Глава 36. Возвращение (часть вторая)

Я вновь стучусь в дверь его кабинета, да, ведь он сказал, что я должен зайти к нему после ужина, наверное, для меня будут еще какие-то распоряжения. Но, когда слышу разрешение войти, все же медлю пару секунд: я не хочу, чтобы он заметил и тень разочарования на моем лице. Все так, как должно — я слуга, он господин, мой долг просто служить ему, а не ждать, что он заключит меня в объятия после долгой разлуки и станет шептать на ухо, как сильно он все это время скучал по мне.

— Отец Альваро? — я отворяю дверь, но стараюсь не смотреть на него, у меня плохо выходит скрывать свои чувства.

Я жду, что сейчас он молча кивнет на мое место, прикажет перевести что-нибудь для него, если я займусь делом, это будет даже лучше. Или расспросит о подробностях моего путешествия, нет, не о буре, разумеется, похоже, это не то происшествие, которое заслуживает особого внимания. Его наверняка больше интересует отец Фередарий, что ж, и об этом я тоже готов поведать. Но отец Альваро неожиданно поднимается со своего места, подходит ко мне, так и мнущемуся на пороге, пристально вглядывается в мое лицо, а потом спрашивает, нет, просто говорит очень мягко:

— Ты устал с дороги, Хиеронимо.

А его ладонь замирает в нескольких дюймах от моей щеки, словно он и хочет прикоснуться, и отчего-то не решается. Отвык от меня? Так я все же ошибся, и за его равнодушием скрывалось что-то иное? А я напридумывал себе невесть что. Грета сказала, что последние три дня он был словно сам не свой... как раз в то время, когда Гонсало ждал меня в порту Остенде. Или это всего лишь совпадение? Не мог же всесильный отец Альваро не находить себе места из-за того, что мальчишка-секретарь не вернулся вовремя? Но то, что он произносит дальше... если бы передо мной сейчас обрушился каменный свод, я бы и то не так удивился.

— Что?

Он усмехается.

— Я всего лишь сказал, что ты можешь сейчас отправляться в мою спальню — там ты выспишься лучше, чем в своей каморке.

Вот же лукавый черт! Весь его стол завален бумагами, насколько я его знаю, он не любит оставлять работу несделанной, но вот потом, когда он закончит... он хочет найти меня спящим в собственной постели.

— Но как же Ансельмо? Он же...

Улыбка чуть касается его губ, но она мерцает и в глазах, и я только сейчас понимаю, что он по-настоящему рад, что я вернулся.

— Я закрою тебя, а Ансельмо скажу, что мне ничего не нужно. Так как?

Верховный Инквизитор Западной Фландрии уславливается о ночной встрече с любовником, а на его столе разложены письма, доносы, и, как знать, может быть даже и приказы самого испанского монарха! Боюсь, я не решусь ответить отказом.

— Пойдем, — тихо говорит он.

Мы давно стали сообщниками, так что я выглядываю в коридор, чтобы проверить, свободен ли путь, а его ладонь тем временем коварно ложится мне на талию. Но с этим придется повременить, отец Альваро, ведь предвкушение лишь обостряет желание?

И вот я уже оказываюсь в его спальне, смущаюсь, будто служанка, которую тайком препроводили в опочивальню герцога, и слышу, как за моей спиной в замке поворачивается ключ. Любовники, сообщники, грешники... Еще совсем светло: конец мая, дни такие длинные, и ты не успеваешь заметить, как сумерки сменяются новым рассветом. Странно, прежде я бывал здесь почти каждую ночь, но никогда не замечал, что звуки, проникающие сюда с улицы, совсем иные — негромкий плеск воды в канале и шелест разросшихся ив. Да невнятный, словно далекий морской прибой, шум города в отдалении. Я прикрываю ставни, вряд ли отец инквизитор будет против. Рядом со мной, у окна, небольшой шкаф, полки которого уставлены книгами, наверное, они заполняли все свободное пространство и в профессорских покоях в Хогвартсе... жаль, что я не знал его раньше. Смешно, скажи еще "так, как знаю сейчас". Можешь себе такое представить? Вот, лезет в голову всякая нелепица. В школе я, разумеется, никогда не был допущен в его личное пространство.

