Любовь в психоаналитических отношениях

 

ТРАНСФЕРЕНТНАЯ ЛЮБОВЬ

 

Аналитическая ситуация — это своего рода клиническая лабора­тория, позволяющая нам изучать природу любви в мириадах ее форм. Мы исследуем их, основываясь на переносе и контрпереносе.

Главное различие между первоначальной эдиповой ситуацией и трансферентной любовью — возможность в идеале со всей полно­той исследовать в переносе бессознательные детерминанты эдиповой ситуации. Прорабатывать трансферентную любовь означает прорабатывать самоотречение и печаль, в норме сопутствующие разрешению эдиповой ситуации. В то же время пациент должен отдавать себе отчет, что поиск эдипова объекта естественным об­разом присущ всем любовным отношениям (Бергманн, 1987). Из этого следует отнюдь не то, что эдипова ситуация — единственный прообраз всех будущих любовных отношений, а лишь то, что эди­пова структура оказывает влияние на организацию нового опыта как для индивидов, так и для пары.

В идеале регрессивный опыт трансферентной любви и его про­работка облегчается “невзаправдашностью” трансферентной регрес­сии — вместе с силой Эго, предполагаемой таким ограниченным характером регрессии, — а также возрастающей способностью па­циента удовлетворять эдиповы желания, сублимируя их в актуаль­ных отношениях взаимной любви. Отсутствие такой взаимности резко отличает трансферентную любовь от любовных отношений вне аналитической ситуации, точно так же, как сознательное исследо­вание эдиповых конфликтов отличает ее от первоначальной эдипо­вой ситуации. Можно было бы сказать, что трансферентная лю­бовь походит на невротическую, поскольку трансферентная регрессия — путь к развитию неразделенной любви. Однако анали­тическое разрешение переноса делает трансферентную любовь резко отличной от невротической с ее отреагированием, при которой отсутствие взаимности усиливает привязанность, вместо того что­бы позволить ее оплакивание и разрешение.

Психоаналитическое исследование трансферентной любви сви­детельствует о наличии всех компонентов обычного процесса влюб­ленности: проекции на другого (аналитика) зрелых аспектов Эго-идеала; амбивалентного отношения к эдипову объекту; развертыва­ния полиморфных перверзивных инфантильных и генитальных эди­повых желаний и в то же время борьбы против них. Все они в сочетании порождают переживание в переносе романтической любви, наполненной, пусть даже на краткие и мимолетные моменты, сек­суальными желаниями. Ослабление этих чувств в терапии обычно происходит благодаря их смещению на доступные объекты в жизни пациента. Пожалуй, в психоаналитической терапии нет другого аспекта, в котором возможности для отыгрывания вовне и психоло­гического роста были бы настолько объединены.

Невротические компоненты трансферентной любви могут выда­вать себя в ее интенсивности, ригидности и упрямой настойчивос­ти, особенно когда она носит мазохистический характер. С другой стороны, отсутствие признаков трансферентной любви может сви­детельствовать либо о сильном садомазохистическом сопротивлении позитивным эдиповым отношениям, либо о нарциссическом переносе, где позитивное эдипово развитие значительно ослаблено. Как широко отмечалось, характер трансферентной любви зависит от пола участников (Бергманн, 1971, 1980, 1982; Блюм, 1973; Карме, 1979; Шассге-Смиржель, 1984а; Лестер, 1984; Голдбергер и Эванс, 1985; Персон, 1985; Силверман, 1988). Коротко говоря, выводы таковы. Пациентки невротического склада, проходя анализ у муж­чин-аналитиков, склонны развивать типичный позитивный эдипов перенос. Свидетельством тому могут служить случаи, описанные Фрейдом (1915а) в его классической работе о трансферентной люб­ви. Но женщины с нарциссической личностной организацией в ана­лизе у аналитиков-мужчин не склонны к развитию такой трансфе­рентной любви или развивают ее лишь на очень поздних стадиях терапии, да и то обычно в весьма ослабленной форме. Нарцисси­ческое сопротивление против зависимости в переносе, являющее­ся частью защиты от бессознательной зависти к аналитику, препят­ствует развитию трансферентной любви; любые сексуализированные желания по поводу аналитика ощущаются пациенткой как унизи­тельные, вызывающие чувство неполноценности.

