Глава 18. Кающаяся магдалина

На следующий день Грета и не вспоминает о моих прегрешениях, она все так же грубовато приветлива, только, когда отсчитывает мне утром деньги, поджимает губы, мол, я-то помню, что ты вчера натворил, но раз отец Альваро столь благосклонен к тебе, то уж и я, так и быть, поверю тебе еще раз, негодник. Но было бы наивным полагать, что Питер будет каждый день встречаться мне на рынке, наоборот, зная его осторожность, рискну предположить, что он теперь долго не покажется — что, если меня заставили рассказать, кого это я вчера облагодетельствовал? Что, если я не сдержал слово? Кто я для него сейчас? Вряд ли он по-прежнему станет считать меня другом… Одно я могу сказать точно: я слуга человека, которого он числит врагом.

И когда я в то утро возвращаюсь со своей нелегкой ношей в резиденцию отца инквизитора, я впервые осознаю, что, сколько бы я ни обманывал себя, но мы занимаем места на шахматной доске: уже есть белые и черные, но несколько клеток пока еще свободны, и никто не сделал ни единого хода. Или и это не так? Может быть, робкая пешка уже двинулась на два шажка вперед, сама не понимая, что разыгрывает дебют? А рука, которая двигает фигуры, умело ведет обе стороны к погибели? Но, не начав играть, я никогда не узнаю, какова должна быть развязка. Так что нет смысла гадать, планировать, просчитывать… пока нет. И я привычно составляю корзины на выметенный дочиста пол в кухне, а сам отправляюсь наверх, чтобы уже через несколько минут постучаться в такую знакомую дверь.

Обычно он всегда откликается, приглашая войти, но вот сегодня из кабинета не доносится ни звука, и я, выждав пару минут, все же заглядываю внутрь в полной уверенности, что не застану там отца Альваро. Но нет, он здесь — сидит за столом, склонившись над книгой, подперев рукой голову, не замечает меня. Я даже не знаю, стоит ли мне позвать его, или будет благоразумнее уйти, тихо притворив за собой дверь. Но я так и не научился становиться незаметным и бесшумным: привлеченный то ли скрипом дверных петель, то ли теми звуками, которые я невольно произвожу, хотя даже дышать стараюсь неслышно, он все же поднимает на меня взгляд — и я в первый момент пугаюсь — в нем абсолютная пустота, незнание, неузнавание, потерянность, как будто перед ним раскрыта карта галактики, а от него требуют, чтобы он незамедлительно показал на ней свою улицу и дом. И я даже скашиваю глаза на страницу в полной уверенности, что увижу там молочные россыпи звезд на иссиня-черном фоне, но, нет, там всего лишь бесконечные вереницы букв. Он проводит рукой по лицу, словно стремится стряхнуть это наваждение — и вот передо мной уже тот же отец Альваро, собранный, несколько надменный и уж точно знающий, кто я и кто он. Но отзвук того зазеркалья, из которого я только что вырвал его, еще можно уловить в его голосе:

— А... это ты, Хиеронимо. Я не ждал тебя так рано.

— Я помешал, отец Альваро?

Я уверен, что сегодня вернулся с базара в свое обычное время.

— Ты… нет. Садись…

И я уже собираюсь занять место напротив него, когда он вдруг произносит:

— Хотя нет, постой, — и вот уже протягивает мне запечатанное письмо, на котором я четко могу различить оттиск его перстня, нет, не того с искрящимся синим камнем, другого, который он никогда не носит, просто держит в ящике стола. — Отнеси это в город. Ты знаешь дом вдовы Де Смет?

— Нет, отец Альваро, я же говорил вам, я не из местных.

— Это недалеко от ратуши. Пойдешь вдоль канала прямо на север — он будет вторым. Большой дом купца Де Смета. Там спросишь. До обеда можешь быть свободен, я все равно хотел еще поработать. Да, и дождись ее ответа, пусть передаст хотя бы на словах. Ты понял?

— Что-нибудь еще, отец Альваро?

— Нет, иди.

И его пальцы старательно разглаживают раскрытую перед ним страницу, словно вот так он указывает мне на то, что сейчас я здесь лишний.

Когда я уже сбегаю по ступенькам вниз, я чуть не сбиваю с ног Ансельмо, поднимающегося к Анхелю с очередной порцией какого-то снадобья. Старик оглядывает меня, замечает в руках конверт, который я еще не успел спрятать за пазуху, и удовлетворенно кивает:

— Значит, в город тебя на этот раз послал? И то верно — я-то полдня хожу с его письмами, а у тебя ноги молодые. Возьми-ка ты мою шляпу да плащ.

— Зачем? — я искренне не понимаю, зачем мне его вещи.

— Дождь собирается, ты уж мне поверь, я такое всегда чую. С самого ранья спину ломит. Вымокнешь сам — это полбеды. А как письмо намочишь?

