Глава 50. Художник и кружевница (часть первая)

Вечером я сижу на кухне, передо мной чашка чая, в руках кусок открытого пирога с вишневой начинкой, но я занят вовсе не едой: в доме обнаружился сегодняшний номер Ежедневного Пророка, наверное, это Кричер принес. Мне кажется, ему очень хочется, чтобы вместе со мной в пустой особняк пришла привычная жизнь, от которой мой домовик уже изрядно отвык. Гости, являющиеся через камин, отдающий распоряжения хозяин и, конечно, магическая пресса. Как же без нее? Я листаю страницы, пытаясь отыскать на них знакомые имена и лица, роняю крошки на колдографии и ровные строчки витиеватых букв. Вот Кингсли дает интервью чуть ли не на целую полосу, рассуждает о новых требованиях к поступающим на работу в Аврорат, говорит о том, что не стоит даже в мирные времена терять бдительность. А так... оказывается, на конец октября назначены выборы нового Министра Магии, и, начиная со следующей недели, кандидаты могут рассказать на страницах Пророка о том, чем же они готовы порадовать граждан Магической Англии. Как же я отвык от всего этого! Я здесь чуть больше суток, но ощущение дома так и не возвращается: словно я по-прежнему живу в чужой стране, дела которой мне как иностранцу вовсе не интересны.

"Магглы и маги: наши читатели интересуются". Колонку ведет сам Артур Уизли, кто бы мог подумать! "Заколдованный электрический чайник доставил немало хлопот семейству из Йоркшира!" Чушь какая!

— Если хозяин позволит Кричеру сказать свое мнение, достопочтенная Вальбурга Блэк никогда не позволяла молодым господам читать за едой! — и мой домовик смиренно опускает голову: и уму-разуму поучил, и обо мне позаботился.

— Кричер, ты меня так кормишь, что мне вряд ли что-то повредит, — миролюбиво откликаюсь я, не отрываясь от газеты.

Помнится, Гермиона, не представлявшая себе в школьные годы, как можно есть, не уткнувшись носом в книжку, на здоровье не жаловалась. Гермиона... Гермиона... Нет, здесь больше ничего интересного, и я от нечего делать разглядываю рекламу на последних страницах. Некий Том Смит предлагает на продажу широкий выбор домашних питомцев, и я даже на секунду задумываюсь о том, не завести ли мне сову. Не для того, чтобы начать обширную переписку, нет — просто рядом было бы существо, готовое разделить мое общество. Клевала бы сейчас кусочки пирога из моих рук. И внезапно отчетливая картина встает у меня перед глазами: пройдет еще несколько лет, меня окончательно признают неизлечимым, я так и застряну в этом доме — обрюзгший, со ставшими дряблыми мышцами, неряшливо подносящий ко рту очередную стряпню Кричера, любовно поглаживающий растрепанные перья пернатой любимицы, почти неподвижный, ищущий и находящий знакомые фамилии на страницах ежедневных газет: кто-то продвинулся по службе, кто-то объявляет о свадьбе или рождении наследника. Изредка меня будут навещать друзья, им это вскоре наскучит, но я, погруженный в озлобленность и отчаяние, все меньше захочу видеть их. Так и стану сидеть здесь, брюзжа, что жизнь, так несправедливо обошедшаяся со мной, проходит стороной, показывая мне лишь глянцевую обложку и навсегда оставаясь недоступной. Мне будет лет тридцать, если я доживу...

Нет, даже думать не смей! Как-то падре Томмазо сказал мне — я знал, что он имеет в виду одну престарелую волшебницу, практически поселившуюся в клинике Святого Бернара, встречавшую каждое утро стонами и провожавшую вечер жалобами — "Страдание — часть нашей жизни, Грегор, Господь посылает всем испытания. Но он не требует ни от кого делать их сутью своего существования. Вы никогда не замечали, что страдание имеет свой запах? Если вы будете внимательны, то сможете почувствовать его даже здесь, хотя местный персонал делает все, чтобы он не приживался. Но он все равно находит лазейки. Вы понимаете, о чем я?" Да, я знаю: добрый падре старался сделать все возможное, чтобы уберечь меня от уныния. Безнадежный запах больничных коридоров: боль, кровь, одиночество и терпкая травянистая нотка зелий. Не дай Мерлин, чтобы дух тоски и распада свил себе гнездо и здесь, под одной крышей со мной!