Мужчины невротического склада, проходящие терапию у жен­щин-аналитиков, обычно обнаруживают некоторый запрет на пря­мые проявления трансферентной любви, тенденцию смещать ее на другие объекты; взамен, как компонент реактивации нормальных инфантильных нарциссических фантазий по отношению к эдипо­вой матери, у них развивается также сильная тревога по поводу своей сексуальной несостоятельности или неполноценности.

Как указывала Шассге-Смиржель (1970, 1984b), бессознательный страх маленького мальчика по поводу того, что его маленький пенис не сможет удовлетворить большую мать, является здесь существен­ной динамикой. Однако нарциссические мужчины-пациенты в ана­лизе у женщин-аналитиков часто демонстрируют то, что выглядит как сильная трансферентная любовь, а на самом деле является агрес­сивным сексуализированным обольщением, отражающим трансфе­рентное сопротивление чувству зависимости от идеализируемого аналитика. Такая попытка воспроизвести традиционный культур­ный дуэт сильного мужчины-соблазнителя и пассивной идеализиру­емой женщины естественным образом отвечает конвенциональной с точки зрения культуры ситуации сексуализированных зависимых отношений между невротической пациенткой и мужчиной-аналити­ком, а также воспроизведению в последнем случае эдипова желания маленькой девочки к идеализированному отцу.

Сексуально травматизированные пациенты, особенно жертвы инцеста и пациенты, имеющие в анамнезе сексуальные связи с психотерапевтом, могут, в силу повышенной тяги к преследующему повторению, вызванной травмой, пытаться соблазнить аналитика; эта потребность может в течение продолжительного времени доми­нировать в переносе. В таких случаях важную роль играет бессознательная идентификация с агрессором, и внимательный анализ гневной обиды пациента на отказ аналитика отозваться на его (ее) сексуальные притязания может потребовать особого внимания, прежде чем пациент испытает облегчение и должным образом оце­нит сохранение психоаналитических рамок.

Нарциссические женщины с ярко выраженными асоциальными чертами поведения могут пытаться сексуально соблазнить аналити­ка, что порой ошибочно интерпретируется как эдипова трансфе­рентная любовь. Однако в их переносе ясно прослеживается агрес­сия, лежащая в основе их усилий коррумпировать терапию. Таких женщин следует отличать от мазохисток с историей сексуального злоупотребления или насилия или без нее, однако с предрасположенностью быть объектами сексуального насилия и эксплуатации. Интенсивность эротизированного переноса у пациентов с истери­ческой личностной структурой представляет классический пример трансферентной любви: защитная сексуализированная идеализация аналитика часто скрывает значительную бессознательную агрессию, корни которой лежат в эдиповом разочаровании и бессознательной эдиповой вине.

Невротические черты трансферентной любви явственно видны не только в интенсификации эротических стремлений при безответ­ной любви; они также проявляются в обычном инфантильном нар­циссическом желании быть любимыми вместо зрелой активной любви к аналитику, в желании сексуальной близости как симво­лического выражения симбиотических стремлений или доэдиповой зависимости, а также в общей защитной акцентированности сек­суализированной идеализации как защиты от агрессивных устрем­лений, имеющих много источников. Пациенты с пограничной личностной организацией могут проявлять особенно интенсивные желания быть любимыми, выражать эротические требования, пред­принимать настойчивые попытки контролировать терапевта и даже выступать с суицидальными угрозами, пытаясь вынудить терапевта к взаимности.

Развитие гомосексуальной трансферентной любви протекает сходно у обоих полов, но важные различия могут проявиться в контрпереносе. У пациентов с невротической психопатологией могут возникнуть мощные гомосексуальные желания, обращенные к аналитику того же пола, в истоках которых негативный эдипов комплекс соединен с доэдиповыми, орально зависимыми и аналь­ными устремлениями; компоненты сексуальных желаний могут быть исследованы после систематического анализа сопротивления регрес­сии переноса.

При нарциссической патологии гомосексуальный перенос обыч­но отличается такой же требовательностью, агрессивностью, тен­денцией контролирования, как гетеросексуальный перенос у нар­циссических пациентов-мужчин по отношению к женщинам-анали­тикам или у пограничных и асоциальных нарциссических пациенток к аналитикам-мужчинам. Ненаигранное, органичное, терпеливое отношение аналитика к позитивной сексуализированной трансфе­рентной любви невротического пациента и удержание ситуации псевдопозитивной трансферентной любви при нарциссической па­тологии в аналитических рамках — ключевые условия для полного аналитического исследования и разрешения подобного развития. Превратности контрпереноса приобретают особую значимость в этом процессе.