Безусловно, послание отца инквизитора по своей ценности не идет ни в какое сравнение со мной. Я демонстративно прячу конверт под куртку, торопясь вырваться из дома. Еще не хватало мне стариковской широкополой шляпы! И дождя-то никакого нет — так, несколько капель.

Ветер несет тучи с моря, они висят низко над городом, серые, тяжелые, так что кажется — вот-вот и зацепятся за колокольни церквей или высоченную громаду Бельфора. И уж тогда дождь будет лить и лить — часами, днями, неделями, пока вся влага не покинет необъятное рыхлое брюхо, а жители Брюгге, деловито стуча молотками, начнут строить ковчеги, собирая в них «каждой твари по паре». Но сейчас, когда я пересекаю мостик, небо светлеет, и те капли, что только что упали мне за шиворот, кажутся просто случайностью. Я ускоряю шаг, мне нравится эта нежданно обретенная в разгар дня свобода, да и поручение, данное мне отцом Альваро, тоже мне по душе — я гонец, посыльный, пусть даже мальчик на побегушках, но я вырвался из серых каменных объятий на волю, и мир вновь бежит мне навстречу, ускоряя свое вращение.

О том, как мне отыскать вдову Де Смет, я спрашиваю мальчишку на площади, он машет рукой куда-то вперед, дивится моему незнанию — и вот я уже ясно различаю жмущийся к вспухшему от дождей каналу дом, сложенный из более светлого кирпича, чем его соседи, и вправду большой, с тремя высокими окнами на втором этаже и крохотным квадратом чердачного люка. И спустя всего пару минут решительно стучусь, вполне осознавая, что мой нынешний статус секретаря Верховного Инквизитора не позволяет мне нерешительно топтаться у чужих дверей. Высокая сухопарая женщина в переднике и чепце смотрит на меня вопросительно, не торопясь впускать незваного гостя.

— У меня письмо для госпожи Де Смет.

— Хозяйка никого не принимает, только что со службы вернулась, — недружелюбно сообщает мне служанка. И уже протягивает руку, чтобы забрать у меня извлеченный из-за пазухи конверт.

— Простите, — я буду вежлив, но настойчив, — но отец Альваро велел передать письмо лично в руки и дождаться ответа.

Стоит мне только произнести это имя, как женщина тут же испуганно отступает назад, значит, я могу войти.

— Кто там, Годельева? — голос, доносящийся сверху, кажется мне слабым и болезненным.

— Ждите здесь, госпожа Агнета сейчас спустится.

И служанка вводит меня в небольшую гостиную, расположенную на первом этаже дома. Необычно, здесь не только кухня… хотя единственное жилище, которое мне довелось посетить в Брюгге, это дом, где обитает Ян. Но там все было намного скромнее — кухня и сразу же лестница наверх, к жилым комнатам. Если их вообще там несколько, а не одна… Судя по всему, солнце светило покойному купцу ярче, чем мастеру ван Аренсу. Но вместе с тем убранство гостиной трудно назвать роскошным: светлые крашенные стены, камин, кресло у стола, покрытого бархатной свисающей до самого пола скатертью. А еще географические карты, довольно много… как они только умудрялись ходить по морям при подобной картографии! Почти неузнаваемые очертания материков и береговой линии, искаженные расстояния. Зато они обильно украшены латинскими изречениями и изображениями галантных кавалеров и дам на фоне сплюснутой Европы. Сказочные земли…

Я подхожу ближе к камину — угли уже давно прогорели, но камни все еще хранят тепло, пытаюсь согреть озябшие ладони, а потом понимаю, что прямо со стены на меня смотрит девушка. Святая и грешница, с выражением какого-то неистовства в глазах, кажется, она переполнена непокорной, не признающей правил жизнью, по воле художника смиренной верой. У нее вьющиеся каштановые волосы, неприбранные, не любящие расчески и гребни… настоящая грива… она сама так говорила. А потом даже подстриглась… Но сейчас она надежно заперта в простую деревянную раму, тонкие пальцы стиснуты в неистовой мольбе, а глаза светлые — как я там говорил, да, ореховые — наполнены слезами. Неправда, она почти никогда не плакала, и не умела вот так молитвенно сжимать руки — не стала бы она никого ни о чем просить. Мне всегда нравилось смотреть на нее, шутила ли она, расстраивалась или смеялась — наша храбрая Герми…

— Вы тоже любуетесь моей картиной?

Я оборачиваюсь на голос вошедшей — позади меня в черных вдовьих одеждах стоит миссис Малфой, а я вот застыл между ними обеими — живой Нарциссой и нарисованной Гермионой.

— Вы принесли письмо от отца Альваро? Кто вы?

— Иеронимус. Слуга или секретарь — как вам будет угодно.

