Глава 47. Маджитерры больше нет

Онофрио Амброзиус — так зовут первого кандидата в частные целители — появляется в клинике Святого Бернара через день. В руках у моей первой несбывшейся надежды кожаный клетчатый чемоданчик, на носу — старомодное пенсне. И сам зельевар такой уютный, располагающий... Когда я вхожу в кабинет доктора Лейна, они оба, как и положено старым знакомцам, непринужденно восседают в креслах, чем-то неуловимо напоминая мне некую комиссию, призванную оценить мои успехи. Появление изможденного болезнью пациента явно прерывает плавную необременительную беседу о каких-то общих делах, к которым я не имею ни малейшего отношения. И мне отчего-то кажется, что я лишний, хотя мастер Амброзиус прибыл сюда исключительно ради меня. Кто знает, быть может, эта безнадежность в моем взгляде так отпугивает его... Я не удивляюсь, когда через два дня, все основательно обдумав и взвесив, он отвечает пространным, хорошо обоснованным отказом — страниц пять исписал, не меньше. Что ж, ему же надо как-то оправдать то, что он полчаса разглядывал мои раны, водил палочкой над пробиркой с кровью, замерял уровень магии... Его время стоит денег, он честно отработал свой гонорар... И в списке доктора Лейна остается всего шесть имен, вернее, пять, ведь обращение к мистеру Снейпу я по-прежнему считаю для себя неприемлемым.

Сам доктор умело скрывает свое разочарование, только вот беда — я стал чертовски наблюдателен за последнее время. Он рассчитывал на Амброзиуса: что поделать, мастер немолод, а тут явно непростой случай, а ему уже не хочется становиться первооткрывателем, возиться с экспериментальными зельями и браться за лечение с совершенно непредсказуемым исходом. Он предпочитает довольствоваться тем, что имеет, а не разменивать свой авторитет неизвестно на что, давая мне ничем не подкрепленную надежду. Разумеется, этих слов в его заключении нет — там только цифры, непонятные мне сокращения, знаки, используемые зельеварами для обозначения трав и препаратов.

— Что, приуныли, Грегор? — спрашивает меня падре Томмазо, когда я вечером неуклюже плюхаюсь рядом с ним на диван в холле.

И мне нравится, что в его голосе ни капли сочувствия, наоборот, он словно поддразнивает меня.

— Ерунда, не слушайте никого! Когда я понял, что магия, которой я не пользуюсь, может представлять для меня проблему, один колдомедик, довольно маститый, кстати, заявил, что я не проживу и пару лет. С тех пор прошло уже почти полвека...

Я невольно улыбаюсь, приободренный его словами.

— И вообще, знаете что? Если они заговорят о выписке — я знаю, это их извечная уловка, когда они понимают, что уперлись в стенку со всеми своими познаниями — не хотите перебраться ко мне?

Маггловский домик среди гор и оливковых рощ... я бы стал помогать ему в церкви, даже завел бы небольшой садик. И все бы забылось... Как знать, может быть, именно таким и станет в итоге мое бегство?

— Спасибо вам, падре Томмазо! Обещаю подумать, честно!

И я с оптимизмом отправляю в рот большой кусок кекса, заслуживая одобрительный взгляд итальянца.

 

* * *

А ночью вновь приходят мысли, садятся на край кровати, просят включить ночник — им неуютно в темноте. Нет, я не размышляю о своей жалкой участи, с меня довольно и дневных разговоров. "Я не раз думал о том, что произошло с Феофилусом и его семьей", — задумчиво произнес падре Томмазо, когда я все же решился вновь заговорить о мастере Клеве. — "Не сомневаюсь, что он полагал, что поступает всем во благо. Только вот... ведь они всю жизнь несли на себе тяжесть преступления, которого, возможно, и не совершали. Более того, даже не могли представить себе, в чем оно состояло. Уверяю вас, это тяжкое бремя. И ведь ничто уже не было, как прежде... Мы не вправе судить его, Грегор. Я всегда хотел верить, что его побег был продиктован лишь любовью. Но все оставляет следы. Вы согласны со мной?"

Все оставляет следы... А я? А наше приключение? Вдруг и оно тоже не может пройти бесследно? Нет-нет, такого не должно быть! Вот взять хотя бы Снейпа... у него-то точно все в порядке.