Темные переплеты повернуты ко мне своими украшенными золотым тиснением спинами: труды отцов церкви, несколько изданий Библии, "Сентенции" Петра Ломбардского, Аристотель. Надо быть профессором Снейпом, чтобы прочитать все это на латыни, боюсь, я не осилил бы и по-английски. Нет, для этого многомудрого многословия следует быть кардиналом Алаведой... Я наугад беру одну из книг, это оказывается Фома Аквинский "Сумма теологии", зачем-то листаю страницы, а потом, словно повинуясь некому наитию, вкладываю между ними похищенный листок пергамента с заклятием. Мне кажется, здесь он будет в безопасности, кто знает, кто наведывается в мою каморку, хоть та же Грета — найдет, прибираясь в комнате, невесть что, испугается. Еще и объявит колдуном. У меня негде прятать подобное сокровище, а копия пусть будет при мне, хотя я помню заклятие слово в слово. А здесь... мало ли, откуда взялся этот листок с вязью непонятных букв? Мне кажется, если даже отец Альваро и обнаружит его, то не выдаст, пусть его подозрение и падет в первую очередь на меня. Да, все правильно, так лучше, и я захлопываю книгу, водворяя ее обратно на полку.

Как-то неловко ложиться в его постель... нет, когда раньше я проскальзывал ночами в его спальню, я не думал об этом — он подхватывал меня, стоило мне лишь переступить порог, не давая мне ни малейшей возможности задуматься хоть о чем-то. Но вот сейчас я не решаюсь, стою, разглядывая высокую спинку и полог. Раздеться и нырнуть под одеяло? Чтобы он нашел меня разомлевшим со сна, такого невинного... распутного... его Хиеронимо? Я медлю, и так не придя ни к какому решению, бреду в волшебный грот, дотрагиваюсь до прохладной воды в большой ванной, окуная руки в свои воспоминания, и словно наяву ощущаю, как его ладони ложатся мне на плечи, как он медленно размазывает мыло по моей груди кончиками пальцев, будто живописец, наносящий краску на холст. И любуется. Однажды он сказал, что Бог никогда не создавал никого прекраснее меня, и сам не испугался своих слов. "Мы грешники, Хиеронимо"... нет, отец Альваро никогда не говорил мне подобного, но, думаю, он и так знает, что это так.

И я возвращаюсь в спальню, так и не смея избавиться от одежды: просто ложусь поверх покрывала, стараясь не смять его неловким движением. Мягкий вечерний свет из-за полуприкрытых ставень все же пробивается в комнату, но в полумраке предметы теряют четкость, я некоторое время лежу, вслушиваясь, как бежит вода в канале, как шумят листья. Они такие тонкие, серебристые... а лодка рассекает вовсе не водную, а лунную гладь, и весла запутываются в свете небесном, словно в стеблях кувшинок и водяных лилий. Да, он рассказывал мне о городе ацтеков, а сейчас под нами вовсе не озерные воды, а жидкое серебро, и он сидит напротив, такой, каким я знал его когда-то: длинные волосы на миг открывают высокие скулы, когда он откидывается назад, отталкиваясь веслами, и вновь падают на лицо. И вокруг нас кружат невероятные морские обитатели, но тела их словно из ртути: вот русалка хватается за нос нашей лодки, смеясь, пытается развернуть ее в обратную сторону, но ей не справиться с нами — мы держим курс прямо к полупрозрачному серпу луны, а он все ближе и ближе... Белесый туман поднимается от воды, встречаясь в воздухе с хлопьями света, что падают с неба, словно снег.

Я мгновенно просыпаюсь, но перед глазами все еще стоит это сказочное видение. В спальне уже темно, я встаю и подхожу к окну, будто ожидаю увидеть там дорожку, протянувшуюся отсюда к самому ночному светилу. И когда руки отца Альваро ложатся мне на плечи, я не оборачиваюсь, не двигаюсь: он должен произнести волшебные слова, чтобы расколдовать пленника луны.

— Ты вернулся, Хиеронимо, ты вернулся ко мне, — шепчет он, и я понимаю, что он знает нужное заклинание.

— Разве я мог иначе? — не надо ни о чем спрашивать.

