Историческая наука и публицистика во второй половине 80-х – начале 90-х гг.

 

Период 1987-1991 гг. характеризуется огромным интересом к истории со стороны массового сознания. История (как тогда говорили "подлинная история страны") интересует всех от политического руководства до школьников и сельских пенсионеров. Об истории спорят на улицах и в учебных аудиториях. История напрямую связана в массовом сознании с сегодняшними судьбами страны. Азарт изучения "белых пятен" отечественной истории становится всеобщим и лихорадочным. Специфика запроса массового сознания привела к тому, что во многом этот спрос удовлетворялся не научной специализированной литературой, а публицистикой. Это вполне естественно. В силу своих "родовых" черт подачи информации (оперативность, компактность, понятность, фрагментарность, эмоциональная окрашенность, массовость, актуальность информации) публицистика гораздо больше подходила для решения этой задачи. За короткий промежуток времени молниеносно выросли тиражи ряда периодических изданий, на страницах которых регулярно появляются материалы, посвященные советской истории. Это в первую очередь журнал "Огонек" (редактор В. Коротич), журнал "Новый мир" (редактор С. Залыгин), газета "Аргументы и факты". Нельзя сказать, что только историческая тематика подняла читательский рейтинг этих журналов. "Современная" тематика была не менее популярной. Но стабильное внимание к истории было важной составляющей редакторской стратегии этих изданий.

Л.М. Баткин в статье, написанной в 1988 г. так описывает это процесс: "Жить не стало лучше, жить стало веселее. Газетные статьи ошеломляли. Подписчики журналов стали вынимать из почтовых ящиков нечто такое, что недавно и назвать-то вполголоса остерегались. Миллионы советских читателей, удобно устроившись в креслах и на диванах или на виду у всех в метро, увлеченно погрузились в занятия, которые три года назад квалифицировались по статье 190-й Уголовного кодекса РСФСР".

Подобная форма удовлетворения общественного интереса к истории привела (в совокупности с рядом других факторов), как представляется, к определенной трансформации массового исторического сознания. Во-первых, распад целостной картины советского прошлого (а именно этот период интересовал всех). В печати освящались отдельные фрагменты, "белые пятна", "замалчиваемые" или "искажаемые" официальной наукой. А самостоятельно выстроить из них целостную картину массовому сознанию, нуждающемуся в ней, привыкшему к ней, было достаточно сложно. Профессиональная историческая наука, которая должна была выработать концептуальное осмысление прошлого и, затем, адаптировать его, например, посредством учебной литературы к запросам массового сознания, за потоком исторической периодики явно не успевала. Кроме того, идеологическая ангажированность советской историографии обусловила рост недоверия к ней со стороны массового сознания. Во-вторых, следует отметить политизацию образа прошлого. В ситуации "каждый сам себе историк" не подготовленный профессионально к этому советский человек воспринимал прошлое через призму определенных политических конструктов. Создается несколько конкурирующих "мифов о прошлом", основными из которых являются, условно выделяемые либерально-демократический, коммунистический, национально-патриотический. (Следует отметить, что употребляемые для обозначения политической и идеологической атрибуции термины, безусловно, следует "брать в кавычки" поскольку в контексте перестройки и постсоветской России значение терминов "либеральный", "консервативный" весьма существенно отличается от их традиционного значения). Отсюда поляризация суждений о прошлом: от призыва вернуться к великой России, "которую мы потеряли", до борьбы с очернительством "великих завоеваний советского народа". Наряду с откровенно либеральными изданиями "Огонек" и "Новый мир" растут тиражи "консервативно-патриотических" журналов "Наш современник" и "Молодая гвардия". К нормальной в общем-то ситуации борьбы конкурирующих версий истории в данном случае добавляются вырастающее из советской культуры стремление к универсальности, претензии на истину в последней инстанции ("единственно верное понимание прошлого") и тесная связь различных интерпретаций истории с современной политической борьбой. Отношение к Октябрьской революции в начале 1990-х стало поводом серьезной политической борьбы.