Что толку гадать? Просто проверь! Да, это же не так трудно! Почему бы мне, скажем, в субботу — в выходные Лейна часто не бывает в клинике, поэтому даже бдительные Миранда или Элен несколько ослабляют неусыпный контроль за больными — отчего бы мне не совершить небольшую вылазку? Нет, я далек от мысли отправиться в Лондон, но вот Вена... Я же смогу дотащить себя до камина и хотя бы взглянуть на Маджитерру? Может быть, удастся увидеть Рона или Герми, еще кого-нибудь из наших? Просто убедиться, что у них все хорошо? Разумеется, я не покажусь никому на глаза, и о маскировке позабочусь — Кричера попрошу принести мне что-нибудь, он не станет задавать лишних вопросов — да и вряд ли кто-то узнает меня сейчас... изможденный человек, опирающийся на трость... очки, да голову прикрыть... почему бы и нет?

Так что субботним утром, сразу же после завтрака, как только голос что-то напевающей Миранды — она, как всегда, безбожно фальшивит, но это ее нимало не смущает — стихает в дальнем конце холла (она наверняка отправилась наверх), я выбираюсь из палаты, неуклюже вваливаюсь в камин, позаимствовав горсть дымолетного порошка из запасов клиники Святого Бернара, содрогаюсь, когда меня скрывают языки холодного зеленого пламени, и торопливо называю адрес: Вена. Почтовая станция. И в то же время совершенно шальная мысль: я на воле, пусть и ненадолго, но меня вновь подхватывают волны большого мира, что баюкал нас всех в своих больших ладонях. Тогда мы были счастливы и беззаботны и не ведали преград.

 

* * *

В тот день, когда весна еще окончательно не решила, прийти ли ей навсегда и утвердиться румяной нарядной принцессой на городских площадях, одеться в нежно-зеленые одежды и украсить свою невинно склоненную головку венком из мелких белых цветов, или же сыграть отступление и позволить дождям вновь стучаться в дома любящих уют венцев, так вот, в тот день, когда ветер поднимает в воздух клубы накопившейся за зиму пыли, несет ее вдоль по улице, закручивая игрушечные смерчи под ногами прохожих, я стою напротив здания, построенного между миров. И одни окна по-прежнему смотрят на пеструю суету магического квартала, а другие — на чинную маггловскую улицу с припаркованными у бордюров автомобилями, доставившими в офисы дисциплинированных клерков. А вот человек в длинной черной мантии, метущей мостовую, и темных очках, закрывающих половину лица, в надвинутой на самый лоб шапке, добытой для меня верным Кричером, и сам не знает, в какой из миров он пришел. Он тяжело опирается на трость, с трудом делает несколько шагов, останавливается, еще чуть-чуть вперед, ты же можешь, только вдохни поглубже и почувствуй привкус пыли на пересохших губах. Совсем немного, просто надо подойти поближе — с такого расстояния тебе не рассмотреть вывеску. Хотя, может быть, уже и не стоит — огромная фиолетовая мельница весело крутит лопасти, рассыпающие искры фейерверков над расцвеченной перемигивающимися лампочками аркой входа в игрушечный рай. И плакат чуть ли не во всю стену не оставляет ни малейшего сомнения в том, куда попадет изнуренный странник, доверившийся этой призывной иллюминации вечного Рождества. «Умники Уизли»… я мог бы понять это сразу, даже не стоило подходить ближе. Из динамика, установленного на улице, несется бравурная музыка, писк флейт режет утренний воздух, ударные бУхают, как в дешевом балаганчике — нарочитое ярмарочное веселье посреди тихой улицы.

— Мама, ну, мамочка, ну ты же обещала, — хнычет девчушка лет семи и тянет женщину, крепко держащую ее за руку, за край мантии в сторону прожорливого жерла магазина, который они только что покинули.

— В следующий раз, солнышко, — пытается урезонить дочку мамаша, голос ее пока что звучит ласково, но по интонации легко можно понять, что она вот-вот потеряет терпение. — Мы же и так много купили, радость моя. Папа будет ругаться!

— Ну, мама! — девочка вовсе не намерена прекращать нытье, но внезапно ее взгляд падает на мою нелепую искореженную фигуру, явно омрачающую свет этого утра. — Мама, — ее голос даже становится тише, — а этот дядя тоже маг? Как мы? Ты же говорила, что маги не болеют. Правда?

Прочь, урод! Но я медлю, нет, дитя мое, я не уйду отсюда, хотя, быть может, сегодня ночью мне и предстоит стать героем твоих кошмаров. Знала бы ты, сколько их у меня! Пусть добрый волшебник, насылающий сны, раскроет самый яркий из своих зонтиков над твоей кроваткой и поможет тебе забыть больного мага, встреченного утром у витрины самого веселого магазина города Вена. Мне просто надо знать наверняка, поэтому я останусь еще ненадолго. Я отойду подальше от входа, вот здесь, на другой стороне улицы, в арке возле старой аптеки меня не будет видно, хорошо? Добрая матушка расскажет тебе о том, что я старый и дряхлый, раз на моей голове даже в такой теплый день вязаная шапка. У тебя же есть дедушка? Прадедушка, наконец? Мне больше четырехсот пятидесяти, детка... столько не живут.

