Глава 4. Философия XVII – XVIII вв.

Социокультурные и научные условия формирования философии XV II – XVIII веков. Эмпиризм и рационализм – основные направления философии Нового времени. Фрэнсис Бэкон – родоначальник классического эмпиризма. Рене Декарт: ученый и философ. Математика как идеал науки. Эволюция рационализма в философии Бенедикта Спинозы. Философия Томаса Гоббса и Джона Локка. Идеология Просвещения. Немецкое Просвещение: философская система Готфрида Вильгельма Лейбница. Французское Просвещение. Британское Просвещение: переход от эмпиризма к агностицизму в философии Джорджа Беркли и Дэвида Юма. Историческое значение философии XVII–XVIII веков

 

XVII век оказался временем больших перемен в Европе. Эпоха Возрождения продемонстрировала, что средневековые способы организации общества и познания природы исчерпали себя. Новые для Европы технологии, в частности, порох (появляется в Европе в середине XIV века) и книгопечатание (середина XV века), радикально изменили условия жизни: первый привел к закату рыцарства, а вместе с ним и феодальных отношений, второе – к переменам в способах обработки и хранения информации, позволив сохранять и распространять ее быстрее и эффективнее, чем прежде. Начало XVII века ознаменовалось появлением первого телескопа, созданного в 1609 году Галилео Галилеем (1564 – 1642) на основе подзорных труб голландского изобретателя Ханса Липперсгея (1570–1619). Это усилило интерес к астрономии и, шире, к эмпирическому, то есть опытному, естествознанию. Не удивительно, что в центре внимания в это время оказались два круга проблем: социальные реформы и дискуссия относительно способов познания природы.

В вопросах научного познания большинство философов XVII века (стоит отметить, что они же являлись и учеными – наука в ее современном понимании входила в это время в состав «натурфилософии», то есть философии природы) соглашалось относительно необходимости радикальной реформы схоластической науки, по-прежнему преобладавшей в университетах. Однако ответ на вопрос о том, в каком направлении должна происходить эта реформа, оставался открытым.

Некоторые, вдохновленные успехами Галилея, отстаивали необходимость опытного естествознания, пропагандируя новый метод, эксперимент. Это направление получило название эмпирической философии, или эмпиризма, поскольку его последователи настаивали на том, что всякое знание происходит из опыта. Эмпирики были убеждены, что наше сознание представляет собой своего рода чистый экран, на который проецируются данные нашего опыта. У человека, следовательно, нет никакого врожденного знания о мире – только то, которое получено в течение жизни из собственного опыта или от других людей.

Их оппоненты отмечали, что ни эмпирический метод в целом, ни тем более эксперимент не являются достоверными способами постижения подлинной природы реальности.

Прежде всего, эмпирический метод построен на индукции, то есть на обобщении отдельных наблюдений до общих законов. К примеру, в какой-то серии наблюдений мы видим, что сила равна произведению массы и ускорения и из этого делаем вывод, что так должно происходить всегда – т. е. формулируем это как закон.

Но этот кажущийся естественным ход мысли в действительности таит в себе большую опасность. Дело в том, что выводы, полученные индуктивным способом, не могут считаться достоверными. Проведи мы сто, тысячу или сто тысяч проб, из этого вовсе не следует, что на сто тысяч первый раз мы не получим какие-то иные данные. И, если задуматься, вся история эмпирической науки полна подобных аномалий, ставящих под сомнение то, что прежде считалось универсальными законами природы, и заставляющих переосмысливать наше понимание космоса. Например, отклонение орбиты Меркурия в начале ХХ века. стало одним из главных эмпирических аргументов в пользу теории относительности, а во второй половине ХХ века несоответствие движения звезд в галактиках параметрам, предсказываемым законами Ньютона, потребовало введения гипотетической «темной материи».

Осознавая эту ограниченность эмпирического метода, некоторые философы XVII века настаивали на необходимости иного подхода к познанию мира – такого, который позволял бы получать не вероятностные, а необходимые выводы. Такие выводы должны быть дедуктивными – то есть с логической необходимостью следовать из исходных посылок, подобно тому, как в геометрии теоремы следуют из аксиом. Сторонников такого подхода называли рационалистами, поскольку они верили, что познавательных способностей разума достаточно для постижения природы без обращения к опыту.

Стоит отметить, что слово «рационализм» многозначно. В истории философии оно часто означает философские направления, признающие постижимость вселенной с помощью логики, в противоположность иррационалистам, настаивающим на принципиальной внерациональности мира и делающим отсюда вывод, что мир более точно познается не наукой, а, например, искусством, интуицией и т.д. Однако применительно к философии XVII–XVIII веков слово «рационализм» означает направление, предполагающее возможность познания мира без обращения к данным чувственного, эмпирического характера, силами одного только разума.

Основываясь на этой идее, сторонники рационализма были вынуждены постулировать существование врожденного знания, так называемых врожденных идей, интуитивное схватывание которых позволяет сформировать исходные аксиомы для дальнейшего процесса познания.

Хотя подобный подход может показаться сегодня, в мире победившего эмпирического естествознания, странным, в действительности, он вполне логичен, поскольку построен по образцу вполне конкретной науки – геометрии. Можно сказать, что авторы рационалистического направления мечтали о построении естествознания по образцу точных наук. Не удивительно, что многие представители этого направления, в частности, Декарт и Лейбниц, вошли в историю, прежде всего, как выдающиеся математики. Стоит также подчеркнуть, что оба подхода оказались по-своему продуктивными, а их последователи внесли важный вклад в историю науки.

Поэтому не представляется невозможным, что победить в этой полемике могли не сторонники эмпирического направления, а их оппоненты. Тогда современная физика, химия, биология были бы совершенно иными. Только представьте себе естественные науки, построенные по принципу геометрии, где вместо эксперимента вам предлагается в качестве главного инструмента логический анализ, вместо формулирования теорий вы выводите и доказываете теоремы, а лабораторным работам отведена лишь служебная функция иллюстрации истинности открытых логических закономерностей природы. Необычно? Да. Невозможно? Отнюдь. Если бы авторитет и талант британского ученого Исаака Ньютона (1642 – 1727) не стал решающим аргументом в пользу эмпирического подхода, вполне возможно, что именно экспериментальный метод казался бы нам сегодня забавной экзотикой и анахронизмом.

Дискуссия о путях развития новоевропейской науки в XVII – XVIII веках не была сугубо теоретическим спором. Ученые этого времени верили в способность науки изменить общество к лучшему, так что разговор о новой науке неизбежно переходил в разговор о социальных проблемах и путях их решения. Многие так или иначе пытались сформулировать и воплотить в жизнь новые социальные идеалы – те самые, в рамках некоторых из которых мы живем и строим общество сегодня.

Среди них можно отметить, например, идею естественного права, то есть наличия у человека врожденных и неотчуждаемых прав, легшую в основу идеи прав человека, устранения рабства, утверждения равноправия мужчин и женщин. Не менее важна была и идея общественного договора, постулировавшая, что власть и гражданское общество связаны негласными соглашениями, что власть имеет обязательства перед гражданским обществом и что граждане государства являются единственным легитимным источником власти в нем. Эта идея послужила основой для антимонархических выступлений в Европе и началу процесса борьбы за независимость в колониях. Большое практическое значение для трансформации европейской политики имели и другие концепции, складывающиеся в это время, например, правового государства (государства, построенного на принципе верховенства закона, одинакового для всех граждан) и разделения властей (принципа, связанного с необходимостью строго разведения различных властных полномочий между независимыми инстанциями).