Иммануил Кант. Критика чистого разума. Критика практического разума. Критика способности суждения (сборник)

Иммануил Кант

Иммануил Кант. Критика чистого разума. Критика практического разума. Критика способности суждения (сборник)

 

Библиотека избранных сочинений –

 

 

Текст предоставлен издательством

«Иммануил Кант. Критика чистого разума. Критика практического разума. Критика способности суждения»: Э; Москва; 2018

ISBN 978-5-04-091830-0

Аннотация

 

Иммануил Кант не искал ответов на простые вопросы. Он всегда рассуждал о наиболее сложном – и наиболее важном для человека. Как осуществляется процесс познания и как далеко может зайти человек по этому пути? Как соотносятся друг с другом познание и нравственное начало в человеке? Возможно ли достижение святости? Что такое прекрасное? Является ли представление о нем субъективной категорией или объективной? Размышления философа имеют не только теоретический характер. Нравственное, прекрасное – эти категории важны для нас. А границы познания человечество определяет и по сей день. В настоящем издании представлены фрагменты базовых работ одного из величайших философов всех времен.

 

Иммануил Кант

Критика чистого разума. Критика практического разума. Критика способности суждения

 

Оригинал-макет подготовлен издательским центром «НОУФАН»

nofunpublishing.com

[e-mail]

[phone]

 

© ИП Сирота Э. Л. Текст и оформление, 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

 

* * *

Иммануил Кант (1724–1804)

 

Вопросы, на которые дает ответ эта книга

 

ЧТО ВНАЧАЛЕ – ОПЫТ ИЛИ ПОЗНАНИЕ?

Познание следует за опытом и возможно только при его наличии.

 

КАК РАЗУМ ПРИХОДИТ К ПОТРЕБНОСТИ В НАУКЕ?

За счет того, что человек наделен способностью к критике. Догматизм породить науку не способен.

 

МОГУТ ЛИ У ОДНОЙ ВЕЩИ БЫТЬ ДВА ПРОТИВОПОЛОЖНЫХ ПРИЗНАКА?

Да, если они разделены во времени.

 

ЧТО ТАКОЕ ПРИКЛАДНАЯ ЛОГИКА?

Всеобщая логика становится прикладной, если она имеет дело с правилами деятельности рассудка при субъективных опытных условиях, о которых говорит психология.

 

ЧЕМ ПОНЯТИЯ ОТЛИЧАЮТСЯ ОТ ЧУВСТВЕННЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ?

Первые основываются на деятельности и получаемом в ее процессе опыте, вторые – на переживаниях.

 

КАКОЙ КРАТКОЙ ФОРМУЛОЙ МОЖНО ВЫРАЗИТЬ ДЕЙСТВИЕ, КОТОРЫМ ОПРЕДЕЛЯЕТСЯ БЫТИЕ ЧЕЛОВЕКА?

«Я мыслю». Я существую, поэтому как разумное существо подчинен своему внутреннему чувству.

 

ЧТО ТАКОЕ ПРИРОДА?

В самом общем смысле слова – существование вещей, подчиненное законам.

 

ЧТО ТАКОЕ СВЯТОСТЬ?

Полное соответствие воли с моральным законом, совершенство, недоступное ни одному разумному существу в чувственно воспринимаемом мире ни в какой момент его существования.

 

ЧТО ТАКОЕ СЧАСТЬЕ?

Это такое состояние разумного существа в мире, когда все в его существовании происходит согласно его воле и желанию; следовательно, оно основывается на соответствии природы со всей его целью и с главным определяющим основанием его воли.

 

ЧТО МОЖНО СЧИТАТЬ ПРЕКРАСНЫМ?

Прекрасно то, что всем нравится без понятия.

