Постсоциалистическая жизнь и национальная идея

Действие романа происходит во времена исчезновения старой системы символов и идеалов, во времена появления чего-то, что ещё не имело названия: неопределённости, где люди узнают обо всём благодаря телевизору и газетам^[23][36]. При разработке рекламного ролика Татарский для компании Gap сформулировал мысль, что в России всегда был разрыв между культурой и цивилизацией, и в нынешние времена не стало культуры и нет цивилизации. Единственное, что осталось, — это разрыв^{[п. 6]}, и его поколение живёт в этом разрыве, в состоянии полной неопределённости^[37]. Идея о неготовности человека к встрече с демократическими ценностями и рыночными отношениями выражена на уровне поиска главным героем смысла жизни, утраченного при переходе из коммунистического прошлого в демократическое настоящее^[38]. Пелевин уделил много внимания становлению бизнеса в России и сформулировал «основной экономический закон постсоциалистической формации: первоначальное накопление капитала является в ней также и окончательным».

Как и в других книгах Пелевина, в «Generation „П“» ставится вопрос, как всё происходящее в стране влияет на личность и духовность людей. Но если предыдущие его книги («Чапаев и Пустота», «Жизнь насекомых») создавали атмосферу сюрреалистического хаоса, в «Generation „П“» среди хаоса начинает появляться порядок, и порядок этот оказывается страшным^[39][40].

В романе Вовчик Малой заказал Татарскому концепцию русской национальной идеи, которую Вавилен никак не мог разработать. Вовчик жаловался главному герою, что русских во всём мире не уважают, считают зверьми только потому, что у русских нет национальной идеи. В романе русская идея была высказана таксистом и заключалась в том, «чтобы лично меня мордой об стол не били» ^[23]. В итоге Татарский вывел лишь одну стоящую мысль относительно национальной идеи: «Антирусский заговор, безусловно, существует — проблема только в том, что в нём участвует всё взрослое население России». В одном из интервью автора «Generation „П“» спросили, нашёл ли он национальную идею, на что Пелевин ответил: «Конечно. Это и есть Путин» ^[41].

Консьюмеризм

Виктор Пелевин в романе озвучил свою экономическую теорию орануса. Центральным понятием этой концепции является ротожоп (лат. Oranus) — человеческое общество в целом как живой организм^[17]. Люди в этой концепции — клетки и нервная система, а массмедиа — переносчик нервных импульсов. Сами люди в этой концепции всё оценивают в деньгах, будь то заработанных или потраченных. Вау-импульсы — сигналы, побуждающие зарабатывать и тратить деньги и вытесняющие из головы всё, что не связано с деньгами^[36]. Таким образом, автор выделил три вида вау-импульсов:

· Оральный вау-импульс побуждает человека к поглощению денег;

· Анальный вау-импульс — импульс, побуждающий к акту испускания из себя денег. Именно сам факт траты, а вовсе не обладания, приносит удовольствие;

· Вытесняющий вау-импульс — это защитный механизм, при помощи которого оранус охраняет себя от вмешательства сознания в его деятельность. Заключается в полном игнорировании любых понятий, не относящихся к деньгам^[36][42][43].

Пелевин показывает семантизирующую роль телевидения, компьютера наркотиков в повседневности, которые воздействуют на «identity»^{[п. 7]}, и побуждают его поглощать и выделять деньги, превращая человека в клетку потребляющей массы. Человек становится зависимым от определённых симулякров, навязанных средствами массовой информации^[33]. Эти симулякры создают образ счастливого человека, который нашёл счастье в обладании материальными объектами^[18]. Для того, чтобы соответствовать и производить должное впечатление, люди вынуждены покупать одежду, аксессуары, автомобили, женщин определённого класса^[23][38].

Реклама

Одной из ключевых тем в романе является влияние рекламы и маркетинговых стратегий на человека^[44]. Как утверждает литературный критик Максим Павлов, роман перегружен однотипными пародиями на рекламу, часто представляющими собой «пародию для пародии»^[4]. Философия рекламы, разработанная Вавиленом Татарским, представляет собой авторскую концепцию романа, когда человек перестаёт быть Homo Sapiens, превращаясь в Homo Zapiens^{[п. 8]} — Человека Переключаемого. В образе главного героя автор изобразил неразрывную взаимосвязь между обезличиванием человека и его вовлечённостью в область технологий манипуляции сознанием^[37]. Homo Sovieticus вместе с Homo Zapiens, являются жертвами своих обществ. Обе сущности питают свои иллюзии, у одних они заключаются в вере в партию, а у других в потребительские товары^[40].