 

КОНТРПЕРЕНОС

 

Хотя контрперенос как фактор, оказывающий влияние на фор­мулировки интерпретаций переноса, привлекает все большее вни­мание в литературе по технике психоанализа, об агрессивном контр­переносе все же написано гораздо больше, чем об эротическом. Традиционно фобическое отношение к контрпереносу, изменив­шееся лишь в последние десятилетия, до сих пор возникает при эротической реакции аналитика на эротический перенос.

Вообще, когда эротические желания и фантазии пациента в пе­реносе вытеснены, они обычно вызывают слабую эротическую ре­акцию в контрпереносе. Но когда эротические фантазии и жела­ния пациента становятся осознанными, контртрансферентная реакция аналитика может включить в себя эротические элементы, сигнализирующие ему (ей) о возможности того, что пациент со­знательно подавляет эротические желания и фантазии. После того как сопротивление полному выражению трансферентной любви значительно снижается и пациент начинает испытывать сильные сексуальные желания по отношению к аналитику, эротические реакции в контрпереносе могут стать интенсивными, изменяясь вместе с силой эротического переноса.

Здесь мне особо хотелось бы подчеркнуть факт флуктуации пе­реноса: обычно даже сильный эротический перенос прибывает и убывает в соответствии со смещением пациентом своих трансферентных чувств и желаний на доступные объекты для проигрывания, отыгрывания вовне или удовлетворения сексуальных желаний во внеаналитической ситуации. Когда эротические желания пациен­та фокусируются исключительно на аналитике, аспект сопротив­ления становится вполне очевидным, а агрессивный компонент сексуальных побуждений — более выраженным. Такая динамика имеет тенденцию снижать интенсивность эротических чувств в контрпереносе.

Когда проективная идентификация доминирует над проекцией — то есть когда пациент не просто проецирует на аналитика свои бес­сознательные импульсы, а приписывает ему (ей) сексуальные чувства, обнаруживаемые в себе самом (самой) и отвергаемые как опасные, притом пытаясь контролировать аналитика с целью избе­жать пугающего сексуального нападения, — эротический контрпере­нос обычно отсутствует. Более того, примечательная диспропорция между мощными спроецированными сексуальными фантазиями пациента с эротоманиакальным переносом, с одной стороны, и реакцией контрпереноса, содержащей лишь напуганность и скован­ность — с другой, должна сигнализировать аналитику о возможно­сти тяжелой нарциссической психопатологии пациента или глубо­кой регрессии в переносе.

По моему наблюдению, наиболее сильный эротический контр­перенос может возникать в трех следующих случаях: 1) у мужчин-аналитиков при терапии пациенток с сильными мазохистическими, но не пограничными тенденциями, у которых возникает интенсив­ная, “непреодолимая” сексуализированная любовь к недоступному эдипову объекту; 2) у аналитиков обоего пола с сильными неразре­шенными нарциссическими чертами; 3) у некоторых женщин-ана­литиков с мощными мазохистическими тенденциями при терапии очень соблазняющих, нарциссических мужчин-пациентов. Некото­рые мазохистические женщины-пациентки способны вызывать яр­кие фантазии спасения у своего аналитика-мужчины, соблазняя его на попытку помочь им, в результате которой он неизменно убежда­ется, насколько ложно направлена или бесполезна в действительно­сти такая помощь. Подобное соблазнение может становиться сек­суализированным и проявляться в контрпереносе как фантазии спасения, имеющие сильный эротический компонент. В типичном случае, например, мужчина-аналитик спрашивает себя: как это получается, что такая чрезвычайно привлекательная пациентка не способна удержать ни одного мужчину и ее всякий раз отвергают? От этого вопроса к контртрансферентной фантазии “Я-то смог бы стать очень удовлетворительным сексуальным партнером для этой паци­ентки” — всего один шаг.

В работе с мазохистическими пациентами, имеющими длинную историю неудачных романов, я считаю полезным проявлять особое внимание к моментам, когда появляются такие фантазии спасения или эротический контрперенос. Чаще всего это трансферентно-контртрансферентное соблазнение имеет кульминацию во внезап­ной фрустрации, разочаровании пациента или его рассерженном непонимании комментариев аналитика либо смещается в сферу чрезмерных требований к аналитику, под действием которых эротезированные контртрансферентные фантазии спасения мгновен­но испаряются.

