Уровень третий. Глава 45. Клиника Святого Бернара

Окна моей комнаты — здешний персонал старается избегать слова "палата", хотя, на мой взгляд, оно как раз подходит лучше всего — смотрят на горы. Картинка в рамке, открытка, которую я так и не отправил с моего альпийского курорта. Пока была зима, каждое утро встречало меня неизменной сияющей белизной: льды и снега, словно доспехи, защищали и без того неприступные камни. Но потом на них все больше стали проявляться серые дорожки — ручейки, тропинки, они расширялись, старались соединиться ребристыми шершавыми боками. И снег отступал все выше и выше.

За то время, что я провел в клинике Святого Бернара, почти наступила весна. Порой мне кажется, что времена года так и будут сменять друг друга за моими окнами, а я... просто наблюдать, как за весной приходит лето, как потом желтеют и опадают листья, как... Да, а если выйти в коридор, то можно увидеть город — на балконе, куда я выбираюсь нечасто, есть даже маггловская подзорная труба. Для тех, кому, подобно мне, наскучили природные красоты. Миранда всегда ругается, когда обнаруживает меня созерцающим озеро и домики, сгрудившиеся у подножия горы и даже отважившиеся забраться на нее довольно высоко. Деловито поправляет шапочку, почти полностью закрывающую коротко стриженные светлые волосы, разглаживает несуществующие складки на белом халате — ей отчего-то неловко ругаться со мной, так что она просто придвигает мне кресло. Но, когда сидишь, видно гораздо хуже. Если все, что тебе остается в жизни — это панорама, открывающаяся из окна больничной палаты, ты становишься чувствителен к деталям. Они говорят, что мне не следует бродить по коридорам клиники, стоять, склонившись к окуляру — что примечательного в невысоких домишках, старинных и не очень, церковных шпилях, слепящей солнечной ряби, переливающейся на воде? Но когда они упоминают об этом, я вижу в их глазах и иное: понимание того, что замурованному заживо ничего больше не остается. И оттого они снисходительны ко мне. Миранда даже предложила купить для меня пазлы, это такие маггловские картинки, которые надо составлять из мельчайших кусочков, а они потом складываются в изображение заснеженного Женевского озера, в башню с часами, замок или разрезающие озерную гладь парусники...

Почему я оказался именно здесь? Нет, я ничего толком не продумывал, когда не дал ветру времени унести меня вместе с остальными... когда произнес Divide, задержавшись у призрачной увитой рунами арки, в которую уже шагнули те, кого я хотел и все же смог спасти, те, кого, несмотря ни на что, продолжал считать своими друзьями, и тот, кого я любил. Или решение пришло ко мне в последнюю ночь, когда я готовился умереть и вопреки всему надеялся на чудо? Кто теперь скажет? Мне понадобилось место, где найти меня будет не по силам никому, скажете, подобных мест не бывает? Да нет, они существуют, особенно если готов щедро платить не только за свое лечение, но и за молчание всех, кто меня окружает. Почти три месяца... меня не смогли отыскать, хотя, я знаю, они пытались. Миранда проболталась, наверное, ей просто не терпелось поделиться со мной своим секретом... или доказать, что монеты не просто так сыплются в ее ладошку из моей щедрой руки. "Приходил тут один, колдографию твою под нос совал. Нет, не из Аврората. Такой важный, в серой расшитой мантии, на фазана похож". "Может быть, на павлина? — я даже рассмеялся, когда понял, кого она имеет в виду. Тогда я уже знал от Кричера, что все живы... — Блондин с длинными волосами?" Люциус Малфой бы оскорбился, узнай он, что его сравнили с упитанной неуклюжей курицей, которую повара наверняка нередко подают ему к обеду. "А, ну да, на павлина, — беспечно откликнулась Миранда, — я их вечно путаю. В общем, ты не волнуйся: с чем пришел, с тем и ушел. Только он тебя по-другому как-то назвал". А после того разговора я долго лежал, просто отвернувшись к окну, и вслушивался, как где-то глубоко во мне дрожит невидимая струна... громко, нестерпимо, так, что хотелось зажать уши. И вот-вот оборвется.

Я сразу же объяснил доктору Лейну — он местный светило и занялся мной самолично — что жду от него полной конфиденциальности. Думаю, он прекрасно понимал, что я нахожусь здесь под вымышленным именем, я тут не один такой, так что эскулап лишь кивнул. А так как моя просьба была подкреплена немалой мздой (мне пришлось предоставить Кричеру доступ к счету в Гринготтс), то она неукоснительно исполняется до сих пор.