 

Критика чистого разума

 

Введение

 

Трансцендентальная эстетика

 

Каким бы способом и какими и какими бы средствами ни относили мы наше познание к предметам, только в наглядном представлении владеем мы средством, которое дает нам возможность сравнивать их; к нему, как к своему вспомогательному средству, обращается наше мышление. Наглядное представление образуется в нас, когда нам дается какой-нибудь предмет; предмет же дается, по крайней мере, для людей вообще только в том случае, когда он действует известным образом на нашу душу. Чувственностью называется способность (восприимчивость) образовывать представления вследствие действия на нас внешних предметов. Следовательно, посредством чувственности даются нам предметы, и только она служит к образованию наглядных представлений; рассудок же мыслит их и дает начало понятиям. Всякое мышление должно прямо (directe) или непрямо (indirecte), посредством известных признаков, опираться на наглядные представления, следовательно, на чувственность; иначе не может быть дан нам никакой предмет.

Ощущение есть действие предмета на нашу способность представления, по мере того как мы получаем от него впечатления. Наглядное представление называется опытным, если оно посредством ощущения имеет дело с внешним предметом. Неопределенный же предмет опытного наглядного представления называется явлением.

Что в явлении соответствует ощущению, то я называю содержанием его, формою же явления я называю то, чем сообщается разнообразному содержанию известный порядок. Конечно, это нечто, дающее ощущениям порядок и известные формы, само не может быть ощущением. Значит, между тем как содержание явления дается нам апостериори, форма его должна находиться в душе и может быть рассматриваема нами независимо от всякого ощущения.

Я называю те представления чистыми (в трансцендентальном рассудке), в которых не встречается ничего относящегося к ощущениям. Поэтому чистая форма наглядных представлений находится в душе априори, и в ней мы наглядно представляем себе содержание явлений в известных отношениях. Эта чистая форма чувственности называется чистым наглядным представлением. Например, если я из представления какого-нибудь тела устраню все мыслимое в нем рассудком, как то: сущность, силу, делимость и проч., а также все, относящееся в нем к ощущению, как то: непроницаемость, твердость, цвет и проч., то остается от наглядного представления тела еще нечто, а именно протяжение и образ. Последние относятся уже к чистому наглядному представлению, которое, независимо от предмета чувств или ощущения, находится в душе априори, в качестве формы чувственности.

Науку о принципах чувственности априори я называю трансцендентальной эстетикой. Она составит первую часть трансцендентального общего учения, в отличие от другой, заключающей в себе принципы чистого мышления и называемой трансцендентальной логикой.

В трансцендентальной эстетике мы постараемся рассмотреть чувственность отдельно от всего другого. Во-первых, мы устраним все мыслимое рассудком посредством понятий, так что останется только одно опытное наглядное представление. Во-вторых, из него мы выделим все относящееся к ощущению, так что в этом случае у нас останутся только чистое наглядное представление и форма явлений; только эти две вещи может дать чувственность априори. При сем окажется, что существуют две чистых формы наглядного представления как принципы познания априори, а именно пространство и время. К ним теперь мы и обратимся.

 

 

Выводы из указанных понятий

 

1) Время не есть нечто, существующее само по себе или находящееся в вещах как их объективное определение; что, следовательно, могло бы оставаться, если устранить все субъективные условия наглядного представления. В первом случае время было бы чем-то действительным, не будучи действительным предметом. Во втором – как определение, или порядок, находящийся в самих вещах, время не могло бы предварять предметы как их условие и быть познаваемо априори посредством синтетических положений. Такое познание возможно только тогда, если время будет признано за субъективное условие, от которого зависят все наши представления. В этом случае мы можем представлять эту форму внутреннего представления до знакомства с предметами, следовательно априори.

2) Время есть форма внутреннего чувства, т. е. представление нас самих и наших внутренних состояний. Время не может служить определением внешних явлений; оно не говорит ни о фигуре, ни о месте и т. д., но определяет отношение представлений нашей внутренней жизни. И так как это внутреннее представление само не имеет никакого образа, то мы пытаемся восполнить этот недостаток посредством аналогии и представляем себе преемство времени в виде бесконечной линии, в которой разнообразное содержание составляет ряд, имеющий одно только измерение; от свойств этой линии заключаем к свойствам времени, за исключением того обстоятельства, что части первой находятся все вместе, части же второго существуют одна за другою рядом. Отсюда следует, что представление времени есть наглядное представление, ибо все его отношения могут быть выражены внешним наглядным образом.