Я протягиваю ей запечатанный конверт и, пока она читает, смотрю на припухшие и кажущиеся полупрозрачными от недавно пролитых слез веки, на выбившуюся из-под закрывающего волосы платка светлую прядь и вновь хочу поддаться искушению поверить в то, что вот-вот — и она меня узнает. Она словно истаяла, пальцы бездумно теребят кружева в вырезе черного платья, бескровные губы чуть шевелятся, будто бы она разбирает написанное по слогам. И я уже готов предложить ей свою помощь, но она поднимает на меня глаза — а в них горечь, беспомощность, страх и в то же время непреклонная решимость отказать, но вот в чем — это мне пока что неведомо.

— Отец Альваро умеет быть настойчивым. Вам известно, о чем говорится в письме?

— Нет, как бы я посмел…

— Простите, я не хотела сказать, что вы… Передайте ему, что мой ответ — нет.

Я не знаю, верна ли моя догадка, но ее стоит проверить.

— Он хочет купить у вас эту картину?

— Вы догадались или он все же сказал вам?

— Мне просто подумалось… Она очень красивая.

Для нее я — нежеланный гость, но в то же время то, что я хвалю нарисованную на холсте девушку, примиряет «вдову» с моим существованием, поэтому она не выпроваживает меня немедленно, вручив только это горькое и резкое «нет».

— Это память о моем покойном муже. Он приобрел ее всего за месяц до того как… — она отворачивается, чтобы я не видел слез в ее глазах. — Отец Альваро должен понять, бедной вдове не так-то легко расстаться с подобной вещью.

— Я вас понимаю, госпожа Агнета. Я передам ваш ответ и попробую сказать ему…

— Если вам удастся убедить его, я буду очень благодарна, Иеронимус.

— А что это за картина?

Я не знаю, зачем Снейпу полотно, на котором кто-то нарисовал Гермиону, я не знаю, кого оплакивает Нарцисса, в то время как ее настоящий муж квартирует неподалеку от нее в казармах, а сын…

— Это «Кающаяся Магдалина», разве вы не поняли? Мой покойный супруг увидел ее у одного художника здесь, в Брюгге и сразу же купил — так она ему понравилась. Ван Аренс, может быть, вы слышали?

— Да, я знаю мастера ван Аренса.

— Так вот, — продолжает Нарцисса-Агнета, словно надеясь, что мое заступничество оградит ее сокровище от посягательств всесильного инквизитора, — ее нарисовал даже не сам мастер, это был его ученик, очень талантливый юноша…

— Ян?

Миссис Малфой… так вы не готовы расстаться с картиной, нарисованной вашим сыном…

— Вы знаете Яна? Мой муж собирался оказать ему покровительство.

Она слишком вежлива и в своем нынешнем обличье, но мне кажется, разговор тяготит ее — пусть я и явился от чужого имени, но пославший меня пытается отнять у нее то, что ей настолько дорого. Словно он вошел в этот дом вместе со мной.

— Я передам отцу Альваро ваш ответ, госпожа Агнета. И простите, что я побеспокоил вас.

— Храни вас Господь, Иеронимус. Я велю Годельеве проводить вас.

И она удаляется, чтобы там, наверху, вновь предаваться скорби о том, чего никогда не было.

Я оказываюсь на улице, окунаясь в размытую серую пелену дождливого дня. Влага, что с утра казалась просто висящей в воздухе, начинает обретать плоть — капли, пока еще несмелые, разрозненные, падают мне на лицо, но там впереди, где неясно виднеются постройки городской окраины, их очертания уже затягивает полоса дождя. Мне надо торопиться, если я не хочу жаться до самого вечера под каким-нибудь навесом, созерцая бесконечные водяные нити, что вот-вот свяжут воедино небо и землю. Найти Яна, поговорить с ним, немедленно — неважно, что скажет отец Альваро, если я не вернусь к положенному сроку. Я нашел Нарциссу, я почти отыскал Гермиону… почти… Но если Ян рисовал ее, значит, он должен знать, где прячется его кающаяся грешница. Он работает тщательно, в этом я и сам мог убедиться, делает массу набросков, выходит, она должна была позировать ему. Тогда и Герми тоже здесь, в Брюгге… Кто она? Вряд ли девушка из высокородного семейства — иначе кто позволил бы ей стать моделью для безвестного ученика?

Все, вроде я не ошибся домом — нищий не забывает, где его когда-то накормили — стучу, не получаю ответа, нет, кажется, шаги в глубине, все ближе, раздраженный голос хозяина за дверью… Интересно, мастер ван Аренс всегда не в духе?

— Что…

Художник смотрит на меня неприязненно, конечно, у него должна быть хорошая память на лица, он не может ни с кем меня перепутать. А в то же время теперь я вряд ли похож на оборванца, которому надменный мастер некогда запретил приближаться к своему порогу.

— Я могу видеть Яна, господин ван Аренс?

— Что тебе за нужда в Яне?