Никогда не думал, что стану здесь скрываться... Тогда, в незапамятные давние времена, когда Рон, я и Герми еще стояли у руля Маджитерры и нам всегда сопутствовал попутный ветер... так вот, как-то раз я сопровождал пару респектабельных пожилых магов в их путешествии по Швейцарии. То ли погода была неподходящая, то ли горный воздух не пошел им на пользу, только вдруг мистер Хинли (или как его еще там звали?) стал жаловаться на нестерпимую головную боль и удушье. А его супруга, к моему удивлению не выказавшая ни малейших признаков растерянности, резво подхватила его, а заодно и меня, под локоть, и мы аппарировали сюда, в Лозанну, немедленно оказавшись в блистающей чистоте приемного покоя клиники Святого Бернара, о которой я до той поры никогда не слышал. И пока колдомедики врачевали ее мужа, старушка так и тараторила о том, что это за чудесное место, может быть, беспрестанная болтовня помогала ей справиться с беспокойством. Именно тогда я и узнал, что помимо Святого Мунго и прочих публичных больниц существуют и такие вот недоступные для обычных магов, потому что многие из тех, кто может себе это позволить, не желают кричать на весь свет о своих болячках. Здесь не требуют называть настоящих имен, не торопятся оповещать родственников, если на то нет желания пациента. "Зачем? — спросил я тогда миссис Хинли. — К чему такая таинственность? Стоит, наверное, бешеных денег!" Насчет денег она была со мной полностью согласна, а вот зачем... Она говорила, что есть разные недуги, что кто-то из-за пустячного нарушения магического фона или необъяснимых выбросов магии может прослыть чуть ли не безумцем, лишиться работы, стань его болезнь достоянием широкой общественности. Разные бывают причины... Те же самые министерские: им тоже вряд ли захочется, чтобы о каждом их насморке сообщали в утренних и вечерних газетах. Здесь, в Лозанне никакая информация не выйдет за стены больницы. "Подумайте сами, Гарри, разве возможно требовать подобного от персонала Святого Мунго? Да и вообразите себе тот бедлам, что царит там!" Тут я даже не стал с ней спорить. Такое вот место для избранных... наверное, поэтому сюда приходил именно Люциус, а не кто-то еще...

Тогда — года два назад это было — мне и дали визитку клиники: для того, чтобы попасть сюда, следовало лишь мысленно прочертить незамысловатый узор из переплетающихся синих линий — если вглядеться, получается змея, обвивающая цветущий побег, и звезда, к которой рептилия тянет свою приплюснутую голову с раздвоенным острым язычком... как-то само собой запомнилось — и назвать место. Так и вышло, что у меня в руках оказался пропуск, хотя я и помыслить не мог, что он когда-нибудь может понадобиться. И Рону с Герми ничего не сказал, просто закрутился, тогда заказов было очень много.

Миранда... это она так истошно визжала в тот день, когда я, искалеченный, со страшными ожогами и переломанными пальцами, вывалился на отполированные до блеска мраморные плиты пола прямо к ее ногам. А через пару дней очнулся и придумал имя, вполне пригодное для того, чтобы здесь обретаться. Грегор Сантьяно... Так может зваться человек, родившийся в любом уголке земного шара, правда? Какая разница тому, у кого было так много имен? Юный колдун, называвший себя Иеронимус, сожжен на костре одним ясным июньским днем на рыночной площади в Брюгге. Мистер Поттер... о, этот слишком много знает, так, кажется, говорят в самых дурацких маггловских детективах? А еще, это Лейн и Миранда рассказали мне уже позже, я беспрестанно повторял, что никто не должен узнать, что я здесь... и спрашивал, какой сейчас год. Потом, когда я пришел в себя уже окончательно, они ужасно обрадовались, обнаружив, что я не умалишенный. Был конец декабря 2004 года... неделя до Рождества или что-то около того, тогда это было совершенно неважно.

Так что я тут что-то вроде местной достопримечательности: Миранда, кажется, думает, что я жертва ужасного преступления, что за мной охотятся те, кто довел меня до столь прискорбного состояния (и в этом она отчасти права!). Поэтому пока что я уверен, по крайней мере, всеми силами стараюсь убедить себя, что персонал клиники станет прятать меня и дальше не столько из-за денег, но из чистого альтруизма. Запросы британского Аврората им не указ, к тому же никто не разыскивает мистера Сантьяно. Разве что какие-то частные лица... но им нужен Поттер... такой, знаете, симпатичный молодой человек с сияющими глазами цвета свежескошенной травы. Зачем им калека? Они с ним даже и не знакомы.

