинном письме 23 мая 1907 г. поделился с Н. Глубоковским историей своей семейной трагедии, подробно рассказав о своих страданиях, об открывшейся вледствие этого ненависти к «попам», Церкви, в которой их, Розановых, как «незаконных», «ничто не любит». Он заявил о своем намерении не сходить с выбранной позиции – «скорее вся Церковь… рассыплется как дресва»[668], и предположил: «В истории должно было что‑то случиться „вроде меня“, дабы раскрылась какая‑то… неправда Церкви и христианства»[669].

В другом письме – 12 сентября 1910 г. – рассказал о своем разобщении с Церковью[670], о единственном духовном опыте, когда однажды, после своего кощунства, ощутил присутствие Христа.

В 1899 г. Н. Глубоковского, бывшего успешным профессорским стипендиатом, за недостатком вакантных мест в Санкт‑Петербургской духовной академии направили для преподавания в провинциальную Воронежскую духовную семинарию. Это надолго наложило отпечаток неудовлетворенности на его жизнь. В 1890 г. он защитил диссертацию «Блаженный Феодорит, епископ Киррский», которая принесла автору степень магистра и широкую известность, но до октября 1891 г. он оставался преподавателем в Воронеже. Только в 1894 г. он вновь попал в академическую корпорацию по рекомендации тогда еще викарного епископа Выборгского Антония (Вадковского), и его кандидатуру утвердил митрополит Новгородский, Санкт‑Петербургский и Финляндский Исидор (Никольский). Положение Н. Глубоковского в академии в начале его ученой карьеры оказалось осложнено из‑за того, что в качестве претендента на эту кафедру ранее профессор В. В. Болотов рекомендовал А. П. Рождественского, и тот был избран большинством голосов. Это обстоятельство внесло напряжение в последующие отношения Н. Глубоковского с коллегами. Упоминания о взаимном непонимании, царившем, по его мнению, в окружавшей его академической среде, стали одной из постоянных тем писем профессора к В. Розанову[671]. Инициатором переписки в марте 1905 г. выступил Н. Глубоковский: в печати развернулась полемика по вопросу созыва Поместного Собора, и в письме к В. Розанову от 17 марта он осудил газету «Новое время» за позицию по вопросу о восстановлении патриаршества в России. Толчком послужила публикация в этом издании статьи В. Розанова «К возрождению духовенства». Н. Глубоковский поделился с В. Розановым своими взглядами на духовную цензуру, которые В. Розанов девять дней спустя привел в статье «К характеристике нашей духовной цензуры»[672], предварив словами, что их сообщил «один из почтеннейших профессоров здешней духовной академии». После появления указанной статьи Н. Глубоковский пишет второе письмо, в котором критикует неверную, по его мнению, позицию, занятую «Новым временем» в отношении готовящейся церковной реформы, обвиняет редакцию и частично В. Розанова в защите «вожделений верных „воздыханцев “»[673].

Таким образом оказалось, что оба недолюбливают монашество: В. Розанов – в силу своих религиозных воззрений на пол и плоть, профессор – из‑за неудовлетворенности нравственным состоянием монашества, которое он наблюдал. В 1905 г. Н. Глубоковский писал В. Розанову:

«Моя память – совершенное решето, а Ваша, сколько вижу, капризна по‑женски (только опять же с другой стороны): Вы [препросто] удерживаете [неразб.], а детали оставляете и путаются (у мужнин наоборот). Говорю это по поводу слов, якобы вы слышали, что костромской епископ имел любовницу. Это не могло быть с почившим сего 30 мая епископом Костромским Виссарионом (Нечаевский) потому, что 1) он был из вдовых московских иереев и лишился жены, когда ему было далеко за 60 лет, а 2) в Кострому попал уже… 70 лет… К великому прискорбию, других таких архиереев… нет, да и прежде было немного. Никанор был… другой складки и отношение его к Антонию Хаповиикому [674]  таково: второй – просто бестолковый блудодей… а первый был деспот, самодур и горделивый… Может быть, из него и вышло бы что‑нибудь путное, да изломало человека монашество, куда он попал каким‑то странным способом» [675].