Я также нахожу полезным для аналитика терпимо относиться к собственным сексуальным фантазиям по поводу пациента, более того, давать им развиться в сюжет воображаемых сексуальных отношений. Достаточно скоро воображение аналитика само заставит эту идею улетучиться, поскольку предсознательно он отдает себе отчет в “антилибидинальных”, разрушительных, отвергающих по­мощь аспектах личности пациента. Этот подход позволит интерпре­тировать перенос еще до его внезапного смещения в негативную сторону. Некоторые очевидные пути проявления бессознательных стремлений пациента предотвратить или разрушить возможность устойчивых позитивных отношений с аналитиком — непоследова­тельность в терапевтических соглашениях, требования смены вре­мени приема, ссылки на бесчувственность аналитика по отноше­нию к особым обстоятельствам, финансовая безответственность и несвоевременная оплата счетов за терапию; внимание к контртран­сферентным сюжетам — могут позволить аналитику выявить эти тенденции еще до их отыгрывания в терапии.

Интенсивные проявления эротического переноса необходимо отличать от желания пациента быть любимым аналитиком. За созна­тельными или бессознательными усилиями соблазнения в перено­се может лежать стремление стать объектом желания аналитика — стать фаллосом аналитика — вместе с фантазиями о физической неполноценности и кастрации. Поэтому я предпочитаю анализиро­вать не только защиты пациента против полного выражения эроти­ческого переноса, но также и природу самих фантазий в переносе. Под тем, что может выглядеть как желание сексуальных отношений с аналитиком, скрыты множественные переносы и значения. На­пример, интенсивная эротизация зачастую представляет собой за­щиту от агрессивных переносов, имеющих много источников, по­пытку избежать болезненных конфликтов, связанных с оральной зависимостью или, наконец, отыгрывание перверзивных переносов (желание соблазнить аналитика с тем, чтобы уничтожить его).

Аналитик, способный свободно исследовать в собственном со­знании свои сексуальные чувства по отношению к пациенту, смо­жет оценить природу трансферентных формирований, избежав бла­годаря этому защитного отрицания собственных эротических реакций на пациента; в то же время он должен быть способен исследовать трансферентную любовь, не отыгрывая вовне свой контр­перенос в соблазняющем сближении. Эротический перенос паци­ента может быть выражен невербально, в эротизации его (ее) отношения к аналитику, на что аналитику следует реагировать исследованием защитного характера этого невербализованного со­блазнения, не усугубляя эротизацию процесса терапии и в то же время не прибегая к защитному отвержению пациента.

Неразрешенная нарциссическая патология аналитика, вероятно, является главной причиной отыгрывания вовне контрпереноса, которое усиливает эротизированность психоаналитической ситуации или даже ведет к разрушению рамок психоаналитического сеттин­га. По моему мнению, вступление в сексуальные отношения с пациентом в большинстве случаев свидетельствует о нарциссичес­ком расстройстве аналитика и сопутствующей серьезной патологии Супер-Эго. Однако иногда эта ситуация обусловливается чисто эдиповыми динамиками, когда сексуальный выход за рамки ана­литических отношений символически репрезентирует для аналитика преодоление эдипова барьера, отыгрывание вовне мазохистической патологии в бессознательном желании получить наказание за эдипово преступление.

Исследование сложных и интимных аспектов эротических фан­тазий пациента и его желания сексуальных любовных отношений с аналитиком предоставляет последнему уникальную возможность лучше понять сексуальную жизнь противоположного пола. Здесь задействованы как гетеросексуальные, так и гомосексуальные ди­намики, как позитивный, так и негативный эдипов комплекс. По­скольку аналитик идентифицируется с эмоциональными пережива­ниями пациента противоположного пола, конкордантная иденти­фикация в контрпереносе с эротическими переживаниями пациента по отношению к другим гетеросексуальным объектам активизиру­ет способность аналитика к идентификации с сексуальными устрем­лениями противоположного пола, а также сопротивление им. Для того чтобы установить в контрпереносе конкордантную идентифи­кацию с влечением его пациентки к другому мужчине, аналитик-мужчина должен обладать свободой контакта с собственной женс­кой идентификацией. В ситуации, когда эта же самая пациентка испытывает сексуальные чувства к аналитику, тот имеет возмож­ность достичь значительно лучшего понимания сексуального влече­ния у человека противоположного пола путем интегрирования сво­ей конкордатной идентификации с сексуальным влечением пациентки и своей комплементарной идентификации с объектом ее желания. Это понимание со стороны аналитика означает его эмо­циональный резонанс с собственной бисексуальностью, как и до­стижение такого уровня интимности и контакта, которое обычно происходит лишь в моменты наивысшей сексуальной близости пары.