— Мама, а сегодня будет представление? — интересно, дети всегда разговаривают так громко?

Похоже, мое исчезновение с безоблачного детского горизонта помогло девочке мгновенно забыть то нелепое пугало, что пару минут назад преграждало ей дорогу, и все ее помыслы вновь обращаются к раю, вход в который охраняет фиолетовая мельница.

— Конечно, моя хорошая, — тут же отзывается мамаша, рада, видимо, что внимание ребенка переключилось на вполне невинные развлечения и дочь больше не клянчит игрушки и не показывает пальцем на калеку, засмотревшегося на яркую витрину. — Должно уже начинаться.

— Давай мы здесь останемся, хорошо? — девочка не решается перебираться на мою сторону улицы, наверное, все же заметила, в каком направлении я скрылся.

Кажется, они не единственные, кто ждет некоего "представления", потому что у входа в бывшую Маджитерру и около аптеки, рядом с которой я прячусь, начинает собираться народ: в основном родители с детьми, но есть и просто праздные зеваки вполне солидного возраста. Музыка, только что доносившаяся из динамиков, как-то неожиданно стихает, но ее почти тут же сменяет веселая какофония, приближающаяся к нам с дальнего конца переулка. И вот уже видна небольшая процессия: это музыканты в фиолетовых мантиях и высоких цилиндрах. Судя по звукам, они волокут с собой отчаянно вопящих кошек и постоянно роняют что-то тяжелое, но вот они уже рядом, я могу разглядеть их из своего укрытия и констатировать, что ни одно животное во время концерта не пострадало. Скрипач, ужасно кривляясь и гримасничая, терзает струны смычком, в его пальцах больше походящим на напильник, а скрипка словно пытается вырваться из его неумелых рук. Виолончели не дают сказать ни слова: "играющий" на ней парень просто отбивает ритм по ее изогнутым бокам. И только аккордеонист, кажется, пребывает в ладу с самим собой. А нестройное бравурное звучание дополняет гулкий бум-бум огромного барабана, который напоминает мне растущее непосредственно от ключиц музыканта плоское пузо, обтянутое кожей. На цилиндрах, что украшают головы участников уличного оркестра, изображен бесстыдно вихляющий задом белый кролик, порой он поворачивается к публике и двусмысленно подмигивает... я не понимаю, отчего дети, сгрудившиеся у магазина, так отчаянно хлопают в ладоши, на месте родителей я увел бы их подальше от подобного сомнительного зрелища.

— Что, не часто такое увидишь? — то ли спрашивает, то ли утверждает приземистый господин с трубкой в зубах, расположившийся рядом со мной. И чуть приглядевшись, я узнаю аптекаря, господин Бергер, если я не ошибаюсь, он всегда открывался в несусветную рань, звал нас сонями и все удивлялся, отчего у нас так хорошо идут дела, хотя раньше девяти в офисе Маджитерры никого застать было нельзя.

— Шумно, конечно, стало, — продолжает он, нимало не смущаясь, что его случайным собеседником оказался неизвестный господин неопределенного возраста, вцепившийся в свою клюку бледными искореженными пальцами. — Зато и народу прибавилось. Раньше-то по субботам ни души, а теперь, верите ли, я даже аптеку держу открытой по выходным: всем что-нибудь да понадобится. Зашли в магазин мистера Уизли — а тут и я, не изволите ли зелья или притирания, мази. У меня все имеется, причем превосходного качества!

И он оглядывает меня с головы до ног, видимо нимало не сомневается, что мне не помешало бы скупить весь его ассортимент.

— Я слышал, здесь прежде было что-то другое... туристическое агентство, кажется... — неуверенно произношу я.

Где же ему узнать меня! Но я не хотел бы столь явно обнаружить свою заинтересованность.

— Было, как не быть... — Бергер всегда представлялся мне человеком весьма болтливым, так что разговорить его будет нетрудно. — Только ведь хозяева, знаете, были люди молодые... сил своих не рассчитали. Разъехались вроде как по всему миру филиалы открывать, дела-то у них поначалу шли лучше некуда. Ну и...

— Неужто разорились?

Он смотрит на меня с легким подозрением, наверное, считает, что меня это вовсе не касается. Поэтому стоит попробовать оправдаться:

— Вы уж извините, что я спрашиваю. Просто мои знакомые заказывали у них экскурсии, мне кое-что рассказывали...

По взгляду аптекаря я прекрасно понимаю, что он думает обо мне сейчас: "Какие тебе экскурсии, калека? Аптека да постель — вот и все твое путешествие".