Различные средства массовой информации старались по мере сил и возможностей
участвовать в "переосмыслении прошлого". В популярнейших телевизионных передачах
"Взгляд", "До и после полуночи", собиравших у экранов миллионы телезрителей,
безусловно присутствовали сюжеты, связанные с исторической тематикой. Театр,
телевидение и кинематограф языком документальных и художественных фильмов и
постановок (отчасти новых, отчасти "снятых с полки, как фильм А. Аскольдова
"Комиссар") пытаются сказать "правду о прошлом". Фильм Т. Абуладзе "Покаяние",
получивший международное признание, стал одним из "культовых" текстов эпохи. Но
все-таки роль печатных изданий (газет и журналов) в этом процессе была гораздо более
значительной.             I

Условно, все публикации, появлявшиеся на страницах этих изданий и связанные с интересом к истории, можно разделить на три группы. Первая - это художественные произведения, часто написанные задолго до времени первой публикации и в силу различных, чаще всего идеологических причин, только сейчас дошедшие до советского читателя. Значение их в "переосмыслении прошлого" как в силу политической актуальности, так и (в ряде случаев) в силу художественного воздействия, было огромным. Хотя, конечно, не художественные достоинства этих произведений привлекали массового читателя. Он искал "правды о прошлом". "Первой ласточкой" во многом спровоцировавшей интерес к советскому прошлому был роман А. Рыбакова "Дети Арбата". Именно в нем впервые в советской печати была поставлена в яркой художественной форме проблема массовых политических репрессий. Публикация романа вызвала оживленную дискуссию в печати, как о "подлинности" воссозданной в ней картины прошлого, так и о необходимости поиска новых подходов к советской истории. За этим последовала целая волна подобных публикаций. Роман "Белые одежды" В. Дудинцева описывал "лысенковщину" и гонения на советскую генетику в 1940-е гг., "Повесть непогашенной луны" Б. Пильняка предлагала новую версию смерти М.В. Фрунзе, "Ночевала тучка золотая" А. Приставкина повествовала о сталинских репрессиях против малых народов Кавказа, "Колымские рассказы" В. Шаламова-о жизни политзаключенных, роман "Жизнь и судьба" В. Гросмана давал новый взгляд на истории советского народа. Именно в этот период, кстати сказать, к массовому советскому читателю приходит "Доктор Живаго" Б. Пастернака, в котором видели прежде всего роман о гражданской войне, и большое количество произведений репрессированных или просто не укладывавшихся в "официальную" картину советской литературы русских и советских писателей (О.Э. Мандельштама, А. А. Ахматовой и др).

Вторая группа - это посвященные советской и российской истории тексты дореволюционных, зарубежных и эмигрантских писателей, историков, философов и публицистов. К массовому советскому читателю приходит "Архепелаг ГУЛАГ" А. И. Солженицина. Различные периодические издания публикуют статьи и фрагменты работ Р. Конквеста, С. Козна, Р. Такера, М.С. Вселенского, А. Авторханова. Одним ис самых популярных авторов становится Р.А. Медведев. Его работы "Они окружали Сталина", "Брежнев" и другие публикуют на страницах самых различных изданий. Происходит открытие для советского читателя Н.А. Бердяева, который по подсчетам специалистов стал "самым цитируемым автором" этого времени, Г.П. Федотова, В.С. Соловьева. При этом наибольшим вниманием пользуются не столько их собственно философские работы, посвященные проблемам онтологии, этики и эстетики, сколько историософская публицистика. Н.А. Бердяев "востребован" прежде всего как автор "Истоков и смысла русского коммунизма", Г.П. Федотов - как автор "Трагедии интеллигенции". Популярной становится идея "исторических пророчеств" великих мыслителей прошлого. Так, Ф.М. Достоевский, согласно подобной интерпретации, "предсказал" сущность "русского коммунизма" в романе "Бесы".

Но, все-таки наиболее значимой была третья группа текстов. Это собственно современные публицистические газетные и журнальные статьи, написанные современными авторами, которые пытаются понять современное состояние советского общества как результат его исторического развития. Это был наиболее многообразный, массовый и наиболее значимый для изложения информации о прошлом жанр публикаций. Авторы подобных статей действительно стали "властителям дум". Особой популярностью пользовались те работы, в которых предпринимаются попытки обобщающего анализа. Среди авторов этих статей, адресованных широкому читателю, были и профессиональные историки (Ю.Н. Афанасьев, Л.М. Баткин, выступавшие как публицисты), но численно преобладали не историки, а литературоведы, экономисты, философы, профессиональные журналисты, размышлявшие об истории как о жизненного необходимой, актуальнейшей для современной жизни проблеме. "Профессорской публицистикой" назвали этот корпус текстов Г.А. Бордюгов и В.А. Козлов. Эта же тенденция, со своей региональной спецификой проявляется и в местной прессе.