Пелевин описывает различные манипуляционные технологии: от «классических» рекламных слоганов до вполне фантастического изображения криэйтерской деятельности героя в отделе компромата, которые «работают» на вытеснение традиционных ценностей российского человека и замещение их рядом псевдоидеалов^[23]. Рекламные слоганы, созданные главным героем являются как бы символической доминантой всего романа. Татарский создаёт гипертрофированные, абсурдные рекламные тексты, отделяя миф, который создаёт реклама, от самого товара, демонстрируя ненужность и афункциональность мифологизируемых вещей^[38][45].

В романе «Generation „П“» большое место занимают цитирование и пародирование сценариев и слоганов рекламных клипов, были упомянутые такие реальные бренды, как Coca-Cola, Пепси, Sprite, Pantene (англ.)русск.^{[п. 9]}, Mercedes-Benz, Sony, Panasonic, Viewsonic,Тампакс (англ.)русск., Tuborg, GAP, Parliament, Ray-Ban,^[7] и многие другие, также Вавилен Татарский придумывал слоганы и рекламные концепции для вымышленных компаний^[46], многие из них основываются на классических образцах, исторических легендах, национальных мифологемах. С помощью рекламных технологий предметы потребления возводятся в несвойственный им ранг высших ценностей. Духовные ценности в рекламе, искусстве начинают выполнять подчинённую функцию, снижаются, опошляются — всё ради потребления^[37].

В 2005 году компания «Дека» решила производить квас под названием «Добрыня Никитич», но за полтора месяца до запуска линии название было заменено на «Николу», слоган этого бренда позаимствован у «Generation „П“». У Вавилена Татарского в романе возникла идея рекламной кампании «не-колы» — «7UP — The Uncola» со слоганом: «Спрайт — не кола для Николы»^[47]. Компания «Дека» выпустила квас со слоганом: «Квас не кола, пей „Николу“». Директор по маркетингу компании «Дека» признавался в том, что идея слогана навеяна произведением.^[48][49]Впоследствии писатель в романе Empire V сочинил новый слоган: «Никола, один раз — не пидарас!».

Художественные особенности

Роман «Generation „П“» не подвергался профессиональной редакторской правке, он предстал перед читателем в авторской редакции, поэтому в тексте Пелевина можно заметить изъяны, на которые мгновенно обратили внимание критики. В тексте присутствуют явные стилистические ошибки, самыми распространёнными из которых являются тавтологии, литературные штампы, которые автор использует при переходе от эпизода к эпизоду. Автор часто использует для описания разных предметов одинаковые эпитеты, да и сам роман написан на нелитературном языке^[18]. В романе присутствует мат, что тоже не нравится многим критикам^[50].

Свободно дробящаяся композиция романа позволила вставить в текст множество остроумных реприз^[51]. Многие критики утверждают, что роман «Поколение „П“» состоит из смеси разрозненных анекдотов, городского фольклора, американского масскульта^[52], а язык романа состоит из бандитской фени, молодёжного сленга, терминологического волапюка, рекламы и PR^[18]. Для Пелевина характерен образ инициации простодушного, когда путь героя и самого читателя составляют переходы от незнания к знанию.^[53] В романе присутствуют постоянные англоязычные вкрапления в текст^[19].

По словам Дмитрия Голынко-Вольфсона, «стилистический фундамент романа — это наследие интеллигентской романтики Хемингуэя, адаптированного буддизма Сэлинджера, эзоповой футурологии братьев Стругацких с добавкой психоделики Кастанеды и изломанной экстатики Ирвина Уэлша»^[15]. Одним из литературных приёмов в романе является включение виртуальной реальности в реальность. Этот приём осуществляется путём изображения бредового состояния главного героя после употребления наркотических средств. Употребление мухоморов вызывает у героя дисфункцию речи^{[п. 10]}, что наводит Татарского на мысль, что «абсолютной истины нет, она зависит от наблюдателя и свидетеля событий». В эпизоде вызова духа Че Гевары показывается зависимость человека от телевизора и превращение его в «виртуальный субъект»^[33].