Мне было не так-то просто сочинить для доктора Лейна мало-мальски приемлемую версию того, что же со мной случилось, думаю, он не верит мне ни на грош, даже предлагал мне обратиться в местный Аврорат или в маггловскую полицию. Если ожоги еще можно было списать на пожар или взрыв котла во время экспериментов с зельями, то переломанные пальцы никак не хотели встраиваться ни в одну интерпретацию. "Грегор, — в шутку спросил он однажды, — у меня такое впечатление, что вам чудом удалось вырваться из застенков инквизиции! Такого же не может быть?" Нет, доктор, это совершенно невозможно, вот-вот закончится декабрь и настанет новый 2005 год. Елки, наверное, повсюду на улице, аккуратные заснеженные домики, как на игрушечной детской железной дороге... Какая инквизиция, о чем вы? Я даже улыбнулся тогда доктору Лейну, что вы, просто несчастный случай, кажется, взрыв зелья, я точно не помню, а пальцы... наверное, я пытался удержать котел... у меня нет слов, чтобы выразить, насколько я благодарен вам за помощь.

— Грегор, вы сегодня намерены ко мне присоединиться?

Падре Томмазо, такой забавный пожилой господин с добрейшим лицом, круглый и уютный, чем-то неуловимо напоминающий мне печеный пирожок, уже восседает на своем привычном месте на мягком угловом диване в просторном холле. Ему скучно смотреть маггловский телевизор в одиночестве, а он уже привык ежевечерне наслаждаться ненавязчивыми историями из жизни животных или шоу домашних питомцев. А так как мне тоже абсолютно нечем себя занять, я нередко составляю ему компанию. Остальные пациенты остаются равнодушны к нашим увеселениям. Слава Мерлину, здесь нет ни одного знакомого лица.

— А что, уже начинается? — осведомляюсь я, наконец отвлекаясь от созерцания озера. На воде уже появились белые дольки парусов...

— Самое интересное пропустите! — заговорщицки сообщает итальянец, подгоняя меня.

Сейчас мы будем смотреть на слонов и жирафов, час, дольше я не выдержу, потому что потом он станет хохотать над тем, как какой-нибудь домашний кот пытается подпевать своей хозяйке, играющей на пианино, или как огромный зверского вида дог или ротвейлер нежно вылизывает шерстку крохотного хомячка или кролика, а это уже выше моих сил. И в то же время хорошо, что здесь есть маггловский телевизор. Вряд ли мне когда-нибудь доведется увидеть обитателей саванн и джунглей собственными глазами.

А еще иногда мы с падре Томмазо играем в шахматы. Славно, что ему по душе немудрящие развлечения. Хорошо, что в клинике Святого Бернара много маггловских вещей...

Я не думал, что все будет так. Ожоги пройдут, говорил я себе, ну, неделя, да что там, пара дней при моей живучести! Плюнуть и растереть. И прощай, клиника, здравствуй, новая жизнь, чужая шкура, в которую я легко влезу, ведь теперь я знаю точно, мне впору любая одежка. И, едва я пришел в себя и обнаружил, что на моем теле ни следа от ран, я немедленно заговорил о выписке. Снять деньги со счета, не все, разумеется, осмотреться, ведь было бы чудесно осесть в этой уютной маленькой стране, нет, сначала надо уехать подальше, выждать, пока все уляжется, а потом... Сколько было планов... только вот Лейн как-то странно хмурился, поглаживая серебристую бородку клинышком, золотая оправа его очков ловила солнечные блики. И этот участливый взгляд, понимающий такой, как у большого доброго пса.

— Не хочу огорчать вас, мистер Сантьяно, но, боюсь, что об окончательном выздоровлении говорить пока преждевременно...

— А что со мной не так? — осторожно спросил я, недоуменно осматривая свои бесстыдно обнаженные, на первый взгляд совершенно гладкие ноги. На ступнях и икрах, которые пострадали больше всего, никаких следов. В чем же дело?

— Присмотритесь, — мягко посоветовал он мне, указывая на какие-то точки на щиколотках и чуть выше.

Нет, это были даже не точки, скорее, небольшие припухлости, от стопы до колена... довольно много.

— Прыщи какие-то, — смущенно предположил я. — Наверное, последствия ожогов.

— Мы тоже так полагаем, — доктор улыбнулся как-то уж слишком ободряюще. — В любом случае, нам нужно время, чтобы окончательно поставить вас на ноги. Вы не помните, какое именно зелье вы варили?

... Поставить вас на ноги... Думаю, доктору Лейну не хватит на это всей его жизни, да дарует ему Мерлин здоровье и долголетие! Когда колдомедик покинул меня, я все разглядывал эти странные отметины, мне даже показалось, что одна из них расположена точно на том месте, где я, возвращаясь в тот проклятый день из Леке, обнаружил неприметную царапину... на сучок напоролся... Оказалось, я весь исколот этими сучками. Утром, когда я просыпаюсь, и к вечеру припухлости превращаются в ранки, начинают кровоточить, сначала совсем незаметно, потом все сильнее и сильнее. И так каждый день. Даже не больно. А от магического истощения не помогает ни одно зелье, словно мои доктора пытаются наполнить водой решето с огромными дырами. И жар, терзающий меня каждую ночь, озноб, заставляющий зубы выстукивать лихую чечетку... а еще сны, от которых я бегу.