Мастер по-прежнему груб, хотя все еще недоумевает, что же такое могло приключиться с рыночным побирушкой с того момента, как он видел меня в последний раз. Боюсь, мне придется воспользоваться именем, которое открывает все двери в этом городе.

— Я по поручению отца Альваро.

В его глазах мелькают страх и непонимание, словно, стоит упомянуть об отце инквизиторе, эти люди припоминают весь список своих грехов и находят его слишком длинным.

— Это из-за картины, которую купил у вас покойный купец Де Смет. Так я могу поговорить с Яном?

Ван Аренс больше не задает вопросов, молча пропуская меня на кухню, я слышу его тяжелые шаги по ступеням, скрип перил. Он зовет Яна, но слов не разобрать, мне кажется, что он подгоняет своего ученика, наверняка занятого сейчас в мастерской.

— Ты? — Драко Малфой оглядывает меня с нескрываемым удивлением. — Мастер сказал, ты от Верховного Инквизитора. Это правда?

Я пожимаю плечами: веришь ты или нет, но и бродяги порой делают головокружительную карьеру…

— Я служу в его доме, Ян.

— И что же нужно от меня всемогущему отцу Альваро?

О, Драко, лучше бы ты укоротил свой длинный язык! Или тебя не очень заботит перечень собственных грехов? Нет, ты не научился быть осторожным…

— Та картина… ты наверняка помнишь, та, что приобрел купец Де Смет…

— И что с ней не так? Рисовать кающуюся Магдалину теперь тоже ересь?

— Да нет, — я примирительно улыбаюсь и понижаю голос — если честно, отец Альваро не посылал меня к тебе…

— А, — Ян как-то сразу расслабляется, даже не пытаясь скрывать это, — а я уже подумал…

— Я только что был у вдовы — он хочет, чтобы она продала ему Магдалину, а она так дорожит картиной, говорит, это память о муже… ну, сам понимаешь, наверное. Плачет все время…

— Предлагаешь мне ее утешить?

«Да, было бы неплохо, Драко, если бы ты пошел и утешил собственную матушку, а еще забрал из казарм батюшку…» — я едва сдерживаю усмешку.

— Да нет, я просто подумал… ты же наверняка знаешь ее, ну, ту, что тебе позировала. Может быть, ты мог бы нарисовать еще одну Магдалину для отца Альваро, раз вдова не хочет продавать картину? Ты же знаешь, откуда эта девушка?

Мне кажется, мой вопрос как-то смущает его, потому что он медлит, смотрит куда-то вбок, разглядывает свои испачканные краской руки.

— Я не знаю, кто она, Иеронимус, — наконец отвечает он.

«Как ты можешь не знать? Ты же рисовал ее! Это же Гермиона, идиот!» Но, разумеется, я не могу сказать ему ничего подобного, хотя и готов взвыть от разочарования. Или хитроумный Драко что-то скрывает?

— Поверь мне, Иеронимус, я ее не знаю.

Он повторяет это, глядя мне в глаза — и я не могу различить лжи в его взгляде. А потом усаживается за стол напротив меня и начинает рассказывать.

— Это было года полтора назад, летом, да, точно… в августе. Я увидел ее на рынке, а прежде она никогда там не показывалась. Сидела на возу с какими-то крестьянами, издалека, наверное, прибыли. Ярмарка была большая, народ отовсюду съехался. Смешная такая — головой во все стороны вертела и улыбалась, я еще подумал, вот деревенщина, никогда раньше в городе не бывала. И пошел себе дальше — а когда в мастерскую вернулся… Ну не идет из головы — и все. Вроде и обычная совсем, простушка, кроткая такая, а в то же время… Я ее тут же и нарисовал, так, набросок, но хорошо получилось, даже мастер похвалил, сказал, что с нее Магдалину можно писать. Точно, Магдалина… я картину дня за три закончил.

— А купец?

— Де Смет ее почти сразу и купил, мастер ван Аренс даже сердился, мол, мою мазню берут, а от его работы нос воротят… Но продать все равно дело хорошее. Только вот девушку эту я так больше ни разу и не видел. Ходил, высматривал — а все без толку. Если она правда издалека — как ее отыщешь? Привезли на ярмарку из какой-нибудь деревни, все же не обойдешь…

Значит, он не знает, где Гермиона… А я готов пройти всю Фландрию, чтобы отыскать нашу Кающуюся Магдалину, но куда мне теперь! Если бы я был свободен!

— Получается, ты не сможешь нарисовать такую же картину отцу Альваро? Если он согласится, конечно, взять копию…

— Отчего не смогу? У меня тот набросок остался. Сделаю, если он закажет.

Драко явно интересно, что же я делаю в доме всемогущего инквизитора, спрашивать, конечно, не барское дело, но удержаться он не может.

— А ты как у него оказался? Он тебя что, прямо на паперти подобрал?

— Почти что.