— А, знакомые рассказывали... Ну да, клиентов-то у них было полно, вот и возгордились, думаю. Один только мистер Уизли: он как вернулся и увидел, что тут без него помощники наворотили, сразу за ум взялся. А так все имущество с молотка пошло, да и долгов, говорят, немало понаделали... Я вам вот что скажу: негоже это — заместителей вместо себя оставлять. Вот я свою аптеку никому не доверяю, оттого и стоит она на этом самом месте без малого пятьдесят лет!

Прямо напротив нас миловидная белокурая девушка с раскрашенным как у клоуна лицом размахивает жезлом с закрепленным на самом верху пучком мишуры, видимо, делает вид, что дирижирует оркестром. Черт, а ведь это же Лаванда... смешная такая, что-то с волосами сделала — сейчас ее кудряшки больше напоминают торчащую во все стороны проволоку... и человек с барабаном, похожим на огромное пузо, срывает с головы цилиндр — и в небо взлетают... нет, не голуби, конечно, а разноцветные маленькие птички. "Поймай мне такого, поймай", — дети теребят родителей за руки, они еще верят в то, что попугайчики настоящие. У фокусника огненно-рыжая шевелюра и такие же бакенбарды, Рон раскланивается, а из толпы ему кричат "ещё, ещё"! И он делает легкий пасс в сторону мельницы, ее лопасти крутятся все быстрее и быстрее и вот уже осыпают толпу... нет, не червивой мукой, разумеется — это всего-навсего бумажки с шуточными пожеланиями и предсказаниями, которые тут же разворачивают и зачитывают друг другу, смеются...

— Что, не одобряете простых развлечений? — спрашивает меня аптекарь, заметив, как непроизвольно кривятся мои губы.

Я лишь удрученно указываю на трость в своей руке. Господин Бергер понимающе кивает, а я спешу откланяться. А, когда уже ковыляю к почтовой станции, до меня доносятся выкрикиваемые звонким голосом Лаванды слова:

— Если толстый ты, как пончик...

А толпа радостно подхватывает:

— Съешь блевательный батончик!

Прочь отсюда, прочь, заклинаю я себя, но ноги отказываются нести меня быстрее. Закопченный камин, возвращающий меня обратно в клинику Святого Бернара, кажется сейчас лифтом в небо. Я падаю на холодные плиты пола, а ко мне уже со всех ног несется Миранда, у нее даже губы трясутся от негодования, говорит что-то... как я посмел, как я только мог отлучиться из клиники без разрешения. Я плохо помню, как она отводит меня в палату, не понимаю, что говорит Лейн, вижу только, как он размахивает руками, показывает на яркие кляксы крови на бинтах...

— Следы... — шепчу я, словно это слово может хоть что-то объяснить, — следы... все оставляет следы...

— О чем вы, Грегор? — Лейн все еще обращается ко мне на повышенных тонах, разгневанный моим утренним исчезновением.

— Это совершенно неважно, доктор.

— В конце концов, пока вы находитесь в клинике, вы должны отдавать себе отчет в том, что именно я несу за вас ответственность, Грегор! Я просто обязан потребовать объяснений! — Лейн усаживается в кресло напротив меня, проводит ладонью по лбу, словно смахивая невидимую испарину.

— Прошу меня простить, мне просто хотелось проведать друзей, — я все же пытаюсь хоть как-то оправдать свой абсурдный утренний побег из клиники.

— Друзей? Вам стоит сказать лишь слово — мы известим и друзей, и родственников!

Что ж, это больше похоже на угрозу, мистер Лейн...

— Нет, вам совершенно не стоит утруждаться! — кажется, получается слишком торопливо, так что доктор лишь понимающе кивает.

— Надеюсь, что впредь между нами, Грегор, будет больше понимания и доверия...

И я вновь извиняюсь перед ним и Мирандой за свою нелепую выходку и заверяю их в том, что подобное более не повторится.

А уже после, оставшись в одиночестве, некоторое время просто неподвижно лежу и гляжу в потолок: если присмотреться, от плафона расположенной в его центре лампы по штукатурке бежит чуть заметная трещинка, словно невидимый паучок начал ткать паутину, но потом передумал и перебрался в другое место. Все оставляет следы... Чего добивался Феофилус Клеве, рассказывая мне о том, как воспользоваться заклятием Divide? Почему я так легко последовал его совету? Нет, с этим как раз нет никаких вопросов: в тот момент я не мог представить себе, как возвращаюсь вместе со всеми, как невинно смотрю им в глаза, старательно изображая неведение. Как легко тешить себя обманом... все будет хорошо, и у меня, и у них... он убаюкивает, обволакивает, окружает тебя ореолом мученика. Возможно ли такое, что Мастер Клеве даже не интересовался, что сталось с его семьей? Сейчас я почти уверен: он не хотел этого знать. Или боялся. И отправил меня по своему пути, чтобы получить еще одно оправдание: так надо, необходимо... для их же блага.