Он ждал меня и в то же время думал, что я мог остаться там, где, как он уверен, моя родина. Я бы возвратился... даже если бы над нами не висело проклятие. Странно, у него холодные пальцы, я чувствую это даже сквозь ткань рубашки. Я касаюсь его запястья, сейчас его рука кажется мне хрупкой, словно сделанной из стекла. И закрываю глаза, пытаясь представить его тем, настоящим, которого знал раньше, впервые желая, чтобы обе картинки слились в одну.

— Ты — мое наваждение, Хиеронимо. Я думал, что смогу отпустить тебя, забыть... я потерпел поражение.

Его пальцы скользят по моей шее, заставляя повернуть голову, губы легко касаются скул, висков, будто он дотрагивается до меня впервые, пытаясь вновь вернуть себе странника, принесшего в его дом пыль неведомых дорог. Мои веки остаются сомкнутыми, когда он разворачивает меня к себе, обхватывая ладонями лицо: а я представляю себе, как щеку задевают длинные черные волосы, ощущаю прохладную кожу подушечками пальцев, осторожно провожу по горбинке ястребиного носа. Почему ты ничего не помнишь? Почему? А он уже привлекает меня к себе, ближе, его руки пробираются под одежду, наслаждаясь теплом еще разморенного со сна тела. Я не знаю, как мы оказываемся на полу, все еще продолжая на ощупь изучать друг друга. Серый сумрак перед моими глазами, и его лицо — словно лунный отсвет. Шорох ткани: он сбрасывает рубашку, я знаю, его кожа — тончайший фарфор, и мне надо быть очень осторожным, целуя острые стрелы ключиц, плечи, просто касаясь его. Мне хочется щекотать его шею кончиком языка, вот так, чтобы он запрокинул голову, спуститься ниже, прихватывая губами влажные волоски на его груди... он полоскался в той самой ванне с холодной водой. Ради меня.

— Что с тобой? — спрашивает он шепотом, удивленный моей неожиданной нежностью.

— Я скучал.

И только когда я произношу эти слова, я понимаю, что это действительно так.

— Мне стоит чаще отправлять тебя на край света?

А сам тем временем чуть ли не усаживает меня к себе на колени, расправляясь с застежкой на поясе, сжимает мои бедра и впивается мне в губы, не позволяя издать ни звука. И я невольно приподнимаюсь, давая ему возможность приспустить мои штаны вместе с бельем, наслаждаюсь медленным скольжением его ладони по внутренней стороне бедер, только вот мне так долго не продержаться: колени, упирающиеся в каменные плитки, начинают дрожать, и отец Альваро быстрым неуловимым движением сдергивает покрывало с постели, чтобы бросить его на пол. Я опрокидываюсь на спину, поспешно освобождаясь от остатков одежды, опять запутываюсь в рукавах рубашки, а он уже гладит и целует мои подмышки, и в этот момент я ощущаю себя совершенно беззащитным и... любимым. Тяжесть его тела, его близость... мои глаза уже привыкли к сумраку, и мне кажется, он улыбается, глядя на меня. И мы оба не отводим взгляд, когда его пальцы проникают в меня. Смотрит, словно душу хочет выпить, не иначе, но цена за нее проста и невелика — он сам.

Мы серые тени, сливающиеся и вновь расходящиеся, перетекающие друг в друга, не желающие признавать границ между нашими телами, его рука, упирающаяся в пол, капелька пота, сбегающая по виску, сбивающееся дыхание: он так же принадлежит мне, как и я ему. И на нас обоих обет молчания. Холод под моими лопатками и жар, разгорающийся между нашими телами. Он склоняется совсем низко, шепчет: "Хиеронимо, мой, мой Хиеронимо", а у меня нет имени для него. Жадные губы, покрывающие поцелуями мое лицо, его кожа под моими ладонями, широкие худые плечи. Я подаюсь ему навстречу, выгибаюсь, чтобы стать еще ближе, сплавиться с ним, и он словно понимает меня, двигаясь резче и быстрее. И в какой-то момент он расцепляет мои руки, скрещенные у него за спиной, приподнимается на колени и, крепко сжав мои бедра, одним рывком дергает на себя, глубоко входя в мое тело. Я успеваю впиться зубами себе в запястье, чтобы не вскрикнуть от накрывающего меня наслаждения, острого и жгучего, подобного раскаленному клинку. И вижу его: в зыбком серебре падающего из окна света, откинувшего голову назад, с закушенными губами. Лунный волк из моих снов... И ощущаю, как дрожь сотрясает его тело. А он уже буквально падает на меня, ероша мои мокрые волосы: " Мой... мой... вернулся ко мне... Хиеронимо".