3) Время есть формальное условие априори всякого вообще явления. Пространство как чистая форма всякого наглядного представления есть условие априори только для внешних явлений. Между тем все представления, будут ли их предметом внешние вещи или нет, сами по себе, как определение души, принадлежат к внутренним состояниям, а внутреннее состояние, подчиняясь формальному условию внутреннего представления, зависит от времени. Поэтому время должно быть признано условием априори всякого явления вообще, именно непосредственным условием внутренних явлений, a следовательно, чрез них и всех внешних. Если я могу сказать: все внешние явления определяются априори в пространстве, в пространственных отношениях, то на основании принципа внутреннего чувства я могу также утверждать: все явления вообще, т. е. все предметы чувств, существуют во времени и необходимо находятся в отношениях времени.

Если мы отвлечем субъективный способ самовоззрения, а вместе с ним и тот способ, по которому мы умственно объемлем все наши внешние наглядные представления, следовательно, если мы возьмем предметы сами в себе, то время тогда ничего не будет значить. Оно имеет объективное значение только для явлений, ибо их мы принимаем за предметы наших чувств; но оно сразу теряет свое объективное значение, лишь только мы перестанем иметь в виду чувственную сторону нашего наглядного представления и станем говорить о вещах вообще. Следовательно, время есть субъективное условие нашего (человеческого) представления (оно всегда чувственно, т. е. происходит от действия на нас предметов); само в себе, вне субъекта, время ничего не значит. Тем не менее оно необходимо имеет объективное значение для всех явлений, следовательно, для всех вещей, встречающихся нам в опыте. Мы не можем сказать: все вещи существуют во времени, ибо в понятии вещи не говорится о способе ее представления, между тем как в последнем и заключается единственное условие, при котором время может относиться к представлению предметов. Поэтому если мы присоединим условие к понятию и скажем: все вещи как явление (как предметы чувственного представления) существуют во времени, то это положение априори объективно правильно и всеобще.

Мы утверждаем поэтому опытную реальность времени, т. е. объективное значение его для всех предметов, какие только могут представиться нашим чувствам. И так как наше наглядное представление всегда чувственно, то в опыте никогда мы не встретимся с предметом, который не подчинялся бы условно времени. Зато мы оспариваем у времени все права на абсолютную реальность, а именно, что оно, не будучи формой нашего чувственного представления, существует в вещах как условие или свойство. Чувства никогда не могут свидетельствовать нам о свойствах, принадлежащих вещам самим в себе. В этом состоит трансцендентальная идеальность времени, по которой оно, если отвлечь субъективные условия чувственного представления, есть ничто и не может быть приписано предметам самим в себе (без отношения к нашему представлению) в качестве сущности или как свойство. Впрочем, эту идеальность, так же как идеальность пространства, нельзя смешивать с обманами чувства, ибо при этом предполагается, что явление, имеющее признаки пространства и времени, имеет объективную реальность; мы утверждаем, что они реальны, доколе мы имеем дело с предметом в опыте как с явлением. Остальное понятно из примечания первого отдела.