Дискурс

В тексте «Generation „П“» смешиваются не только различные стили, но и различные дискурсы^[38][61], неотъемлемыми составляющими которых являются стили. Картина взаимодействия различных дискурсов в тексте вызвана нехудожественными дискурсами, которые выступают объектом и средством авторской игры. Текст романа открыт для нелитературных дискурсов, он стремится к объединению с коммуникативным пространством современного российского общества^[61]. В романе присутствуют такие дискурсы:

· Рекламный дискурс;

· Товарный дискурс^[38];

· Дискурс откровения;

· Научный дискурс;

· Мифологический дискурс;

· Философско-культурологический дискурс, который создается путём использования производных от иноязычных лексических окказионализмов. Одним из таких слов является трансформ «wow» ^[37];

· Эсхатологический дискурс^[61].

 

36. Идейно-художественное своеобразие романа Д. Гранина «Мой лейтенант».

Я не хотел писать про войну, у меня были другие темы, но моя война оставалась нетронутой, она была единственная война в истории Второй Мировой войны, которая проходила два с половиной года в окопах — все 900 блокадных дней. Мы жили и воевали в окопах, мы хоронили наших погибших на кладбищах, пережили тяжелейший окопный быт.

— Д. А. Гранин

 

Абсолютная честность в романе. Этот роман – отчет перед самим собой. Страх! Вопрос: когда у молодого человека уходит страх? Вместо чувства страха формируется чувство злости. Гранин хочет понять всех, кто участвовал в войне. Часто пишет, что были дезертиры, самострелы. Долго думал, может быть, он недостойный, когда погибли все в его взводе после боя, а он нет. Совместил две точки зрения: себя 90-летнего и того, молодого, на войне.

 

Гранин написал книгу от лица молодого лейтенанта, капитана, прошедшего войну и старого человека, который оглядывается на свою жизнь, оценивая прошлое. В разговоре с читателями писатель признался, что ему трудно было понять своего молодого героя — его мечтательность, его веру: «В каждом из вас, здесь сидящих, есть молодой человек, забытый вами. Есть тот человек, который был в чем — то прав, в чем — то красивее, лучше, добрее и счастливее, и грех от него отказываться, считать его наивным и глупым».

Написать книгу Гранина побудило и то, что он «оглянулся и увидел, что вокруг меня не остались никого, с кем я воевал, ну, может быть, два-три человека».

Роман открывается своеобразным триптихом из трех глав. «Первая бомбежка» - о Страхе. «Летний сад» - о Друзьях. «В то воскресенье» - о Любви к Женщине. И все это вместе – о начале Великой Войны. Впрочем, сам автор никогда не прибегает к пафосу заглавных букв. Почерк его до скупости строг и точен. И до осязаемости выразителен в этой питерской, ленинградской строгости.

Казалось бы, все описанное мгновенно, преходяще. Но – преодоления страха под первыми бомбами хватило потом на всю войну, и дальше – на последующую жизнь.

Вот об этом, о непримиримости и единстве в одной человеческой судьбе двух внутренних «автобиографий», первая из которых приходится на войну, новый гранинский роман. Там, в прошлом уже 70-летней давности, добровольный уход в ополчение. Выход из окружения. Невольное суточное командование, чуть ли не в солдатском чине, остатками полка, оборонявшего Царское село. Страшная картина 17 сентября 1941 года, когда немецкие самолеты безнаказанно бомбили и расстреливали беспорядочно отходящие к Ленинграду войска. Окопное позиционное противостояние с немцами на подступах к городу. Краткосрочные курсы в Ульяновске. И снова – на фронт, теперь уже командиром танковой роты. Вехи той, первой, автобиографии.

Он – один из тысяч и тысяч. Тот, кому посчастливилось тогда выжить, и потом всю жизнь нести в себе память о войне и о себе самом, тогдашнем, от которого гранинский герой никогда не отрекался, но с которым во многом, если не во всем, развела его по разным полюсам последующая жизнь страны и мира, ее резкие повороты на 180 градусов.

Конечно, над теми, кто был в той Войне на передовой, все время висел слепой выбор судьбы. Кто-то выживал под самым плотным огнем, когда рядом «разрыв – и лейтенант хрипит. И смерть опять проходит мимо…». А кого-то могла достать шальная, на излете, пуля в самом, казалось бы, безопасном месте. «Моего лейтенанта» эта всеобщая судьба помиловала, оставила жить. Но каждый раз на соответствующих страницах, теряя грань, где тут сюжетная линия героя романа, а где – просто автобиографическая исповедь, я как читатель все время невольно останавливался в раздумье: где тут, в тех давних его выборах, стереотипы, диктовавшиеся молодому человеку начала 40-х годов минувшего века господствовавшей в стране идеологией, а где нечто более весомое и вечное – личный нравственный выбор. «Мой лейтенант» даёт повод для этих размышлений.