И я решительно поднимаюсь из-за стола, чтобы впервые совершить самостоятельное восхождение по кажущейся непреодолимой преградой лестнице, отмахиваюсь от Кричера, пытающегося помешать мне. Нет, то, что привиделось мне только что, никогда не станет явью! Я не позволю себе похоронить заживо все, что от меня осталось — лучше уж лихо укатить в инвалидной коляске в большой мир, что все еще ждет меня, увидеть холмы, поросшие виноградниками и оливковыми рощами. И небольшую деревенскую церковь, к которой сходится множество больших и малых дорог. Выпить Кьянти с падре Томмазо, слушая, как он обстоятельно рассказывает мне о делах своего прихода. И если уж мне суждено умереть от последствий проклятия, то лучше сделать это, глядя, как солнце ныряет за линию горизонта, напоследок лаская темные верхушки деревьев. Я дам себе еще месяц и, если Снейп не поможет мне, вырвусь из этой чертовой гробницы, где со стен на меня смотрят высокородные покойники, гостеприимно зазывая присоединиться к их сонму.

Вечерний воздух вливается в широко распахнутое окно: самое начало апреля, еще довольно прохладно, но пусть лучше ветер наступающей весны выстудит спальню — только ему под силу унести с собой миазмы тоски и болезни, уже раскинувших свою невидимую паутину в углах моего узилища. Освещенные окна в доме напротив: я, оставаясь невидимым, могу рассматривать, что происходит за плотными шторами, различать мерцание телевизионных экранов, представлять себе, как кто-то готовится ко сну или спешит завершить уборку на кухне. Придумывать, что могли бы сказать друг другу эти совершенно неведомые мне люди — просто темные силуэты, актеры в театре теней. Коротко взвизгивает сигнализация припаркованного у тротуара автомобиля, гулкие шаги по пустынной улице...

— Поттер, вам стоит занять себя чем-нибудь.

Я вздрагиваю от его голоса — слишком неожиданно, я не слышал, как он вошел. Хотя мне следовало бы помнить, что он обещал зайти вечером с зельями, да нет, конечно, я не забывал об этом ни на минуту.

— Добрый вечер, мистер Снейп.

Я запретил себе опускать взгляд и смотреть в пол — да, я не должен вмешиваться и вершить по своему усмотрению их жизни, но это также означает, что никто не вправе решать, что мне делать с моей.

— Мне пока трудно привыкнуть — в Лозанне все было по-другому.

Да, я только здесь понял, что мне будет недоставать тех мелочей, которые казались мне само собой разумеющимися в клинике Святого Бернара: монотонно бормочущий телевизор, чье-то постоянное присутствие рядом, горы за окном — глядя на их серые громады, я словно обретал опору. А здесь — вакуум, я до сих пор не понимаю, чем его заполнить. И гнетущее молчание, пустота между мной и ним, моим кардиналом. Больше не кардинал. И уж вовсе не мой.

— Простите, мистер Снейп, я хотел спросить: вы уже сообщили Гермионе?

Он утвердительно кивает.

— Разве вы знаете, где ее найти? — удивляюсь я. Помнится, Малфой старший сетовал, что не имеет ни малейшего представления, где ему искать сына.

— Люциус вам жаловался, — констатирует Снейп, продолжая стоять в дверях, будто сделать пару шагов и подойти ко мне для него неприемлемо.

— Но она и Драко могут быть в маггловском Лондоне. Как же вы их отыщете?

— Она оставила мне адрес, Поттер.

— Вам? — я не могу скрыть изумления.

— Да, — подтверждает мой гость, словно в том, что моя беглая подруга дала свои координаты именно ему, нет ничего странного. — На тот случай, если вы объявитесь. Полагаю, сейчас этот момент настал.