Папаша меня твой подобрал, дуралей, и сдал прямо в руки твоему бывшему декану! Но как вам все это объяснить?

— Я по-испански говорю, я ему что-то вроде секретаря и слуги.

— А, ясно…

— Слушай, а…

Хорошо, пусть ты и вправду не знаешь, как отыскать Гермиону, но, может быть, хотя бы просветишь меня, как «овдовела» твоя матушка?

— А что с купцом этим стряслось, ну, с Де Сметом? Заболел что ли?

— Куда там! Заболеет такой! — Драко чуть кривит губы, видимо, покойник был ему не по нраву. — Расхаживал всегда такой важный, лавка купца Де Смета, склады… В мастерскую, бывало, придет — он картины любил, для церквей иногда заказывал — тычет во все: это что, а это? Рама плоха, да у ангелов лица не такие… будто он видел их, ангелов…

— А умер он отчего?

— Так они к родственникам в Гент отправились, а на обратном пути — до Брюгге всего ничего оставалось — вдруг лошади понесли. Они и перевернулись — он насмерть убился, а жена вот жива осталась. Три дня без памяти пролежала, думали, и она тоже… даже хотели его пока не хоронить, ну, чтобы сразу потом обоих вместе, а она вдруг в себя пришла. Поначалу никого не узнавала, словно умом повредилась. Да она и сейчас не в себе, сам, небось, видел.

— Она очень горюет… Вся будто прозрачная…

— Да знаю я. Как в церковь ни зайдешь — она уже там, молится, слезы льет. Нашла, по кому убиваться! Портрет купца своего мастеру заказала на той неделе… И все ведь у нее есть — и дом, и богатства от мужа остались, и сама не старуха еще… жалко ее, конечно.

— Она сказала, что ты талантливый.

И Ян улыбается, хотя тут же делает вид, будто услышанное ему совершенно безразлично. А я понимаю, что мне пора прощаться, я и так задержался дольше положенного, так что как бы Снейп не выполнил свою вчерашнюю угрозу выпороть меня…

— Так я спрошу отца Альваро?

Ян согласно кивает и провожает меня до двери.

А на улице припустил дождь, косые струи забираются под навес, под которым я надеюсь переждать непогоду, негромкий ровный шорох капель словно уговаривает меня не торопиться, послушать, полюбоваться неверными силуэтами домов, пятнами темного и красного, словно расплывающимися на акварели. Недостает только зеленого, но и оно непременно появится, совсем скоро — на деревьях набухают нежные белесые почки, а на вербе уже распушились маленькие серо-желтые огонечки, обещая скорое наступление тепла. И мне отчего-то не думается ни о чем плохом — шелестят капли, мягко шлепаются на крытую соломой крышу, щекочут открытую шею, найдя лазейку между выступающим козырьком и стеной дома, около которого я пытаюсь укрыться.

И, плюнув на все, я, втянув голову в плечи и чем-то неуловимо напоминая себе зайца, все же выбираюсь из своего убежища и во всю прыть несусь, погружаясь в лужи по самую щиколотку и не разбирая дороги, торопясь вернуться домой, и сам удивляясь, что называю мрачную каменную обитель этим словом.

Глава опубликована: 19.12.2013

Глава 19. Наблюдатель

— Куда это ты пошел?

Голос Греты настигает меня в тот момент, когда я, миновав кухню, уже поднимаюсь наверх — я точно опоздал, Грета стучит тарелками и передвигает горшки, прибираясь после обеда, к началу которого я был обязан явиться.

— А что?

— Я тебе сейчас поговорю! Посмотри на себя — с тебя же лужа натечет! Наследишь наверху, а я потом за тобой убирай? Нечего, иди-ка ты сюда, голубчик, да снимай свои мокрые тряпки здесь! А ботинки? Да ты никак в хлев завернул по дороге?

— В лужу провалился, — неохотно поясняю я.

— Да где это видано, чтобы полдня одно письмо носить? Ансельмо — и тот быстрее управился бы.

Странно, вот она ворчит на меня, стыдит, ругается — и при этом ничуть не напоминает вечно недовольную мною тетушку Петунью. Она так же беззлобно пререкается с Ансельмо, втайне от отца Альваро балующегося курением трубки. Мне кажется, дай ей волю — и она стала бы покрикивать и на Верховного Инквизитора. Она чуть ли не единственный человек, не испытывающий при виде него благоговейного трепета, у нее просто дар игнорировать его взгляды, многозначительные паузы, когда забываешь, как дышать, и думаешь, в чем ты опять провинился. Она пропускает мимо ушей его резкие замечания — упрет руки в боки и спрашивает, намерен ли он сегодня обедать. И отец инквизитор снисходительно ей это позволяет, никогда не выказывает недовольства или насмешки, может быть, так и подобает вести себя хозяину со старыми слугами, но порой мне просто кажется, что ему все равно. Греты нет в его личной вселенной, она, как, впрочем, и Анхель, и Ансельмо и еще многие, кого я вижу в этом доме, будто не отбрасывают тени.