 

Критическое отношение Н. Глубоковского к монашеству и церковной иерархии не имело личных мотивов. Так, 7 июня 1906 г. он писал: «О фактических недочетах монашества я продолжаю мыслить по‑прежнему, но 1) не могу обращать уродливый факт в осуждение принципу, 2) который считал и ранее незыблемым»[676]; а в письме от 20 мая[677] он дает положительную характеристику одному из епископов.

«Дорогой Василий Васильевич!

Сердечное Вам спасибо. Дорога Ваша память. Я ведь мог думать, что Вы совсем вычеркнули меня из списка знакомых [неразб.] яко черносотенца и „епискописта“. Да что делать‑то? Архиереев <…>я не люблю, п[отому] ч[то] не уважаю, но „епископство“ обязательно для меня, как иерархический чин, помимо всяких носителей. А беда еще и в том, что мирская церковь спит, и от ея имени орудует ничтожная кучка довольно невежественных и освободительно одурманенных попов и мирян. Право же, так: ведь цену всем дельцам „церковного обновления“ я знаю хорошо… они орудуют и в газетах [со всем] арсеналом самой неразборчивой полемики. К сожалению, и „Новое Время“ поступило к ним на услуги. Не могу без стыда вспомнить грязную статью Н. Вр. против архиепископа Димитрия. Своеобразный, прямой и твердый человек с особыми взглядами, не для всех приемлемыми, но по уму и характеру это [неразб.] чуть ли не самый выдающийся иерарх Русской Церкви. По крайней мере, таково мое мнение и впечатление… Отчеты о наших предсоборных занятиях почти всегда [освещены тенденциозно]. Напр., в №‑ре Н. Вр. за 18 мая [превозносится] о. А. И Рождественский (вдохновляющий „И Время“ непосредственно и через других лиц) за его речи на общем присутствии по школьному делу; тоже и о. прот. Ф. И. Титов, а это все злонамеренная ложь, ибо сии два иерея совсем не отверзали тогда уст своих… Сейчас просмотрел статью „Собор или архиерейский собор?“ в №‑ре за 9 мая и вижу, что тут все главное либо лживо, либо тенденииозно… <…>

Бог с ними и с „Н. Временем“, которое должно было сообразить, что нельзя думать, что святы лишь поставщики для него вздорных и клеветнических известий, а члены другой партии – все дураки и мерзавцы… Если нужно опровергать даже это, то лучше молчать.

Да и устал неописуемо. Боюсь, что не выдержит голова. Разучился читать даже по складам. Не могу пока взяться за Вашу книгу, но прочитать надо.

И знакомое мне оказывается под Вашим пером совсем новым. Я простой чернорабочий, Вы все [берете] с глубиною и существом, а часто напоминаете высоко парящего орла, который, если бросится на добычу, то останутся одни клочья… Хоть бы это был Апостол Павел…

Храни Вас Бог! Все мы живем в страшное время и только милостью Божией.

Ваш истинно И Глубоковский.

1906. V. 20.

СПб. Невский пр. 180. кв. 5»[678]

 

Некоторые из писем говорят о прямом руководстве В. Розановым со стороны профессора Глубоковского по части тех церковных вопросов, которые необходимо затронуть в печати, для чего профессор снабжал журналиста документами[679].

 

«Достоуважаемый Василий Васильевич!

…Повторяю: всеми документами и письмами моими вы можете пользоваться в полную меру, но, конечно, не вопреки их смыслу и не в защиту того, против чего они направлены. Делаю последнюю оговорку по той причине, что „Новое время“ никак не может [отделаться] от монашеских пристрастий… а теперь к моему ужасу стало проповедовать византийщину, от которой да хранит нас [Великий] Василий! богос[лов], чтобы мой голос не вплели в тот концерт, где я не хочу быть не запевалом, не подпевалом…

Срока не назначаю, но… будьте добры возвратить потом документы, и – если возможно [неразб.] – мои письма… для памяти мне о том, что когда‑то волновался и болел душою за дело жизни…

На тех же условиях присылаю письма неизвестного мне лично [† свящ] Разумова к моему старшему брату, преподавателю уральского духовного училища Александру Никаноровичу Глубоковскому об Антонии Храповицком, когда последний был епископом [Уфимским]. Тут хороший материал для суждений о том, „благостная“ политика наших иерархов [680]  [неразб.]…

Впрочем, кончаю. Обо всем этом много можно говорить и даже должно, особенно тем, кому это дано от Бога и от людей» [681].