 

Объяснение

 

Эта теория, усвояющая времени опытную реальность, но оспаривающая у него абсолютную трансцендентальную, встретила столь единодушные возражения, что, я полагаю, сомнения естественно возникают у всякого читателя, не привыкшего к таким исследованиям. Возражения состоят в следующем: изменения составляют бесспорный факт (это доказывается переменой наших внутренних представлений, с этим нельзя не согласиться даже в том случае, если б мы отрицали все внешние явления вместе с их изменениями). Изменение же возможно во времени, следовательно, время есть нечто действительное. Ответ нетруден. Я допускаю доказательство всецело. В самом деле, время есть нечто действительное, именно как действительная форма внутреннего представления. Оно имеет субъективную реальность для внутреннего опыта, т. е. я действительно имею представление времени и моих в нем определений. Следовательно, оно существует не как предмет, а как способ представления меня самого как предмета. Если бы я сам, или другое какое существо, мог представлять без этого условие чувственности, то наши представления, например, превратились бы в такое познание, в котором нет черты времени, a следовательно, и самого изменения. Поэтому время реально в опытном смысле как условие всякого нашего опыта. Нельзя только сказать, что оно реально в абсолютном. Оно есть не более как форма нашего внутреннего представления. Если отвлечь от последнего условие нашей чувственности, то вместе с ним уничтожается понятие времени; оно присуще не самим предметам, а только лицу, которое их представляет.

Легко видеть причину единодушных возражений, и притом со стороны тех, которые ничего не находят сказать против учения об идеальности пространства. Абсолютная реальность пространства кажется им потерянной вещью, ибо по взгляду идеализма трудно доказать действительность внешних предметов: напротив, реальность предмета нашего внутреннего чувства (меня самого и моего состояния) непосредственно ясна в моем сознании. Внешние предметы могут быть простою видимостью, внутренний же предмет, по их мнению, есть нечто действительное. Они забыли, что и те и другие, даже допустив действительность их как представлений, все-таки принадлежат к разряду явлений; явление же имеет две стороны: одну, в которой предмет рассматривается сам в себе (независимо от способа представления его, и с этой стороны ничего нельзя утверждать о предмете с положительною достоверностью), и другую, в которой рассматривается форма представления предмета, которую следует искать не в самом предмете, а в лице, которому он является, хотя и о ней можно сказать, что она действительно и необходимо связана с явлением этого предмета.

Таким образом, время и пространство суть два источника познаний, из которых могут быть почерпаемы разные синтетические сведения априори, примером чему служит математика, например в учении о пространстве и его отношениях. Вместе взятые, они суть чистые формы чувственного наглядного представления и потому делают возможными синтетические суждения априори. Но тем самым (что они суть условие чувственности) эти источники познаний указывают на ограниченный круг своего применения: они могут руководить нас относительно предметов как явлений, но не как вещей самих себе. Они могут быть применимы только к первым; за пределами их нет более для этих форм объективного приложения. Эта реальность пространства и времени не подрывает во всяком случае достоверности опытного познания; оно остается одинаково верным, будут ли эти формы принадлежать вещам самим себе или только нашему представлению этих вещей. Несогласие с принципами опыта скорее может оказаться у тех, кто утверждает абсолютную реальность пространства и времени, принимая их за сущность вещей или за свойство их. Принимая первое (большею частью математики естествоиспытатели), они должны допустить две вечные, необъятные самостоятельные вещи (пространство и время), которые существуют с тою целью, чтоб обнимать собою все действительное (сами же не суть нечто реальное). Принимающие второе мнение (некоторые метафизики естествоиспытатели), а именно что пространство и время имеют значение выведенных из опыта и смутно представляемых отношений явлений (подле и друг за другом рядом), должны оспаривать значение, по меньшей мере аподиктическую достоверность, математического учения априори в приложении его к действительными вещам (например, в пространстве); ибо апостериори эта достоверность невозможна, и самые понятия априори о пространстве и времени, по этому мнению, суть создания воображения; они происходят из опыта, из отношений которого воображение выводит нечто всеобщее, но с теми ограничениями, какие встречаются в самой природе. Утверждающие первое имеют ту выгоду, что они соглашают математические истины с миром явлений. Зато их мнение повергает рассудок наш в противоречие, когда он решается переступить этот мир. Вторые имеют ту выгоду, что представление пространства и времени не впутывают их в противоречие, когда они решаются рассуждать о предметах не как явлениях, а как просто предметах рассудка; но им трудно объяснить возможность математических познаний априори (они не допускают истинного, имеющего объективное значение, наглядного представления априори) и не могут согласить со своим мнением опытных законов. В нашей теории устранены оба затруднения.