— Давай-ка, иди к печке да переоденься — я тебе как раз все постирала. И волосы вытирай, а то — ну, что твой утопленник! Мало нам одного больного в доме!

Она выкладывает на скамью чистую рубашку, смотрит на меня выжидательно, а мои заляпанные грязью ботинки удостаиваются такого взгляда, что их я скидываю незамедлительно вместе с гетрами. Надеюсь, хоть штаны мне будет позволено переодеть в комнате наверху… Моя куртка сейчас, когда я держу ее в руках, не зная, куда положить, кажется мне тяжелой от влаги.

— Сюда мне давай!

Расстаться с рубашкой уже сложнее — тонкая ткань, намокнув, облепила тело, рукава словно к коже приросли. И руки озябли — никак не ухватить ее половчее, тяну за подол, запутываюсь, черт, шнуровку у ворота не развязал… — Грета смеется, я злюсь, представляя себе, как нелепо сейчас выгляжу, проигрывая неравный бой с чертовой тряпкой, босиком, посреди жарко натопленной кухни. А потом, когда мне все же удается освободиться и выглянуть на свет божий, я понимаю, что кроме Греты тут есть и еще один свидетель моего фиаско — отец Альваро, видимо, так и не дождавшийся меня в кабинете после обеда, лично пришел осведомиться, куда запропастился его нерадивый слуга. Мне кажется, удостоверившись в том, что я все-таки явился, он должен немедленно уйти, как всегда, бросив короткое приказание немедленно подняться к нему, но он медлит — только его взгляд скользит по моим открытым плечам, ключицам… капли с волос сбегают по груди… и я невольно прижимаю к себе мокрую рубашку, с которой только что так жаждал расстаться. Словно пытаюсь закрыться от него. Зачем он меня разглядывает?

— Что ты так долго? — произносит он негромко, словно и не замечает моего смущения.

— Простите, отец Альваро.

— Что-нибудь еще кроме прощения?

— Позвольте, я расскажу вам позже. Я был у художника.

— Ах, вот как?

— Я сейчас, вот только…

Но на мое счастье Грета в тот самый момент накидывает мне на голову полотенце, а сама стягивает с меня эту несчастную рубашку, словно вцепившуюся в мои запястья, и я рад опустившемуся на меня покрову, скрывающему меня от отца Альваро, а его от меня. Я только слышу, как он произносит, уже покидая кухню:

— Покорми его, Грета, и дай подогретого вина. Иначе доктору Леметру нужно будет отвести в этом доме отдельную комнату.

Ох, значит, обед у меня все же будет! Я подхватываю со скамьи чистую одежду, бегу наверх, чтобы там окончательно облачиться во все сухое — и вот уже торопливо хлебаю слегка остывший суп и пытаюсь выяснить у Греты, не очень ли сердится на меня отец инквизитор.

— Станет он мне говорить! — она продолжает ворочать горшки, не поворачиваясь ко мне. — Что за наказание с тобой! То деньги нищему отдал, то пропал на полдня! Вот выгонит тебя отец Альваро обратно на улицу — еще не раз вспомнишь, как тебе тут жилось!

Сегодня я уже не очень жажду, чтобы меня выгнали… особенно сейчас, когда жар от раскаленной печки греет мне бок, а внутри разливается терпкое пьянящее тепло — глинтвейн Грета готовит отменный!

— Ну, давай, поторапливайся! — она спешит забрать у меня тарелку и пахнущую пряностями глиняную кружку, а потом добавляет. — Жалеет тебя отец Альваро…

А когда я уже ставлю ногу на ступеньку, и она уверена, что я не слышу ее слов, тихо говорит сама себе: «Мальчишка ведь совсем… Разве же у него сердца нет?»

Тот, кто меня жалеет, смотрит на меня сейчас холодно и спрашивает, как только я притворяю за собой дверь:

— Скажи мне, Хиеронимо, твой нательный крест — его тоже отобрали разбойники?

Ах, вот в чем дело! А я уж подумал, зачем ты так разглядывал меня… Нательный крест… Полно, был ли он у меня когда-нибудь? Нет, наверное, родители вряд ли могли снабдить меня чем-то подобным, а тетушка с дядюшкой как-то не удосужились. Покидая Вену, я даже не вспомнил о том, что мне не помешает обычный крестик. Что ж, вряд ли он уцелел бы при перемещении, так что я могу честно ответить отцу Альваро:

— Я не знаю… наверное, сняли его с меня. Может быть, он дорогой был.

— И потом ты ни разу не подумал о том, что христианину не подобает не носить креста?

Я и так его несу… вы бы знали, какой!

— Даже если подумал… все равно его не на что было купить, отец Альваро.

— А когда оказался здесь?