 

Обширное письмо от 25 марта 1905 г. из архивов РНБ, опубликованное исследователем М. Скляровым в 1994 г., представляет собою руководство по рассмотрению В. Розановым в его статье вопросов о духовной цензуре[682] и о намерении монашествующих собрать свой собор[683]и восстановить патриаршество; разъясняет, почему не следует желать патриаршества[684]. Нам представляется, что это письмо необходимо здесь привести с сокращениями, хотя оно и было опубликовано, т. к. текст его показывает настроение, царившее в академической среде и российском обществе.

 

«Глубокоуважаемый Василий Васильевич!

…1) Сии монахи говорят о возвращении Церкви к „богоустановленному“ строю. Но пусть… наперед доказывают резонными доводами на основании писаний Нового Завета и истории Апостольской Церкви, что требуемый ими строй был учрежден Богом в лице Христа и освящен… апостольской практикой. Предложите‑ка этот вопрос оо. „воздыханцам“ для гласного обсуждения, чтобы верующие слышали не жупельные страшающие слова, а здравые соображения, доступные разумной проверке. Посмотрим, что тогда выйдет?…

2) Кто ссылается на пример новозаветно‑апостольской истории, тот должен знать, что тогда Церковь была еще вне государства, а отсюда следует, что в таком случае и теперь необходимо полное разделение между ними. Желают ли сего „воздыханцы“ патриаршества…< … >

3) В истории митрополитанской и патриаршеской – системы вырабатывались… в связи с государственным устройством и в зависимости от его задач. Потому странно апелировать к этому прошлому. <…>

4) Главное ж в том, что – значит – патриаршая система исторически обусловлена. а вовсе не „богоугодная“.

5) Следует ли желать восстановления при такой – единственно приемлемой – точке зрения? Для сего вспомните историю нашего патриаршеского периода и сравните с Синодальным: тогда для каждого беспристрастного наблюдателя едва ли будет вопросом, что это грозит нам умственным застоем и моральной спячкой…

6) …Иерархия пала во всех отношениях и никаким не может служить образцом даже благочестия или добродетелей <…> И разве нормально, что везде в Церкви выдвигаются вперед люди не за свои достоинства, но балахоны известно черного цвета. …Духовная школа развращена монахами… Белое духовенство парализовано… и напрасно бьется в этих тисках.

7) Неужели мало всех этих знамений? …А ведь в основе всех рассуждений „воздыханцев“ – чистейший папизм. …Монах желает захватить в свои руки полное… верховенство в церкви с устранением народа и с обречением белого духовенства пароль требоисполнителей. <…>

8) Ожидают, что при патриархе исчезнет чиновничий бюрократизм. Но а) последний в известной мере необходим и неизбежен… правителями везде являются личные секретари архиереев и секретари консисторий…

9) Архиереи напрасно плачут об отсутствии у них власти. Напротив… они являются… деспотами…

10) Не есть ли обер‑прокурор… законный способ соучастия верующих в делах церковных?…Почему бы нам не помечтать о выбираемом обер‑прокуроре (хотя бы и под другим именем при нем?) <…>

12) Предлагаю Вам произвести еще один опыт насчет затаенных вожделений оо. „воздыханцев“. Нижние и средние школы служат потребностям культа и должны находится во владении… последнего. Но высшая духовная школа обязана удовлетворятъ запросам знания… Было бы вполне законно вывести ее из „духовного затвора“… для удовлетворения требований религиозной мысли… в виде факультетов при Университетах… По ответам мы узнали [бы] о помышлениях сердечных этих святителей и учителей» [685].

 

В конце этих тезисов Н. Глубоковский пишет, что этим материалом «можно воспользоваться как и сколько угодно, но просил бы не упоминать, что это происходит от профессора какой‑то академии», и добавляет, что «документов можно достать целую массу»[686].

Как и многих мирян, профессора Глубоковского волновало то, что белое духовенство оттеснено от управления Церковью, а миряне имеют в Церкви самую незначительную занятость и могут быть не допущены на Поместный Собор. Очевидно, сыграл роль и случай с неожиданным предложением Синода созвать Поместный Собор в 1905 г. и обращением по этому поводу к императору Николаю II. В прессе прошла серия протестующих статей[687] на тему «церковного переворота», ставящих акцент на том, что собор – дело всенародное и всецерковное, требующее созыва достойных представителей всей Церкви, а также канонической подготовки. Николай II наложил на обращении Св. Синода резолюцию о несвоевременности созыва Собора.