Примерно с месяц я тешил себя надеждой, что ткани плохо восстанавливаются после ожогов, что вот-вот — и доктор Лейн отыщет новое чудодейственное средство: мази, ванны, зелья... Вгрызся в меня, как в интересный экземпляр для опытов. Но шли дни, в глазах моего эскулапа энтузиазма становилось все меньше, он расспрашивал, не подвергся ли я какому-нибудь мало изученному проклятию. А что я мог ему ответить? Об Alea aetatis мне известно уж точно больше, чем ему, но я никогда не слышал о том, что оно оставляет следы. Ведь с Феофилусом ничего подобного не происходило? Или я чего-то не знаю?

— Грегор, о чем вы опять задумались? — падре Томмазо нетерпеливо теребит рукав моего халата, он любит, чтобы я не просто сидел рядом, а еще и активно разделял его восторги по поводу увиденного, — неужели же... нет, смотрите, тигр же сейчас схватит антилопу! Нет, ну вы мне скажите, что за люди эти операторы? Бесчеловечно стоять и наблюдать, как хищник вцепится в добычу!

— Думаете, ему надо было вылезти из укрытия и предупредить бедное животное?

— А как же! — в его глазах явное возмущение. — На то и дан человеку разум, чтобы он мог исправить несовершенства природы!

— Если он высунется, его растопчет стадо, — резонно отвечаю я.

Отец Томмазо складывает руки на груди, предоставляя мне возможность созерцать его отнюдь не римский профиль: нос картошкой и такой скругленный подбородок, прямо как у девушки. И он не умеет долго сердиться.

— Иногда разумнее просто остаться в стороне, — примирительно говорю я. — От иного вмешательства больше вреда, чем пользы.

Итальянец молчит еще какое-то время, делая вид, что зрелище на экране полностью поглощает его. Я знаю, что я ему интересен, с самых первых минут нашего знакомства знаю. Но он выжидает, не лезет с участием и расспросами. Подкрадывается исподволь, незаметно, как тигр к антилопе...

— Кстати, утром я видел вашего домовика... Презабавнейшее существо, надо сказать! Мне-то, сами понимаете, почти не доводилось сталкиваться с подобными.

Кричер действительно бывает у меня довольно часто, причем завел отвратительную привычку являться без всякого вызова, такое впечатление, что скоро начнет таскать мне апельсины и свежеиспеченные домашние кексы... еще вазу с цветочками на тумбочке пристроит. Так вышло, что не к кому было обратиться за помощью, оставался только ревностный хранитель наследия рода Блэков. А мне нужны были деньги, вещи, наконец... он таращился своими пуговичными глазами, чуть было лапы от горя не заламывал... "Хозяин Гарри болен?" Мне даже показалось тогда, что в его взгляде мелькнула жалость, вот еще не хватало — сам Кричер сжалился надо мной. Я тогда строго-настрого запретил звать меня по имени, рассказывать кому бы то ни было о том, что он вообще видел меня. Даже друзьям, да, и милорду Малфою и иже с ним тоже. Ты понимаешь, Кричер, что значит НИКОМУ? Он часто-часто закивал, обещал все исполнить... Когда зажили переломанные фаланги пальцев, я смог написать письмо хозяину венской квартиры, отказался от аренды, сказал, что пришлю кого-нибудь забрать вещи. А вот перстень Митридата снять поначалу не вышло, только недели через две получилось. Теперь вот не знаю, как вернуть его хозяевам — если передам с домовиком, они найдут меня, отправлю письмо — у них будет повод возобновить поиски. Сейчас-то они угомонились, надеюсь.

— Мне показалось, он выглядел расстроенным, — тем временем продолжает отец Томмазо, — чуть не плакал, хотя вряд ли эти создания на такое способны.

Кричер? Чуть не плакал? Ни за что не поверю. А ведь я был резок с ним сегодня утром, да, я помню. Потому что он сказал мне, что приходил зельевар... Я уже сто раз просил не рассказывать мне про них. Ни про кого. Разве так трудно запомнить? Зельевар... его лицо, губы, впитавшие аромат того, совсем другого воздуха, омытой влагой зелени, трепещущих под тяжелыми ударами капель ивовых листьев... Я смотрю на него сквозь завесу дождя и знаю, что больше ничего невозможно. Знал это уже тогда...