Трансцендентальная эстетика, очевидно, имеет дело только с этими двумя элементами, именно пространством и временем; ибо все другие, относящиеся к чувственности, понятия, даже движение, соединяющее в себе то и другое, предполагают нечто опытное. И движение предполагает наблюдение чего-то подвижного. В пространстве же, рассматриваемом в самом себе, ничего нет подвижного; следовательно, нечто движущееся замечается в пространстве только посредством опыта и потому составляет опытный факт. Точно так же трансцендентальная эстетика не может отнести понятие изменения к числу данных априори; ибо время само по себе не изменяется, изменяется только то, что существует во времени. Значит, при этом предполагается восприятие чего-то существующего и того порядка, в каком сменяются его свойства, следовательно опыт.

 

Заключение трансцендентальной эстетики

 

Таким образом, мы сделали уже один шаг к решению общей задачи трансцендентальной философии: каким образом возможны синтетические суждения априори? Этот шаг заключается в понятии чистых наглядных представлений априори о пространстве и времени: посредством их мы можем в суждениях априори переступать пределы понятия и синтетически соединять то, что заключается не в самом понятии, а в представлении; но такие суждения могут касаться только предметов чувства и иметь значение только для предметов возможного опыта.

 

 

I. О логике вообще

 

Своим происхождением наше познание обязано двум сторонам души: во-первых, ее способности воспринимать представления (восприимчивость к впечатлениям), во-вторых, способности познавать предметы посредством представлений (самодеятельность понятий); посредством первой нам дается вообще предмет, посредством второй он мыслится применительно к упомянутому представлению (как простому состоянию души). Представления и понятия, следовательно, суть составные части нашего познания, так что ни понятия не могут образовывать познаний без соответствующего им представления, ни представления – без понятий. Те и другие бывают или чистыми, или опытными. Опытными, если к ним присоединяется ощущение (предполагающее действительное присутствие предмета), чистыми, если к представлениям не примешиваются ощущения. Последние можно назвать содержанием чувственного познания. Посему чистое наглядное представление содержит в себе только одну форму представления, а чистое понятие – одну форму мышления предмета вообще. Только чистые представления и понятия возможны априори, опытные могут быть образуемы только апостериори.

Если чувственностью мы назовем восприимчивость нашей души, образующей представление по мере того, как она испытывает внешние влияния, то способность самодеятельно образовывать представление или вообще самодеятельность следует назвать рассудком. Такова уже природа наша, что наглядное представление всегда чувственно, т. е. обозначает только тот способ, как мы испытываем влияние на нас внешних предметов. Напротив, рассудок мыслит предмет чувственного наглядного представления. Едва ли можно предпочитать одну способность другой. Без чувственности мы не имели бы предмета, без рассудка не могли б ничего мыслить. Мысли без содержания – пусты, представления без понятий – бессмысленны. Столь же необходимо делать понятия наглядными (т. е. наглядно присоединять к ним предметы), как представления – понятными, т. е. подводить их под понятия. Ни одна из этих способностей не может заменить другую. Рассудок не может представлять, чувство – мыслить. Познание может возникнуть только из соединения обоих. Не следует смешивать заслуг для него обеих способностей, но [следует] старательно отделять и различать их. Поэтому мы отличаем учение о правилах чувственности вообще, т. е. эстетику, от учения о правилах рассудка вообще, т. е. логику.

Логика может быть рассматриваема с двух сторон: или как логика общей деятельности рассудка, или как логика частной. Первая заключает в себе безусловно необходимые правила мышления, без которых невозможна деятельность рассудка; она имеет дело с этою деятельностью, независимо от различия предметов, к которым рассудок может направляться. Логика частной деятельности рассудка заключает правила, которыми определяется правильное мышление об известном роде предметов. Первую можно назвать общей логикой, вторую – органом той или другой науки. Последняя большей частью имеет значение приготовительной науки в школах, хотя, по ходу мысли, она есть позднейший плод и возможна только тогда, когда наука уже совершенно созрела и нужно приступить к окончательному ее совершенствованию. Нужно уже довольно обстоятельно знать предметы, чтоб быть в состоянии указать те правила, по которым развивается наука о них.