Близость проф. Глубоковского к архиерейской среде использовалась В. Розановым для уточнения и его собственных впечатлений об отдельных церковных деятелях. Уже в первые годы переписки профессор давал разъяснения В. Розанову о К. П. Победоносцеве, епископе Антонии (Храповицком): «Вы напрасно думаете, что Антоний „. малый“ (Храповицкий) изменился. Нет, он всегда был таким, каким „являет“ себя теперь, а прежняя слава его была мираж, не имевший никакого основания…» [688]

Редкое письмо в 1905 г. обходилось без резких замечаний Н. Глубоковского в адрес иерархии. Так, в том же году, очевидно, в ответ на признание В. Розанова о его отношении к Церкви, он пишет пространный ответ, отражающий душевное состояние и самого профессора:

 

«Досточтимейший Василий Васильевич!

Вы, конечно, не нуждаетесь в ответе на письмо, полученное мною от Вас с месяц тому назад, да мне‑то есть надобность покаяться, ибо мое [неразб.]начинает граничить со свинством. Но что же делать?<…>

Глубоко признателен за разъяснения касательно Вашего отношения к Церкви. Однако тут есть некоторое недоразумение. Вы сообщаете свои взгляды в ответ якобы на мой вопрос, но последнего с моей стороны [689]  не было. Я слишком чту святыню души и [чувства] каждого и никогда не решусь столь дерзко и [даже] кощунственно стучаться в такие закрытые двери… Храни меня Господь от подобного любопытства! Пусть в этом упражняются [неразб.] душ и именно те, которые „блюдут“ чужие, т. к. своих уже не имеют… Недаром при пострижении они отрекаются от отца, матери, братьев и пр.

А все‑таки Вы напрасно поддерживаете „пугал“. Ведь и воробьям‑то они не очень страшны, [орлы же] и не спускаются до подобных [низин]. И вот, если по духовной области случится японское нашествие, [а оно когда‑нибудь непременно будет] [690], что тогда станется и [с пугающими и с пужаемыми]? <…> В деле религии особенно требуется, чтобы „все пугала прочь!“. И борьба эта не легкая. Тут целая армия [конспираторов], которые, угнетая мир, всячески себя [поддерживая], прикрывают всякую свою мерзость и пр. …Так было и с Вашей статьей об Антонии. Вас просили из „Слова“, оно по религиозным вопросам вдохновляется Антонием… И Вы… смогли назвать только одного путного человека Ан[тони]на, но я с Вами соглашусь лишь в том случае, если Вы [неразб.] формулу Ламброзо, что гений сродни сумасше[му], и все лезут вверх. „Хитрит“ С[ер]гий. Простирается на финляндскую архиепископию с членством в Синоде, чтобы торговать пошире, как [неразб.] у „Макария“ в своем Нижнем; „проходимец“ С‑рий [691] получает магистерство (по отзыву Жуковича и Карташева) за какую‑то странную [книжицу] о писцовых книгах… и возвращается ректором СПб. Академии; одно из названных Вами [„чудищ“] (Акв[ило]нов [692] ) восхищает докторов богословия… за изумительную стряпню о физико‑математическом доказательстве бытия Божия (по отзыву Лепорского [693]  и Муретова [694] ) …Советую посмотреть: эта книга комически‑трагическая и наоборот, но она важна как показатель идеалов монашеского владычества и заслуживал[а] бы разоблачения…

А ответ мой все един, да избавит Господь от патриаршества и всяких образов и подобий его. И теперь житья нет от монашеской братии, которая для организма… – в нынешнем состоянии – хуже чумы…

Совсем обратно полагаю о К. И Победоносцеве]. Наша разница здесь в следующем: Вы питаете к нему сердечную антипатию, не отказывая в известном уважении, я же проникнут душевною антипатией, хотя сужу и даже осуждаю. И мне думается, что моя позиция [тверже]. Я уже писал насчет цензуры.