— Послушайте, Грегор, — судя по тому, как чуть заметно отец Томмазо возвышает голос, он наконец решился. — Вы так погружены в себя, в свой недуг... нет, я вовсе не хотел сказать, что вы похожи на тех скорбных больных, что слоняются по коридору, подобно теням, и в то же время скорбь — это то слово, что всякий раз, когда я вас вижу, приходит мне на ум. Ведь ваш домовик... он искренне к вам привязан. Разве вы не понимаете, что огорчаете его? Вы же знаете, я облечен саном. Может быть, мы могли бы поговорить, и вам стало бы легче?

А мне казалось, я мог бы претендовать на звание самого улыбчивого пациента...

— Благодарю вас, падре, я недавно исповедовался, — говорю я, только отчего-то выходит совсем тихо.

— Вы здесь уже почти три месяца, Грегор. Когда же вы успели?

— Вот как раз перед тем как... Спасибо, падре Томмазо, надеюсь, я вас не обидел.

Между нами повисает неловкая пауза: ему не стоило ничего предлагать мне, лучше бы он любовался своими тиграми и слонами. Нет, я не стану срываться с места немедленно, уйду чуть позже. Или... что ж, может быть, и я могу позволить себе небольшую бестактность?

— Кстати, я все хотел спросить вас, падре, как так вышло, что вы, католический священник, а лечитесь в клинике для магов?

— О, это довольно примечательная история, — откликается он, похоже, несказанно обрадован тем, что я не обиделся на его прямоту. — Я как-нибудь обязательно расскажу, когда вы будете в более подходящем настроении. К тому же, сдается мне, не я один претендую на вашу благосклонность.

И он многозначительно скашивает глаза в сторону коридора, откуда уже слышатся торопливые шаги Миранды.

— Грегор, вас хочет видеть доктор Лейн. Он в зимнем саду. Вы можете подняться к нему сейчас? Или будет удобнее, чтобы он зашел к вам в палату чуть позже?

Она знает, что мне не нравится, когда со мной обращаются как с калекой, так что перемещения по больнице все же не под запретом. Я киваю и вот уже ковыляю к лифту, тяжело опираясь на трость. А за моей спиной трубят слоны, ревут львы и топот сотен копыт сотрясает землю.

 

* * *

Лейн сидит в широком плетеном кресле под огромной монстерой, тянущей к нему длиннопалые листья, поднимается мне навстречу, гостеприимно указывая на место напротив себя возле стеклянного столика, на котором уже расставлены чашки, чайник с заваренным чаем и молочник. Кексы, печенья — все в нашем распоряжении, просто доктор в конце рабочего дня решил побеседовать с пациентом, ничего особенного. Именно эта нарочитая непринужденность кажется мне неуместной, за ней проще скрыть сомнение, поселившееся в глазах, суетливость движений. Он спрашивает о моем самочувствии, я бодро заверяю его, что все в порядке. А он вновь отводит взгляд. Если ему кажется, что в этих импровизированных джунглях ему легче будет сообщить мне о том, что я безнадежен, он ошибается — эту весть я уже давно готов выслушать в любой обстановке. Но так как у Лейна не так уж много времени, чтобы мяться и теребить дужку очков, то он все же переходит к делу, стремясь выдать собственное поражение за тактическую перегруппировку.

— Грегор, я позвал вас, чтобы предложить... в общем, я полагаю, что мы должны коренным образом изменить подход к вашему лечению.

Значит, он решил перестать притворяться, что и сам верит в то, что происходящее со мной — лишь последствие полученных ожогов?

— Вы же понимаете, что в наших интересах сделать все для вашего скорейшего выздоровления....

Хорошее вступление, доктор, кто же вам мешает?

— Вероятно, вы и сами видите, что предложенная мной первоначально методика не приносит ожидаемых результатов.

— Мне стало значительно лучше, мистер Лейн.

Я же должен похвалить его за затраченные усилия.

— Поверьте мне, Грегор, я долго размышлял, прежде чем пригласить вас сюда.

Он встает и проходит вглубь зеленого коридора, зачем-то гладит спелый лимон по желтому пупырчатому бочку, теребит глянцевые листья, а я ловлю себя на мысли, что завидую ему — человеку, который может просто так, без малейших усилий, вскочить с кресла, легко сделать пару шагов туда и обратно, резко повернуться на каблуках. Но только крепче сжимаю подлокотники: когда меня как следует держали ноги, мне не приходило в голову этому радоваться.

— Видите ли, когда вы попали сюда, меня крайне заинтересовал ваш случай, он настолько необычен... Признаюсь, мне пришлось прочесть немало справочников по магическим травмам, проклятиям и их последствиям — и нигде ничего подобного... Незаживающие раны, то затягивающиеся без следа, то появляющиеся вновь... Разумеется, прогрессирующее магическое истощение связано именно с этим. Либо ткани поражены глубже, чем это можно было предполагать изначально, либо...