Активизация интенсивного и сложного контрпереноса, приме­няемого в работе, является уникальной особенностью психоанали­тической ситуации, возможной лишь благодаря защите, обеспечи­ваемой рамками психоаналитических отношений. Своего рода ироническим подтверждением уникальности переживания такого опыта в контрпереносе является то, что, хотя у психоаналитиков есть необычайная возможность исследовать психологию любовной жизни противоположного пола, эти знания и опыт имеют тенден­цию улетучиваться, едва дело доходит до понимания собственных переживаний с другим полом вне психоаналитической ситуации. То есть вне аналитической ситуации любовная жизнь аналитика такая же, как у прочих смертных.

Когда пациент и аналитик не принадлежат к одному полу, кон­кордантная идентификация в контрпереносе опирается на терпи­мость аналитика в отношении собственных гомосексуальных компонентов, а гетеросексуальные элементы контрпереноса связаны преимущественно с комплементарной идентификацией. Когда па­циент одного пола с аналитиком испытывает сильную трансферен­тную любовь, это разграничение теряет отчетливость. Гомосексу­альные переносы и эротический отклик аналитика на них имеют свойство оживлять доэдиповы, так же как и эдиповы, либидиналь­ные стремления и конфликты, особенно у пациентов, чьи гомо­сексуальные конфликты и стремления выражены в контексте невро­тической личностной организации. Если аналитик способен к терпимости в отношении собственных гомосексуальных компонен­тов, то исследование им в контрпереносе своей идентификации с доэдиповыми родителями должно помочь ему в анализе негативных эдиповых последствий гомосексуальных чувств пациента. Это ред­ко представляет серьезную трудность, за исключением случаев, когда аналитик борется с собственными вытесненными в результа­те конфликта гомосексуальными стремлениями или подавленной гомосексуальной ориентацией.

Перенос у гомосексуальных пациентов с нарциссической лично­стной структурой в терапии с аналитиком того же пола приобрета­ет чрезвычайно требовательный, агрессивный характер, ослабляющий или исключающий значительный гомосексуальный контрпере­нос и связанные с ними сложности. Разумеется, отсутствие сексу­ального резонанса в контрпереносе у аналитика того же пола с гомосексуальным пациентом, страдающим от сильной нарциссической патологии, также требует исследования на предмет возможной спе­цифической фобической реакции аналитика на собственные гомо­сексуальные импульсы. Более высокие культурные предубеждения против мужской гомосексуальности означают, к сожалению, веро­ятность больших проблем с контрпереносом у аналитиков-мужчин.

Исходя из вышеизложенного, мы заключаем, что самыми важ­ными техническими моментами в анализе трансферентной любви являются следующие. Во-первых, принятие аналитиком возникно­вения у себя гомо- или гетеросексуальных чувств по отношению к пациенту, что требует от аналитика внутренней свободы в исполь­зовании своей психологической бисексуальности. Во-вторых, систематическое исследование аналитиком защит пациента, проти­востоящих полному выражению трансферентной любви, — иссле­дование, для которого терапевту необходимо балансировать меж­ду фобическим нежеланием изучать эти защиты и риском агрессив­ного соблазняющего вторжения. В-третьих, способность аналитика полностью исследовать как выражения трансферентной любви пациента, так и его неизбежно следующие за этим реакции на фру­страцию трансферентной любви. Таким образом, с моей точки зрения, аналитику следует воздерживаться от сообщения своего контрпереноса пациенту с тем, чтобы обеспечить себе внутреннюю свободу в исследовании своих чувств и фантазий, а также интег­рировать достигнутое им понимание своего контрпереноса с интерпретациями переноса в терминах бессознательных конфликтов па­циента.