Опираясь, отчасти, на проделанный Г.А. Бордюговым и В.А. Козловым анализ исторической публицистики, мы можем выделить несколько тематических блоков, принципиальных узлов вокруг которых и завязывались дискуссии на страницах периодики. Первый - необходимость преобразования сложившейся системы исторического знания. Историческая наука должна соответствовать требования перестройки и выработать новое понимание прошлого, способствующее ходу реформ. Только основываясь на новом понимании пройденного исторического пути можно двигаться дальше. Отсюда вытекает критика "старой" исторической науки с ее догматизмом и схематизмом, призыв изучать "белые пятна" истории. Статьи "установочно-программного" характера, в которых историки заявляют о своем стремлении принять участия в перестройке, следуя новому курсу политического руководства, не содержат, естественно, четкой программы дальнейших действий. При этом "перестройка" исторического знания мыслится за счет "объективного" и "подлинного научного" рассмотрения ключевых проблем отечественной истории, а не за счет методологических и теоретических поисков. Не подвергаются сомнению принципы "партийности" исторического знания и верности марксистско-ленинскому учению. В наиболее полном виде этот призыв был впервые сформулирован в статье Ю.Н. Афанасьева "Перестройка и историческое знание", опубликованной в 

журнале "Коммунист", и неоднократно переиздававшейся. Статья завершается лозунговым призывом: "Перестройка и историческая наука друг другу необходимы".

Второй блок связан с открытием всевозможных "белых пятен", т.е. неизвестных широкой общественности или искаженных "официальной историографией" фактов, событий и процессов отечественной истории. Важное место среди этого многочисленного блока статей занимают тексты о репрессиях, "подлинной жизни" советского политического руководства, выявление неизвестных ранее или замалчиваемых фактов их биографии и черт характера, реконструкция механизма принятия тех или иных политических решений. Октябрьская революция, становление "административно-командной системы", массовые репрессии 1930-х гг., неудачи Красной Армии в первый период Великой отечественной войны, хрущевская "оттепель" - вот далеко не полный список тем, находившихся в центре внимания публицистов. Именно статьи в периодических изданиях "вернули" в массовую картину истории многих "забытых" деятелей политики и культуры. Статьи о персоналиях были, пожалуй, самой востребованной формой. В первую очередь речь идет о "реабилитации" в массовом историческом сознании политических деятелей советского периода отечественной истории. Н.И. Бухарин, М.П. Томский, А.И. Рыков, Г.Я. Сокольников, Л.Д. Троцкий, Г.Е. Зиновьев, Л.Д. Каменев и др. перестают быть "врагами народа" и "шпионами". В посвященных им статьях предпринимается попытка воссоздать объективную картину их жизни и политической деятельности.

Наиболее значимой для публицистики этого периода оказалась фигура Н.И. Бухарина. Реабилитированный в 1988 г. Бухарин оказался фигурой, с которой оказалось возможным связать попытку выхода на концептуальный уровень осмысления отечественной истории, преодолевая, тем самым описательность большинства статей. В поисках концептуального объяснения востребованной оказывается идея бухаринской альтернативы сталинской модели социализма. Сама идея, кстати сказать, была высказана еще в 1970-е гг. американским историком С. Козном, но в 1987-1988 гг. пережила в советской публицистике бурное второе рождение. Кстати сказать, и сам С. Коэн стал популярной фигурой советской публицистики этого времени. В основе концепции бухаринской альтернативы лежит обоснованная профессиональными историка идея об альтернативном характере исторического развития, о реальности исторической альтернативы сталинской модели социализма. Сталинский социализм (административно-командная система) в данном случае не выступает как неизбежное и закономерное следствие Октябрьской революции. Он наоборот, выступает как искажение подлинных принципов социализма. Возможным признается другой, более продуктивный и гуманный, вариант построения социалистического общества, связанный с дальнейшим развитием принципов политики НЭПа, сохранением рыночных отношений, встраивании через систему кооперации цивилизованного собственника в социализм. Теоретически этот путь в своих работах 1920-х гг. обосновал Н.И. Бухарин. Но к сожалению, в силу ряда причин (и в первую очередь поражения самого Н.И. Бухарина в борьбе за власть) этот вариант оказался не реализованным. Очевидно, что многие положения бухаринской модели социализма созвучны лозунгам горбачевских реформ. Идея альтернативного пути построения социализма обуславливает внимание к борьбе в политическом руководстве и актуализирует интерес к так называемому "Завещанию Ленина", т.е. циклу его последних работ, где присутствуют, в частности, критические высказывания о Сталине.