Мы какое-то время продолжаем лежать почти неподвижно, но он опоминается первым, скатываясь с меня и помогая подняться, стирает влажные следы с моего живота своим тонким батистовым платком, а я отчего-то с трудом держусь на ногах. Мир будто остановился несколько секунд назад, а сейчас начинает вращаться в обратную сторону. И когда мы оказываемся в кровати, отец Альваро все пытается укутать меня одеялом, опасаясь, что я замерз на холодном полу. Я знаю, стоит мне положить голову ему на плечо, он прижмется губами к моей макушке и задремлет — совсем ненадолго. Потому что мы не можем засыпать и просыпаться вместе... такая малость, но это кажется мне совершенно невероятным. И если подобное когда-нибудь станет возможным, то это тот подарок, который я хочу пожелать для себя, мой un regalo excelente.

 

* * *

Когда я открываю глаза, то не могу понять, отчего здесь такой яркий свет. Но это просто кажется со сна: на самом деле отец Альваро всего лишь зажег свечу, он часто так делает. Как-то я спросил его, зачем, а он ответил, что хочет посмотреть на меня. Нет, не посмотреть... смотреть. И сейчас вот разглядывает, не таясь, подперев голову рукой.

— Я не хотел разбудить тебя.

Его ладонь ложится мне на грудь, чуть сдвигая край одеяла.

— Откуда это, Хиеронимо?

Я поначалу даже не могу сообразить, о чем он спрашивает, а потом, проследив за его взглядом, понимаю, что он имеет в виду тот самый синяк, красующийся у меня на боку, который я заметил только накануне вечером, когда пошел купаться. Пожалуй, все же стоит поведать ему о моих морских приключениях, иначе он придумает бог весть что... ну да, что кто-то из команды Элворда пытался украсть его "золотого мальчика". Но он смотрит слишком серьезно, явно ожидая объяснений. А теперь вот еще и берет меня за запястье, а там тоже ссадины от кисти до локтя. Хорошо, что раньше, в темноте, он ничего не заметил.

— Сейчас же ты не мог так поцарапаться.

Пожалуй, а вот заполучить синяки, когда вы впечатывали меня в пол, Ваше Преосвященство, было вполне возможно.

— Отец Альваро, я же говорил вам, что мы попали в шторм.

— Что, настолько серьезно?

И вновь ясно различимое недоверие в его голосе, мне становится обидно, я даже чуть отодвигаюсь, хотя мне всегда нравилось лежать рядом с ним, нравилось, как он ласкал меня, нежно, неспешно, бережно. Словно пил изысканный напиток, не торопясь, смакуя каждый глоток. А теперь вот этот допрос... А мои слова звучат так, как будто бы я должен оправдываться.

— Мы едва не погибли. Капитан Элворд говорит, что мы чудом остались в живых.

Мне становится зябко и... неловко, что он смотрит на меня, так что я стараюсь натянуть одеяло повыше, но отец Альваро останавливает мою руку.

— Что ты сейчас сказал? — и он уже вцепляется мне в плечи, вглядывается в глаза, а я пытаюсь вырваться, потому что мне тоже не по вкусу, когда меня расспрашивают подобным образом, невесть в чем подозревая.

— Через день... когда мы отошли от острова Малл, началась буря. Я думал, нам уже не вернуться. Мы из трюма бочки таскали, качка была такая, что на ногах не устоять. Меня, наверное, швырнуло о какую-нибудь переборку, я и не заметил, — торопливо объясняю я, видя, как что-то меняется в его глазах. — Наверняка тут этих синяков еще полно, я же не видел.

— Дай-ка я взгляну.

И совсем иные интонации, мягкие, вкрадчивые. Он, не слушая возражений, откидывает одеяло, заставляет перевернуться на живот и... губы его уже блуждают по моей коже, по всей видимости, отмечая бессчетные ссадины, синяки и царапины, оставленные морской непогодой на моих плечах, талии, бедрах...

— Так много? — спрашиваю я, фыркая в подушку.

— Ты весь изранен, — шепчет он.