Он был гораздо старше, умнее... он не мог не знать про следы. Значит, он не простил, оттого и предпочел унести с собой свою тайну — сначала в изгнание, потом в могилу. Мне кажется, те слова про времена первых христиан вырвались у него невольно, он не совладал с собой, правда разрывала ему сердце и открывала уста... пусть и призрачные.

Когда ставшая уже привычной боль в ногах идет на убыль, я кое-как ковыляю к окну, извлекаю из небольшого тайника, устроенного в складках портьеры, сигаретную пачку и распахиваю ставни: от горного воздуха, напитанного запахами трав и уже пробудившихся в долинах и на склонах цветов, кружится голова. Подожди, Поттер, не надо торопиться с выводами, говорю я себе. Быть может, ты просто чего-то не понял? Да-да, давай, придумай себе новую обманку, скажи: может быть, Маджитерра разорилась, и они все вместе — да, тебе же так важно, чтобы "вместе", Рон и Герми, твои друзья, по-прежнему счастливы в браке, в том числе и твоими стараниями — так вот, они решили, что держать магазин будет гораздо выгоднее. Ты же побоялся войти внутрь! Кто знает, вдруг за прилавком обнаружилась бы улыбающаяся Гермиона? Нет, дружок, не будем тешить себя новой иллюзией: ты прекрасно видел, как Рон смотрел на Лаванду, а она на него — такой взгляд бывает лишь у людей, которые вместе, причем недавно... разделенная на двоих маленькая тайна, мерцающий огонек, прячущийся глубоко-глубоко. Да ты у нас теперь знаток в таких делах, Поттер... Огоньки в глазах... руки, жаждущие прикоснуться к тому, другому... Иди, посмотри на себя: к тебе захочет прикоснуться разве что сердобольный колдомедик.

Да и потом, вот как ты думаешь, потерпела бы Герми эту свистопляску с вопящими флейтами, отклячившего зад белого кролика на фиолетовом цилиндре? Нет, ее нет в доме, охраняемом лопастями игрушечной мельницы, это можно сказать наверняка. Еще одна сверкающая иллюзия, разлетающаяся в мелкие осколки на твоих глазах! А ты так хотел видеть себя добрым волшебником, удачно устраивающим чужие судьбы, раздающим блага... А вот нет, не вышло... проклятие грызет не только тебя, оно делает свою работу, довершает начатое. Твоя жертва оказалась ненужной... подожми хвост, фигляр, и убирайся со сцены — тебя здесь никто не оценит.

— Грегор! — Окрик Миранды у меня за спиной подобен трубному гласу. — Сколько раз я просила вас оставить эту маггловскую гадость!

Я лихорадочно соображаю, куда бы мне спрятать недокуренную сигарету... давай, засунь ее в рукав, будь хорошим мальчиком!

— Мало вам того, что вы натворили сегодня утром! Я сейчас же сообщу доктору Лейну!

Я пожимаю плечами, демонстративно затягиваюсь, глядя ей прямо в лицо. Но вот дым все же выдыхаю в сторону. Будем вежливыми... Но нет, она не побежит доносить, ведь ей так жалко меня... Взгляд ее смягчается, становится чуть ли не виноватым — будто это ее застали курящей в палате, а вовсе не мистера Сантьяно.

— Падре Томмазо просил передать вам...

И она протягивает мне довольно толстую книжку в кожаном переплете с золотыми буквами на корешке. Я ни секунды не сомневаюсь в том, что именно он мне оставил. Но отчего он сам не мог? Думает, я не возьму?

— А где он сам?

— Выписался еще сегодня утром. — Миранда подходит ближе, аккуратно кладя книгу на столик. — Именно из-за него мы и обнаружили, что вы куда-то исчезли. Он искал вас, хотел попрощаться — а вас нигде не было. Пришлось вызвать директора, сами понимаете, побег пациента... И... Грегор, — мягко, просительно... строгая мама уговаривает неразумного дитятю, пока что по-хорошему, — прошу вас, не курите больше. Это запрещено правилами клиники. Вы ставите меня в неловкое положение. Не говоря уже о том...

— Как это вредно? — Не надо смеяться людям в глаза, знаешь, говорят, у таких уродов, как ты, со временем портится характер. — Я не могу обещать вам, Миранда, но впредь стану тщательнее соблюдать конспирацию.

Она пожимает плечами и, уже из коридора, говорит, плохо скрывая недовольство:

— Падре Томмазо оставил вам свой адрес. Он там, в книге.