Пишу два слова о том, почему [неразб.] на митрополичью кафедру даровитые люди. По 1) за [время] К. И Победоносцева][неразб.[лишь дважды, причин[ы]: а) Палладий был назначен Александром за его глупость, [в частности, Государь заметил его по тому случаю, что в Тифлисе пред… собором Палладий продержал больше 1/2 часа А[лександра] III с открытою лысою головой на 40° жаре довольно [неплохою] речью, каждый абзац которой заключал восклицаннием: „какая радость“. Палладий по картавости произноси[т] эти слова „какая гадость! “ Это совпадение развеселило Александра], и с тех пор он заприметил этого иерарха… Вот [неразб.] как дела‑то совершаются] [695]; б) Антоний… Вы хорошо знаете, попал помимо К. И Победоносцева], хотя и не вопреки ему. 2) А где люди талантливые? Вы могли назвать только одного – Никанора [Бровковича]. Напрасно! Этот субъект был почище Ан[тони]на и, выдвинутый на председательство в Синод, натворил бы таких бед, что – по Писанию – „мир возрадовался бы, а мы восплакали“… Приличный был феномен вроде Ан[то]ния (Храповицкого), хотя с другого конца…

Впрочем, и без [них] тошно… Надеюсь, Вы получили книгу проф. Алексея Петровича Лебедева [696]  о духовенстве, уверен, что найдете там немало поучительного.

А какие таланты у нас погибают зря…

Душевно желаю доброго здоровья и всяких успехов.

Присноупомянутый

Н. Глубоковский (подпись).

1905. VI. 6 – День Св. Духа‑Утешителя, когда несть утешения…» [697]

 

По‑видимому, В. Розанов неоднократно писал Н. Глубоковскому о М. Тарееве, с которым у него в те же годы шла оживленная переписка.

Потому – и не раз – Н. Глубоковский отвечает В. Розанову о том, как он рассматривает М. Тареева, в качестве ученого и как человека. Так, в письме, ориентировочно относящемся к 1909 г., читаем:

«…M. М. Тареева я застал в Академии, но мы не были знакомы с ним даже… хотя бы шапочно, а после виделись раза два при совершенно незначащих встречах. Труды его не изучал специально и был… [ближе] знаком лишь с некоторыми, ранними. При таких данных судить о них не берусь. Мне думается, что много [веских] материалов и замечаний для [неразб.] этой личности находится в книжке С. М. [Зорина] об аскетизме (оттиски из „Христианских Чтений“ за 1909) на грубейшую критику его диссертации М. М. Тареевым. Несомненно лишь одно, что это человек величайшего, даже неестественного самомнения о себе до того, что заявлял ревизору академическому категорически, что он единственный богослов в России… Вот постоянный корень всей его литературно‑богословской производительности, а потому в последней преобладает [неразб.] и преднамеренное оригинальничанье, да еще при неудержимом рвении [писать] обо всем не по принятому…» [698].

 

В другом письме, от 12 августа 1910 г., встречается приписка:

«Ваш Тареев – очень подозрительный человек, ненадежный и не чисто научный… И Вы его напрасно расписываете мучеником… Ничего подобного /»[699] В декабре он снова возвращается к М. Тарееву: «В Т[арее]ве меня огорчает не психопатическое его славолюбие, а многообразная нечистоплотность» [700].

Н. Глубоковский, по договоренности, существовавшей между ним и В. Розановым, регулярно присылал последнему для публикации обзоры богословских сочинений, изданных за год: «Дорогой Василий Васильевич! Не знаю, будет ли сейчас обзор богословия, но не нуждою, а любовию исполняю долг моего послушания, Вы же распорядитесь по собственному усмотрению, и если [неразб.] не нужно, не откажите возвратить» [701]. Они обменивались корректурами статей, часть из которых Н. Глубоковский не хотел подписывать своим именем или просил не упоминать и намеком источника, откуда добыты сведения[702].

Письма Н. Глубоковского, регулярно читающего книги В. Розанова, отличаются искренней похвалой в адрес В. Розанова как писателя, желанием учиться у писателя таковому «душевному» стилю. В 1905 г. он пишет В. Розанову:

 

«Досточтимый Василий Васильевич.