А потом он чуть касается языком какой-то отметины под левой лопаткой, замирает, прижимается жаркими губами. Наверное, добрался до какой-нибудь зияющей раны, угрожающей моей жизни.

— У тебя родинка здесь, ты знаешь?

Откуда мне знать, я же никогда не разглядывал себя, да и никому никогда не приходило в голову целовать крохотную коричневую точку на моей спине так, как делает он сейчас.

— Такая красивая... Невероятная... Как и ты сам. Ты мог погибнуть — и даже ничего не сказал мне.

И отец Альваро уже обнимает меня, стискивая так крепко, что количество синяков обещает удвоиться, я вслушиваюсь в гулкие удары его сердца... как тиканье часов в уютной комнате. И просит: "Расскажи". Я смотрю на огонек свечи за его плечом — она то горит ровно и неподвижно, то мигает, когда ночной ветерок отыскивает щель между прикрытыми ставнями — и начинаю говорить, поначалу осторожно, а потом, видя тепло в устремленном на меня взгляде, рассказываю все больше. И вот я уже готов поведать ему и о Морском народе, и о страшных духах, гнавшихся по ночному небу за нашим кораблем верхом на облачных лошадях. И совсем забываю о том, что в представлении отца Альваро я буду выглядеть тем, кто чуть ли не разговаривал с демонами. Но он внимает страшной сказке, что я нашептываю ему, в ней, конечно, нет ни слова о Мораг и ее лошадках или о поездке в Хогвартс, но есть и скакуны, влекущие за собой колесницу Морского Царя, и призрачное воинство, грозившее нам блистающими копьями из-за туч, и Крест Святого Колумбы, смиривший ярость бури.

— Так ты видел Морской народ, Хиеронимо? — спрашивает он, чуть дотрагиваясь губами до моего виска.

— Да, а вы?

Я успеваю выпалить свой вопрос, не подумав, но он, вопреки моим ожиданиям, не говорит мне о демонах и прочих скверных созданиях, вводящих в заблуждение невинные души, или о страшных всадниках, настигающих грешников из-за облаков, нет, он просто отвечает: "Да". И дарит мне свою сказку, словно мы с ним — пастухи, согревающие друг друга небылицами, сидя ночью у небольшого костра. На маленьком островке света посреди тьмы.

— На моей родине люди верят в водяных дев с телами цвета соломы и звездой во лбу. Говорят, они живут в озерах и реках, но порой им становится скучно, и они выбираются на волю погулять по лесам. Их пальцы унизаны белыми кольцами, а на запястье золотая лента с черными полосами. Там, где они ступают, вырастают желтые цветы. Тот, кто найдет их, обретет счастье...

— А вы?

— Что? — мы так близко, что его дыхание щекочет мне губы.

О чем я спрашиваю его? О счастье, которое, насколько я знаю, так и не снизошло до него, или о его встречах с жителями вод?

— Вы видели этих дев с соломенными телами?

— Нет, что ты! — а в его голосе мне слышится сожаление, будто кардиналу Алаведе могло взбрести в голову отыскать колдовские цветы и стать счастливым. — Но я видел тех, кого ты зовешь Морским народом. Они чуть не утащили на дно наш корабль, когда я, как и ты, плавал с Элвордом.

И он рассказывает мне о том давнем путешествии, похоже, тоже полном чудес, а я смотрю, как разгораются его глаза, как он проводит языком по губам, переводя дух... маг, инквизитор, говорящий о волшебстве, которое его завораживает... пришедший, чтобы уничтожить его. И только когда рассвет вливается в комнату, отец Альваро, словно опомнившись, замолкает и задувает свечу.

— Иди к себе, Хиеронимо.

Еще бы, скоро весь дом будет на ногах, а мы так и не сомкнули глаз этой ночью. Я неохотно выбираюсь из постели, да и он не торопится отпустить меня, все еще не разжимая рук.

— Ложись спать. Я скажу, чтобы тебя не будили — путешественникам ведь нужен отдых. Разве не так?

Он хитро улыбается мне, давая очередную поблажку, о которой я не просил.

— А вы? Вы как же?

— Я привык, Хиеронимо. Не беспокойся обо мне. Ну же!

И дверь его спальни закрывается за моей спиной.

Глава опубликована: 07.07.2014