Переживание пациентом “отвержения” аналитиком как подтвер­ждения запретов на эдиповы желания, как нарциссического уни­жения и как своей сексуальной неполноценности и кастрации дол­жно исследоваться и интерпретироваться. При соблюдении этих условий в терапии периодически будет развертываться свободное и открытое выражение трансферентной любви, как эдиповой, так и доэдиповой. Сила выражения этой любви типичным образом ме­няется в соответствии с тем, что эмоциональный рост в сексуаль­ной жизни пациента способствует успешности его или ее усилий к установлению более удовлетворяющих отношений во внешней ре­альности.

Аналитик должен приходить к согласию не только с собствен­ными бисексуальными наклонностями по мере того, как они ак­тивизируются в эротическом контрпереносе, но также и с другими полиморфными перверзивными инфантильными стремлениями, такими как садистические и вуайеристические импликации интер­претирующих исследований сексуальной жизни пациента. Вероятно, верным является также и то, что чем более удовлетворительна сексуальная жизнь самого аналитика, тем в большей степени он способен помочь пациенту разрешить запреты и ограничения в этой существенной сфере человеческого опыта. Я уверен, что, несмот­ря на проблематичные стороны трансферентной любви, тот уни­кальный опыт ее анализа, который позволяет получить психоаналитическая работа, делая ее своей временной мишенью, может способствовать эмоциональному и профессиональному росту ана­литика.

 

КЛИНИЧЕСКАЯ ИЛЛЮСТРАЦИЯ

 

Мисс А. — одинокая женщина примерно тридцати лет — обра­тилась ко мне по рекомендации своего лечащего врача в связи с хронической депрессией, злоупотреблением алкоголем и различны­ми транквилизаторами, хаотической жизнью, нестабильностью на работе и в отношениях с мужчинами. Я уже ссылался на другие моменты ее терапии (см. главу 5). Мисс А. произвела на меня впечатление интеллигентной, теплой и достаточно привлекатель­ной женщины, но несколько небрежной, невнимательной к себе и своему внешнему виду. Она успешно закончила обучение в об­ласти архитектуры и успела поработать в нескольких архитектурных компаниях, часто меняя места работы, — как я постепенно выяс­нил, в основном из-за неудачных романов с коллегами-мужчина­ми. Она имела склонность смешивать работу и личные отношения, разрушая и то, и другое.

Мать пациентки умерла, когда мисс А. исполнилось шесть лет. Отец мисс А. был видным бизнесменом с международными свя­зями, которые требовали частых командировок. Во время этих поездок мисс А. и два ее старших брата оставались на попечении вто­рой жены отца, с которой мисс А. не ладила. Свою мать мисс А. описывала в идеализированных и несколько нереалистичных тонах. Ее эмоциональное оплакивание матери перешло в стойкое враждебное отношение к мачехе, на которой отец женился через год после смерти первой жены. Отношения с отцом, которые до этого были превосходными, также ухудшились. Он считал неоправданной враждебность дочери по отношению к своей новой жене.

В подростковые годы мисс А. сопровождала отца в его заоке­анских поездках, что вроде бы вполне удовлетворяло мачеху, ко­торая могла оставаться дома и продолжать свою светскую жизнь. Мисс А. училась в средней школе, когда обнаружила любовные связи отца с другими женщинами и поняла, что эти связи являлись основным его занятием во время заграничных поездок. Мисс А. стала наперсницей отца, и то, что он доверял ей, волновало ее и делало счастливой. Менее осознаваемым чувством было пережива­ние триумфа над мачехой.

В годы учебы в колледже у нее сформировался тот поведенчес­кий паттерн, который и сохранялся вплоть до начала терапии. Она влюблялась, впадала в сильнейшую зависимость и подчинение, начинала цепляться за мужчину и неизменно бывала брошена. На это она реагировала глубокой депрессией, для преодоления кото­рой стала прибегать к алкоголю и легким транквилизаторам. По мере того, как за ней закреплялась репутация “слабачки”, ее статус в элитарной социальной группе, к которой она принадлежала, по­степенно падал. Когда очередной несчастный роман усложнился нежелательной беременностью и последующим абортом, ее отец проявил беспокойство, что и побудило врача мисс А. направить ее ко мне.