Библия... какой ожидаемый подарок! Я перелистываю страницы, ища вложенную записку — надо хотя бы написать ему, все же нехорошо, что я не смог попрощаться с ним. Да, вот, небольшой клочок, название деревеньки неподалеку от Брешелло, дом, улица, все честь по чести. А потом мой взгляд нечаянно падает на другие строки, те, что до этого были скрыты... и это как удар кинжала — мгновенный, разящий в самое сердце и ослепительно горячий. Я читаю, чувствую, как медленно шевелятся мои губы, будто я впервые в жизни складываю осмысленные слова из разрозненных букв: "Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее — стрелы огненные; она — пламень весьма сильный" (1). И я вновь сгораю на том костре, возрождаюсь, чтобы огонь испепелил меня еще и еще раз — и так будет до скончания времен.

А вечером Лейн сообщает мне о втором полученном нами отказе.

______________________________________________________________

(1) Песнь Песней Соломона

Глава опубликована: 30.08.2014

Глава 48. Зельевар

Лейн расхаживает передо мной взад-вперед, так что от его мельтешения начинает рябить в глазах, но я же не могу попросить его прекратить: после моей субботней выходки я на удивление покладист. Мне действительно лучше помалкивать — стоит мистеру Сантьяно лишиться благосклонности местного эскулапа, и его тайне придет конец. Лейн недвусмысленно дал мне понять позавчера: он прекрасно знает, что меня искали в его клинике, весьма вероятно, что в ящиках его стола завалялась визитка старшего Малфоя. "Известите меня, если он объявится", — о, я прекрасно представляю себе, как Люциус произносит нечто подобное, снисходительно улыбаясь.

— Грегор, я могу предложить вам чаю?

Похоже, доктору подошла бы карьера маггловского психоаналитика, иначе как объяснить его настойчивое стремление расположить меня к беседе, чтобы потом, наблюдая, как я поглощаю кексы, лезть мне в душу? Я даже усмехаюсь, впервые задумавшись, кого именно мне напоминают повадки Лейна. А он уже подносит чуть ли не к самому моему носу деревянную коробку со множеством отделений, в которых разложены различные виды чайной заварки — точно такие бывают в маггловских ресторанах, но откуда гостеприимному директору частной клиники знать, что я насмотрелся на подобное и ничуть не удивлен? Думаю, нехитрые удобные изобретения немагического мира приводят его в восторг.

Я выбираю Молочный Олонг, как делал и раньше, еще в Вене. А Лейн, наконец прекративший свое хаотичное метание по небольшому пространству, окруженному деревцами в больших деревянных кадках, по виду напоминающих бочонки, усаживается в кресло. Сейчас, в столь любимом им зимнем саду, он больше походит на ботаника, хозяина оранжереи, чем на колдомедика. Того и гляди станет знакомить меня с классификацией Линнея... расскажет про пестики и тычинки...

— Грегор, вы знаете, Фердинанд Майер…

— Да, доктор, вы же сообщили мне в субботу, что он отказался.

— Причины отказа вас не интересуют?

Я пожимаю плечами — мало ли, отчего еще один маститый зельевар не хочет браться за мое лечение? Хотя, если подумать... несколько странно, что эти люди не желают связываться со мной, даже не пытаются попробовать. Или предполагаемый риск в моем случае перевешивает желание получить гонорар? Как знать, быть может, их страсть к смелым экспериментам сильно преувеличена?

Однако Лейн сегодня не готов удовлетвориться моим показным равнодушием и уклончивыми ответами.

— Майер полностью одобрил мою методику, но высказал предположение, что на вас наложено проклятие, о котором вы намеренно умалчиваете, или же, возможно, вы принимали какие-либо запрещенные зелья... Нет, упаси Мерлин, я ни в чем вас не обвиняю, — поспешно добавляет он, заметив, что я невольно подобрался при его словах, — но, согласитесь, обычный пожар в лаборатории не мог привести к подобному эффекту.

Мои ладони — липкие, холодные от мгновенно охватившего меня совершенно иррационального ужаса: что, если я больше не смогу оставаться в клинике? Круг сужается... любопытство и бессилие рано или поздно заставят доктора нарушить негласный обет молчания, расспросы станут все более настойчивыми — и в какой-то момент моя тайна вырвется в мир помимо моей воли. Значит, и это убежище не стоит считать достаточно надежным. Собирайся Поттер, беги, стуча клюкой по мостовым, пока не упадешь... Спокойно, отвечай спокойно — что должен думать колдомедик, видя, как ты бледнеешь на глазах, и как предательски дрожат твои губы?

— Уверяю вас: я не участвовал в магических дуэлях, таким образом, не мог подвергнуться проклятию. Я совершенно мирный человек, мистер Лейн... у меня нет врагов. И я не принимал в последнее время никаких зелий, помимо тех, что предписаны вами. Тем более запрещенных. Я действительно чуть было не сгорел... в лаборатории, только и всего.