"Либо дело в вас", — вот что он должен сказать, но вряд ли сделает это. Я ведь тоже просил Кричера приносить мне книги из библиотеки Блэков, пытался отыскать хоть что-то, отдаленно напоминающее то, что со мной происходит. И никакого результата: такое впечатление, что проклятие просто живет внутри меня и день за днем делает свою работу.

— Мы лечим только внешние проявления, Грегор, это придется признать. Боюсь, пришло время обратиться за более квалифицированной помощью.

— Вы предлагаете мне покинуть клинику? — я подозревал, что рано или поздно это произойдет, какому врачу приятно ежедневно лицезреть у себя перед носом живое свидетельство собственного бессилия?

— Упаси Мерлин, Грегор! Вы можете оставаться здесь столько, сколько вам удобно. Мы так привыкли к вам... Вас никто не гонит, что вы! Просто будет лучше, чтобы вашим случаем занялся кто-то более сведущий. Вам необходим совершенно индивидуальный подход, что трудно обеспечить в больнице. Что-то, подобранное специально для вас.

— И что же вы предлагаете? Нанять мне частного доктора?

А он уже вновь усаживается напротив меня, разворачивая заранее приготовленный пергамент.

— В мире немало ученых, Грегор, колдомедиков, зельеваров — людей, для которых борьба с вашим недугом станет очередным вызовом, успешным решением непростой проблемы. Как знать, может быть, помощь вам приведет кого-то к новым открытиям? Вы же располагаете средствами?

Я согласно киваю, и так ясно, что нанять себе частное светило не всякому по карману.

— Так вот, я подумал и составил небольшой список людей, к которым мы могли бы обратиться. Взгляните, — и вот уже пергамент оказывается у меня в руках, — если вы согласитесь, я завтра же напишу этим людям, обрисую общую картину заболевания.

Капитуляция доктора Лейна имеет вид перечня из семи фамилий и адресов. И во второй строчке я могу различить только две буквы — С... С — все остальное нечитаемо, словно это не слова, а засохшие тельца мертвых насекомых.

— Вам нехорошо, Грегор? — Лейн торопливо подливает мне чаю.

— Нет, что вы, доктор... Просто неожиданно.

А он, обрадованный, что я не скандалю и не грохаюсь в обморок, после того как он практически открыто признал свое бессилие помочь мне, начинает расписывать преимущества моего нового положения. Он полагает, что известные колдомедики или зельевары, практикующие частным образом, люди с именем и, как он говорит, практически безграничными знаниями, вполне могли бы справиться с моей проблемой. Да, весьма вероятно, это потребует обращения к старинным манускриптам, поиска новой рецептуры, но... почему бы не попробовать, а? Вы так скептически смотрите, Грегор, вы молоды, помните, никогда не надо отчаиваться, если в мире существует хоть одна единственная возможность, стоит потратить время на ее поиски, не так ли?

— Мне бы не хотелось, чтобы вы обращались к Северусу Снейпу, доктор Лейн, — говорю я, как только убеждаюсь, что уже в состоянии справиться с собственным голосом.

— Мы начнем с Онофрио Амброзиуса, он живет в Берне, я даже знаком с ним лично, — откликается Лейн и лишь потом бросает на меня недоуменный взгляд. — А что вы имеете против мистера Снейпа, Грегор? Насколько я знаю, он выдающийся ученый, о его лондонской лаборатории ходят легенды.

— Видите ли, я тоже знаком с ним лично... ну, в определенной мере. Общение с ним не оставило у меня хороших воспоминаний, думаю, и у него тоже. Вряд ли он станет мне помогать.

Конечно, Лейну любопытно было бы узнать, что именно произошло между мной и знаменитым зельеваром, но расспрашивать меня слишком бестактно. Неполных три месяца прошло... в то же время, я могу только порадоваться за мистера Снейпа: покинутая лаборатория восстановлена, жизнь, похоже, больше не подкидывает неприятных сюрпризов. Разве это не то, чего я желал для него?

— Я слышал от коллег, что он непростой человек.

Политик, деспот, царедворец... у него красивые нежные руки, а кожа впитала чуть слышный аромат имбиря и корицы. Я прикрываю глаза, встряхиваю головой, чтобы избавиться от наваждения.

— Грегор, вы принимаете на ночь то зелье, что я вам прописал? — в голосе доктора обеспокоенность, он и сам не рад, что затеял этот разговор.

Мне кажется, то снадобье, что они вливают в меня, просто лишает воспоминаний об увиденном ночью, но сны оставляют отпечатки, яркие, жгучие, только вот первые лучи утреннего солнца развеивают их без остатка.