Диагностически я определил мисс А. как преимущественно мазохистическую личность с характерологической депрессией и симптоматической алкогольной и лекарственной зависимостью. Мисс А. сохраняла хорошие отношения с несколькими подругами в течение многих лет, она была способна эффективно работать до тех пор, пока не завязывала роман на работе, и в целом произво­дила впечатление честного, небезразличного к себе человека, спо­собного к установлению глубоких объектных отношений. Я реко­мендовал ей психоанализ, и описываемое ниже происходило на третьем-четвертом году терапии.

В течение некоторого времени у мисс А. был роман с женатым мужчиной, Б., недвусмысленно дававшим ей понять, что не со­бирается оставлять свою жену ради нее. Однако он предложил ей родить от него ребенка и выразил готовность оказывать ей финан­совую поддержку. Мисс А. лелеяла надежду, что ее беременность укрепит их отношения и в конце концов консолидирует их союз. Она неоднократно описывала мне свои переживания с Б., показы­вавшие его как садистического, лживого и ненадежного человека, и с горечью жаловалась на него. Когда я спросил, как же она по­нимает эти отношения, которые описывает в таких терминах, мисс А. обвинила меня в стараниях разрушить то, что считала самыми значимыми отношениями в своей жизни, а также в нетерпеливос­ти, доминировании и морализировании.

Постепенно стало ясно, что пациентка воспринимает меня как не помогающую, критичную, не понимающую и не сочувствующую отцовскую фигуру — точно так же, как реального отца с его заботой о ней. В то же время она повторяла в переносе мазохистский паттерн отношений. Я не мог не обратить внимание на то, что она в мельчайших подробностях описывала все свои ссоры и сложнос­ти с любовником, но никогда не рассказывала об интимных момен­тах отношений, кроме периодических замечаний о том, что они прекрасно провели время в постели. Почему-то мне не удавалось исследовать в терапии это расхождение между ее общей открытос­тью и сдержанностью в одной конкретной области. Лишь постепен­но я стал осознавать, что не решаюсь интересоваться ее сексуальной жизнью вследствие своей фантазии, что она тут же интерпретиру­ет это как соблазняющее вторжение. Я почувствовал в себе своеоб­разную реакцию контрпереноса, но еще не вполне понимал ее.

Исследуя функции ее бесконечного повторения одного и того же садомазохистского паттерна в отношениях с мистером Б., я обна­ружил, что пациентка боится моей ревности к интенсивности этих отношений. Мои интерпретации — о том, что она воспроизводит со мной фрустрирующие и саморазрушающие отношения, которые переживает с мистером Б., — мисс А. воспринимала как предло­жение эротического подчинения мне. После этого я смог понять мое прежнее колебание как интуитивное ощущение ее подозрений по поводу моих намерений соблазнить ее. Я пришел к выводу, что она боялась делиться со мной подробностями своей сексуальной жиз­ни, поскольку считала, что я хочу использовать ее сексуально и вызвать у нее сексуальные чувства ко мне.

Должен добавить, что все это происходило в выраженно неэро­тической атмосфере; на этом этапе терапии моменты спокойной рефлексии то и дело наступали буквально посреди гневных вспы­шек ярости, адресованной любовнику или мне, из-за моей пред­полагаемой нетерпимости к ее отношениям с ним. Затем пациентка начала исследовать сексуальные аспекты отношений с Б. Я уз­нал, что, хотя с самого начала мисс А. с готовностью участвовала в любых сексуальных играх и действиях, которые предлагал Б., и ее сексуальное подчинение доставляло ему особое удовольствие, она не способна была достичь оргазма во время коитуса, испытывая с ним ту же сексуальную скованность, что и со многими предыду­щими любовниками. Лишь когда один из этих любовников, придя в ярость, начал ее бить, она смогла достичь полного сексуального возбуждения и оргазма.

Эта информация прояснила один аспект ее зависимого, цепля­ющегося и в то же время провокативного поведения с Б. — ее бес­сознательные усилия спровоцировать его на то, чтобы он ее ударил и она могла бы достичь полного сексуального удовлетворения. Зло­употребление алкоголем и транквилизаторами выступило как сред­ство предъявлять себя импульсивной, неконтролируемой, требова­тельной и недовольной, в противоположность ее обычной мягкости и покорности. Таким образом она одновременно провоцировала мужчин на насилие, дающее ей возможность сексуального удовлет­ворения, и делала себя непривлекательной для них. В ретроспек­тиве злоупотребление алкоголем выступало как одно из объяснений ее неизменного отвержения мужчинами. Однако постепенно как главная динамика проявилось бессознательное чувство вины из-за эдиповых импликаций этих отношений.