Получил Вашу книгу и прямо скажу, что этот дар доставил мне особенное удовольствие. Приятно будет учиться у Вас и… спорить с Вами заочно. Не знаю только, хватит ли у меня духу на серьезное изучение Вашего труда. Всероссийская чепуха… лишает меня всяческого равновесия. Мне часто кажется, что я не живу, а читаю страшную… сказку. Хочется бежать на край света… А у Вас откуда хватает сил… Изумляюсь неугасимости огня Вашего…» [703]

 

В. Розанов также восторженно отзывался о стиле Н. Глубоковского: «Без лести: до чего изящен у Вас печатный стиль… Ваша речь чудная, с удивительной теплотой сказанная. В других местах ученость. А тут сердце»[704]. Н. Глубоковский, как и другие современники писателя, попал под обаяние писателя В. Розанова. Так, он пишет в 1908 г., увидев его портрет: «Есть в Вас что‑то влекущее. Вы знаете, что в наших [неразб.] отношениях [гипотетически] больше пунктов расхождения, а все же чувствую к Вам теплое отношение».

Н. Глубоковский признается (после нескольких лет переписки и чтения сочинений В. Розанова), что как‑то особенно чувствует В. Розанова, относясь к нему тепло не «из состраданий, а естественно и непроизвольно, как я часто [неразб.] самого себя»? [705]

Н. Глубоковский отзывался похвально о В. Розанове и как о культурном деятеле: «В вашей многозаботливой жизни и в многотрудном служении, где всегда нужно подвижничество, а часто требуется и исповедничество. Дай Бог Вам воистину «царствовать» в правде и добре в меру Ваших сил человеческих!» [706]. Профессор делился с В. Розановым своим возмущением по поводу неудач с изданием «Богословской энциклопедии», в которую он вкладывал много труда и энергии и с 1905 г. был ее редактором[707].

В. Розанов, как и с другими корреспондентами, обсуждал с профессором Н. Глубоковским тему пола, семьи и брака в христианстве.

Очевидно, настаивал на своем неприятии чина церковного венчания и самого акта освящения брака «исторической» Церковью, при этом аргументируя без достаточных знаний. На что Н. Глубоковский отвечал писателю:

«Дорогой Василий Васильевич! Во многом я не согласен с Вами по вопросу о браке… У Вас довольно фактических неточностей (см. Иоанн. 2.9 – 10.3.24.), но есть и претенциозные пункты, сходства. Напр., касательно „таинственности“, которая прежде всего лежит в самом акте продолжения супружеских [неразб.] по исконному устроению Божию, предопределенному в самой богозданной природе нашей. Только я не понимаю, почему именно христианин должен уклоняться от благословения церковного и чему это помогает? И разве сама Церковь навязала себе полицейские обязанности… Дорогой мой! Судите про то [неразб.] по‑божески… и не вопреки человечеству…» [708]

Судя по отзывам Н. Глубоковского, ему были близки статьи В. Розанова по церковной тематике, вместе с тем он не скрывал, что и ему бывает неприятно читать слишком резкие статьи В. Розанова о Церкви и о недостатках духовенства:

«Спасибо Вам за прекрасную статейку об о. Иоанне Кронштадтском. Вы дали точку зрения и схватили эту… [тему] исключительно и душевно…

Предо мною Ваше [неразб.] по поводу спора о пьянстве духовенства. Несмотря на приведенные Вами неоспоримые факты, я о статье при прежнем мнении, что дурная слава о повальном пьянстве духовенства до крайности преувеличена. <… >

По моему мнению, следует судить о пьянстве, среду духовенства соотнося с размером пьянства в другой среде, например, интеллигенции». «…Нельзя осуждать без извинений» [709].

Последняя приписка – принцип профессора Н. Глубоковского: и, осуждая, он затем находит возможные пути оправдания либо признается в своей худости и греховности. Сам критикуя и помещая в своих письмах характеристики отдельных священников или архиереев, Глубоковский с болью воспринимал такое со стороны В. Розанова – человека, которому эта среда была чужда и которым рассматривалась только с внешней стороны. Так, в следующем письме он пишет:

«Хорошо и благодарно] Вы пишете об учительстве, но только работа учителей духовного ведомства, которые несут не меньшую работу, а обеспечены куда хуже министерских. Зато [неразб.] Вы написали как‑то о священниках, будто они пьянствуют, да в карты играют. Это отравило мне много дней, и я никак не мог помириться, что эти противные строки написаны Вами [710], столь чутким и деликатным по отношению к скромному [неразб.] духовному труду … Я знаю эту среду лучше Вас, но и Вам следовало бы не судить с операцией огульного бичевания…» Н. Глубоковский считает, что духовенство много делает для культурного блага России. «Неужели мне нужно доказывать это Вам? А что до маленьких дефектов, то кто другой спасен был при… наших условиях духовно‑пастырского служения, И разве эти дефекты не исключения и разве при них духовенство не было всегда впереди и вне окружающей среды?…

…Нет, те строки писали не Вы, а я просто видел их во сне ……………[711].