Но популярность идеи возможного гуманного социализма в перестроечной публицистике была недолгой. Ширится волна критики советского периода истории. Либеральная критика, продолжая "разоблачать" преступления сталинского режима, доходит и до критики советского строя в целом и Ленина как его основателя. На смену призыву возвращения к подлинному ленинскому учению приходит радикальная критика Ленина как политического деятеля, как мыслителя и как человека. Сформировавшийся в 1920-1930-х гг. советский режим (административно-командная система) рассматривается теперь не как искажения, а как логически последовательная реализация ленинского плана построения социализма. Рассматривается вопрос о личной ответственности Ленина за массовые расстрелы 1918-1920-х гг., его участие в гонениях на церковь. Периодически всплывает тема "немецкий денег и русской революции". Г.А. Бордюгов и В.А. Козлов метафорически обозначают этот поворот как "демонизацию революции". Либеральная публицистика становится однозначно антисоветской. И в то же время оборотной стороной этого вырастает тема "России, которую мы потеряли". Балансируя на грани идеализации, а порой и переходя эту грань, публицисты стремятся воссоздать иной образ дореволюционной России, отличной от образа той отсталой и убогой страны, каковой представала царская Россия в массовом советском сознании.

За Лениным пришла очередь Маркса. С опорой на отдельные идеи зарубежных, эмигрантских и дореволюционных авторов (например, Н.А. Бердяева и К. Поппера), ряд публицистов предпринимает попытки критического анализа теоретических положений марксизма. Марксизм обвиняют в утопизме и антигуманизме, в необоснованности универсальных претензий. Публицисты, обращавшиеся к этой теме, говорили о том, что историческое развитие общества в XX веке не подтвердило правильностью основных положений учения Маркса, и, следовательно, это учение устарело, и относится к нему следует как к факту, европейской интеллектуальной истории прошлого века. "Догматическая верность марксистским идеям" мешает продуктивному развитию современной отечественной гуманитарной и социальной мысли. В некоторых статьях напрямую связывались "недостатки реального социализма" с учением Маркса, исходя из того, что большевики стремились последовательно реализовать эти принципы в своей политической деятельности. Однако, подобная постановка вопроса о "вине Маркса в русской революции]" вызвала неоднозначную реакцию большей части отечественных обществоведов. И если ряд из них, выступая на страницах периодических изданий, говорили о том, что таким путем создается абсолютно непродуктивная модель революции 1917 года, искажающая реальную сложность исторического процесса ("доктринальным синдромом" в оценке революции назвали подобный подход Г. А. Бордюгов и В.А. Козлов), то другие настаивали на том, что учение Маркса было принципиально искажено большевиками в ходе социалистического строительства. "Подлинный" марксизм был искажен "маразматическим истматом". В этом плане очень показательна полемика обществоведов, проведенная в 1991 г. в Московском Доме Кино, материалы которой были уже после распада СССР в сборнике "Марксизм: рго и сотта". Наиболее последовательно развернуты на страницах этого сборника две точки зрения - либеральная критика марксизма как философского учения и призыв к необходимости творческого возвращения к "подлинным" истокам марксизма.

Но в данном случае речь идет о либерально-демократической прессе. Фактически же в конце 1980-х гг. единая в 1985 г. советская публицистика раскололась на несколько направлений. Используя идеологический критерий, мы можем, как уже говорилось, выделить количественно преобладающее либеральное (фактически одобряемое властью), а так же коммунистическое (условно говоря, консервативное, "противники реформ") и формирующееся националистическое направления. На страницах средств массовой информации, принадлежащих к этим направлениям, так же появлялись публикации, посвященные исторической тематике.

Из публикаций, отражающих коммунистическо- консервативный взгляд на историю наибольший общественный резонанс вызвала публикация 13 марта 1988 г. в газете "Правда" статьи учительницы Нины Андреевой "Не могу поступиться принципами".

Автор статьи категорично выступила против "очернительства" советского прошлого, которое, на ее взгляд, преобладает в перестроечной публицистике. "Не трогайте своим грязными руками наше светлое советское прошлое", - вот основной пафос статьи. В аргументации автора на первый план при этом выходит не логические, а ценностные аргументы. Героическим трудом советских людей, часто жертвовавших для этого своей жизнью построен Советский Союз, и критиковать его сейчас, означает предательство по отношению к тем людям, которые его создавали. Статью сразу же окрестили "консервативным манифестом", и многие демократические издания поспешили "дать отпор реакции".