Анализ этого материала ускорил разрыв с Б.: мисс А. стала об­наруживать меньше регрессивной требовательности и больше реа­лизма, конфронтируя Б. с проявлениями его непоследовательно­сти в отношениях с ней. Когда Б. был поставлен перед выбором, связанным с будущим их отношений, он решил положить им ко­нец. В последующий период печали по этому поводу у мисс А. впервые возникли осознанные эротические чувства по отношению ко мне. Подозревавшая меня в намерениях сексуально соблазнить ее и видевшая во мне копию лицемерного, моралистичного и сек­суально беспорядочного отца, мисс А. теперь стала воспринимать меня как очень отличающегося от ее отца. В ее теперешнем пред­ставлении я был идеализированным, любящим, оберегающим, но также и сексуально отзывчивым мужчиной, и она довольно свобод­но выражала эротические чувства ко мне, в которых нежность соединялась с сексуальными фантазиями и желаниями. Я, в свою оче­редь, воспринимавший ее прежде как незамысловатую простушку, стал испытывать во время сессий эротические контртрансферентные фантазии, сопровождавшиеся мыслями о странности того, что такая привлекательная женщина не способна поддерживать посто­янные отношения с мужчиной.

В период этой видимой свободы выражения своих фантазий о любовных отношениях со мной — в них она воображала преимуще­ственно садомазохистские сексуальные взаимодействия — мисс А. также стала чрезвычайно чувствительна к малейшим фрустрациям во время сессий. Если ей приходилось подождать несколько минут, если встречу нужно было перенести на другое время, если по ка­ким-то причинам я не мог согласиться на изменение, которого она требовала, мисс А. чувствовала себя травмированной — сначала впадала в депрессию, а потом очень сердилась. Униженная тем, что я не иду навстречу ее сексуальным желаниям, она обвиняла меня в черствости, холодности и садистически соблазняющем поведении. Образы беззаботных отношений отца с различными женщинами за границей, когда он использовал свою дочь, чтобы оградить себя от подозрений второй жены, стали значительной темой в терапии: я выступал теперь таким же соблазняющим и ненадежным, как отец, и предавал ее в своих “беззаботных” отношениях с другими паци­ентками и коллегами-женщинами.

Мощный эффект этих упреков, ее обвинительная, самоуничи­жительная и гневная позиция, воспроизведение ее трудностей в отношениях с мужчинами и вскрытие прежде вытесненного аспек­та ее отношений с отцом вызвали также смещение в моем контр­переносе. Парадоксальным образом, я почувствовал большую сво­боду в исследовании собственных контртрансферентных фантазий, варьировавших от сексуальных взаимодействий, воспроизводящих ее садомазохистские фантазии, до картин того, каково было бы жить с такой женщиной, как мисс А. Мои фантазии о садомазо­хистских сексуальных взаимодействиях воспроизводили также агрес­сивное поведение мужчин по отношению к ней, которое она бес­сознательно в них провоцировала. Мои фантазии в конце концов вылились в ясное осознание того, что она упорно провоцирует си­туации, фрустрирующие ее потребность в зависимости и приводя­щие к взаимным обвинениям с последующими проявлениями на­силия и открытыми демонстрациями подавленности и ярости. Она будет выступать в качестве моей жертвы, что неизбежно разрушит наши отношения.

По мере того, как я использовал этот контртрансферентный материал в своей интерпретации явлений переноса, для меня становилось ясным глубокое чувство вины мисс А. по поводу сексуализированных аспектов отношений со мной. В противоположность прежним сетованиям на чувство отверженности и униженности из-за того, что я не отвечаю на ее любовь, теперь она ощущала бес­покойство, вину и огорчение от того, что пыталась соблазнить меня, и представляла идеализированный образ моей жены (о ко­торой не имела абсолютно никакой информации, в том числе и о ее существовании). Ретроспективно я осознал, что мое сопротив­ление исследованию фантазий в контрпереносе не дало мне после­довать за ними в направлении, в котором прояснилась бы мазохистская аутодеструктивность эротических желаний мисс А. по отношению ко мне. Оглядываясь назад, я могу сказать, что моя бессознательная контридентификация с ее соблазняющим отцом <