Он дотрагивается до моего плеча — такой мирный, успокаивающий жест — и пододвигает ко мне тарелку с нарезанным пирогом.

— Угощайтесь, Грегор. Моя супруга... не буду хвастаться, но все без ума от ее стряпни.

И я тоже отдаю должное кулинарному искусству миссис Лейн, рассеянно слушаю, что доктор в ближайшие дни ожидает ответа еще от нескольких зельеваров и колдомедиков, киваю, изредка вставляя "да" или "нет", в надежде, что мои реплики уместны.

— Видите ли, Грегор, — доктор отчего-то полагает, что ему надо оправдываться передо мной за неведомого мне немецкого зельевара, — все они слишком дорожат своим именем. А этот Майер... я с самого начала не очень-то хотел обращаться к нему... в общем, он из молодых да ранних. К его мнению прислушиваются, он порой резок и безапелляционен в своих суждениях. Впрочем, это характерно для многих, кто быстро сделал карьеру в этой непростой области. Думаю, он предпочитает браться за... проекты, которые гарантированно принесут ему успех. Позволить себе провал для него сейчас — непозволительная роскошь. Вам не стоит расстраиваться — в конце концов, это была лишь вторая попытка.

В его списке еще четыре фамилии. И всем этим людям он уже разослал письма. Таким образом, о существовании неизлечимого пациента в его клинике скоро будет знать вся "верхушка" сообщества зельеваров и колдомедиков, практикующих на континенте. Слишком много чужих глаз, чужих рук, пусть и невольно протянувшихся за моим страшным секретом...

— Меня не будет пару дней, Грегор, — зачем-то сообщает мне Лейн, провожая меня до площадки, где можно вызвать лифт. — Справитесь тут без меня, а?

Его улыбка кажется мне сейчас несколько натянутой — или я просто стал излишне подозрителен? Увечья и болезнь никого не делают лучше.

— И, прошу вас, Грегор, не делайте глупостей!

Мне остается только пообещать вести себя примерно. "Сердце глупого по левую сторону..." И сейчас, когда я медленно бреду по направлению к своей палате, оно от страха готово взломать ребра, словно хрупкий лед, и вырваться на свободу. А беспорядочные мысли бьются в виски, отзываясь болью. Что, если Лейн потребует от меня правдивого ответа, сделав это непременным условием моего дальнейшего пребывания в клинике Святого Бернара? Бежать? Но куда? Зачем? Нет-нет, я буду паинькой, дам себе еще несколько дней — я не готов немедленно сорваться с места: магическое истощение исключает аппарацию, значит, остаются только камины. Но вот куда меня выведут хитросплетения множества дымоходов? Сдается мне, на данный момент в моем распоряжении только один адрес, по которому меня хоть кто-то может ждать — тот, что записан на клочке бумаги, вложенном в подаренную Библию. Почему нет? Небольшой домик, да, главное, чтобы он оказался одноэтажным — мне не справиться с лестницами, ведь у каждой из них так много ступенек... Добрый падре Томмазо даже, наверное, подберет мне дело по силам, дабы душа моя не пребывала в унынии и праздности.

Никаких побегов, Поттер! Еще не хватало, чтобы к семерым бывшим прОклятым, и без того разыскивающим меня, присоединился персонал клиники. Дай доктору шанс окончательно исчерпать свои возможности — тогда разговор о выписке станет уместным. Ни к чему, чтобы за тобой по всей магической и немагической Европе гналась целая свора охотников — ты медленно бегаешь. Нечего дергаться всякий раз, когда тебе задают неудобные вопросы — это лишь вызывает подозрения.

Мне не спится в ту ночь, я долго ворочаюсь, тщетно пытаясь заснуть, но стоит мне задремать — и одеяло превращается в тлеющие угли, я немедленно вскакиваю, чтобы избавиться от кошмара, распахиваю окно, вслепую шаря за портьерой в поисках сигарет.

Чего я так испугался сегодня? Сам не пойму — разве что-то изменилось? Кто-то гонит меня отсюда, преследует? Я сам все это придумал: и ненадежность Лейна, и его желание якобы избавиться от меня — всего лишь плод моей воспаленной фантазии. Адские псы не идут по моему следу, их глаза не пылают во мраке, а с языков не капает пена — они мирно спят в своих подземных кавернах. И если я слышу чье-то рваное дыхание у себя за спиной, то это я сам, да, я сам не даю себе покоя.