Формирующееся позднее по времени националистическое направление, деятельность которого связана с журналами "Молодая гвардия" и "Наш современник", обращаясь к исторической тематике, в первую очередь развивает тему "России, которую мы потеряли", однако из нее вырастает новая, получившая развитие в последующие годы тема "мирового заговора злых сил против России" и особой роли еврейства в совершении Октябрьской революции и формировании советской власти.

Подводя итоги, следует обратить внимание на сложность процесса взаимодействия исторической науки и публицистики в этот период. Во-первых, некоторые историки, как уже говорилось, сами неоднократно выступают в роли публицистов различных идеологических направлений, обращающих как к своим коллегам, так и к широкой публике. Растут тиражи и традиционной научной исторической публицистики, например, журнала "Вопросы истории". При этом, естественно, историк, становясь публицистом, даже в том случае, когда он пишет об истории должен играть уже по правилам публицистики, выходя за конвенционные рамки науки. Полнота источниковой базы, механизм аргументации, основательность и осторожность критического анализа, принципиальная верифицируемость выводов отходят на второй план перед образностью, выразительностью, эмоциональностью, оперативностью и другими требованиями, предъявляемыми к текстам публикуемым в периодических изданиях.

Во-вторых, историки выступают и как читатели периодических изданий, которые определенным обра'зом влияют и на формирование исторических представлений самих историков. Конечно, нельзя говорить о том, что историк, читая публицистические статьи в средствах массовой информации, не относится к ним критически и "принимает все на веру". Но тем не менее, даже на уровне "внутреннего отторжения" и полемики, статья периодического издания оказывается фактором, влияющим на формирование его собственной позиции, хотя бы в качестве начального посыла. Более того, в описываемым период, действительно, периодика порой опережала профессиональную историографию в "заполнении белых пятен истории", в выявлении "новых фактов", а порой, в публикации не введенных ранее в научных оборот архивных материалов. Нам вспоминаются неоднократные случаи того, как приходя на работу в конце 80-х гг. вузовские истории с возбуждением делились друг с другом новыми сведениями, почерпнутыми из чтения вчерашних газетных статей.

И в этом плане периодика стимулировала интерес к истории в общественном сознании и профессиональную работу историка. Но при этом исторический бум в публицистике, вызвав в целом неоднозначную реакцию научного сообщества советских историков, привел к образованию условно говоря трех видов реакции. Во-первых, порицая непрофессионализм массовых статей об истории, в частности использования недостоверных фактов и необоснованность выводов, часть историков-профессионалов встало на позицию замкнутости, герметичности профессионального исторического знания. "Мы работаем по жестким конвенциальным правилам науки, занимаемся изучением проблем, вырастающих из внутреннего развития традиции самой науки, пишем профессиональным языком и для профессионалом", - так и утрированном виде можно представить принципиальную позицию этих исследователей. "Профессионализм против конъюктуры любых видов!" - вот их лозунг. Для другой части историков оказываются актуальными прямо противоположные принципы. Эти ученые идут по пути "публицистичности" исторической науки, считая, что история должна реагировать на актуальные "вопросы", "задаваемые" массовым историческим сознанием, и тем самым, фактически, размывая жесткие нормы профессионализма. И, наконец, большая часть профессионального сообщества историков, восприняв публицистический бум как вызов, встает на путь выработки новых теоретико-методологических основ исторического исследования, сохраняя преемственность с предшествующей отечественной традицией, и в тоже время активно используя "наработки" современной зарубежной историографии.

Во второй половине 1980-начале 1990-х гг. к отечественной истории стали применяться новые подходы и концепции, которые пришли в современную науку главным образом из работ дорево­люционных и опальных советских историков. Наибольшее влия­ние на историческую науку тех лет оказали работы историков «но­вого направления», а также труды А. Я. Авреха, Л. Н. Гумилева, А. А. Зимина, И. Я. Фроянов, Н. Я. Эйдельмана. Из западной ис­ториографии, прежде всего французской школы «Анналов», чер­пались новые методологические подходы к изучению отечествен­ной истории. Огромное влияние на работы исследователей оказал принцип альтернативности исторического развития, давший воз­можность изучать разнообразие путей развития России. Ведущим вектором произошедших изменений стало то, что историки пыта­лись рассмотреть те периоды русской истории, когда возникали возможности альтернатив. Авторы стремились показать читателю разнообразие реальных путей развития, объяснить, почему исто­рия выбрала именно тот путь, которым пошла, а все остальные ока­зались нереализованной потенцией. Поскольку история стала представляться как борьба различных исторических альтернатив, за которыми стояли конкретные общественные силы и историчес­кие личности, то большое место авторы отводили изучению роли личностного фактора в ней.