— Да, последнее время мне ничего не снится. Я прекрасно высыпаюсь, мистер Лейн. А что, его лаборатория действительно так известна?

— О, да! — глаза колдомедика разгораются, он явно не прочь свести знакомство с лондонской знаменитостью. — Они оформляют патенты на новые зелья чуть ли не каждую неделю! Невероятно! Говорят, сам владелец отсутствовал около года, но вскоре после Рождества они вновь открылись, мой коллега — ему удалось встретиться с профессором — писал мне, он в полном восторге.

Видимо, моя кислая мина не позволяет Лейну надеяться на то, что я когда-нибудь буду готов разделить подобное воодушевление.

— Грегор, в составленном мной списке в любом случае еще шесть фамилий. И ко всем этим людям мы можем обратиться. Не хотите Снейпа — и не надо, полагаю, мы прекрасно обойдемся и без него. Мне нужно только ваше согласие.

— Разумеется, я не буду возражать, доктор.

— Все устроится наилучшим образом, сами увидите, — оптимистично провозглашает колдомедик, провожая меня до стеклянной двери, ведущей из зимнего сада к лифтам. — Даже не сомневайтесь!

Поздно вечером, избавившись от окровавленных бинтов и погрузив ноги в ванную с целебным пенящимся раствором, я привычно встречаю слепящую боль, которая сопровождает каждое подобное омовение: если как следует упереться лбом в холодную кафельную стену, можно представить себя безмозглым бараном, отчаянно бодающимся с жизнью. И усмехнуться. Раны исчезнут до утра, чтобы налиться за ночь кровавым соком. И завтра все повторится вновь. Но это ведь не самое страшное, правда? А вот от того, что у меня внутри, зелий пока что не сварено. И у мистера Снейпа уж точно нет подходящего рецепта, пусть даже он и знает, как закупорить смерть. По крайней мере, известность, что он разливает по своим флаконам, неплохо расходится по миру.

Глава опубликована: 26.08.2014

Глава 46. Семейные истории

Вот, опять смотрит на меня, сморщенные пальцы тянутся к моей руке... гладит как будто, несмело так, думает, я еще не проснулся. Неужели падре Томмазо прав, и Кричер действительно плачет, выходя от меня? Надо бы мне попридержать язык, а то обращаюсь с ним как со скотом, ничем не лучше Сириуса.

— Кричер...

О, тут же отдернул лапу, мордочка такая смиренная, никаких слез, готов выслушать мои указания.

— Кричер, ты... — что, трудно извиняться перед домовиками, мистер Поттер? Ничего, с вас не убудет. — Я вчера лишнего наговорил, ты уж не сердись на меня.

— Что вы, хозяин, разве Кричер посмеет! — он произносит это с таким негодованием, даже никакой обиды в голосе. А ведь он злопамятный, крестному ничего не простил... неужели я так плох, что даже домовик льет надо мной слезы?

— Почему ты приходишь ко мне каждый день, скажи? — я приподнимаюсь на локте, улыбаюсь и стараюсь, чтобы мой голос звучал мягче.

— Хозяин болен, и у него никого нет. Мой хозяин совершил великий подвиг, но выбрал изгнание. Долг недостойного Кричера — служить ему.

Ах, вот оно что! Замечательно, теперь я знаю, с кем мне предстоит скоротать остаток жизни... Только вот откуда ему известно? И назвать мои нелепые метания по Брюгге подвигом — это уж слишком. Терпеть ведь меня не мог, а тут вдруг долг... служить...

— Кричер, ничего я такого не делал, уж великого точно.

— У нас, домовых эльфов, своя магия, хозяин Гарри, и нам ведомо многое. То, что я принадлежу вам — честь для меня!

О, Мерлин... Навещает меня чуть ли не каждый день, великим магом считает. А я, бессовестный, обращаю на него вряд ли больше внимания, чем на стул у моей кровати.

— Хозяин Гарри спас их всех, — выпаливает домовик, из предосторожности отступая на шаг назад. — Кричер все понял, Кричер знал про заклятие. И им — ничего, они здоровы, ходят своими ногами, а вы...

И вот теперь я явственно вижу маленькие капельки, угнездившиеся в уголках его старческих глаз.

— Кричер... они ни в чем не виноваты, поверь мне! Просто так получилось... Им не нужно знать, что я здесь. Я так решил.

Я сажусь на краешек постели, а взгляд домовика уже скользит по бинтам, запеленавшим мои ноги до колена... несколько красных пятнышек на них, ничего страшного, но его глаза будто стекленеют.

— Пусть они живут, как жили, Кричер, — увещеваю я его, — если ты скажешь им про меня, мне это ничем не поможет. Ты можешь разрушить все, что у них есть. А я этого не хочу. Ты меня понял?