Какой туман сегодня... Погода испортилась еще утром, наползли тучи, и пасторальный вид из моего окна стал больше напоминать акварель с размытыми нечеткими очертаниями. И сейчас... словно в воду добавили чуть-чуть извести, а капли так и повисли в воздухе, не долетев до земли. Я раньше никогда подолгу не был в горах, а вот тут впервые заметил, что клочья тумана можно буквально пощупать руками, окунуть в них ладони — ведь они совсем рядом, окутывают горные пики, выползают из расщелин. И можно представить себе обитающих в пещерах таинственных духов, рвущих узловатыми пальцами тончайшую пряжу и пускающих ее по ветру. Когда-то, лет этак четыреста назад, у меня порой было ощущение, будто весь мир говорит со мной, являя сокрытую в нем магию. А сейчас я будто оглох и ослеп: Морской народ больше не позовет меня в свои чертоги, и нет никого, кто стал бы рассказывать мне волшебные сказки о водяных девах... Там, где они ступают, вырастают желтые цветы. Тот, кто найдет их, обретет счастье...

А потом я все же отправляюсь спать, слушаю, как тонут звуки в густой белесой пелене за моим окном, и стараюсь не думать ни о чем плохом.

 

* * *

Мне казалось, что в нашем каждодневном общении с падре Томмазо не было ничего примечательного: он, по доброте душевной, старался развлечь меня, а я снисходительно слушал его болтовню, полагая, вероятно, что этим оказываю ему неоценимую услугу. Догадывался ли он? Наверное, да. Интересно, что итальянец сказал бы сейчас, видя, как я потерянно слоняюсь по коридорам клиники, часами гляжу в окно, пытаюсь читать — и тут же отбрасываю книгу.

— Послушай, а куда Лейн уехал? — от нечего делать спрашиваю я у Миранды на второй день его отсутствия.

Она рада отвлечься, поднимает на меня озорные глаза от своих бумажек — меня всегда поражал в ней этот неиссякаемый оптимизм, искрящаяся радость, изливающаяся на всех нас — ворчливых и неприветливых, немногословных и словоохотливых, жалующихся и печальных — без разбора.

— Так он на конгрессе, — с готовностью сообщает она мне, словно уже давно жаждала выдать мне все секреты, касающиеся ее шефа. Только вот я не интересовался.

Я протягиваю ей небольшую коробку магических сладостей, еще утром доставленную верным Кричером для болезного хозяина — Миранда поначалу делает строгое непреклонное лицо, но потом все же прячет мой дар в ящик стола, благодарно и стыдливо улыбаясь — она жуткая сладкоежка.

— Что за конгресс? — мне же очень интересно, правда?

— Конгресс зельеваров в Берне. Они каждую весну заседают, — она чуть понижает голос, завидев в холле кого-то из колдомедиков. — И его всегда приглашают. Вроде как очень престижно. Я ему даже доклад помогала переписывать. Там всякие знаменитости собираются.

Ну да, я уже заметил, что Лейн охоч до такого...

— Знаешь, может быть, и для тебя хорошие новости будут. А что? — и она подмигивает мне, так что мне становится неловко, и я в ответ тоже вымучиваю кривую улыбку.

А еще через день, где-то после обеда, она появляется в моей комнате, таинственная и торжественная, и просит немедленно подняться в кабинет к доктору Лейну, причем я зачем-то должен переодеться — наверное, у него посторонние. Привез мне всемирно известное светило со своего конгресса, не иначе.

Но, как ни странно, наверху меня встречает только сам директор клиники, поднимается из-за стола мне навстречу, аж лучится весь, так что кажется, что, несмотря на пасмурный день, здесь сияет солнце. Осведомляется, как мои дела, жмет руку, почему-то суетится, будто и вправду привез мне подарок, только никак не знает, как его лучше вручить. Осталось лишь развязать красивую ленточку и вуаля! — из шляпы фокусника появится живой кролик.

— Грегор! Я нашел человека, готового немедленно взяться за ваше лечение!

Доктора так и распирает от гордости, наверное, предвкушает мой ответный восторг.

— Вот, это для вас!

И он протягивает мне какую-то вещицу, которую я, не успев толком разглядеть, принимаю из его рук. Она оказывается круглым серебряным медальоном: на откидной крышке искусно выполненная фигура всадника, в раздумье остановившегося в лесной чаще. От соприкосновения с моей ладонью металл нагревается, а внутри я ощущаю глухие удары, похожие на биение пульса. Портключ, только какой-то необычный. Воспользоваться им вслепую? Нет, разумеется, я не столь глуп, чтобы отправиться очертя голову невесть куда, надо выяснить детали. Наверняка для активации мне следует откинуть крышку, а этого я пока делать не стану, просто положу красивую игрушку на стол перед собой... Но когда я пытаюсь это сделать, ничего не выходит — я не могу выпустить медальон из рук! Меня мгновенно прошибает холодный пот — попался, так нелепо, на такую простую уловку!