Общая логика бывает или чистою, или прикладною. В первой мы устраняем из виду все опытные условия деятельности рассудка, как то: влияние чувств, игру воображения, законы памяти, силу привычки, наклонности и т. п., предрассудки и даже источники всех частных познаний, ибо они касаются применений рассудка к известным обстоятельствам, следовательно, касаются опыта. Значит, общая, но чистая логика имеет дело только с одними принципами априори и есть канон рассудка и разума, т. е., собственно говоря, формального их применения к какому бы ни было содержанию (опытному или трансцендентальному). Всеобщая логика называется прикладною, если она имеет дело с правилами деятельности рассудка при субъективных опытных условиях, о которых говорит психология. Следовательно, она занимается опытными принципами, хотя ее можно назвать общей в том смысле, что она говорит о приложении рассудка без различия самых предметов. Она поэтому не есть канон рассудка вообще, ни орган частных наук, а единственно руководительница (Katharktikon – собственно, наука, очищающая от заблуждения) обыкновенного рассудка.

Нужно отделять чистую часть учения о разуме от прикладной (хотя и общей) логики. Только первая часть есть наука в настоящем смысле, хотя она коротка и суха, как того требует строго ученое изложение общей науки рассудка. В ней нужно обращать внимание на два правила.

1) В качестве общей логики она устраняет все содержание рассудочного познания и все различие его предметов и занимается только одной формой мышления.

2) В качестве чистой логики она не имеет никаких опытных принципов, следовательно, ничего не заимствует из психологии (как иные думают), и последняя не имеет никакого влияния на канон рассудка. Логика есть доказательная наука, и все в ней должно быть совершенно достоверно априори.

Прикладной логикой (по обыкновенному словоупотреблению, она есть собрание упражнений, правила которых устанавливаются чистой логикой) я называю учение о рассудке и правилах его необходимого употребления in concreto, именно при случайных условиях субъекта, которые могут облегчать или затруднять это употребление. Она трактует о внимании, препятствиях к нему, происхождении заблуждений, состоянии сомнения, колебания, убеждения и т. д. Общая и чистая логика относится к ней как чистое нравственное учение, содержащее в себе необходимые нравственные законы свободной воли, относится к общему учению о добродетели, которое трактует об этих законах в связи с препонами чувств, наклонностей и страстей, более или менее овладевающих человеком; последняя наука также не может когда-либо стать доказательной наукой; ибо не может обойтись без опытных и психологических принципов так же, как и прикладная логика.

 

Глава вторая

 

Глава третья

 

§ 11

 

Этот перечень категорий заслуживает внимательного размышления, которое может быть небесплодно для научной формы всех познаний разума. Что он весьма полезен для теоретической части философии и необходим для полноты плана науки во всей ее целости и математически верного разделения ее по определенному принципу, очевидно по следующим причинам: указанный перечень содержит в себе все существенные понятия рассудка, даже самую форму системы их в человеческом рассудке, следовательно, предначертывает все моменты будущей теоретической науки и даже самый их порядок, чего я уже дал образец в другом сочинении[1]; здесь я сделаю несколько замечаний.

Первое: что этот перечень, содержащий в себе четыре класса понятия рассудка, может быть разделен на два отделения, из которых первое относится к наглядному представлению (как чистому, так и опытному), второе касается бытия предметов (в отношении их друг к другу или к рассудку).

Первый класс я желал бы назвать математическим, второй – динамическим. В первом нет попарных соотношений понятий, во втором есть. Это различие должно иметь основание в природе рассудка.