— Послушайте... — я не отхожу от окна, сохраняя максимально возможную дистанцию между нами, — вы считаете, ей стоит знать? Вы же видели всё... она станет винить себя в том, что позвала стражу. Нужно ли...

— Нужно, Поттер! — произносит он твердо и проходит вглубь комнаты, ставит на прикроватный столик два флакона с зельями и плоскую баночку с мазью. — Вероятно, вы не согласитесь со мной, но лучше знать, что именно ты совершил, чтобы не оставалось сомнений, за что приходится расплачиваться. Жить, Поттер, стоит с открытыми глазами, а не надеяться на то, что, если хорошенько зажмуриться, всё разрешится само собой... Я сварил для вас заживляющие зелья и мази, — продолжает он без малейшего перехода, — надеюсь, они окажутся более действенными. Чэпмен и я решили временно отменить препараты, восстанавливающие магию. Пока мы не справились вот с этим... — он выразительно смотрит на мои ноги, — переводить ингредиенты и травить вас совершенно бессмысленно.

Я благодарю его и не понимаю, отчего он все еще не уходит — ведь на сегодня его долг передо мной исполнен. Там, где мы были раньше, я верил, что смогу разглядеть черты отца Альваро за маской Северуса Снейпа, но нет, похоже, это невозможно: человек, стоящий сейчас передо мной, кажется совершенно чужим, а тот, другой, все больше отступает в тень, чтобы рано или поздно окончательно раствориться во тьме времен, стать мороком, воспоминанием... жаль, что Хиеронимо не успел рассказать своему кардиналу о том, что любит его: наверное, есть вещи, которые должны быть сказаны в определенный момент, и, если ты упустил свой шанс, второй не представится уже никогда. Быть может, я лишил отца Альваро чего-то важного, и это теперь никак не наверстать.

— Поттер, я должен видеть, как действует зелье.

Что? Уж не собрался ли он сопровождать меня в ванную?

— Я подожду здесь, если вы не против, — продолжает он, словно угадав, чего я опасаюсь. — Хочу взглянуть на результат. Не возражаете?

Я лишь пожимаю плечами — надо так надо, и притворяю за собой дверь. Чтобы потом, мучительно кусая губы, молча вытерпеть каждодневную пытку, ставшую почти рутиной. Только на этот раз все гораздо хуже: как будто заостренные крючья впиваются мне в плоть, отрывая ее от костей. Но тот, кто ждет меня в спальне, не должен услышать ни звука — и я крепче сжимаю бортик ванной, а кровь стучит в ушах, словно колеса разгоняющегося поезда. Он доставил меня по назначению, только вот перрон оказался пустым...

Вероятно, мой вид по окончании экзекуции пугает даже мистера Снейпа: он резко поднимается с дивана, растерянно вглядывается в мое лицо, и будто даже порывается сделать шаг ко мне, но вовремя останавливается.

— Все в порядке, мистер Снейп, — мой голос звучит хрипло, словно невырвавшийся крик так и застыл у меня в глотке.

— У вас кровь, Поттер, — он дотрагивается до своих губ. — Вы не пользуетесь болеутоляющими заклинаниями?

— Я почти сквиб.

— Вы могли бы сказать мне, я...

— Зачем? Я привык. Те зелья, что давали мне в больнице, были немногим лучше.

Нет, это, разумеется, не так — они не рвали тело на части.

— Поттер... мне очень жаль, но добавлять в это зелье компоненты, купирующие боль, недопустимо. Это сведет на нет весь эффект.

— Да, мистер Снейп, я все понимаю.

Я бы с удовольствием рухнул сейчас на кровать, но мне надо продержаться до тех пор, пока он не уйдет. Перед этим человеком я не стану демонстрировать собственную слабость.

— Ложитесь, — командует он, — вы еле на ногах стоите.

Заметил все-таки. Конечно, если я не могу отлепить себя от стенки и все еще придерживаюсь за ручку двери.