И напрасно мечтаю» [712].

 

Правда, это не помешало Н. Глубоковскому прислать в следующем письме сатирические стихи про пьянство и обжорство в монашеской среде[713]. Или письмо, полное обиды за недоброжелательное отношение к его статье епископа Феодора (Поздеевского). «…Вы знаете, что моя статья о Московской Академии вызвала грубейшую выходку со стороны ректора ее Еп. Феодора (Поздеевского), полную [неразб.] инсинуаций и лживую с начала до конца во всех решительно [неразб.] пунктах. Меня мало трогает святительская и архипастырская хула, но мне больно, что около [неразб.] моей [неразб.]заводят такой скандал… Не им меня судить и не им порочить мою [отвоеванную –?] любовь к моей [неразб.] Alma Mater. А что до [неразб.] Еп. Ф[еодора] насчет моей учености, то едва ли он, ничем науке неизвестный (кроме плохой диссертации – компиляции об Иоанне Кассиане), имеет на это право. Для меня достаточно, что при всей своей обостренной вражде к нам – немцы и теперь не отказывают мне в некотором внимании. Впрочем, суета сует».

Далее Н. Глубоковский приводит цитату на английском языке – высказывание о нем профессора Берлинского университета Адольфа Дейсмана[714].

Письма Н. Глубоковского, резкого в суждениях относительно обстоятельств своей жизни, в обращениях к В. Розанову и увещевании его отличаются терпимостью и теплотой. Профессор не мог не знать о розановском отношении к Христу, читал он и статьи писателя против церковных праздников. То, что касалось незнания, неверных или негативных суждений писателя о Церкви, ее отношения к культуре, недочетам в быту духовенства – все это становилось предметом разъяснений и духовного наставничества: «Рождество и Воскресение – величайшие праздники наши; они внушают нам, что нет смерти непобедимой, а есть жизнь, постоянно [миропобеждающая–?], обновляющая. Этими праздниками пусть всегда неиссякаемо питается жизнь Ваша, посвященная святейшему из служений – „служению слова“» [715].

Поддерживая писателя добрым словом[716], профессор Н. Глубоковский по возможности наставлял его в области знаний прошлой и современной церковной истории. Но одновременно в одном и том же письме, разъясняя розановские «ошибки», Глубоковский сообщал резкие критические сведения, способные свести на нет его наставнические усилия. В этом отношении показательно следующее письмо:

 

«Дорогой Василий Васильевич!

Вы оказали мне слишком большую честь упоминанием моего имени. Ведь я только чернорабочий, хотя и усердный настолько, что от старания лишен теперь возможности спорить (воспаление прямой кишки и наружные осложнения самого резкого свойства).

По существу же у Вас было несколько фактических неточностей.

1) вместо Ария пресвитера лучше бы назвать, напр., Нестория архиеп. Константинопольского…

2) Касательно „Херувимской“ Вы не обратили внимание на ограничительное словечко: „Всякое ныне житейское отложим попечение“… т. е. только в те [неразб.] минуты, когда весь человек должен сосредоточиться на воспоминании искупительной жертвы Христовой. Я думаю, и Вы признаете это вполне справедливым. Тут нет ничего враждебного нашему „житию и всяким его потребностям“.

3) История еп[ископа] Антония рассказана у вас неточно, а) ректором Моск[овской] Дух[овной] Академии он сделался в 1890 г. Чрез 5 лет по окончании академического курса и лет 28–29 от роду.