Первый его выбор, казалось бы, до предела прост и ясен: я – как всё.

«На заводе уже записывались в ополчение. К дверям парткома и комитета комсомола стояли очереди. Я тоже решил записаться: как же, война – и без меня.

Трудно понять, чего тут было больше – тщеславия, патриотизма, авантюрности. Войну-то я воспринимал не всерьёз. Представился счастливый случай прогуляться по Германии, проучить фашистов».

Крушение иллюзий, отрезвление, осознание того, что лёгкой прогулки по Германии не получится, наступало тогда, летом сорок первого, очень скоро.

«На третий месяц войны я перестал понимать своё решение, свою настойчивость, свои хлопоты».

И всё же, когда представился случай поправить свою «опрометчивость», сделать другой выбор, вернуться в КБ, он снова добровольно возвращается на фронт. Из-за этого даже случается первая размолвка с молодой женой, которая убеждена, что в качестве инженера, участвующего в доводке до ума танка Т-34, он сейчас нужнее стране, чем в качестве необученного (впрочем, к этому времени кое-чему и научившегося) рядового на передовой. И это совсем не шкурнический, чисто личный интерес. С точки зрения последующей истории страны, она оказывается десятикратно правой. Но всё же, всё же, всё же…

Потом, кстати, во время переподготовки в Ульяновском танковом училище, его усиленно агитируют там остаться. Но он снова возвращается на фронт.

Впрочем, у героя романа в его военной Автобиографии были и куда менее однозначные (или -- или) выборы. Как, например, тогда, когда группа ополченцев, в которой он оказался, выходя из окружения, на занятой врагом территории встречает другую группу во главе с решительным майором-танкистом, который тут же подчиняет их себе. Предполагая, что Москва и Ленинград уже пали, майор убеждён, что, как когда-то, в 1812-м, война с потерей столицы и даже обеих столиц ещё не проиграна. Исходя из худшей реальности, он собирается «по-кутузовски» возродить из рассеянных по лесам и весям окруженцев новую Красную Армию и гнать с ней немцев до их логова, но совсем не «по-кутузовски» отметить путь до Берлина виселицами. Ленинград для него – лишь стратегическая точка на карте войны. Для «моего лейтенанта» же (пока ещё рядового) немыслимы, невозможны флаги со свастикой на Невском, в его родном городе, вопреки трезвой реальности и такого поворота событий. Кто-то решает остаться с майором, кто-то не верит в падение Ленинграда, и тайно, оглушив при этом бдительного часового, уходит.

Всякое было на той войне. Но чаще вот так: «На нашем фронте главной обязанностью было убивать. У нас работали снайперы, и у немцев они работали. Мы знали их время обеда, завтрака и палили туда из минометов и прочего оружия. В оптический прицел иногда попадало лицо немца. Он не знал, что угодил в перекрестье, и сейчас в него полетит пуля. Однажды я увидел старого немца с бородой. Не положенной ни у них, ни у нас. Я не стал стрелять в него. Мы иногда толком не знали, попали или нет, убили, ранили, промахнулись. Немец исчезал в окопе, примерно как в тире падают фигурки. Крики к нам почти не доносились».

Однако запомнилось герою иное. В бою его послали на КП роты, с которой прервалась связь. Когда добрался до землянки, оказалось: вход загораживают зады смотревших внутрь немцев. Полоснул по этим задам из автомата и увидел, как пули прошивают серые брюки и с мягкими толчками входят в мясо, как брызнула кровь, раздались вскрики.

Такова была первая встреча с врагом «лицом к лицу». Танковые атаки, в которых он участвовал уже в разгар войны, ему потом не снились. А эта сцена долго еще не уходила из тяжелых послевоенных снов.

Страна сегодня опасно близка к этому рубежу потери живой памяти. Поэтому так драгоценны для нашего осознания себя и в истории, и в том, кем нам суждено стать в обозримом и необозримом грядущем, такие книги–откровения, как этот вот самый гранинский «Мой лейтенант».

Завершающий его контрапункт на последней странице романа. Через десятилетия после Победы под Петербургом открывают немецкое военное кладбище. Герой возит по городу, принимает у себя дома одного из ветеранов той войны с немецкой стороны, ведет с ним непростые разговоры о тогдашней нашей ненависти к немцам и нынешнем сближении с бывшими врагами. И в самом конце:

«- Сказочный город… - Густав помолчал и добавил – хорошо, что он уцелел. Что мы не вошли сюда.