— Вы же хотели посмотреть на результат, — все еще не сдаюсь я.

— Ложитесь, — тихо повторяет он. — Что у вас за привычка такая — спорить со мной до бесконечности? В школе не наигрались? Просто удивительно: как вы могли несколько месяцев быть секретарем инквизитора при подобном упрямстве.

Я все же подчиняюсь, даже глаза прикрываю, и слышу его слова как сквозь вату. Что-то про более сильный эффект... я должен, если не засну, конечно, посмотреть, когда отметины вновь начнут проступать... вероятно, интервал между их появлением увеличится. Надеюсь, не зря же я все это терпел.

— Когда вы обычно встаете, Поттер? — спрашивает он, уже собираясь уходить.

— Часов в восемь-девять.

— Хорошо. — Он замолкает, будто обдумывая что-то. — Я попробую смягчить действие зелья. Буду у вас утром. Но вот потом, на неделе... В девять я открываю лабораторию, так что вам придется обзавестись будильником, чтобы мне не приходилось расталкивать вас. Зелья хранятся около суток. Вечером я не всегда смогу заходить, так что буду заносить вам утреннюю и вечернюю порции.

— Я ни в коей мере не хочу мешать вашей работе. Мне неловко, что вы возитесь со мной.

— А кто еще должен с вами возиться?

Его силуэт на пороге — такой знакомый и в то же время совершенно чужой.

— Мазь сами нанесете?

Я торопливо киваю, не станет же он сам этим заниматься! Наверняка ему противно от одной мысли, что он может прикоснуться к Поттеру без крайней необходимости.

А когда он окончательно покидает меня, я с некоторой опаской все же бросаю взгляд на свои ноги: ни единого намека на эти чертовы отметины, ни одной крапинки. И я готов признать, что он — великий зельевар.

Только вот наутро все появляется снова. И по его лицу я сразу понимаю, насколько он раздосадован.

 

* * *

Воскресенье я решаю посвятить детальному знакомству с библиотекой Блэков, но обилие книг на необъятных стеллажах приводит меня в трепет, так что я, отобрав несколько томов, посвященных истории Магической Европы, усаживаюсь в кресло, облегченно вздыхаю, вытянув под столом уставшие от хождения вдоль шкафов ноги, и принимаюсь за очерки быта и жизнеописания известнейших магических семейств Франции в надежде отыскать еще какие-то детали о Феофилусе Клеве уже после того, как он выбрал добровольное изгнание. И постепенно увлекаюсь, зачитавшись обстоятельствами заключения союза между магами Франции и Испании с целью защитить свои общины от набиравшей силу инквизиции.

Сейчас тишина, царящая в особняке, кажется мне даже уютной — быть может, это связано с тем, что дом постепенно привыкает ко мне, признавая нового хозяина. Так что, когда снизу внезапно раздается непривычно громкий резкий звук дверного звонка, я досадливо морщусь, недовольный, что кому-то вздумалось вторгнуться в мое уютное одиночество. Интересно, кто нагрянул ко мне на этот раз? Выбор невелик: если Снейп, следуя своему плану, знакомит прОклятых одного за другим с моими воспоминаниями, то остаются Невилл, Рон, Гермиона и Драко. Но и мельник, и ученик лекаря, скорее всего, воспользовались бы камином, а вот позвонить в дверь могут только двое — художник и кружевница.

Я выхожу в коридор, с верхней площадки лестницы мне все прекрасно видно и слышно, так что я успею подготовиться к приему посетителей.

— Я незамедлительно доложу о вас мастеру Гарри, — важно приветствует Кричер визитера, пока что скрытого от меня нелепой стойкой для шляп (интересно, кому она может понадобиться?).

— Да-да, Кричер, я подожду здесь, — в звонком девичьем голосе дрожь и плохо скрываемое волнение. — Если он не захочет меня видеть, я сразу же уйду!

Домовик, полностью осознавая всю ответственность возложенной на него миссии, неторопливо поворачивается к Гермионе спиной и начинает неспешное восхождение по ступеням.