б) Вызван он был туда именно митр[о политом] Леонтием, которого вы сочли [неразб.]. В изгнании [Антония] из Моск[овской] Академии Никон (московский семинарист, в Академии не учился, теперь викарий московский) едва ли принимал участие. Ведь вся академическая корпорация не очень сочувствовала ему, а больше всего повлиял на перевод Антония [профессор] [неразб.] Н. И. Субботин, расположивший к тому и митр[о полита] Сергия (Ляпидевского). Последний, как человек филаретовского закала, конечно, не мог быть доволен таким бестолковым суесловом, а Антоний явно затрагивал митрополита. (Сергий, напр., без его спроса [неразб.] затратил большую сумму [чуть ли не 4 тысячи] из средств московской митрополичьей кафедры на перестройку академической церкви лишь для того, чтобы поставить в ней особую палатку для „стрижки“ монахов, но [неразб.] студенты намеренно напоили до бесчувствия и посадили туда [послушника], которого Антоний никак не мог извлечь, ибо пришлось замертво отнести в больницу… От перевода (в 1893–] 189]4) Антоний пострадал мало, ибо он был назначен ректором Казанской Дух]овной] Академии и вскоре сделался епископом. Антонию всегда благоволил В. Саблер, а К. П. Победоносиев – никогда. Наоборот, последний решительно не сочувствовал этому [неразб.], а когда он повел открытую [мона… –?] и человеконенавистническую агитацию, то К. П. Победоносцев не мог выносить даже имени этого иерарха. Удостоверяю это Вам самым решительным образом, как несомненный факт, который мне известен „поличному опыту“ [717]. Вы напрасно думаете, что Антоний „малый“ (Храповицкий) изменился… Его товарищи по студенчеству видят теперь за ним то, что они знали в своем коллеге, когда ему было 20 лет. Вообще, это странный человек с непостижимыми контрастами. Напр., лично он нестяжателен [неразб.]; физически целомудрен, но с 5‑го слова начинает нести такие циничные речи, что даже замужняя женщина убегает вон из дома с краскою стыда…

В заключение прибавлю, что я не отвергаю особого положения Церкви и ее особых задач, которые она [неразб.] проявить и в школе и в управлении. Равно я не отрицаю и особого значения иерархии в Церкви.

Будьте милостивы опровергнуть тенденциозное известие в сегодняшнем №‑ре Н[ового] Вр[емени] (за 4 дек., стр. 5, с № № 5, в отд[еле] „административные] новости“), будто работы епархиальных комиссий СПб. митрополии будут назначены через [неразб.], а потому и [неразб.] Собор соберется не ранее 1907. Это неправда. Я сам состою членом епархиальной СПб. комиссии (по учебной части) и могу вам удостоверить, что работы будут закончены в декабре сего 1905 года, хотя [неразб.] будут установлены лишь принципиальные основы.

<…> А что за книжки ваши о русской Церкви и христианстве изданы в Германии (по‑русски) и в Италии (по‑итальянски)? Новое это или перевод с русского уже напечатанного в России? Но… там Вы явно отвергаете божественность Христа и ограничиваетесь „христианским агностицизмом“. Для вас это будто бы таинственный Никто; не забудьте только, что так [неразб.] Христос в иудействе, где Его зовут не по имени, а „пелони“ = „никто“.

Будьте здоровы, бодры [неразб.] и всячески счастливы!

Искренно ваш Н. Глубоковский

1905. XII. 4» [718]

 

Н. Глубоковский, в 1896 г. написавший докторскую диссертацию «Благовестие св. апостола Павла по его происхождению и существу», подобно другим церковным корреспондентам разглядел в В. Розанове неосознанное сердечное влечение к Христу и сравнил его с апостолом Павлом. «Мне всегда думалось, что даже в период Ваших борений и восстаний Вы были собственно Савлом, желавшим стать Павлом, и Ваша душа по природе… христианка…»[719] Но В. Розанов признался ему, что недолюбливает ап. Павла и считает его высокомерным, поставившим свое «я» выше Бога[720]. Так, в одном из писем, спустя три года, помня это, Н. Глубоковский написал:

«В этот день моего Ангела я особо вспоминаю Вас и, послав Вам одну книжку, теперь прошу принять и другую. Не послал ее раньше потому, что по поводу первого тома Вы писали мне, что не любите Апостола Павла, а зачем же я бы стал раздражать Вас, когда сердечно желаю Вам мира и спокойствия во всем» [721].

 

В продолжение многих лет переписки темы не претерпевают изменения. Это, пожалуй, тот вариант отношений, который не имел привычного для характера писателя розановского «логического» развития. Вот письмо 1908 г., где Н. Глу