- Хорошо, что мы не сдались, - сказал я».

 

В первых строках автор заявляет, что (хотя некоторые страницы и перенесены в «Моего лейтенанта» прямо из опубликованных ранее личных воспоминаний) герой романа – не его собственное alter ego:

«-- Вы пишете про себя?

-- Что вы, этого человека уже давно нет».

Более того, и финальные строки – о том же: «Мне подумалось, что, кроме всего прочего, мы сохранили город белых ночей. Многое мы сохранили, да вот людей не сохранили. Они уходили, почти все ушли <…>.Среди них я увидел вдруг моего лейтенанта. Он тоже уходил вместе с Женей Левашовым, Володей Лаврентьевым. Совсем молодой, тоненький, перетянутый ремнем, густая шевелюра торчала из-под лихо сдвинутой фуражки. Сбоку болталась планшетка. Он мне нравился. Хотя, честно говоря, порядком надоел. Надоела его наивность, доверчивость, он никак не мог понять, что со мной произошло. Конечно, жаль, что мы расстаёмся, но пора жить без него, без его мечтаний и упрёков».

 

37. Идейно-художественное своеобразие книги архимандрита Тихона «Несвятые святые» и другие рассказы».

«Несвятые святые» и другие рассказы — книга архимандрита Русской православной церкви Тихона (Шевкунова). Издана в 2011 году. Книга вызвала большой интерес у читающей публики. Так, к октябрю 2012 года суммарный тираж книги составил один миллион сто тысяч экземпляров^[1].

В книгу вошли короткие рассказы из жизни автора. Многие из них связаны с Псково-Печерским монастырём, где автор начинал монашескую жизнь. Как рассказал сам архимандрит Тихон: «Практически все истории, которые вошли в книгу, я рассказывал на проповедях. Всё это — часть нашей церковной жизни. Проповедь… ведь и строится на осмыслении Священного Писания, на толковании церковных событий святыми отцами и на примерах из жизни. Студентам по пастырскому богословию рассказывал эти истории. Рассказывал братии, друзьям. И многие мне настоятельно советовали, а потом и требовали, чтобы истории эти были записаны.»^[2]

Смысл названия книги «Несвятые святые» архимандрит Тихон поясняет в одноимённом рассказе: в конце Божественной литургии священник возглашает: «Святая святым», обращаясь к тем, кто сейчас находится в храме: священникам и мирянам, всем, кто пришёл с верой и ждёт причащения^[3].

Книга переведена на многие языки^[2]. 5 октября 2012 года в Библиотеке Конгресса в Вашингтоне архимандрит Тихон представил английский перевод своей книги^[1]. В марте появился французский перевод.^[4]

Автор намерен вложить все средства, вырученные от продажи книги, в строительство храма во имя новомучеников и исповедников Российских на крови^[5].

Архимандрит Тихон «Несвятые святые и другие рассказы». Можно прочитать только «Несвятые святые». Получил премию Большая книга в 2012 году. В 2012 году у книги был тираж 1 млн 600 тысяч. Сейчас и больше. Этот феномен объясняют тем, что люди соскучились по нормальному языку и нормальному чтению. В тот год эту премию получил «Мой лейтенант» Гранина. Тихон – церковный человек. Уникальная фигура автора. До него церковных авторов читали только верующие люди. Тихон меняет представление о человеке церкви. Иоанн Крестьянкин был очень интересен в советскую эпоху. Пять молодых людей с престижнейшим образованием пришли в монастырь. Вопрос – зачем? Пушкин, Достоевский, Ньютон были верующими. Ленин и Гитлер – нет. Верующие, мол, принесли больше пользы, чем неверующие. Монастырская жизнь, увиденная изнутри. Там был отец Нафанаил. Он всю жизнь спал в келье сидя. Вышел на улицу и лег спать в снег, чтобы не заспаться. У этих людей нет противоречий между законом и их желаниями. Отец Нафанаил проводил экскурсию золотой молодежи однажды. Православное смирение имеет границы. Православный человек не должен позволять себя унижать. Нафанаил себя унизить золотой молодежи не дал.