На это мне нечего ему ответить — как можно вспомнить, что тебе необходимо то, чего у тебя никогда не было? Снейп тем временем достает из ящика стола небольшой серебряный крест на цепочке и делает мне знак подойти к нему. А потом бережно надевает его мне на шею и несколько секунд удерживает меня за плечи, словно любуясь своей работой. Или думает, что я, колдун и еретик, немедленно превращусь в головешку, обернусь демоном, вылечу в окно? Я не знаю, что может взбрести в голову Верховному Инквизитору…

— Не теряй больше, — наконец говорит он, и я понимаю, что могу занять свое привычное место.

Я жду, вот сейчас он скажет, что же я должен делать сегодня, но он спрашивает о картине. И я, отчего-то смущаясь своей с его точки зрения неуместной жалости к вдове Де Смет, рассказываю сбивчиво, перескакивая с одного на другое — про то, как она плакала, как ей нелегко расстаться с картиной, как…

— Так она сказала нет? — прерывает он меня.

— Она…

Ты же священник, в конце концов, почему тебе так надо настоять на своем? Или у тебя и вправду нет сердца, раз ты готов отнять приглянувшуюся тебе вещь у беззащитной женщины?

— Отец Альваро, я был у художника, который нарисовал Магдалину.

— У ван Аренса? — уточняет он.

— Это не его… Это его ученик, Ян. Я был у него, спрашивал, может ли он написать еще одну, для вас. Точно такую же.

— Тебе кто-то давал право заниматься моими делами?

Ах, не нравится… Я опускаю глаза, вероятно, я действительно виноват. Кто я такой, чтобы вести переговоры от его имени?

— Простите меня, отец Альваро. Я не должен был…

Не знаю, что мне еще добавить в свое оправдание, вероятно, то, что я совершил, с его точки зрения неслыханная дерзость. И еще одно мое упущение, второе за сегодняшний день…

— Просто я знаю Яна, и, когда госпожа Агнета сказала мне, что Магдалину рисовал он, я решил пойти к нему.

— И откуда же ты знаешь ван Аренса и его ученика?

Опять этот бесконечный допрос… Но сейчас Снейп не сердится, я уже немного изучил его мимику за это время — когда он находит что-то занятным, он касается пальцами виска или, забывшись, теребит усы… невероятно, до сих пор не могу привыкнуть к нему вот в таком обличье.

И я рассказываю ему про Пастухов. Как мы встретились с Драко на рынке, а он привел нас в дом, обещав накормить, а мы следовали за ним, словно путь нам и вправду указывала Рождественская звезда. Только стараюсь не упоминать о Питере, но отец Альваро и так прекрасно понимает, кто стал второй моделью.

— Приведи этого Яна ко мне, завтра… нет, завтра заседание трибунала… Послезавтра. Или он такой же пугливый, как твой безымянный друг?

— Нет, он придет.

— Куда он денется.

Да уж, куда нам деваться от всемогущего? А он уже указывает мне на стопку бумаг на столе, и я принимаюсь за работу.

Через день он заказывает Яну копию Магдалины, а вскоре в дом переселяются и Пастухи, украсив стену за моей спиной, так, чтобы отец инквизитор в любой момент мог сличить мое изображение с оригиналом.

 

* * *

Наверное, со временем привыкаешь ко всему — вот так и я: ранние подъемы, низкий голос отца Альваро во время утренней службы в маленькой домашней капелле… можно незаметно прислониться к стене и прикрыть глаза, представляя себе, будто бы я еще сплю. Но если раньше мне порой страстно хотелось проснуться в своей квартире в Вене, вздохнуть с облегчением и сказать: Уф, ну и привидится же такое, то теперь я оставил эти бессмысленные мечтания. Вена, Маджитерра… та жизнь, что текла так ровно и приятно, неся с собой маленькие радости и огорчения, которые мы тогда не умели ценить. Да, она возможна, Иеронимус, но для этого нужна такая малость — просто соверши чудо! Еще одно — у тебя должно получиться!

А ведь найдены почти все — одно это в свое время казалось мне совершенно невероятным. Феофилус был прав, говоря, что они не так далеко, как мнилось мне сначала, но пока что я совершенно не могу понять, что и как может объединять всех нас. Их жизни практически не пересекаются друг с другом, я единственный, кто держит в своих руках все ниточки, которые едва заметно протянулись между нами. Но как воспользоваться этим? Да и стоит ли? Пока я не вижу ни малейшего шанса вмешаться во что бы то ни было, да и не чувствую опасности ни для кого из нас. А сам я надежно укрылся в самом эпицентре угрозы.