Он кивает как болванчик, отворачивается, чтобы я не видел его слабости, которая ему самому наверняка кажется постыдной.

— Кому стало бы лучше, если бы они были, как я? — добавляю я примирительно.

— Лучше они, чем мой хозяин.

Дверь в палату распахивается, и на пороге возникает Миранда, а с ней приходят голоса из коридора, запах готовящегося на кухне завтрака, шаги... просто очередной новый день, наступающий в клинике Святого Бернара.

— Ах ты, шалунишка! — она ласково обращается к Кричеру, но ее игривого тона он точно не оценит, аж сморщился весь. — Чуть свет — а ты опять здесь! Грегор, — говорит она мне, — раз вы уже проснулись, я сейчас принесу ваши зелья.

И, как только Миранда оставляет нас, я шепчу домовику, словно мы с ним в сговоре:

— Ты достал то, что я просил?

Кричер с укоризненным видом сует мне под подушку три пачки сигарет, а я, ободренный его соучастием, решаюсь задать совсем простой вопрос, тот, которому не позволил вырваться вчера, заглушая его грубостью и раздражением:

— Скажи мне, а зачем к тебе приходил зельевар?

— Хозяин из-за него вчера сердился, да?

Я не отвечаю, но, думаю, тут и так все ясно. Да, из-за него.

— Поначалу они все ходили, расспрашивали, что да как. Кричер ничего не сказал про мастера Гарри, — гордо сообщает мне домовик. — Даже мистеру Малфою и госпоже Нарциссе. А этот... каждую неделю повадился, мол, нет ли новостей. Добрым таким притворяется, сядет на кухне и говорит, расскажи мне, Кричер... Он пытался... — и несчастное создание подносит руки к круглой ушастой голове, а в глазах его неподдельный ужас.

Снейп что, с ума сошел? Даже я знаю, что к домовым эльфам нельзя применять легилименцию. Что ему нужно? Он меня всю жизнь на дух не выносил, а теперь что? У него все в порядке, лаборатория, патенты... черт, а ведь меня задело вчера, что он живет себе, как жил... будто не было ничего. Но ведь он же не может помнить? Тогда зачем ходит?

— Иди, не надо расстраиваться, все как-нибудь наладится, — я пытаюсь подмигнуть, но, видимо, выходит кисло, потому что Кричер только удрученно отводит взгляд.

И я отсылаю его домой, так и не решаясь справиться о том, что ему известно про Рона, Герми, Невилла, Малфоев, наконец. Потому что с некоторых я пор я почему-то боюсь знать.

Завершив очередной сеанс совершенно бессмысленного самоистязания в ванной, я приступаю к завтраку, а потом, поплотнее закрыв дверь, усаживаюсь на подоконник, чтобы совершить преступное деяние: отрываю тонкий пленочный ободок и извлекаю из пачки сигарету, кручу колесико маггловской зажигалки и выдыхаю первую струйку дыма в сторону гор.

Вот ведь как все вышло... В самом начале нашего приключения, еще в Вене, я все никак не мог взять в толк, отчего Феофилус Клеве не вернулся из своего странствия вместе с остальными, а теперь вот просто знаю: он не мог поступить иначе. Это довольно трудно объяснить, и в то же время совершенно естественно. Да, я, подобно ему, тоже поначалу прикрывался высокими словами: они невинны, я не могу отравить их жизнь своим горьким знанием... Да, не могу, не имею права. Но мне точно известно — дело не только в этом. Просто, когда это случается — что бы ты там ни знал и ни говорил — чувствуешь себя преданным. И ужас того, что едва не случилось... он подобен свинцовой подушке. Я не хотел их видеть... никого, никогда, я понял, что не смогу притворяться, делать вид, будто и я, подобно им, лишился при обратном перемещении всех воспоминаний. Все равно те картинки так и стоят у меня перед глазами, глядят на меня из зеркала, танцуют огненными вспышками под веками, когда я засыпаю. Яд каждого слова струится под кожей... неверие, отвращение в их взглядах. "Так ты — сам дьявол, точно такой, как они говорят..."

Я жевал свою обиду довольно долго, месяц точно, вытаскивал на свет то, что не должно было быть сказано, сделано... стряхивал пылинки. Но потом это прошло. К тому моменту я уже подозревал, что болезнь моя не поддается лечению, знал, что люблю отца Альваро так же, как и... смешно сказать, 438 лет назад, и что воевать за его благосклонность, размахивая клюкой, я не стану никогда. Нежеланный Поттер, калека... что, я должен умолять его о любви? Заодно еще и рассказать ему, скольких кардинал Алаведа отправил на костер, ревностно исполняя свой долг. Нет, для них неведение — благо...