Книга архимандрита Тихона (Шевкунова) написана в лучших традициях русской литературы – это становится ясно каждому, кто берет ее в руки. С первых строчек читатель попадает в мир ясный и простой, в мир необычный и непостижимым образом родной, несмотря на то, что человек читающий может мало что знать о жизни Церкви. Это одна из отличительных особенностей новой книги отца Тихона – об этом говорили почти все выступающие на презентации.

Олег Ткач, руководитель и основатель издательства «Олма», определил «целевую» аудиторию – «“Несвятые святые” и другие рассказы» будут прочитаны теми, кто любит русский язык, литературу, историю. «Настоящая духовная литература», «настоящая русская проза» - в этот типологический ряд без всякого сомнения можно поместить книгу отца Тихона, которая написана в традициях классической русской литературы, в числе которых – красота смысла и красота стиля.

О том, что книга изумительна и фантастична, напоминает глоток свежего воздуха, говорил Александр Проханов. Идея русского народа, его мессианского предназначения, по мнению писателя, находит свое воплощение в рассказах архимандрита Тихона. Русского народа, о котором почти все забыли, - о том, каким он на самом деле является.

Книга отца Тихона, по мнению Александра Проханова, это основа для нового жанра русской литературы: «Мы знаем городскую прозу, деревенскую, фронтовую. А теперь у нас есть – монастырская проза». Рождение нового жанра – закономерность в эпоху перелома: именно в тяжелые моменты истории (во время войн и других бедствий) средоточием жизни на Руси всегда оставались монастырские обители, где сохранялась не только вера, но и устои русской жизни.

Один из главных героев книги – Псково-Печерский монастырь, обитель, не закрывавшаяся в советское время. О жизни монастыря, о людях, которые в нем жили и подвизались, пишет отец Тихон с таким теплом, что читатель, никогда не видевший псковской земли, почувствует, насколько родными и близкими они становятся. На презентации со словами благодарности автору выступил наместник Псково-Печерского монастыря архимандрит Тихон (Секретарев).

Миссионерское издание – пожалуй, это еще одна особенность новой книги. И хочется, чтобы люди переступали порог Церкви не ценой страданий, а с помощью анализа фактов». Факты же содержатся в живой и искренней книге отца Тихона.

Режиссер Никита Михалков, появившийся на презентации неожиданно, но целенаправленно, сказал очень важные слова о том, что книга архимандрита Тихона, которую он читал еще в рукописи, - это указатель на том пути, который люди все время ищут, но часто боятся на него ступать – в силу разных причин. В этой книге, по мнению режиссера, для любого ищущего человека содержится правда, которую мы не знаем, но упорно ищем и жаждем. В чем же заключается эта правда? В огромной любви, с которой и о которой написана эта книга.

Игорь Щеголев, министр связи и массовых коммуникаций России отметил, что ««“Несвятые святые” и другие рассказы» потрясают, прежде всего, потому, что здесь нет констатации ошибок и неправильностей человека, нет осуждения, а открывается на страницах книги человеку истинная радость жизни.

Разные поколения людей, совсем разные люди – в минуты слабости и в минуты духовного подвига, как раз «несвятые святые» - главные ее герои. Они приходят к читателю из рассказов, которые напоминают и жития, и притчи, и житейский истории. Эта разножанровость, разноплановость подачи материала, но при этом – цельность свидетельствует о таланте автора, который упоен церковной жизнью и сумел передать это своим читателям.

Кстати, о сугубой обращенности к читателю говорил протоиерей Дмитрий Смирнов: «Как священника меня поразило том, что автор все время имеет в виду читателя, о нем думает, стремится просто рассказать о сложных вещах». В тексте благодарный читатель все время находит какие-то пояснения отца Тихона – и нужно это не только в образовательных целях. Происходит так оттого, что книга, о которой вчера говорили на Московской книжной выставке, - это диалог.

Живое общение автора с читателем, тепло, которым пронизана каждая строчка книги архимандрита Тихона, - это путеводная нить в мир Церкви, который открывается всем, кто откроет этот сборник рассказов. Сам автор говорит о своей книге, что она – о Промысле Божием: «Каждый человек может проверить на себе его действие, если только решит вступить в реальный и огромный мир Церкви».

Но при этом понимаю, что свет, покой и мудрость, о которых я читаю, радость, которую я при этом чувствую, не перестанут и потом, когда закроется самая последняя страничка книги «“Несвятые святые” и другие рассказы».

 

39. Художественная философия Н. Рубцова. Анализ одного из ключевых произведений поэта (по выбору студента).