— Герми, ты что, с ума сошла? — я бросаюсь к перилам, стараясь рассмотреть ее получше. — Немедленно поднимайся ко мне. С чего ты взяла...

— Гарри? — она торопливо делает несколько шагов вперед, но замирает у подножья лестницы, недоверчиво глядя на меня снизу вверх.

Если бы я мог, я бы немедленно сбежал вниз, перепрыгивая через несколько ступенек, чтобы обнять ее, успокоить — она кажется сейчас такой маленькой, беззащитной. Мерлин, а худая какая! Одни глаза в пол-лица, запястья тонкие, кажется, стоит взять ее за руку — и точно сломаешь, повредишь... Так, что потом будет уже не исправить.

— Гарри, я...

Стоит в двух шагах от меня, аж дрожит, губы сжала, а сама чуть не плачет. А я просто прижимаю ее к себе, неловко, одной рукой, глажу забранные в хвост волосы, ощущаю крылья лопаток под курткой. И слышу, как она, уткнувшись мне в плечо, все время твердит сквозь слезы: "Прости меня, прости!" Глупая, ну за что мне тебя прощать? "Я, это я во всем виновата, все из-за меня!" Всхлипывает, не выпуская из рук мою мантию, и продолжает говорить куда-то в глубину черных складок: "Я... я... как я могла не узнать тебя? Предательница! Хуже всех!"

Я обнимаю ее за плечи, чуть отстраняюсь и предлагаю продолжить покаяние в библиотеке. Зачем было ей все показывать? Я ведь больше всех боялся именно за Герми! Жестоко так поступать, мистер Снейп! Мало ли, что соответствует вашим представлениям о вселенской справедливости! Думаю, она не стала плакать перед вами, просто поблагодарила, кусая губы, бледная, прямая, будто боялась сломаться, и бросилась сюда вымаливать прощение, в котором она не нуждается.

— Герми, перестань, — прошу я ее, — ну, хорошая моя, милая, пожалуйста! Ни в чем ты не виновата, это все проклятие!

Я усаживаю ее в кресло, продолжая рассказывать, какая она на самом деле храбрая и честная, самая смелая, самая красивая, самая-самая. Она смотрит на меня недоверчиво, но хоть плакать перестает, а вот на ресницах остаются крохотные капельки...

— Гарри, как ты можешь? — удивленно спрашивает она. — Мы же все отвернулись от тебя, а ты...

— Ну... — я невесело усмехаюсь, стараясь тщательнее подбирать слова. Нельзя сейчас признаваться в том, как мне было обидно, как я не хотел видеть никого из них в первый месяц. — Вы же не меня предавали. Там мы с тобой были едва знакомы. Так, прохожий молодец, который еще и колдуном оказался. Зачем же тебе было меня выгораживать? Ты душу свою спасала, от помощи демона отказалась и на костер пошла.

— Еще похвали меня!

— Герми... кружевница Катарина была славной доброй девушкой... знаешь, если бы это не звучало так выспренно, я бы сказал "чистой сердцем". Она не могла поступить иначе.

— Оправдываешь меня, да? — она вытирает слезы кончиками пальцев, видимо, позабыв, что для этих целей в мире существуют платки. — Это же я всю кашу заварила! Если бы я не отказала мельнику, ничего бы не случилось! И из-за меня та женщина погибла, которую я бабушкой называла. Она-то чем провинилась?

— Герми, мы все были прокляты. Наверное, это было неизбежно. Если чья-то судьба переплеталась с нашей, то ничего хорошего из этого выйти не могло. Оттого нас и те маги боялись. Ты же видела?

Она кивает.

— Ты художника любила.

— И сейчас люблю, — тихо откликается она.

Мы молча сидим друг напротив друга, она смотрит на трость, стоящую сейчас сбоку от моего кресла. А потом я прошу Кричера принести угощение для моей гостьи. Наверное, сейчас, когда она сказала мне все, зачем пришла, настанет и моя пора оправдываться.

Глава опубликована: 07.09.2014