Второе: во всех классах одинаковое число категорий, именно по три, что заслуживает внимания, ибо в других случаях всякое деление априори посредством понятий бывает двучленным. Притом третья категория везде состоит из соединения первой со второю.

Так, всеобщность есть множество, рассматриваемое как единство, ограничение есть реальность, соединенная с отрицанием, общение – причинность одной сущности в связи с другою, наконец, необходимость есть бытие возможное по законам рассудка. Нельзя, впрочем, думать поэтому, что третья категория есть выводное, а не основное понятие чистого рассудка. Во всяком случае соединение первой категории со второю, чтоб произвести третью, требует со своей стороны особого действия рассудка, отличного от того, которое проявляется в первой и второй. Например, понятие числа (оно относится к категории всеобщности), но образуется само собою везде, где только встречаются понятия множества и единства (например, в представлении бесконечного); или соединение понятия причины с понятием сущности еще не делает мне совершенно ясным влияние, т. е. то, каким образом одна сущность может сделаться причиной чего-нибудь в другой. Отсюда ясно, что для такого понятия требуется особое действие рассудка.

Третье: одна категория из третьего отдела, общение, не вполне, по-видимому, соответствует форме разделительного суждения.

Чтоб видеть это соответствие, нужно обратить внимание на то, что во всех разделительных суждениях мы представляем себе объем понятия и множество заключающихся под ним предметов как нечто целое, разделенное на части (на соподчиненные понятия). Они не содержатся одна в другой, но соподчинены вместе, так что определяют друг друга взаимно (если мы допустим в один член деления, то этим исключаются все прочие, и наоборот).

Точно так же мы мыслим связь вещей в целом: мы не подчиняем одну вещь как действие другой, как причине первой, но соподчиняем обе как причины, взаимно себя определяющие (например, части тела, взаимно себя притягивающие): в этом случае мы соединяем понятия совершенно иначе, чем в простом отношении причины к действию (основание к следствию), ибо здесь следствие не определяет в свою очередь основание и не составляет с ним одного целого (например, творец и мир). То же самое повторяется, когда рассудок представляет себе вещь делимою: как в разделенном понятии члены деления взаимно исключают друг друга и, однако, соединяются в одном объеме, так и части вещи представляются независимыми: каждая из них имеет свое независимое существование (как сущность), но вместе с другими связана в одном целом.

 

§ 12

 

У древних мыслителей было в употреблении еще одно положение, в котором, по их мнению, выражались чистые понятия рассудка; хотя они и не относили его к категориям, однако считали своего рода понятием априори и, следовательно, должны были бы относить его собственно к категориям. Я говорю об известном схоластическом положении: quodlibet ens est unum, verum, bonum. Правда, применение этого принципа сопровождалось весьма скудными последствиями (выходило одно только тождесловие), до того, что ему давали место в новых метафизиках только ради почета; однако мысль, столь долго державшаяся, заслуживает нашего внимания: ее происхождение следует отыскать, ибо очень может быть, что в основе своей она имеет какое-нибудь правило рассудка, только ложно истолкованное. В самом деле, эти пресловутые трансцендентальные признаки вещи, в сущности, суть логические критерии всякого познания вещей вообще; в основе их заключаются категории количества, именно: единства, множества, всеобщности; только вместо того, чтоб обращать внимание на их содержание как на одно из условий возможности самых вещей, дали им одно формальное значение логических требований и потом стали смотреть на них как на свойства вещи сами в себе. В каждом познании предмета необходимо, во-первых, единство понятия; его можно назвать качественным единством, если только под ним разуметь единство связи содержания в познаниях, например единство темы в драме, речи, басне. Во-вторых, истина в выводах. Чем вернее выводы из данного понятия, тем больше ручательств в его предметной реальности. Ее можно назвать качественным множеством признаков, относящихся к понятию, как общему их основанию (заметим, что они не мыслятся в нем как в какой-нибудь величине). Наконец, в-третьих, совершенство: множество сводится к единству понятия и проникается совершенно характером последнего; его можно назвать качественною полнотою (целостность). Из сего ясно, что здесь дело идет о трех категориях количества: только первоначальный смысл их несколько изменен здесь под влиянием категории качества, потому что дело идет о том, как соединять в сознании неоднородные части познания. Значит, схоластическое правило, собственно, говорит следующее: критерием возможности понятия (отнюдь не предмета его) может служить определение, в котором единство понятия, истина всех выводов из него, наконец, полнота их восстанавливают пред нами целое понятие; по тому же правилу критерием гипотезы служат очевидность основания, или его единство (отсутствие вспомогательных гипотез), истина (верность самой себе и опыту) выводов из нее и, наконец, полная достаточность основания, так что выводы доказывают именно содержание гипотезы и аналитически воспроизводят то, что прежде было положено синтетически. Следовательно, понятия единства, истины и совершенства не могут дополнять собою перечень категорий; не касаясь вопроса об отношении понятий к предмету, они указывают только, что применение их ведет к согласию познания с самим собою.