Нарцисса… конечно, она знакома с Драко, Снейп явно бывал в ее доме, раз так настаивал на продаже картины. Но она вдова уважаемого знатного человека… вряд ли у нее есть хоть малейшая возможность стать жертвой — по моим представлениям, богатство и имя должны служить ей хорошей защитой. Ян? Кому он мешает? Он движется по какой-то собственной орбите: там мастер ван Аренс, законы их ремесла… что может случиться? Гермиона… но где она? Драко запомнил девушку, случайно встреченную им на базаре — что с того? Дон Иниго? Вот уж кто сам по себе представляет угрозу для любого из нас. Впрочем, как и отец Альваро. Я и Питер… но Питера точно никто не разыскивает, его изображение вместе с моим теперь украшает кабинет Верховного Инквизитора. Если бы мой нищенствующий приятель узнал об этом, он бы умер от страха. Я сам? Да, я допускаю ошибки, которые почему-то сходят мне с рук, но я-то защищен во сто крат лучше, чем остальные — я остаюсь магом.

Но все же… что я делаю здесь? Единственный из всех, кто может действовать, довольствуюсь ролью слуги, нахожу отраду в походах на базар, собираю свою коллекцию «подкидышей». И ничего не предпринимаю. Более того, я боюсь хоть как-то вмешаться в неспешный ход здешней жизни, будто и сам пришел поселиться здесь навеки. Отсидеться, переждать… Нет, невозможно… А в то же время, как знать, может быть, стоит мне привести связавшую нас паутину в движение — и петли начнут затягиваться?

— Хиеронимо, ты слышишь меня?

— Да? — кажется, я опять задумался, прослушав то, о чем говорил мне отец Альваро.

— Сколько ангелов могут уместиться на кончике иглы?

— Что вы сказали?

Я смотрю на него и вновь замечаю, как тень улыбки прячется на самом дне темных глаз, будто неверный всполох — вроде только что было, и вот уже нет ничего.

— Об этом спорили схоласты, устраивали диспуты в университетах, писали трактаты: сколько ангелов может поместиться на кончике иглы?

— И сколько? Я никогда не задумывался.

А он вновь улыбается.

— У тебя такое лицо, словно ты размышляешь только об этом. На самом деле столько, сколько ты хочешь — они же бестелесны.

И добавляет уже совсем другим тоном:

— Перепиши вот это — и можешь быть свободен.

— Да, конечно.

Да, вот так… затаиться, боясь качнуть чашу весов в одну или другую сторону… Переписывать и переводить его бумаги, носить его письма, исполнять поручения. Замирать, глядя в одну точку, будто бы наяву слыша, как в никуда утекает наше время.

Но я не из тех, кто умеет ждать, поэтому в один прекрасный день мне приходит в голову нехитрая идея. Все получается как-то само собой — я слишком рано возвращаюсь с рынка, а, когда, вместо того, чтобы отправиться наверх, выглядываю во внутренний дворик со все еще не проснувшимся фонтаном, замечаю возле круглой каменной чаши две знакомые фигуры: дону Иниго явно жарко в кирасе под теплым мартовским солнышком, а невозмутимый и практически неподвижный отец инквизитор в своих черных одеждах больше похож на обелиск, так и не поставленный на постамент и по ошибке забытый нерадивым скульптором на каменных плитах.

Отступить назад к темному провалу лестницы, чары невидимости… и вот я уже в паре шагов от высокородных донов, которые и не подозревают о моем присутствии. Да, вот здесь, под раскидистым высоким деревом, на подсохшей земле, здесь надежно, они не смогут случайно натолкнуться на меня, и мне не выдать своего присутствия — достаточно близко, чтобы были слышны их голоса, и в то же время далеко: любой случайный звук они, скорее всего, примут всего лишь за хруст ветки. Видимо, я все же недостаточно осторожен, потому что в тот момент, когда я занимаю свой наблюдательный пост, отец Альваро вздрагивает и резко оборачивается в мою сторону. Но его взгляд ловит лишь пустоту.

— Что-то не так, отец Альваро? — Малфой, который, разумеется, ничего не заметил, обеспокоенно озирается.

— Нет, все в порядке, Иниго. Мне показалось… должно быть, крыса. Так ты говоришь, в среду?

— Да, если погода позволит. Послезавтра те из моего отряда, кто возвращается домой, отбывают в Остенде. Полагаю, Анхеля можно будет отправить с ними, — и пауза, понятная, вероятно, лишь этим двоим. — Энрике мог бы позаботиться о нем…

Энрике… тот самый брадобрей, тот, что стриг меня и приводил в божеский вид перед отправкой сюда.

— Это совершенно излишне, Иниго. Думаю, те снадобья, что даст ему в дорогу доктор Леметр, помогут ему пережить плаванье.

Малфой некоторое время молчит, но, насколько я могу понять по выражению его лица, слова отца инквизитора вызывают у него недоумение.

— У вас немало врагов в Мадриде, отец Альваро…

— Я же сказал тебе, Иниго — Анхель не нуждается ни в чьей заботе.

— Как вам будет угодно.

— Энрике сможет взять с собой несколько писем?