 

Глава первая

 

Примечание

 

Итак, разнообразное содержание, заключающееся в чувственном представлении, подводится под необходимое единство самосознания посредством синтеза рассудка; и это достигается при участии категорий. Отсюда видно, что опытное (сознание разнообразных черт представление так же точно объемлется чистым самосознанием априори, как опытное представление объемлется чистым представлением априори. В том, что я сказал, заключается только начало вывода чистых понятий рассудка; так как категории возникают в рассудке независимо от чувственности, то я должен был отвлечь субъективный способ, каким разнообразное содержание дается для нашего представления, и обратить внимание только на характер единства, вводимый рассудком в чувственное представление посредством категорий. Впоследствии (§ 26), когда мы возвратимся к этому субъективному способу, увидим, что характер единства в нашем опытном представлении вообще зависит от участия категорий. Таким образом, достигнется конечная цель нашего вывода; ибо тогда мы разъясним значение категорий априори для всех предметов опыта.

Однако, выводя категории, я не мог опустить без внимания одного обстоятельства: разнообразные черты даются в представлении еще до рассудочного синтеза и даже независимо от него; каким образом – это можно теперь оставить в стороне. Если возможен рассудок, который способен чувственно представлять (например, божественный, для которого предметы не даются извне, но который сам посредством своих представлений творит вещи), то для такого рассудка категории не имеют никакого смысла. Они суть правила только для того рассудка, которого вся деятельность ограничивается мышлением, т. е. способностью возводить к единству самосознания синтез разнообразного содержания, данного ему извне в чувственном представлении, для рассудка, который сам по себе ничего не познает, но только соединяет и приводит в порядок данный материал, например чувственное представление. Почему рассудок доходит до единства самосознания априори только посредством нескольких известных категорий так же трудно объяснить, как и то, почему мы имеем именно эти, а не другие формы суждений, или почему пространство и время суть единственные формы чувственных представлений.

 

§ 23

 

Указанная мысль весьма важна; она определяет приложение чистых понятий рассудка к предметам, как трансцендентальная эстетика указывает область приложения чистой формы наглядного представления. Как условия, при которых предметы нам даются, пространство и время имеют значение только для предметов чувств, следовательно, для опыта. Чистые понятия рассудка имеют более обширное приложение и простираются вообще на предметы наглядного представления, будет ли оно подобно нашему или нет, лишь бы оно было чувственное, а не рассудочное. Но такая более обширная приложимость понятий не доставляет нам никакой существенной пользы. Сами по себе они всегда останутся бессодержательными понятиями, по которым нельзя судить о возможности или невозможности предметов, – простыми формами мысли, без всякой предметной реальности, если у нас нет наглядного представления, к которому могло бы быть приложено содержащееся в них синтетическое единство самосознания; они не могут, следовательно, служить к определению самого предмета. Только наше чувственное и опытное представление может сообщать им смысл и значение.